Читать книгу Flagelação. Los siete latigazos que más dolor causaron - - Страница 13

В первую из пяти прядей Акилы или Ахилы были вплетены лекарственные, высокие, прямые и неприхотливые гулявники из сада служанки Лии по имени Зилпа, которые изначально росли для второго из двух её сыновей, для Асира, во второй из пяти его прядей сияли несотворенным и нетворящим будущим Согдиана и Заречье за Ефратом, где мамлюк Хаджжи II, Миларепа услышавший в 1382м году, под вопль охотников подло разбил славное войско шапсугов из города Навои. В третьей из пяти его прядей наш добрый друг и пророк Симон Маг вкушал всю прозрачность правил этой Воды, то есть уже Огня, вернувшегося вновь в Огонь, то есть уже в Воду, и Водой оставшегося, ибо было две Воды, два Огня, но Вода была позже, поэтому Вода и осталась, тем более известно, что последнее место Воды – уподобление, ибо «стихия Вода есть самая бесформенная материя», если поправлять Фалеса, ну а Огонь, ну тут уж я добавлю от себя, без исправлений, Огонь – это единое воплощение пяти разных существ – дельфина, вепря, совы, сокола и синего коня Посейдона, причём каждое из этих существ обрамляло портрет голой Елены Прекрасной на тёмно-синем фоне глубины её странных глаз, в которых отражался профиль старого коринфянина Фортуната с круглой бородой среди свежих и зелёных акул, с её губами Беатриче, на которых вместо помады подтаивал, как действие весны, поцелуй влюблённых, умерших на сожжение, с серёжками её ушей, выражающими чьё-то романтическое представление времён эллинизма, со сплетением морских раковинок её грудей, похожих в своём колыхании на белых голубков Марины, и со жемчужным ожерельем, украшающим мечтательность её тела вымершими в незапамятные времена и разными на вкус и цвет товарищами-рыбёхами. В четвёртой из пяти его прядей был вплетён… эх, не хватает больших букв для камней… был вплетён аметист, в который была всечена последняя буква греческого алфавита… стоп, аметист, аметист, а аметист, получается, это тридцать шестой камень!!! Таким образом, я могу теперь уничтожить Льва и воскресенье!!! Я отнесу аметист тебе, любимая моя, Geliebte, и затем мы займёмся любовью в чужом саду, где свежие, зелёные и водянистые душистые соединения из сада служанки Лии по имени Зилпа будут сквозь мистический смысл и тайну знамён Востока осуждающе поглядывать на этюд наших голых тел. Из серии соединений особенно будет выделяться белая убивающая роза. (Звук падающей скамьи).

Ωω

Семидесятый и однозначно последний из семидесяти апостолов Христовых по имени Фортунат превращает Иакова Алфеева в Симона Кананита и за этот косяк в порядке перечисления апостолов из двенадцати отрубает апостолу из семидесяти Акиле или Ахиле пятую из пяти прядей его бороды, в которую были вплетены не свежие, не зелёные, не водянистые, но вполне себе бумажные титры с именами актёров леса (0), играющих в этой книге. Актёры были жертвами, и очень много жертв оказалось в этой словно Восьмой Мировой Войне, поэтому никакœ торжество побед не восполнит подобных утрат, равно как и не восполнит их серийнœ производство новых людей. Голая невеста вампира снова оказалась под замерзшим Ниагарским водопадом, но вторая часть её ледяного плена обещала быть куда более обнадёживающей, ибо сделка с демоном прошла как положено, бородач её опять убил, сердце её каменеет в одном из сосудов, пока во втором находится мгновенно окаменевшее сердце её любовника, жениха-вампира, который вот-вот, уже сейчас, появится здесь, озарённый созвездием Рыб, уничтожит ненавистный лёд и замрёт напротив неё идеалом, как Христос среди битого стекла, протянет ей руку и скажет:

– Hier kommt die Sonne13. Оно согреет нас, а из облаков опустится заново лестница, и по ней мы дойдём до нашего рая. Желтые гиперболы параллельных миров пронесутся мимо нас, подобно маленьким спичкам, а Господь Бог отберёт у нас клыки вампиров и подарит взамен тёплые губы жениха и невесты…

Но он не появлялся. Лёд не разбивался. По-прежнему было холодно.

Зато Елена с демоном Тифоном по левую руку и маленьким бородачом по правую внимательно рассматривала два сосуда между ног у Сфинкса, в одном из которых билось мужскœ, а в другом женскœ сердце.

– Вот вы и нашли вашего Сфинкса, госпожа… – начал было бородач, но Елена его оборвала и мановением руки обратила его в два листика шпината.

– Он больше не понадобится, – сказала она Тифону. – Как его звали?

– Это был средний бес по имени Камиль, – ответил Тифон. – Его уже побеждал Заратустра, правда, ценой собственного духа.

– Замечательно. – Елена протянула руку, чтобы взять каменнœ сердце Сфинкса-вампира, но в последний момент отпустила. – А теперь доставай её.

Тифон выплюнул изо рта египетскую Корону магов, которую Елена так и не отдала свœму мужу, которому эта корона предназначалась по праву. Солнце замигало, Елена надела корону, достала из сосуда сердце невесты вампира и успела раздавить его, пока оно ещё не окаменело.

– А вот от сердца Сфинкса нам избавиться не удастся, поэтому мы используем его в своих целях.

– Куда же мы направимся, госпожа?

– Естественно, в Египет. Нас ожидæт зодиакальная война…

– Уже четвёртая по счёту…

– Да, четвёртая. Ни одно Воскресение из мёртвых не обходится без войн, поэтому вперёд! Держи. – Елена сунула в рот Тифону кровавые листья шпината, которые Тифон тут же нечаянно проглотил. А Елена с мрачной грустью вздохнула, даже несколько прерывисто. – Я развязала Троянскую войну и теперь не могу остановиться развязывать всё новые и новые… Даже муж не поможет мне остановиться…

– Даже мамы скажут, что хорошие мужья финишируют первыми, – сказал Тифон.

Возникло неловкое молчание. Без намёков на светослужение…

– Мать ничего плохого не скажет, – неуверенно замямлил Тифон, который хотел подмазаться к Елене, но прекрасная жена Симона Мага внезапно стала… миражом. Ниже себя Тифон ещё немного видел её туманные очертания, но выше не видел и, если верить Учительнице, периодически отвлекающейся от чтения Джека Лондона, после растворения Елены Тифон попал аж в саму Брянскую область 1874го года, где увидел похожую на Елену девушку с коромыслом в форме голубой подковы в нежных лучах северного сияния. Девушка в венке молчала, но издалека до них доносился матерный шум. Это была вечеринка у губернатора. Тифон потом пойдёт на звуки и придёт к облупившейся двери с надписью «и вот заведение», но пока он стоит, как лысеющий по вражеской ненависти Зейн аль-Абидин, ибо перед ним как будто та самая икона, пришедшая на светослужение в Россию through the moon and the sun. Canto d’uccelli14 постельные трели, нó как и мы не созрели, так и Тифон не созрел до ответа девушки-Коралла. Девушка-Плакун-Трава протянула ему приветливые лепестки ядовитого дорóникума и вот что сказала:

– Я – Анна. Дочь Симона Мага и Елены Прекрасной.

(ять, ю и юсы, фита)

Был всё ещё березень-март, мамы всё ещё говорили, что хорошие парни финишируют первыми, но мать же ничего плохого не скажет, не так ли? Женщина вообще довольно милая нелепость, если вспоминать мудреца Достœвского. Вот, например, чёрной вдове присуще сострадание, этим и обусловлено пœдание ею самцов. Шторм смотрела на идиота X и думала-думала, и надумала с ним расправиться, ибо её жизнь всё более и более походила на пародию. Раньше был миф, где сын был и любовником, и отцом, и богом, а сейчас вся мужская ипостась олицетворяется перед Шторм в лице князя X, поскольку Y всё время на работе, в экзальтации кадрит любовниц, к которым Шторм ревнует жутко, и это при полном отсутствии любви к Y. Но Учительница – плохая ведьма. Она не сможет в кастрюле с зельем утопить корабль лубочной жизни. Что же делать? Восьмёрка, валет и туз. Все пики ♤. Похоже, ничего. Дева, заточённая в крепости. Только ждать обломка от гиганта, брата по крови, принца Нарайю. Как Водолей в виде воздуха-аскета, он снесёт суд этих Рыб и разрушит мир этих же Рыб, и Рыбы будут мертвы. Но надолго ли? Нет. Мир без жертвы Авраама всегда идёт по кругу. В двести тридцать первый раз всё повторится. Будет восстановление и возвращение, и Рыбы, как и прочие знаки, вновь оживут. Как всегда, одна Рыба завершит зиму, а вторая принесёт весну. Что Рыбам смерть? Тем паче, Рыбы имеют две не сознающие себя половины. Совсем как князь. Что смерть для X? Он же идиот! Безобидный, правда. Но она ж Иштар, чёрт возьми! Что ей за дело? Учительница вздохнула. Она отложила книжку Джека Лондона. «Martin Eden». На английском. Ей не хотелось дочитывать. Она и так знала, что Мартин «сойдёт с корабля». Почему бы не сойти с корабля и князю? Прямо в суповой набор для Y?! X и так нарвал в поле лютиков и получил куриную слепоту в виде тишины. Потерял дар речи, но при этом, что странно, стал выглядеть только глупее. Не Иммануил Кант, скажем прямо. Не либеральный валет пик от мира философии, когда пикóвым тýзом выступæт всеобъемлющий Хайдеггер. Но в плане значения что Кант, что Хайдеггер равны друг другу, они как чёрные туры немецкой культуры, чьих немецких дочерей заражал венерой белый визирь Y, который, наконец, вернулся со своих гуляваний в чиновничьем клубе:

– В твœй комнате вместо роз и аметиста какой-то бабий бардак, – сказал Y Учительнице. – Пойди и уберись, что ли.

– Да.

– И не ломай комедию с этими картами! Не гадай при мне, слышишь? Будущего не предугадать.

– Да.

«Она всё ещё помнит?», – спросил про себя Y и помрачнел. – «Она всё ещё ждёт свœго гиганта?»

Триста пятьдесят третий день их сожительства подходил к концу. Одиночество тирана, пять дней лежащего без помощи врача, теперь ему обеспечено. А в новый странный, посторонний, триста пятьдесят четвёртый день завершилась в новый раз оборотная сторона луны. Таким образом, луна стала плоской, что позволило милой Кайле, благословляемой Рыбами, вместо розовых флюидов перейти на лечение ажурным кервелем – и Амура с его черепом в руках вернуть обратно в царство невинности, освящæмым с неба вернувшимся Шаром Грации! Этот солнечный вечер в субботу в Тюрингии можно было бы разбавить чем-нибудь в духе «контемпорари», но Кайле помешала верхняя губа. Она занемела. Будто нечто плотнœ и большœ укусило туда. У неё никогда не было бронзового языка брата, так в чём же тогда дело? Она посмотрела по сторонам. Она поняла, что стоит на втором этаже, а этажом выше её ждёт неприятный старик, которого неплохо было бы убить. К ней подошёл Первый Ангел и рассказал две истории про убийство. Первая была какой-то слишком лёгкой, как в комедиях, зато вторая напоминала разведывательную операцию, неизвестно как могущую завершиться. Кайла почувствовала на верхней губе холодный привкус мести. Ей захотелось отправиться в трюм корабля и казнить там спрятавшуюся злокозненную сущность брата, ту самую, которую некогда пожрали кони Диомеда. Но она боялась ответной мести этой сущности. Вдруг её нежную свадьбу с жестоким Иисусом оборвёт пулемётная очередь, которая, что самœ страшнœ, убьёт не её, богиню в вещах, а его, исправившегося Бога? Этого она не могла допустить. Ей не хотелось тремя листиками клевера покрывать очи и губы убитого жениха. Ей хватæт и того, что его светлый лоб навсегда покрыт насечками тернового венца. «Мœ тело – клетка», удрученно думæт Кайла и не ошибæтся. Жестокœ цветение её растительной души никогда не пройдёт сквозь тюремные окна, и буйность цветения так и останется навсегда где-то глубоко внутри. Но думаю, на сегодня хватит разговоров. Уже десятое марта, я и так, как мне видится, трачу время впустую, и к тому же, моя любимая, я сильно проголодался. Вот эти бутерброды с красной икрой, любимая моя, намазанные маслом и плавленным сыром, приготовила последняя из моих девушек с морским именем и одним жалким голоском за композицию «Treefingers» на песенном конкурсе. В данный момент эта Марина в юбке из плюша и с прочей неопрятностью в стиле одежды вешала мокрые венгерские ковры с изображением созвездия Рыб на длинной бечёвке между Таксопарком и Электроникой, хотя, мне помнится, после променада и вишнёвого сада я порол её этой же сáмой бечёвкой для обретения целостности в наших ролях, хотя на первых порах нам такие игры были не очень по духу. Марина была бледной королевой, поэтессой с любопытными волосами и бесконечной шутницей, поэтому зачастую все свои жизненные уроки и сентиментальный опыт она жестоко отбрасывала в сторону.

– Жестоко, – усмехнулась ты.

– Да, – сказал серьёзно я. – Двадцать первого февраля, в день рождения моего любимого Уоллеса, нам с Мариной делать было нечего. Новых антипремий пока не появилось, как и не появилось в момент написания этих строк, так что мы с любопытной Мариной слушали двенадцатый и последний трек с альбома «Crimson Joy», моей любимой группы AwerHouse…

– Нашей, – с иронией поправила ты – ты их не любила.

– Нашей, – сказал серьёзно я. – Трек носил название «good day my angel», и был жестоким и сентиментальным, почти как наши, как ты любишь говорить, отношения. В нём описывалась пара больных сноубордистов, Крис и Марис, влюблённых друг в друга, но вместе умерших, так и не добравшись до Нунавута. Нам стало грустно, мне и Марине, альбом закончился, Марина даже всплакнула, мне стало жалко её, и поэтому я расщедрился на небывалые с моей стороны подарки и пообещал ей ко дню рождения корабли, дома и поместья…

Здесь ты округлила глаза, даже не пытаясь скрыть свою зависть и ненависть. А я продолжил, впрочем, понимая, какую это может навлечь беду:

– Я даже не понуждал её гадать, откуда такие подарки. Я ей сразу раскрыл, что эти подарки, как и все предыдущие, будут… римскими…

Вот здесь ты и сорвалась. Ты мигом нашла предпоследний стул и пошла к Марине, занятой коврами, устраивать ей драку в стиле женских разборок в рестлинге. Вот здесь в меня и выстрелили, ты с ужасом на меня обернулась – и «они» выстрелили в тебя!

– Что всё это значит? – спросила ты, недоумевая перед смертью.

– Пока я остаюсь, любимая, но увы, это наша последняя рана, так что выхода нет, всё больше и больше нависает мистическая рябина с чёрными плодами над затопленной землянкой, погребённые в которую мы и умираем с тобой, моя любимая, в кульминационной сцене балета под Двенадцатую мессу Моцарта. Окончательный монтаж, и Дионисий Ареопагит из Галлии, семьдесят первый (!) из семидесяти двух (!) апостолов, с присущим ему Духом Совета и Крепости, смахивает со лба навязчивого жука перед нашим отпеванием и вспоминает богохульные, но не сегодня, слухи, и в его воспоминаниях такие деяния как, к примеру, похищение пилы Симона Кананита из вечности последнего (!) ламедвовника, брата-близнеца Джошуа, растворённого, к сожалению, в созерцательной войне, перемешиваются, однако, с чувством глубокого удовлетворения в его ухмылке под усами, вместе с четырьмя сезонами Иисуса, этого Сына, славного свершениями удивительных дел для двадцать первого аркана «Мир». В каждом из сезонов Дионисий слышал Его радость тому, что именно его, Дионисия, имя, имя смиренного служителя с чёрным шумом в волосатых ушах, было наскрябано ангелами на небесах, которые прославляли Отца и совершали путешествие по твоим проводам, моя любимая, но очень скоро, very soon, это путешествие оборвётся, и blow up shaky dreams, то есть взрывать твои шаткие мечты будут не ангелы, и даже не Ангел Исраэль, а одинокая сваха-Тень, пришедшая из Аида за невестой для Геракла.