Читать книгу Обсидиан и чёрный диорит. Книга первая. Дестан - - Страница 3

Москва. Тот же день, очень поздний вечер

Некоторые легендарные миллиардеры в юности были нищими

В течение сорока последних лет Сэм Олдбрук неизменно являлся служащим британского посольства в Москве. Примечательно, что за всё это время он никак не продвинулся по должности. А ведь многие, с кем пришлось начинать, давно сделали головокружительную карьеру… или были изгнаны из рядов дипломатии. Кто потихоньку, а кто и с громким треском.

Боссы всегда находились в твёрдой уверенности: Олдбрук – прекрасный работник, грамотный и дисциплинированный. К тому же никогда не беспокоит начальство попусту и не требует прибавки к жалованью.

Посторонний человек, случись ему побывать в обставленном добротной мебелью кабинете пожилого дипломата, не застал бы там хозяина с шансом девяносто девять из ста. Помещение напоминало рабочий офис весьма отдалённо из-за полного отсутствия следов какой-либо деятельности. Компьютер с насмерть зашифрованным доступом не содержал ничего полезного, кроме сиротливой операционной системы. В ящиках стола, в двух шкафах и корзине для бумаг – девственная чистота.

Кабинет не носил обычных отпечатков личности владельца: фотографий, картин, расклеенных напоминалок, чайной чашки, запрятанной початой бутылки бренди и обгрызенного карандаша. Уборщица буквально молилась на такого аккуратиста.

Ещё больше удивился бы непосвящённый, понаблюдай он недельку- другую рабочий график господина Олдбрука. Редкие появления обладателя немалой коллекции прекрасных деловых костюмов в стенах родного посольства заканчиваются пугающе быстро и не сопровождаются видимой на глаз целесообразностью. Если, конечно, такие визиты вообще происходят за столь короткий срок.

Среднестатистический россиянин, подивившись таким обстоятельствам, вряд ли стал бы отыскивать в них глубинный смысл, а, скорей всего, подумал бы: «Живут же люди! Палец о палец не ударяют, а получают… мне бы так!» Коллеги с британским мышлением, знающие Сэма, нисколько ему не завидовали и усердно старались вообще не замечать его странностей.

…Он благополучно подъезжал к дому. Совет Нина Николаевна дала подходящий: такси нашлось без труда. Но, чёрт возьми, добрая женщина своей медвежьей услугой чуть не довела до инфаркта.

Очевидно, вернувшись в здание, привратница хотела помочь иностранцу благополучно убраться восвояси, щёлкнула где-то рубильником и включила несколько фонарей на участке дороги, прилегающей к территории детдома. А рядом с притаившимся Сэмом было другое дерево с толстой веткой, характерно торчащей вверх.

Взбудораженный Олдбрук добрался до проспекта с рекордной скоростью. Обнаружить слежку так и не удалось.

Открыв входную дверь своего жилища, Сэм по привычке огляделся. Сюда он переехал два года назад. Тогда довелось присутствовать на торжественной церемонии открытия посольского комплекса на Смоленской набережной. Была принцесса Анна и много других гостей. Олдбрук стал счастливым обладателем уютной двухуровневой квартиры, предоставленной хозяйственной службой посольства…

Отличные преференции он получал с самого начала появления в Москве. Любой сослуживец был уверен, что вновь прибывший призван исполнять сверхсекретные задания правительства и спецслужб. Разумеется, никаких разговоров вслух, даже намёков никто не мог себе позволить. Всё-таки высшая школа дипломатии диктует очень жёсткий и специфический этикет. Олдбруку выделили отдельный кабинет и… оставили в покое.

Все годы Сэм был полностью предоставлен сам себе. Иногда для приличия ему поручали какие-нибудь несложные отчёты, на самом деле всё равно выполнявшиеся другими людьми, а Олдбрук получал очередную похвалу за «оперативность, широту кругозора и прекрасное видение решения проблемы». Он мог в любое время уехать куда угодно и вообще неделями не появляться в своём офисе – никто и ухом не вёл.

Советская контрразведка первое время активно понаблюдала за «новеньким», но, не обнаружив никаких признаков подрывной либо шпионской деятельности, тоже перестала баловать его своим вниманием.

Дружбы ни с кем из сослуживцев Олдбрук не водил. Правда, его исправно приглашали на вечеринки, званые обеды, пикники и игру в гольф – но никто не обижался, если Сэм отказывался или просто не приходил. Давно прекратились попытки познакомить его с какой-нибудь достойной дамой, чтобы он, наконец, устроил свою личную жизнь. Неотразимый дипломат так и остался холостяком.

Единственное, что оставалось темой для пересудов два-три последних года – то, что Олдбруку следовало бы серьёзно подумать об уходе на пенсию. Надо же, человек за сорок лет службы ни разу не ездил отдохнуть на родину! Правда, вроде бы там у него никого нет. Но всё равно нельзя так беззаветно посвящать себя любимой работе.

У посольской молодёжи уважение стало не то. Вечно пустующий кабинет – объект вожделения. В последний раз Сэм обнаружил вторжение на территорию: в помещение откуда-то переехал диван (малознакомый человек со следами глубокого похмелья на лице, запинаясь, объяснил, что «нужно пристроить на время ремонта у соседей»). Один дополнительный предмет – полбеды; за ним неизбежно следуют другие. В шкафу оказались пустые бутылки… потом там появятся дамские принадлежности или что-нибудь ещё. Наверное, теперь так и будет, пока не явится новый хозяин, устанавливающий собственные порядки.

Оклад Сэма был немалым для скромной должности, занимаемой его персоной, так как регулярно повышался за «выслугу лет» и никому не ведомые «особые заслуги». Поэтому (а может, и по другим причинам) Олдбрук ни в чём не знал нужды и мог разрешить себе питаться, одеваться и развлекаться без оглядки на кошелёк, но внешне в пределах разумного.

…Квартира – четыре комнаты, ванная и кухня. Последняя почти не использовалась. Да, нельзя забывать о чуланчике, где можно хранить всякий хлам и складывать вещи, предназначенные для чистки и стирки.

Сэм принял душ, переоделся в удобный махровый халат и решительно направился в кладовку.

Ничего необычного: большую часть занимает стеллаж, почти пустой, если не считать нескольких вовремя не выброшенных коробок из-под недавних приобретений. На полу – две корзины для белья. Там накопился целый ворох для отправки в прачечную.

На стене зачем-то висит небольшой шкафчик со стеклянной дверкой. Тут набор всякой всячины: упаковка соды, спиртовка со стеклянным колпачком, баллончик для ухода за обувью. Олдбрук совсем не похож на хозяйственного скопидома, так что изъятый реквизит смахивает на абсолютно случайное собрание или бутафорию.

Сэм выставил содержимое прямо на пол, поколдовал над чем-то и вытащил книзу заднюю стенку шкафчика. Открылась ниша, маленький секрет, будто дипломат и вправду занимался шпионажем, как предположил белобрысый Кэп.

Олдбрук ухмыльнулся. Крепыш не угадал. В тайнике нет секретных документов и карт.

Непосвящённый подумает, что в хранилище пусто.

Пусть думает.

Непосвящённому покажется, что человек в махровом халате исполняет бессмысленную и смешную пантомиму, будто достаёт что-то из ниши. Но дело тут вполне серьёзное.

Непосвящённый не сможет увидеть такие предметы.

Никогда.

Но Сэм держит в руках завязанный кожаный мешочек и грубо сделанные песочные часы на деревянной подставке. Сокровенные атрибуты, что дороже любых богатств.

Раскрытый мешочек выпускает из темницы мягкое, приглушённое жёлто-зелёное свечение. Его источник нетрудно обнаружить тому, кто обладает тайным зрением. Совершенно чёрный порошок, похожий на химический реактив или краситель. Чернота глубокая и жирная, как у печной сажи; но сажа пушистая и лёгкая, а порошок тяжёл, как мраморный песок. Частички сами по себе потихоньку перемещаются, сталкиваются, вызывая на доли секунды яркие искорки. Наверное, оттого над всей массой постоянно стоит сияние. Холодное, неприятное, пугающее – и в то же время завораживающее. Цвет напоминает недозрелый лимон – из-за ассоциации кисло во рту. Или горько? Логика отсутствует, поскольку у порошка нет вкуса. Какая здесь может быть логика? Тут ведь магия, волшебство! Материя не простая. Она – живая: шевелится, подчиняется собственным законам.

Сколько лет Сэм наблюдает загадочное мерцание, а всё никак не может отделаться от внутреннего трепета. Трудно оторваться от созерцания движения, напоминающего что угодно: меняющиеся рисунки калейдоскопа, блуждающие стайки светлячков или полёты звёзд далёкой галактики. Зрелище удерживает крепче, чем манящий блеск золотых самородков или ослепительно-разящее вспыхивание бриллиантов.

Олдбрук завязал чудесный кошель с лёгким вздохом. Периодически оценивать количество оставшегося песка необходимо. Но много его никогда не бывает.

Сэм перевёл взгляд на песочные часы. Пишут, что в просвещённой Европе их стали изготавливать лишь в XIV веке. Подумаешь! Кто-то взял и устроил так, что у особого человека, смотрящего на них сейчас, они появились на многие столетия раньше.

Для тайного зрения часы тоже не пустые. В них такой же чёрный порошок, только свечение неравномерное: то разгорается ослепительно-ярким протуберанцем, то почти совсем исчезает. Правда, теперь сквозь основной цвет пробивается предупреждающий кроваво-красный оттенок, который и заставил искать кандидата.

Сэм любовно погладил грубую подставку, отполированную временем и собственными пальцами. Можно убрать часы назад, не обязательно сейчас иметь их перед собой, но почему-то всегда кажется, что с ними воспоминания много ярче, насыщенней. Нужно смотреть сквозь мутноватое, немного неровное стекло, не стараясь фокусировать взгляд. Песок не ссыпается струйкой, а перемещается в верхней части, бродит туда-сюда; потом вдруг мельчайшая крупица падает вниз, вызывая яркую вспышку – такую же, как память о самом начале жизненного пути. Давней-давней истории…

В ней он не сотрудник посольства Сэм Олдбрук, а юноша по имени Дестан из бедной крестьянской семьи, и их разделяет двадцать столетий…

* * *

Аравия, 2 г. н.э.

Эта земля не очень щедра для людей, вздумавших осесть на ней и возделывать. Самая окраина плодородия, за которой расстилаются сухие пески. Река далеко, почва изрядно солёная и часто трескается. Разыгравшийся ветер наносит всё тот же песок – мелкий, противно скрипящий на зубах.

Вокруг тоже живут люди. На востоке даже есть город со всем, чему положено там быть: большими домами, дворцом правителя, рабами, ремесленниками, торговыми лавками и площадями. На западе – опять же земли правителя; их обрабатывает большая крестьянская община. К северу нет ничего интересного, и соваться туда небезопасно: средь барханов бродят кочевники, большей частью настоящие разбойники. К югу ведёт пыльная дорога, но кто знает, где она заканчивается…

День-деньской трудится Дестан на клочке земли вместе с отцом и братом Каримом в надежде прокормиться. Дождей нет и нет, и основная забота крестьян – таскать воду и поливать чахлые растения, чтобы не дать им засохнуть под палящим солнцем.

Вода…

Короткое слово повторяется на все лады неисчислимое количество раз в день. Воды всегда мало, её не хватает. До земель общины она ещё доходит иногда по оросительным каналам, а сюда… канал-то прорыт, да что толку, он постоянно сухой! Спасают лишь два колодца, вырытые кем-то очень-очень давно. Подземные воды всё ещё потихоньку скапливаются там, давая жизнь маленькой семье.

Дестан не считает себя глупцом. Он понимает, что жить в такой изоляции не просто крайне тяжело, а бесперспективно. Вот в общине – другое дело: людей много, труд не такой каторжный, пищи больше. Но из-за бараньего упрямства отца путь туда заказан.

Когда-то семья Дестана входила в большую группу, постепенно распадающуюся на родовые части. Отец с кем-то повздорил и умудрился попасть в долговое рабство, из которого откупился не скоро. Матери пришлось непосильно трудиться, и она надорвалась; с тех пор болеет, дышит тяжело, шумно, с пугающими перерывами. Внутри у неё что-то клокочет, из-за чего она уже не говорит, а лишь подаёт знаки, когда что-нибудь нужно.

Стоило отцу перестать быть рабом – его обвинили в воровстве и со всей семьёй изгнали из общины. Хорошо, что этот клочок земли оказался свободен: прежний владелец перебрался в город. Повиниться и вернуться отец не хотел. Интересно, что можно было украсть у тех людей – почти таких же нищих? Спрашивать Дестан не решается. Обычно разговор с отцом состоит из двух-трёх слов. Кажется, говорить больше не о чем. Да так всегда и было с родителями. Дестан не помнит, чтобы даже в детстве мать приласкала, поговорила, спела песенку…

Стены нынешнего жилища, из которого мать почти никогда не выходит наружу, сложены из плохо скреплённых глиной камней, постоянно грозящих рассыпаться. Хижина настолько низка, что стоять внутри можно лишь в почтительном поклоне. Должно быть, потому Дестан такой сгорбленный, словно придавленный сверху чрезмерной ношей.

Иногда братья ходят в город, к знакомому торговцу, обменивают продукты своего тяжкого труда на какой-нибудь нужный скарб, дешёвую поношенную одежду и молоко для больной матери. Самим скот содержать невозможно: сил мало, да и разбойники непременно прознают и тут же уведут. А если кинешься на них с палкой – просто убьют.

Путь до города не близок, очень много шагов. Дестан не знает, сколько. Счёту с большими числами простой крестьянин не обучен. Да они ему и не нужны: что ещё считать, кроме пройденного расстояния? Разве что пролитые капли пота…

Но в конце нудной дороги ноги сами собой ускоряют шаг. У торговца, неизменно торчащего в своей пыльной лавке, есть красавица-дочь Салита, которую иногда удаётся мельком увидеть. Хотя бы глаза и закутанную стройную фигуру. Каждый раз при встрече бедный Дестан чувствует, как сердце начинает бешено стучать и рваться из груди; хочется потеряться, раствориться, убежать куда-то далеко-далеко, на край света. Однажды удалось узреть прекрасное лицо девушки, и с той поры оно постоянно является во всех лучших снах…

Ах, сны! Они… лишь миг счастливого забвения. А наяву у Дестана никаких шансов. На что рассчитывать с таким жалким видом неудачника с грубыми мозолистыми руками, обречённого уныло шагать по дороге в лохмотьях, опираясь на кривой посох? Проклятая бедность!

Но ещё сильнее, чем собственную нищету, Дестан ненавидел Карима. Тот был старше на два года и всю жизнь относился к брату не как равный, а как самый деспотичный хозяин. В детстве – обижал, дразнил и часто колотил; потом надменно командовал, заставлял делать самую тяжёлую работу. Отец и мать постоянно потакали ему: Карим ходил у них в любимчиках и считался надеждой и опорой всей семьи. Он вырос красивым и стройным – не то, что носатый заморыш Дестан, вечно какой-то сгорбленный, раздражённый, неопрятный. У старшего брата всегда была самая лучшая одежда, какую только горстка отшельников могла себе позволить, а младшему неизменно доставались обноски. Когда Дестан пробовал возразить и высказать своё мнение – его не слушали или обидно смеялись.

Ах, какой чудесный сон, самый волшебный, вчера привиделся ему, восемнадцатилетнему юноше! У него собственный дом в городе и лавка; нет, не та тёмная клетушка, которой так гордится отец Салиты, а большая, чистая, в самом центре богатого района, куда таких оборванцев, как Карим, даже близко не подпускают. Рядом с домом – огромный водоём; фантазия даже во сне отказывается представить такое количество чистой воды, в которую можно погрузиться всем телом, и до другого края много шагов! Говорят, подобная роскошь имеется в жилище правителя. А плавающие рыбки – какими их себе вообразить? Крошечными женщинами, обожающими купаться?

Нет, Дестану не до рыбок. Он берёт в жёны Салиту, одаривая её мелодично звенящими золотыми браслетами. Весёлая свадьба, изобилие блюд и гостей. А потом – они вдвоём. И…

Грубые толчки будят его. Оказывается, он осмелился задремать прямо в поле, и сейчас искажённое злобой лицо Карима заслоняет солнце.

– Поднимайся, бездельник, пока не всыпал тебе как следует! ― орёт деспот в самое ухо. ― Рано вздумал отдыхать! Или не видишь, сколько ещё рядков осталось?

Дестан поплёлся работать. Сердце щемила жгучая тоска. О, он отдал бы пять, десять лет своей никчёмной жизни, чтобы досмотреть свадебный сон, а потом долго грезить, снова и снова представляя его обращённым в явь…

Настал новый день, когда нужно выбраться в город. Братьям пришлось довольно долго сидеть на площади перед лавкой в ожидании торговца. У того наклюнулась выгодная сделка с приезжими купцами, и он отлучился, наказав непременно дождаться его возвращения.

В последнее время Карим в таких случаях уходил куда-то надолго. Возвращался гладко выбритый, подстриженный, и насмешливо взирал на брата, потряхивающего длинными сальными патлами и выдёргивающего редкие волоски на подбородке. Дестан всё гадал: чем старший умудряется рассчитаться с брадобреем?

Иногда счастливчик приносил с собой ячменную лепёшку и усердно жевал её. В особо хорошем настроении он даже отщипывал и кидал брату маленький кусочек.

Сегодня Карим никуда не пошёл. Несколько городских юношей из бедноты затеяли поблизости борцовское состязание. Карим решил поучаствовать. Он легко победил двух соперников, уложив их на спину, и горделиво бросил вызов всем желающим – но таковых больше не находилось.

Вдруг Дестан, сидевший до поры безучастно, заметил, что дверь лавки приоткрыта. Оттуда, возможно, давно, за состязанием внимательно наблюдают большие глаза. Конечно, они принадлежат стройной фигурке, закутанной в тёмную одежду и почти незаметной в сумраке помещения. Пылкое сердце снова дрогнуло. Не помня себя, Дестан подскочил к брату и торопливо сказал:

– Я хочу с тобой бороться!

– Ты? ― удивлённо и высокомерно спросил Карим. ― Но ты даже не сумеешь сделать приличный захват! Впрочем, ты вообще… ни на что не годишься. Отойди и дай дорогу другим!

Дестан, покраснев от гнева, повторил:

– Я – хочу с тобой бороться!

– Ну, как знаешь, ― с деланным безразличием ответил старший брат. ― Тогда готовься.

Младший сбросил безобразную дорожную накидку и ринулся в атаку с широко расставленными руками. Он надеялся на придающую сил ярость и быстроту реакции. И – на долгожданную удачу. Когда ещё представится шанс показать любимой, что ничтожный крестьянин чего-то стоит?

Но Карим оказался более ловким: он ускользнул куда-то вбок. Дестан плюхнулся лицом в грязь. Взревев от негодования и торопясь покончить с ненавистным врагом, вскочил и снова бросился на брата. Удалось было ухватиться за пояс, однако опытный противник изловчился и сделал бросок через себя. Дестан больно приземлился спиной на пыльные камни, вдоволь наглотавшись песка.

– Карим победил! ― возвестил один из юношей, выбранный судьёй соревнования.

Проигравший поднялся, отчаянно чихая, отплёвываясь и отряхиваясь. И вдруг явственно услышал от дверей лавки тихие мелодичные звуки. Нежные, как перезванивающие браслеты. Это смеялась – она! Смеялась – над ним!

Горькая правда ударила в голову, а затем перенеслась вниз, куда-то вглубь его тела, принеся туда страшное опустошение. Может, росток чего-то хорошего порой пытался пробиться там сквозь бездумную тяжесть одинаковых тоскливых дней и безразличие окружающих лиц, но в следующий миг умер: замёрз или сгорел.

По дороге домой, как и в последующие дни, Дестан больше не проронил ни слова. Уязвленное самолюбие жгло, в голове блуждали бессвязные мрачные мысли о том, как бы отомстить Кариму. Впрочем, чаще думалось о том, как перехитрить злодейку-судьбу. Незачем оставаться здесь. Надо попытаться поискать счастья, уйдя из дому. Может, удастся разбогатеть, и тогда всё образуется. Богатых не презирают. За них охотно выходят замуж.

Прошёл месяц. Теперь Карим и Дестан работали в поле вдвоём. Отца поколотили палками сборщики налогов. Обычно они благополучно проходили мимо и только плевались в сторону одинокой хижины. Но на этот раз у них было особенно плохое настроение: в общине собрали рекордно мало. Побродив по участку, протиснувшись по очереди в жалкий домишко и убедившись, что взять здесь абсолютно нечего, шкуродёры разъярились окончательно и проучили хозяина как смогли. Теперь он полуживой лежал в хижине вместе с хворой женой и часто охал или о чём-то, шепелявя из-за выбитых зубов, просил всех известных ему богов.

Дестану приходилось совсем туго: брат не щадил его, заставлял работать допоздна. Словно бед было недостаточно, ближайший колодец стал быстро пересыхать, и добывать из него воду было мучительно трудно. Если так пойдёт дальше, не удастся отстоять урожай ячменя. Останется единственная надежда на просо. Метёлки уже почти поспели…

В один из вечеров, когда работа близилась к концу, угасающая жара и поднявшийся лёгкий ветерок сморили Карима; он уснул прямо на краю поля, завернувшись в плащ. Дестан посмотрел с ненавистью, опорожнил бадью на взрыхлённую мотыгой землю и поплёлся за следующей порцией. Только к чему торопиться, раз надсмотрщик прекратил подгонять? Можно пока насладиться отдыхом, поправляя слипшиеся от пота волосы.

Если вода будет так убывать, скоро не останется даже для питья. Может, предложить угнетателю пока перестать поливать? А тот в ответ обзовёт лентяем и уродом? Нет, по доброй воле Дестан и не подумает приблизиться к Кариму. Хотя как же приятно было бы угостить его сейчас хорошим пинком – в отместку за тот грубо прерванный сон.

Интересно, что может сниться драгоценному братцу? Наверное, тоже золото, почести, хороший дом и целая свита людей, готовых по-собачьи преданно ловить каждый взгляд владыки и целовать ему пятки. Или женщины; много женщин, красивых, стройных, пьянящих, будоражащих молодую кровь! А вдруг… Салита?!

Дестан почувствовал, как холодок бежит по спине и заползает в грудь, а живот сводит болезненная судорога. Отчего? Неужели из-за мысли, что любимая может присниться в сладких грёзах другому? Нет, просто сквозь размышления прорвался посторонний звук. Почудилось?

Резкое шипение повторилось слева, опасно близко. Осторожно повернув голову, Дестан увидел в каких-то двух шагах от своих ног большую чёрную песчаную кобру, угрожающе поднявшую вытянутую голову с небольшим капюшоном. Откуда взялась змея? Последнее время их совсем не было видно. Похоже, сушь настолько усилилась, что мерзкая тварь приползла сюда в надежде на водопой.

Человеку лучше в таких случаях не шевелиться. Резкое движение может спровоцировать змею, и тогда – конец. Обычно такая кобра не нападает на людей и не пускает в ход свой смертоносный яд. Но эта, похоже, сейчас слишком раздражена. Нужно начать незаметно, перемещаясь буквально на длину половинки самого маленького пальца стопы зараз, пятиться назад, чтобы укрыться за выступающей над землёй стенкой колодца.

Именно эта низенькая преграда и кривой посох спасли Дестана. Палка, имеющая на одном из концов раздвоение вроде рогулины, валялась тут же, рядом с колодцем. Тщательно рассчитанный рывок – и спасительное оружие в руках. Змея выстрелила и промахнулась – человек смог ускользнуть от ядовитых зубов. Уф, повезло! В следующее мгновение посох плотно прижал опасную рептилию к земле.

Кровь с огромной силой стучала в висках, тело дрожало как в лихорадке. Зверея от пережитого испуга, Дестан лихорадочно соображал, как лучше расправиться с незваной гостьей. Он нажимал всё сильнее и сильнее, боясь упустить неожиданную добычу. Вероятно, кобре никогда бы не пришлось больше использовать свои зубы, но тут воспоминание о борцовском состязании вспыхнуло с новой силой…

Конечно, он сильно рисковал, оставляя в покое полуживую гадину, а потом засовывая её в плотный бурдюк. Змея очнулась, начала судорожно извиваться внутри; с трудом справляясь с ношей, злоумышленник неслышными шагами приблизился к спящему, положил рядом мешок, беспорядочно стукнул два-три раза палкой по дёргающейся поверхности и стремительно отбежал в сторону.

Обезумевшая от ярости кобра выползла чёрным возмездием, и через мгновение раздался жуткий крик Карима…

Пару дней спустя Дестан вышел в поле уже один. Никто не заподозрил истинную причину происшествия; старшего брата скромно похоронили. В общине откликнулись на просьбу помочь: в одиночку почти невозможно достойно предать человека сухой и твёрдой, как камень, земле.

Но теперь точно надо уходить. Родители не работники, и прокормить их в одиночку не по силам. Ну, может, и получится, если трудиться от зари до зари. Только зачем полудохлая обуза юноше, полному сил и смутных желаний? Он уже решился и больше не пытался размышлять, насколько подло и бесчеловечно бросать двух беспомощных стариков. Главное сейчас – поиски счастья в других краях.

Собраться недолго. Траурное пиршество принесло целое богатство: куски баранины и несколько чёрствых лепёшек. Оставалось сделать хороший запас воды. Дестан пошёл к колодцу и обнаружил, что теперь там совсем сухо. Ничего, есть ещё второй, дальний. До него немало шагов. По сути, он на соседнем участке, пустующем с незапамятных времён. Далековато. Но сейчас случай особый.

Пришлось, прихватив дополнительно нож и кусок верёвки, плестись с вялой руганью по нагретому пылящему песку. Вот он, колодец. Если бы не высокие стенки, пустыня давно поглотила бы его. Отверстие прикрыто пересохшей, истончившейся и лопнувшей в нескольких местах старой верблюжьей шкурой. Но всё равно она неплохо защищает от солнца, потому что дно слегка влажное.

Там неглубоко, но без верёвки обратно не выбраться. Придумав, как надёжно закрепить конец, Дестан ловко спустился и тщательно ощупал стенки. Повсюду очень рыхло, но не беда. Если верёвка оборвётся, можно будет сделать узкие углубления друг против друга, чтобы вставить в них посох, предусмотрительно сброшенный рядом. Вот и будет опора, чтобы вылезти наверх.

В одном месте под длинными твёрдыми пальцами грунт неожиданно осыпался, и изумлённому взору открылась продолговатая ниша. Сначала она показалась пустой дырой, но вдруг в ней проявился небольшой кожаный мешочек.

– Неужели клад? – прошептал Дестан.

Воображению представились золотые монеты, алмазы, рубины. Ведь доводилось видеть, как подобные богатства извлекались из похожих кошелей богатых купцов.

Гладкая, мягкая кожа. Белая тонкая овчина отличной выделки, ласкающая пальцы. Нащупывается аккуратный шов, скрепляющий половинки кошеля. Его горловину стягивает длинный шнур, продетый в прорези. Такая вещь обязательно должна быть наполнена чем-то ценным.

Но мешочек не звенел, не отзывался приятным слуху побрякиванием стукающихся друг о друга драгоценных камней. Он лишь слегка проминался при надавливании и был явно наполнен чем-то сыпучим и тяжёлым. Как вездесущий песок. Но какой шутник стал бы столь изощрённо прятать такую «ценность»? Нет, надо немедленно проверить, что там…

Как трясутся руки! Чему удивляться, если нищий, развязав мешочек, вдруг обернётся богачом!

В первый миг сокровище представилось металлом: в глаза ударило серебристое сияние, ослепительно яркое в полутьме колодца. Но, наклонившись, Дестан разглядел жутковатого вида чёрный песок и непонятный предмет. Сквозь мутное стекло в нём безжизненно темнела и никуда не двигалась таинственная масса.

Зато стоило взять находку в руки – и она ожила: сверкнула серебристая вспышка, передавая призыв в раскалённую от впечатлений голову. Или даже команду, приказ… через причудливое представление. В нём обладатель только что обнаруженного сокровища должен растворить в воде немного порошка и выпить, жмурясь от удовольствия и ожидая колоссального прилива сил.

– Нет! – крикнул Дестан, отшатываясь. Испугался, вжался спиной в приятно прохладную стенку колодца. – Я не хочу! Вдруг это яд?!

Но видение было навязчивым; оно повторялось с бесстрастной беспощадностью палящего солнца, сжигающего хилые ростки сомнений. Гипнотическая притягательность сквозила в каждом глотке воображаемого восхитительного напитка. Но как?! Вода…

Дестан присел, тяжело дыша, и начал ковырять ножом влажное рыхлое дно. Вскоре удалось наполнить свой кувшин – невероятно ценный инвентарь: объёмистый, прочный, да ёщё имеющий тщательно подогнанную крышку. В походе не прольётся зря ни капли драгоценной влаги. Крышка может служить вместо пиалы.

Разум отказывался повиноваться. Непослушные пальцы ухватили из мешочка щепотку серебристо-чёрного содержимого. Порошок мгновенно растворился. Без звука, без пузырьков – словно его и не было вовсе. Сон сейчас или явь? Неизвестно. Можно определить, если выпить приготовленное зелье.

«Пей, – послышался ледяной голос прямо внутри головы. – Это твой приз».

Поначалу вроде бы ничего не произошло. Язык и нёбо так и остались сухими. Горько-солоноватый привкус полуденной жажды никуда не ушёл, волнение лишь разгорячило его. Желудок пуст. Только сознание проясняется, и действительность оживает с непривычной остротой.

Песочные часы, оставленные в нише, зажглись тем же серебристым сиянием, засверкали мириады причудливых рисунков. Ледяной голос снова заговорил. И безграмотный крестьянин познал иные правила, другие истины. Те, что были за гранью убогого жилища, обречённых родителей и стройной фигурки в тёмной лавке.

– Вечная жизнь! – шептал он. – Власть над смертными – если пожелаешь. Богатства – все, какие ты сможешь у них отнять. То, чего я втайне хотел. Но в результате – совсем не то…

Силы переполняли его, но страх в сердце разрастался. Дестан не понял тогда многих слов, падающих в голову холодными иглами. Как из внезапно переполнившегося кувшина проливается и мгновенно впитывается в жадный песок драгоценная влага, так утекли мимо сознания растерявшегося юноши многие сложные законы и понятия. Ум был слишком беден, дух слишком слаб. Чувства сильны, но воля не развита. Ледяные иглы мгновенно вторглись, нанесли разуму чувствительные, но моментально затянувшиеся раны. Может, льдинки будут долго дремать где-то внутри, пока со временем не проявятся и не обогатят новыми пластами сокровенных знаний…

Нельзя долго сидеть на одном месте – вот что усвоил отныне особый человек. Теперь его удел – вечные странствия с короткими остановками длиной в простую человеческую жизнь. Немедленно уходить отсюда! Не в город, а в места совсем незнакомые. Иначе может случиться беда.

…И вот новый бродяга появляется на дороге, что ведёт в направлении полуденного солнца. Такой же песок, как везде, только местами слой его тоньше. Под ногами тут и там попадаются потёртые временем камни, а по краям – указательные знаки из наваленных друг на друга огромных булыжников. Без них караванщик неминуемо собьется с пути, будет блуждать кругами, пока не погибнет от жажды.

Человек на дороге не мал ростом, но сильно сутулится. Одежда – что-то бесформенное, чему трудно дать название. Проще всего сказать, что это куски грубой и очень ветхой материи. Путник опирается на длинную кривую палку, а за спиной у него дорожная сумка с притороченной ёмкостью для воды. Посвящённый ещё увидел бы закреплённый на поясе кожаный мешочек; для остальных бродяга просто подпоясан верёвкой, сплетённой из шерсти. На ногах бесформенные сандалии, набитые сухой травой. Голова непокрыта, но жёсткие чёрные волосы сами по себе неплохо защищают от палящего солнца.

На пригорке человек останавливается, долго смотрит в сторону далёкого города, вздыхает, качает головой и несколько раз тихонько произносит короткое слово. При этом кладёт руку на сердце, будто старается удержать его на месте. На оставленную им хижину, которую при желании ещё можно разглядеть, юноша не обращает ни малейшего внимания.

Если бы знал тогда совершенно неопытный Дестан, что ему нечего бояться, пока он живёт в своём собственном теле! Он не умрёт, если кто-либо из немногих знакомых посмотрит на него и скажет: «А, вот идёт неудачник, никчёмный брат Карима!»

Можно было просто увести с собой Салиту, пользуясь магией чёрного песка. А то и занять дворец, изгнав оттуда прежнего владыку.

Вместо этого несчастный влюблённый ушёл навсегда.

…Был четвёртый день трудного путешествия. Запасы подходили к концу. Дестан благоразумно пропустил пару встречных караванов, стараясь не попадаться на глаза торговцам и их свите. Но что делать, когда он использует последнюю каплю воды? Он ведь так надеялся, что проклятые пески когда-нибудь кончатся, и взор будет ласкать сказочной красоты оазис.

Возле одной из кучек камней сидели двое. Такие же оборванцы, как и нерешительно приблизившийся к ним путник. Дестан лишь хотел узнать, известно ли бродягам что-нибудь о дороге, неуклонно ведущей на юг.

У них были длинные ножи, но вряд ли проходимцы помышляли о разбое. Брать у юноши было нечего. Дестан показал половину чёрствой лепёшки, что ещё оставалась в сумке. Незнакомцы с жадностью схватили угощение, но отплатили сторицей. Оказывается, им удалось сегодня отловить несколько юрких жёлтых ящериц. Страшными на вид ножами пустынные охотники уже разделали добычу, освежевав тушки и удалив головы, ноги, хвосты и внутренности.

Дестан получил одну ящерицу и с огромным удовольствием съел её прямо сырой, подражая сотрапезникам. Ему было всё равно, что они здесь делают. Зато он узнал, что дня через два пешего пути пустыня закончится, и можно будет разжиться финиками с пальм, а затем и чистой пресной водой. А ещё – что дальше можно найти бескрайний простор, заполненный водой, но уже солёной и горькой, как слеза. По той воде плавают длинные деревянные дома, способные доставить желающих в другие, богатые страны, где совсем нет песчаных пустошей.

Дестан двинулся дальше, а бродяги остались сидеть в неизвестном ожидании.

Вот впереди пыльные столбы: идёт ещё один встречный караван, от которого тоже лучше спрятаться. Как интересно: помимо неоднократно виденных одногорбых верблюдов, под несколькими всадниками вышагивают лошади. Такого зверя Дестан видит второй раз в жизни. Наверное, очень богатые купцы.

Караван ушёл своей дорогой. В виде настоящей удачи приближается одинокий всадник. Возможно, отстал от остальных, торопится нагнать, погоняя прекрасного тонконого скакуна. Какое дело седоку до жалкой фигуры вышедшего навстречу грязного оборванца!

– Эй, посторонись, если жизнь дорога! – заорал конный грубо и хрипло от набившейся в глотку пыли. – Прочь с дороги, собака!

Наглец лишь слегка сдвинулся в сторону, не выказывая ни страха, ни почтения. Он не пал ниц, не протянул в униженном поклоне руку в расчёте на мелкое подаяние, а твёрдо смотрел прямо перед собой. Всадник сбавил темп, не желая всё-таки давить незнакомца, но замахнулся плёткой.

Дестан волновался, хотя знал, что нужно делать. Он хотел ещё раньше потренироваться на двух бродягах, но убоялся их бурых, обожжённых солнцем лиц и безумно выпученных глаз.

Сейчас он всё сделает правильно. Новичок приоткрыл мешочек заранее. Пальцы нужно сложить особым образом, желательно очень быстро. Средний и большой касаются друг друга подушечками, а указательный прикладывается кончиком к краю ногтя большого. Такая фигура называется чужеземным словом «пульвия». Юноша много раз складывал её по пути, сделав жест естественным, как дыхание. Пульвия при контакте с порошком сама собой набирает щепотку, прилепляет волшебное вещество к пальцам.

Дестан сделал нужные движения мгновенно и вдохнул набранный чёрный порошок в обе ноздри. Всё, смертный подчинён. Можно подумать, а можно и вслух сказать, продолжая смотреть прямо в глаза всаднику, опустившему плеть и резко осадившему взмыленного жеребца:

– Отдохни немного, уважаемый! Мы ведь друзья, нам надо обменяться одеждой. Ещё мне нужна твоя лошадь…

Отставший торговец соскочил с коня и услужливо передал нищему бродяге свой пыльный, но богато расшитый халат и дорогую чалму. Пыхтя, стащил мягкие дорожные сапоги. Дестан со зловещей улыбкой сменил рваньё на достойный наряд, нащупал в кошельке рядом с седлом звонкие золотые монеты. Ограбленный путешественник стоял рядом в молчаливом оцепенении. Но через сутки он очнётся, будет рвать и метать. Нужно изменить его сознание, чтобы он навсегда забыл о роковой встрече.

Придётся использовать ещё толику драгоценного порошка. В дальнейшем тратить надо разумно: никто не обещал пополнения запаса.

Пальцы сложены в необходимую фигуру, щепотка набрана. Теперь пасс – подуть на «заряженные» пальцы в сторону жертвы, видя её глаза, и пожелать что-нибудь интересное. Ну да, торговцу должно отшибить память. Пусть плетётся дальше пешком в неведении, кто он и зачем здесь.

Нервный жеребец шарахнулся было, но его успокоил вид и запах знакомого одеяния. Кривой посох достался бывшему наезднику.

Решив закрепить мешочек с порошком рядом с тугим кошельком, Дестан удивился. Дар, найденный в колодце, намного увеличился в объёме. Сияние песка теперь не серебристое, как раньше, а зеленовато-жёлтое.

Бессмертный, ставший таковым лишь несколько дней назад, не смог тогда объяснить причину метаморфозы, да и не придал ей особого значения. Обладание магией важнее её цветовых оттенков.

Там, откуда он ушёл, в этот миг обвалилась стена его родной, но ненавистной лачуги, погребая под собой два уже холодеющих тела.

А по дороге, уже заметно отклоняющейся в сторону заходящего солнца, медленной рысью двигался совсем другой Дестан. Возврата в прошлое не было. Впереди ждала полная самых разных событий жизнь. Очень долгая жизнь…