Читать книгу Хлеб наш насущный - - Страница 15

Нет-нет да и прозвучит эта старая песня, но уже тише, скромнее, зачастую в качестве исторической реликвии. А в пору моего детства это был второй гимн. Мало того что она грохотала ежедневно,– нас воспитывали на этой идее— «нам не страшны ни льды, ни облака!»… Вот ведь как всё в этом мире перепутано! Сама идея «нам нет преград», казалось бы, такая жизнеутверждающая, такая революционная, блистательно превращалась не просто в преграду научной мысли, а в нож гильотины.

Помните сказку Андерсена «Тень» в блистательном пересказе Е. Шварца? Жил-был ученый. Однажды он приехал в необыкновенную сказочную страну, где возможны самые невероятные превращения и чудеса. И тут его тень перестала быть его тенью, хотя самой природой предписано ей лежать у ног хозяина и не отрываться от него. Она обрела самостоятельность и, наконец, в этом вывернутом наизнанку мире стала главной! Ученый был назначен ее тенью! Весь ужас этой сказки в том, что она, как в зеркале, отражает то, что произошло с Вавиловым и с большей частью науки в 30-е годы. Почему так случилось? Как это могло случиться? «Могут сказать,– заметил однажды Вавилов,– что и без генетики усовершенствовались нередко успешно возделываемые растения и культивируемые животные. Не умаляя этих успехов эмпирического искусства, все же смело можно полагать, что в освещении научными, генетическими идеями процесс сознательного улучшения и выведения культурных растений и животных пойдет много быстрее и планомернее». Иными словами: яблоки падали всегда, невзирая на то что закон всемирного тяготения еще не был открыт Ньютоном, а первобытный селекционер создавал новые сорта и породы, не подозревая о генетическом механизме выведения.

В том-то и дело, что законы природы, к которым относятся и законы генетики, существуют объективно, независимо от того, известны они человечеству, сформулированы учеными или нет. Грубо говоря, закон – это объяснение давно существующего, плодами которого люди давно пользовались. Так, скажем, мольеровский Журден из пьесы «Мещанин во дворянстве» не подозревал, что говорит прозой, хотя говорил так всю жизнь.

Но одно дело не знать законы природы, если они не открыты, и совсем другое – не желать их признавать! «Мушка дрозофила, львиная пасть, мыши, опять мушка, формулы расщеплений, обсуждение скрещиваний длинных с короткими, желтых с зелеными, рубиновых глаз со слоновыми, скрещивание брата с сестрой и сестры с отцом и отца с гибридной внучкой. Точнейшие чертежи и карты хромосом с тысячами зачатков в них… Так гигантским пустоцветом выросла и разветвилась наследница «зародышевого вещества» Вейсмана и «гороховых» законов Менделя – наука генетика, чудовищный фантом, зловеще повисший над разумом и научной совестью человечества».

Ну как? А ведь это печаталось и, совсем недавно, в детских научно-популярных книжках. Тридцать лет назад школьники обличали «вейсманизм, морганизм и генетику» на уроках биологии, совершенно не представляя, о чем идет речь, и не подозревая, что подобные заклинания, которые мы зубрили наизусть (понять их пионерам, да и не только пионерам, было невозможно),– панихида по некогда самой передовой русской сельскохозяйствен ной науке. А Трофим Денисович смотрел на нас с портрета пронзительным взглядом безупречного марксиста. Скажете: при чем здесь марксизм? Но так было принято: все, что признавалось режимом— марксизм, а всё, что не марксизм,– контрреволюция и фанатизм. Как чудовищно звучат эти слова: «фанатик науки», «фанатик революции…» Мы повторяем их, не подозревая, что само понятие «фанатик» предполагает слепое подчинение, веру. А ведь в науке это невозможно. Лысенко был фанатиком. Усомнись он в своих идеях – сорвался бы! Не достиг бы тех высот. Хотя кто его знает! Поведение тени непредсказуемо, когда она занимает несвойственное ей положение. Все, что происходило в те годы, напоминает постановку в театре абсурда. Лысенко появился в науке, как это ни парадоксально, совершив некое (даже не знаю, как назвать, уж во всяком случае не открытие, поскольку подобное было известно), ну скажем, деяние: подвергнув «яровизации» (воздействию холодом) семена яровой пшеницы, он получил озимую, более урожайную. Фокус легко объяснили генетики. Охлаждение семян действовало как фактор отбора: истинно яровые семена вымерзали, а небольшая примесь озимых сохранялась. Этот так называемый «провокационный отбор» был известен селекционерам давным-давно. Но Лысенко выдвинул свою «теорию». Он утверждал, что под действием холода растения по своей наследственной природе становятся более холодостойкими, а новые свойства, вырабатываемые в процессе индивидуального развития, закрепляются наследственностью. То есть наследственную природу меняет «воспитание»! Если генетика утверждала, что у живых организмов иногда происходит мутация генов, которые чаще всего вредны, то мутации, возникающие случайно (мутантные формы), как правило, не выживают. Но иногда некоторые мутации оказываются полезными, подхватываются отбором, наследуются и т. д. Трофим Денисович категорически отрицал «вещество наследственности». Он считал это вредительской выдумкой! По его мнению, все сводится к окружающей среде. Лысенко утверждал, что организм просто приспосабливается. Возьмем, например, жирафа. В борьбе за существование (непременно в борьбе, ничего другого в те годы не признавали!) он тянул шею за наилучшей пищей и в конце концов достиг поразительных результатов. Одним словом, если корову гонять под седлом, то из нее сформируется лошадь, точно так же, как из обезьяны сформировался человек. Именно так трактовал Лысенко дарвинизм. Кстати, сам Чарлз Дарвин такой точки зрения не придерживался. Его сильно занимала задача генетиков: если у одного из родителей появился новый признак, то при скрещивании с особью, не имеющей такого признака, потомство получит половину этого признака, внук – одну четвертую и т. д. То есть несколько поколений— и никакого признака нет… Но ведь жизнь-то показывает, что есть! Стало быть, признак может существовать скрыто и проявляться у отдаленных поколений. Значит, он существует, и существует в каком-то «носителе». Лысенко в своих «исканиях» шагнул дальше Дарвина, но, к сожалению, в обратном прогрессу направлении. Он исповедовал до дарвиновские заблуждения. И не только исповедовал, но и заставил науку служить этим заблуждениям несколько десятилетий. Все открытия, все работы Писарева, Ремесло, Лукьяненко, Шухурдина и многих других были сделаны вопреки официальной науке! Вопреки Лысенко! Как же так? Выходит, целая страна, да не просто страна, а самая образованная сельскохозяйственная держава, пусть на словах, но поддерживала этот фанатический кошмар? В том-то и дело, что к моменту взлета Лысенко хлеборобной России с толковыми крестьянами, крепкими деловыми кулаками, образованнейшими и честнейшими агрономами уже не существовало. Большая часть тех, кто делал в России хлебушко, были физически уничтожены. Так, агрономы первого звена, те самые, что выхаживали урожай, то есть ходили по полям, были расстреляны; грамотные крестьяне, которым было не все равно, что сеять и убирать, были либо отправлены за ними в расход, либо били камень на Беломорканале и Соловках или валили лес от Воркуты до Магадана… Феномен Лысенко нельзя рассматривать в отрыве от всего того, что происходило в нашей стране. Он расцвел пышным цветом на хорошо подготовленной и обильно политой кровью почве. Вавилов был неугоден тоталитарной системе всем своим пониманием мира, генотипом. Это был романтик и реалист одновременно. Его цепкий ум, ум ученого, не мог принять той фантасмагории, которая творилась в стране. Сначала возникала идея. Обязательно передовая, обязательно «марксистская». Под эту идею и подгонялось все. И если страна не лезла в те рамки, не помещалась в ту идеологию, которую ей предписывали, не начинала жить по придуманным законам, то от бреда не отказывались, а начинали исправлять действительность. С. Дяченко в своем сценарии написал замечательные слова: «Законы природы тогда устанавливались в зависимости от потребностей народного хозяйства». Вы думаете, как было, так и прошло? Как бы не так! А кукуруза в Заполярье? А обобществление скота? А запаханные палисадники? А поворот северных рек? А загубленная Волга? А Чернобыль? А нынешнее поколение людей, которое, если верить произнесенным некогда прогнозам, уже живет при коммунизме?

Мучительно, со скрежетом зубовным и хрустом костей выламываемся мы из тех «условий содержания», в которые нас загнали. Но, бог даст, выломаемся. Беда в другом. Помните, в пьесе Шварца поверженный Ланцелотом Дракон, издыхая, говорит: «Меня утешает, что я оставляю тебе пожженные души, дырявые души, мертвые души…»? А еще раньше: «Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам – человек околеет. А душу разорвешь – станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Нет, нет, жалко, что они невидимы».

С Вавиловым этого сделать не удалось. Он сберег свою душу! А своей мученической гибелью сберег многие души, если не наши, то тех, кто придет вслед за нами…

Мы-то хоть и «драконовского производства», но уже видим это. И это обнадеживает. Помните, как возражает Дракону Ланцелот: «Люди испугались бы, увидев своими глазами, во что превратились их души. Они бы на смерть пошли бы, а не остались покоренным народом. Кто бы тогда кормил вас?» Да, в сказке все ясно. А в жизни бывает гораздо труднее разглядеть, особенно современникам событий, что истинно, что ложно… Трудно, но необходимо! Потому и существуют, наверное, такие судьбы, как у Вавилова. Сгорая, такие люди далеко светят, и в свете их гибели многое становится ясно: где уступка, а где предательство, где компромисс, а где гибель… Жизнь Вавилова ценна наукой, смерть Вавилова важна тем, что он положил некие нравственные пределы, границы тому, что можно, чего нельзя и что должно быть… Ибо древние говорили: «Теряющий богатство, теряет богатство, теряющий душу – теряет себя!» Так откуда же, с какого момента пошла эта чудовищная, драконовская перекройка душ, а вслед за нею перекройка экономики, развал веками наработанного крестьянского мира и как результат – уничтожение крестьянства и полный развал сельского хозяйства? Об этом будет сказано в следующих главах с пояснениями и отступлениями, ибо самый главный, самый актуальный вопрос нашего времени – последнего десятилетия XX века в России – кому быть на земле хозяином?