Читать книгу Хлеб наш насущный - - Страница 14

«В конце 1942 года меня толкнули в общую камеру Саратовской тюрьмы, где было очень много людей,– рассказывал растениевод П. А. Зимяхин из Кировоградской области, который в 1940 году был осужден за критику «прогрессивного учения Лысенко и распространение лженаучных знаний» на десять лет, а впоследствии реабилитирован.– У окна сидел, склонившись над клочками бумаги, седой человек и что-то писал обломком карандаша. На подоконнике, рядом с железной решеткой, лежала стопка бумаги. Подхожу ближе и узнаю: это был Вавилов!

–Здравствуйте, Николай Иванович!

Он пристально посмотрел на меня (до гробовой доски не забуду эти полные скорби глаза…):

– А вы меня знали раньше?

–Да как же, Николай Иванович! В 1933—1934 годах мы с вами много раз встречались. В те годы я, тогда еще юноша, был в ВИРе на курсах повышения квалификации научных работников от Ярославской областной станции…

Подумав пару минут, Вавилов припомнил меня и предложил сесть рядом. Он не расспрашивал меня, за что я попал и надолго ли. Мы до самого обеда вспоминали ВИР 30-х годов, его добрых старых сотрудников. Николай Иванович рассказывал мне о своей последней поездке на Западную Украину. После обеда Николая Ивановича увели из нашей общей камеры. Я помог ему собрать записки, сверток белья, полотенце. Со слезами на глазах пожал его добрую, милую руку. Чувствовал, что это последнее рукопожатие. Николай Иванович был очень болен. Это было в конце 1942 года…»

Это строки из предисловия к киносценарию С. Дяченко «Звезда Вавилова», за который в 1987 году он был удостоен Государственной премии Украины имени Т. Г. Шевченко. С этого времени и стали появляться некоторые подробности о последних годах жизни великого ученого. До того все поиски упирались в короткую справку, как в стену: «В период культа личности Н. И. Вавилов стал жертвой необоснованных обвинений. Он был арестован 6 августа 1940 года и скончался 26 января 1943 года».

Сегодня совершенно ясно: гибель Вавилова была не ошибкой, его уничтожили сознательно. Вместе с Вавиловым уничтожался «Вавилон», как острили его враги, то есть все созданное им, и прежде всего генетика!

Кто знает, если бы Николай Иванович «признал свои ошибки», а генетику, которой служил, в которую верил и которую создавал,– «лженаукой», может быть, он и уцелел бы… Мы пишем эти слова только для того, чтобы еще раз убедить себя и читателя в том, что есть ценности, которым нельзя изменять, даже если на чашу весов брошена твоя жизнь или жизнь близких… А как же Галилей? Он ведь покаялся в ошибках перед судом инквизиции, но потом сказал: «Все-таки она вертится!» Вертеться-то вертится, да Галилей после этого перестал совершать открытия. Публичное признание своей научной неправоты (это тот самый момент, когда выбирают истину или жизнь, и он выбрал жизнь) стало последним фактом его научной биографии. Во всяком случае, так гласит легенда.

Вавилов – тоже легенда, но совсем другая. Он не был упрямцем, он был интеллигентом. Как интеллигент, он понимал, что объективный ход науки, реальная жизнь и практика сокрушат в конце концов весь монолитный бред лысенковщины, каким бы непоколе

– бимым он ни казался. Однако он не смог пойти на «военную хитрость». И прежде всего потому, что был интеллигентом. Он умер с клеймом врага народа, но несломленным.

Его смерть даже внешне напоминает смерть античных стоиков. Очевидцы вспоминают, что за время заключения на Николае Ивановиче истлела одежда и он был облачен в некий хитон из мешковины и сандалии на деревянной подошве… Он умер от голода, в то время как его жена, едва перебиваясь, слала продуктовые посылки в Москву, не ведая, что ее муж, задумавший спасти мир от голода, умирает, так как ее продукты попадали в прожорливые утробы охраны. Знал ли мир, кого потерял? Знал!

«Дорогой профессор Вавилов! Как генеральному секретарю Седьмого международного генетического конгресса, мне выпала большая честь известить Вас, что организационный комитет единогласно и при всеобщем одобрении избрал Вас президентом конгресса. Более удачного выбора на этот пост сделано быть не могло,– писал Николаю Ивановичу в 1937 году профессор Крю.– …Я считаю, что успех конгресса обеспечен заранее. Во-первых, Ваша президентская речь будет, конечно, сообщением большого интереса и важности. Во-вторых, работа в области генетики в СССР в течение последних двадцати лет оставила настолько глубокий след в науке, что совершенно естественно высший пост на конгрессе предоставить представителю Вашей страны».

Однако Вавилову на Всемирный конгресс в Эдинбург приехать не довелось. Открывая этот форум, профессор Крю печально сказал: «Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы Вавилов. Вы надеваете его мантию на мои плечи, не желающие этого. И если я буду выглядеть неуклюже, вы не должны забывать: эта мантия сшита для более крупного человека». Так почему же режиму насилия так необходимо было уничтожить Вавилова? Что, собственно, вызывало у тирана такую ненависть к генетике? Какую угрозу сталинизму могла представлять наука о наследственности? В том-то и дело, что могла! Генетика – разумна, а тоталитарный режим – абсурден! Именно доказательностью, здравым смыслом, объективностью результатов и была ненавистна генетика, да и не только генетика, а вообще наука и интеллект, режиму подавления. Конфликт между работами Вавилова и Лысенко – это не научная конфронтация, это не могло быть конфликтом между разным пониманием науки, разными путями к истине… Лысенко никоим образом не относился к науке, хотя и состоял президентом Академии наук. Это столкновение истины с ложью, с дьявольским наваждением… По сравнению с ним даже конфликт Моцарта и Сальери – конфликт профессиональный, все – таки оба музыканты.

Однако проще было бы списать все на мистику и даже на то, что именно Вавилов привел в мир ученых малограмотного фанатика Лысенко! Это не мистика! И конфликт тут сугубо социальный! Его истоки лежат далеко от проблем генетики. Но пока мы не скажем о них, будет совершенно непонятна та чудовищная трагедия, которая произошла с нашим сельским хозяйством, и то, откуда явился сравнимый только с татаро-монгольским нашествием ужас коллективизации и все то, что творилось и по инерции творится на нашей многострадальной земле… Если мы не установим истоки, не исследуем причины социального, экономического и, наконец, физического уничтожения русских, украинских и многих других деревень, мы не поймем этой страшной механики, как самая плодородная, самая хлебная страна мира дошла до такого состояния, что хлеб – вековую основу отечественной экономики – ввозит из-за границы! Не узнаем мы и другого: в чем же спасение? Где остановка того стремительного сползания в пропасть, которое началось в нашем сельском хозяйстве еще при Вавилове и было обусловлено тем режимом, который в силу объективных исторических причин установился в нашем Отечестве…