Читать книгу Пепел крестьянской Души - - Страница 18

Не успела семья Губиных и другие жители села и волости остыть от прошедшего налёта продотряда, как уже на третий день, после возвращения Василия из Ишима, ненасытные куманьки вновь нагрянули и приступили к конфискации всего, что попадалось им под руку и на глаза. «Да, чо же это творится вокруг! Неужели и вправду нет господа нашего, как утверждают коммунисты?! Почему он на такие страшные муки обрекает простого мужика?! Чо нам делать? Скажи, господи! Ведь не ровен час и может не выдержать терпение у мужиков! Неужели стоит братская, крестьянская кровь этих супостатов?» – мысленно просила помощи у Всевышнего Евдокия Матвеевна. Она сердцем понимала, что в случае крестьянского бунта, единственный сын, кровинушка её, не останется в стороне от своих товарищей. А во время бунта всё может случиться с ним.

На этот раз продотряд на трёх подводах в сопровождении пяти красноармейцев к избе Губиных подъехал уже ближе к вечеру. Считая, что у них больше нечего брать, кроме пимов и пары полушубков, отец и сын вели себя спокойно. «Чо, всё никак не наедитесь добром крестьянским? И как только у вас животы выдюживают и не лопаются?» – усмехнулся Василий. «Но, ты, каратель недобитый! Сколько ещё ждать, когда ваше хозяйство продразвёрстки выполнит? Вот даже по яйцам задолжность есть», – промычал Зайчиков. «А как мы можем выполнить сдачу яиц, если куры уже давно не несутся», – произнесла Евдокия Матвеевна, стоящая рядом с мужем. «Сама несись. Или мужик уже состарился и не топчет тебя?» – произнёс милиционер и осклабился. Засмеялись и его подельники. Но вдруг лицо Зайчикова скривилось и он медленно стал оседать на снег. В ту же минуту удар прикладом винтовки в плечо получил и Василий. Но устоял на ногах и хотел было напасть на красноармейца, который ударил, однако на него набросились ещё три человека и повалили на колени.

«Арестовать бандита и посадить в холодную камеру, чтобы он больше никогда не мешал советской власти восстанавливать пролетарскую справедливость!» – заорал стоящий рядом райпродкомиссар Горшков. «Ты сам и все твои дружки бандиты! А мой сын крестьянин и хлеб растит, чтобы вас, дармоедов, кормить» – заступилась мать и хотела было оттолкнуть от Василия красноармейцев. Но они уже скрутили ему руки сыромятным ремнём, подняли на ноги и толкнув в спину прикладом, один из них скомандовал: «А ну, пошёл!». Евдокия Матвеевна забежала вперёд, расставила руки и категорически заявила: «Не пущу! Хоть убейте меня на месте, не пущу!». Зайчиков, ещё не до конца оправившись от удара Василия, подошёл к ней и схватив за руку, резко рванул в сторону. Евдокия Матвеевна не удержалась на ногах и завалилась на высокий сугроб. В это время райпродкомиссар Горшков выхватил из кобуры револьвер и выстрелил вверх. «Прекратить сопротивление власти. Иначе всю семью в каталажку посажу!» – прокричал он и тут же набросился на конвоира: «А ты, что стоишь? Веди этого врага куда тебе велено». Красноармеец поднял на уровне пояса трёхлинейку, направил её штык в спину Василия и процедил сквозь зубы: «Вперёд, контра!».

Чем закончилось очередное вторжение продтройки в их семью, Василий мог только догадываться. Сидя в тёмной и холодной камере предварительного заключения и, перебирая в памяти все эпизоды, произошедшие только что, он яростно ругал себя не за то, что сорвался и въехал милиционеру в ухо, а за то, что не дал этим сволочам достойный отпор. «Надо было ни кулаком его огреть, а на вилы поднять, как копну сена и закинуть в навозную кучу!» – горячился он. Но немного поостыв, подумал: «Если бы я за вилы схватился, то они бы со мной церемониться не стали, а враз бы пулями изрешетили. Нет, рано ещё на погост отправляться. Надо другой путь искать, чтобы поквитаться за все обиды с этими куманьками». И неожиданно, в самый разгар душевных метаний, Василий вспомнил Полину. «Как она там? Помнит ли обо мне, как я о ней? Какая красивая и добрая девушка! Мне её сам бог послал и я не имею права уйти из жизни, не соединившись с ней», – с нежностью подумал он.

Озлобленные поведением семьи Губиных и особенно сыном Василием, перерыв по три раза везде, где только могли и ничего не найдя, продотрядовцы вывели из пригона Воронко и старого мерина, привязали их за поводья уздечек сзади к дровням и выехали со двора. Почуяв неладное, Воронко, как только оказался на сельской улице среди чужих людей, вдруг сел на задние ноги, а передними упёрся в накатанный полозьями след. Не выдержав нагрузки, лошадь, запряжённая в дровни, сначала напряглась, а затем и вовсе остановилась. «И ты туда же! Тоже бунтовать задумал! Ничего, ты у меня быстро соскочишь! С тобой-то я церемониться не буду», – заорал Зайчиков и выхватив из рук красноармейца кнут, стал с ожесточением наносить хлёсткие удары по жеребцу. По спине, по голове, по ногам, по шее. Он не смотрел куда бил, главное, чтобы попасть. И сильнее, и больнее! И сильнее, и больнее! Вскочив, Воронко стал с остервенением лягаться и вставать на дыбы, высоко поднимая зад дровней. «Ты чо делаешь! Он же сейчас оторвёт повод и потом ищи его свищи!» – схватил за руку милиционера Горшков. «Дайте винтовку, я его сейчас здесь порешу!» – прохрипел Зайчиков. «Зачем такого красивого жеребца убивать? На нём одно удовольствие по волости прокатиться. Если не оставишь себе для служебной потребности, то я его обязательно заберу. Разъездов-то у меня побольше будет, чем у тебя» – предупредил райпродкомиссар. «Нет уж. Мне его хозяин давно кровь портит. Вот теперь моя очередь пришла доказать, кто в волости хозяин», – возразил милиционер и приказал красноармейцу: «Накинь на шею жеребца верёвку, да так, чтобы она с головы не слетела». Наблюдавший, за происходящим на улице через открытую калитку Иван Васильевич, тяжело вздохнул и тихо произнёс: «Вот и всё. Теперь мы совсем голые остались. Как будем жить дальше?». Сзади подошла Евдокия Матвеевна и тронув мужа за рукав зипуна сказала: «Пойдём, Иван, в избу. Видно планида наша такая – терпеть».

О том, что Василия продработники арестовали и он сидит в КПЗ, Степан узнал от Варвары, а та от Марии, его сестры. «За что его забрали?» – спросил он. «Не знаю. Мария сказала, что волостного милиционера ударил», – ответила девушка, заметно переживая за Василия. «Зря он это сделал. Но кто его знает, выдержал бы я такие издевательства. У нас хоть и отобрали много, но не всё. Отец словно знал, что такие дни настанут в жизни. Не зря нас заставил сделать два крупных подземных хранилища в осиннике», – подумал Степан. Воспоминание о братьях, из которых уже двоих не стало, навеяли на него грусть. «А какая дружная семья была! Горы бы вместе мы свернули, если бы не эти проклятые революции! И что людям по человечески не живётся? Всем власти хочется побольше, а работы поменьше», – вздохнул он. И немного посидев на лавке у печи, встал, накинул на плечи полушубок и пошёл к Колосову Ивану.

«Слышал, что твоего дружка повязали краснопёрые?» – встретил его вопросом хозяин. «Слышал. Потому и пришёл к тебе посоветоваться. Нельзя допустить, чтобы его в Ишим отвезли. Там с ним долго разговаривать не будут. Он уже не впервые на глазах куманьков появляется. Раз-два, и к стенке. А то могут и до Ишима не довезти». «А чо тут советоваться со мной? Ваську надо вытаскивать из под стражи, пока он в Большом Сорокине». «Как ты его вытащишь? Стража к нему с винтовками приставлена». «А не надо нападать на волостную милицию. Нужно сделать так, чтобы она сама отпустила Губина». «Мудрёно ты излагаешь. Говори нормальным языком, чо нужно делать», – раздражённо произнёс Степан. «Людей поднимать, вот чо надобно делать. Всех тех, кто до крайности обижен новой властью, и солдаток, у которых мужья калеки после германской войны или служат в советской армии, а их тоже краснопёрые налогом обложили. Если народ разбудить, то у любой власти нервы дрогнут. Но делать это необходимо срочно, пока твоего друга на дровни не посадили и в Ишим не повезли», – подсказал Иван. «Может, лучше дорогой встретить и отбить Василия?». «Нет. Этого делать не надо, так как закончиться может этот героический поступок плачевно не только для семьи Губина, но и для многих других. Такую дерзость новая власть не потерпит. Особенно сейчас, когда по всему уезду создалась напряжённая обстановка», – предупредил Иван. «Понял. Спасибо за совет. Не буду больше медлить и начну действовать, как ты велел», – сказал Степан и направился из избы. «Беги, а я чем смогу, обязательно подмогну. Ты-то только сам не сильно выпячивайся. К тебе у большаков тоже есть претензии», – предупредил Иван.

Помогать Степану вызвалась Варвара. Она быстро организовала своих подруг и те разбежались по всему селу, включая Малое Сорокине. Они заходили почти в каждый дом, рассказывали о том, за что посадили Василия, просили прийти к волостной милиции, чтобы заступиться за него и бежали дальше. А через час после этого у милицейской избы уже стали собираться первые защитники. Пока их было мало, особой инициативы они не проявляли и охрану не беспокоили. Но вскоре толпа стала увеличиваться, а решительность вступить с большевистской властью в конфликт – нарастать. Поднесла искру к факелу всё та же Колмакова Анна. Она почти взлетела на высокое крыльцо избы и что есть мочи, постучала палкой по дверям. Двери открылись, и в их проёме показалось испуганное лицо красноармейца. «Ты чо, тётка, стучишь? Тебе чо надо здесь?» – спросил молодой паренёк. «Начальство твоё нужно нашему обществу для разговору», – ответила Анна. «Нет его здесь», – ответил красноармеец и хотел было закрыть дверь, но в это время из толпы кто-то выкрикнул: «Да, чо это мы будем ждать его начальство. Пусть сам отпускает Ваську Губина из под стражи. Иначе мы эти двери сломаем и парня с собой заберём». «Э! Граждане! Не балуйте. Я представитель власти и за нападение на меня вы понесёте суровое наказание», – выкрикнул охранник. «Ну, вот, что, представитель власти. Ты или выпускай Губина, или мы избу штурмом возьмём. А с тебя, как с представителя власти штаны снимем, и ими руки тебе свяжем, чтобы особо не брыкался», – угрожающе наступая, произнесла Анна. Чем бы закончилась эта перепалка, сказать сложно, если бы сзади толпы не остановилась кошёвка, из которой выскочили Горшков и Зайчиков. «Что здесь ещё за демонстрация собралась? По какому поводу? А ну, разошлись по домам», – рявкнул волостной милиционер, явно находящийся под хмельком. «А ты, чо разнукался? Мы чо, тебе стадо овец, чо ли? Нашёлся тоже баран-осеменитель! Вот свалим на снег, снимем шаровары, тогда и посмотрим какой ты баран-осеменитель. А то выпил бражки кружку и уже храбрый стал не в меру», – перевела своё внимание на Зайчикова Анна. В толпе послышался сдавленный смех, но вскоре он стал быстро усиливаться. Оторопев от такого с ним обращения, милиционер выхватил из-за опояски плётку и стал расталкивать толпу, чтобы добраться до Колмаковой Анны. Все стояли в оцепенении, не зная как себя вести и что делать. И только лишь Анна знала, что будет дальше делать. Её уверенность в себе немного охладила пыл Петра, но он по-прежнему шёл прямо на солдатку. И уже почти достиг своей цели, и даже руку с плёткой поднял вверх, но неожиданно как вкопанный остановился. Стоящие рядом с ним люди посмотрели на Колмакову, и только сейчас заметили, что в руке она держала серп и глазами ненависти сверлила милиционера. «Только попробуй меня ударить плёткой. Я всю твою харю постыдную вдоль и поперёк изрежу!» – зловеще произнесла она. И хоть негромко это сказала, а её слова услышала вся толпа, которая к тому времени разрослась на всю площадь. Пробиравшийся за Зайчиковым райпродкомиссар тоже остановился, и не до конца ещё понимая в чём дело, стал доставать из кобуры револьвер. Но ожившие от оцепенения женщины схватили его за руки, повалили на снег и придавили так, словно каменный гнёт положили в кадушку с натяпаной капустой. «Лежи, не рыпайся. А то и у тебя шаровары снимем», – со злорадством произнесла одна из сидящих на его спине женщин. Зайчиков повернулся назад и не увидев в толпе Горшкова, дурным голосом завопил: «Убью! Расстреляю всех! Всё имущество позабираю и избы ваши сожгу!». «Так ты ещё угрожаешь нам. А ну, держи его, бабы, а я его хозяйству сейчас половинчатую развёрстку сделаю», – попросила Анна женщин, которые без того уже готовы были разорвать человека, который активно помогал продотрядам забирать в их дворах хлеб, мясо и другое имущество. И хоть крупный был мужчина Зайчиков, но не успел он и рот открыть, как оказался на полу. «Ну, чо, баран-производитель, давай команду своим холуям. Пусть выпускают Ваську Губина из темницы. А то мы сейчас штурмом возьмём твою крепость!» – пригрозила Анна. Уткнувшись мордой в снег, волостной милиционер что-то бессвязно выкрикивал, но на уступки бабам не шёл. «Ну, что, граждане, будем брать штурмом тюремные застенки, где сидит такой же, как и мы, обездоленный и униженный односельчанин?!» – обратилась Анна к толпе. «Будем! Брать! Ломать! Бить!» – зашумела толпа и стала тесниться к избе. Внезапно сзади прогремел выстрел, который на время остановил дальнейшие действия толпы. «Не надо штурмовать КПЗ. Через пять минут ваш односельчанин выйдет на свободу. Это я вам обещаю, районный продовольственный комиссар Коротков», – послышался громкий мужской окрик. «Ну, раз обещаешь, то подождём малость», – за всех ответила Анна и добавила: «А твои товарищи пусть пока погреются под бабьими подолами. Давно поди туда не заглядывали. Всё никак советскую власть накормить не могут». По толпе вновь пробежал сдавленный смешок.

Пробравшись сквозь толпу баб, Коротков постучал в дверь и когда она открылась, ловко юркнул во внутрь помещения. А ещё через некоторое время дверь распахнулась и на пороге появился Василий. «Ну, чо, гармонист, не били тебя эти изверги в темнице? А то пока самые главные комиссары у баб под подолами, может врезать им как следует?» – спросила Анна. «Спасибо вам, бабы и односельчане, за заботу обо мне. Век не забуду вашей доброты», – успел произнести слова благодарности Василий. «Не торопись радоваться. Эти звери от тебя не отстанут теперь», – с болью в голосе произнесла Анна и обратилась к толпе: «Расходитесь, бабы, по домам. Уже темно на улице и дети вас заждались. Да не забудьте выпустить из под подолов этих орлов ненасытных. А то может им понравилось там, так ещё домой принесёте как клопов». Послышался девичий звонкий смех, который перебивал отборный мат освободившихся от плена двух советских начальников.

Степан ждал друга недалеко от его дома. «С освобождением тебя, Василий Иванович», – поздравил он. «Это ты собрал народ у милиции?» – спросил Василий. «Все принимали участие в этом. Иван Колосов мысль подал, Варвара своих подруг привлекла для обхода домов, а я издали смотрел, как бабы комиссаров под юбки укладывали», – улыбнулся Аверин. «Зачем под юбки укладывали?» – не понял Василий. «А чтобы у них голова стала правильно работать. Да ты у Аннушки Колмаковой по случаю спроси. Она лучше меня про это расскажет», – уже откровенно смеясь, ответил Степан. Потом посуровел и сказал: «Воронко у вас продработники забрали в счёт непогашенных продразвёрсток». «Как забрали? Да я их поубиваю за него! Где он сейчас?» – взорвался Василий. «На общей конюшне. Только не советую я тебе туда идти. Вмиг снова окажешься в каталажке». «Эх, Стёпка! Ну чо же это творится на белом свете?! Вроде родился я человеком, а прав на жизнь у меня меньше чем у собаки! До каких пор это издевательство продолжаться будет? Зачем мне такая жизнь, если в ней я не имею никаких прав!? Пусть и её заберут, если она им так нужна!» – голосом отчаяния и разочарования произнёс Василий. «Не спеши так дёшево отдавать свою жизнь. За неё ещё и побороться можно», – посоветовал Степан. «Но как? Чо я могу сделать против этих безбожников и супостатов! Коммунисты хуже чумы. От той хоть можно уберечься или вылечиться, а от этих краснопёрых одна дорога – кладбище!» – не успокаивался Василий. «Потерпи немного, друг. Иван сказывал, что во многих губерниях Рассей восстания крестьян поднялись. Да и в нашем уезде то и дело вспыхивают стычки между мужиками и продотрядами. Не только ведь наши семьи они обкрадывают, а по всему уезду продразвёрстки собирают», – сказал Степан. «Если и в нашу волость придёт день возмездия, то я в первые ряды борцов с красной чумой встану», – твёрдо заявил Губин-младший. И как бы для успокоения себя, добавил: «Маманя с тятей поймут меня и не будут удерживать от такого поступка».

* * *

Известие о том, что брата освободили, в дом Губиных принесли младшие сёстры. Они были у милиции и видели и слышали всё, что там творилось. Рассказывая об этом взахлёб и перебивая друг друга, сёстры и не заметили, как изменилось лицо отца и посветлело материнское. «Слава Богу. Низкий поклон нашим бабам. Видно всех сплотил безбожный порядок советской власти. Когда уж они успокоятся, ироды, и отстанут от нас?» – произнесла Евдокия Матвеевна и перекрестилась.

Домой Василий пришёл поздно. Находясь в возбуждённом состоянии, он долго не мог от него отойти. И только тогда, когда выпил у Колосова Ивана штоф самогонки, немного успокоился. Но не смотря на поздний час, родители не спали. И как только услышали осторожные в кути шаги сына – поднялись с постели. «А вы почему не отдыхаете?» – удивлённо спросил он. «Тебя поджидали. Есть-то хочешь?» – спросила мать. «Не хочу. А вот молока выпил бы», – ответил Василий. Пока Евдокия Матвеевна лазила в голбец за крынкой свежего молока, Иван Васильевич рассказал сыну о том, как вели себя после его задержания продотрядчики и красноармейцы. «Воронко жалко очень. Не было у нас ещё такого доброго коня!» – сказал с сожалением Иван Васильевич. «Не переживай, тятя. Уведу я у них его. Дай только срок», – уверенно пообещал Василий. «Может, не надо к этим чертям самому в лапы лезть? Успокоится эта болотная муть, и обзаведёмся мы ещё таким жеребчиком», – сказал отец. «Нет, тятя. Такого, как Воронко у меня уже никогда не будет. Не сможем мы с ним друг без друга жить», – твёрдо заявил Василий. «Теперь из тягловой силы у нас остался только бык. Как посевную будем проводить, ума не приложу. Да и муки в доме на две квашни осталось. Может, ещё наскребу в сусеках пуда три зерна, но его нам дён на десять хватит, не больше. Придётся к Чикиревым в Большое Пинигино ехать на поклон. У них, я думаю, не под метёлку амбары вымели. Семён Матвеевич – тёртый калач. Найдёт где спрятать своё добро. Да и продтройка у них в деревне пока не так лютует. Но не надолго это затишье. Вот зачистят до конца амбары в Большом Сорокине и примутся за деревни. Эти супостаты не успокоятся до тех пор, пока не пошлют по миру всех мужиков», – произнёс пространную речь Иван Васильевич.

На следующее утро, зайдя на территорию пригона попоить оставшуюся живность и подкинуть в ясли сена, Василий тоскливо посмотрел в сторону стойла лошадей и тихо произнёс: «Потерпи немного, Воронко, я за тобой обязательно приду. Не позволю я этим красномордым над тобой издеваться». Если бы он знал, как сопротивлялся Воронко новым властям, то вряд ли смог выдержать это испытание. Управившись с остатками скудного хозяйства, младший Губин взял вилы, пешню и широкую деревянную лопату и приступил к уборке территории пригона от глыз и прочих отходов. За этим занятием его и застал татарин из уватских юрт Гамзат, который привёз в Большое Сорокине два воза мороженых крупных карасей и хотел обменять их на муку и другие товары. С семьёй Губиных он дружил давно и всегда останавливался у неё на постой. Вот и в тот день он подъехал к их двору со всем обозом. Василий прекратил работу по хозяйству и пошёл помогать гостю распрягать коней. «Ты почему такой хмурый, Василий?» – спросил татарин, когда они уже привязали коней в стойле и задали им корм. «А чему радоваться, Гамзат? Продовольственные комиссары нашу семью до нищеты довели. Сравняли с бездельниками и пьяницами. Вон, кроме быка и коровы, больше ничего в хозяйстве не осталось. Как будем жить до весны, чем кормиться – самому богу известно. Да и когда весна придёт – легче не станет. И пахать не на ком и сеять нечего будет», – ответил Василий. «Да, беда пришла в Сибирский край. До наших юрт тоже коммунисты добрались.

Все лисьи шкурки и лосиные рога у меня забрали. Хорошо я успел ружьё спрятать, а то бы и его отобрали. Только одна беда от этой новой власти исходит», – покачал головой Гамзат, и посмотрев на Василия, спросил: «А почему мужики терпят их? Вас же больше, чем красных большаков». «Чо мы можем сделать? За ними власть и вооружённая армия, а у нас на всё село три берданки осталось, да и из тех стрелять нечем», – ответил Василий. «Беда, совсем беда!» – повторил татарин.

Вечером, когда семья Губиных и гость поужинали в кути, Иван Васильевич сказал сыну: «Запрягай завтра в дровни быка и поезжай в Пинигино. Я ноне утром видел на базаре Николая Стрельцова, так он велел присылать тебя за мукой. Говорит, успели они до остановки мельницы намолоть пудов десять. Обещал поделиться. А там и Семён Матвеевич подсобит чем. Не зря ведь вы почти месяц на его полях шоперились». «Хорошо, тятя. Тогда я сегодня пораньше лягу», – ответил Василий, а сам подумал: «С Петром заодно повидаюсь. Может, у него какие мысли есть по поводу борьбы с продотрядами?».