Читать книгу Брат мой, враг мой - - Страница 4

Оказавшись на пороге мастерской старого изобретателя, Дэви на мгновение задержался. Солнечный свет проникал внутрь через дверь, через ряд окон и световых люков, ровными квадратами падая на заставленный различными механизмами бетонный пол. Полированные металлические поверхности и углы сияли и искрились. Солнце не разбирало эпохи и моды, одинаково освещая и сверкающие рукоятки нового фрезерного станка, подаренного Кливлендской машиностроительной компанией, и старый токарный станок Лэмпорта, на котором изящными завитушками были написаны место и год изготовления: «Хартфорд, 1878», – теперь уже музейный экспонат на толстых железных лапах, которые заканчивались прочными львиными когтями. Этот станок Уоллис десятки раз переделывал в соответствии со своими меняющимися фантазиями и до сих пор использовал для некоторых токарных работ, требующих особой точности. Ни сам механизм, ни его декоративная отделка вовсе не казались устаревшими человеку семидесяти восьми лет.

Когда Дэви появился в дверях, старик не поднял глаз, продолжая рассматривать через лупу маленькую латунную трубку. Даже сидя, сгорбившись, на табурете, он выглядел высоким. Розовую лысину окружала бахрома седых волос, которую следовало бы подстричь, особенно на затылке. Вытянутое худое лицо казалось лишенным плоти, за исключением мощного крючковатого носа. Не видя ничего дальше нескольких футов, он наотрез отказывался носить очки. Уоллис медленно вращал деталь, держа ее на небольшом расстоянии от лица.

– Кен? – спросил он добродушным голосом. – Это ты, сынок?

– Нет, – отозвался Дэви нарочито оживленно. Он с размаху поставил канистры в мастерскую. – И вы прекрасно знаете, что это не Кен.

Уоллис обернулся в порыве раздражения. Короткие приступы вспыльчивости часто накатывали на него в последние дни. Он швырнул свою железяку обратно на верстак.

– Ты говоришь так, будто Кен никогда больше не захочет ко мне прийти!

Дэви передвинул канистры по полу поближе к экспериментальному ракетному двигателю.

– Я совсем не это имел в виду, – мягко сказал он. – Кен навещает вас так же, как и я. Как получилось сопло?

– Тебе-то что за дело? – фыркнул Уоллис, поворачиваясь спиной. – Все вышло прекрасно.

– Конус ровный?

– Нормальный.

– Шнековая подача работает хорошо?

– Замечательно, – отрезал Уоллис. – Я же сказал: все прекрасно. Прекрати ко мне приставать.

Дэви продолжал работать, делая вид, что не замечает грубости, ибо знал: старик сейчас сам мучается от стыда. Дело заключалось в том, что теперь Нортон Уоллис словно состоял из двух людей. Внутренне он оставался немногословным человеком, навсегда сохранившим молодой задор тридцатилетнего возраста, в котором впервые начал самостоятельную работу над двигателем внутреннего сгорания. А снаружи была ворчливая оболочка старика, страдающего артритом, подверженного перепадам настроения, жадно требующего любви и готового щедро дарить ее. Старика, девять лет назад подружившегося с тремя полуголодными сбежавшими детьми, на которых его молодое «я» никогда не обратило бы внимания. И это внешнее «я» теперь умоляло переехать к нему жить осиротевшую внучку из Милуоки – девочку, с родителями которой другой Норман Уоллис не желал знаться, поскольку был слишком занят.

Дэви всегда обращался только к внутреннему, молодому Уоллису, чем доводил старого до отчаяния, потому что ни взмахами рук, ни раздраженными прыжками старик не мог прервать разумный диалог между незнакомцем внутри себя и этим высоким, угловатым, воодушевленным юношей. Нортон на мгновение обернулся:

– И не надо заливать эту дрянь! Я все сделаю сам. Ты только расплескаешь.

Дэви отвинтил крышки и принялся наполнять баки аппарата. Уоллис больше не мог поднимать тяжести, и Дэви с Кеном всегда находили предлог, чтобы сделать это за него.

– Придется залить, – сказал Дэви. – Мне нужны канистры обратно.

– Ну тогда будь поаккуратнее.

– Я всегда аккуратен.

Старик подслеповато уставился в направлении бульканья ацетона, наливаемого через воронку.

– А тебе непременно нужно оставить за собой последнее слово, да? – выпалил он.

– Нет, – кротко ответил Дэви. – Это право всегда за вами.

Уоллис только хмыкнул от ярости, а затем, поджав губы, снова вернулся к работе.

Жидкость шумными толчками выливалась из наклоненной канистры, в воздухе висела колючая вонь ацетона. Дэви отступил на шаг, чтобы не надышаться парами, и оперся рукой на токарный станок. Ему тут же вспомнилась картинка с изображением древнегреческого города. Слово «город» всегда подразумевает нечто крупное, однако то небольшое скопление белых зданий вполне могло бы уместиться на Капитолийской площади в центре их собственного города. На улицах были человеческие фигуры в белых хламидах, и Дэви внимательно вглядывался в них с безмерным любопытством, поскольку эти белые фигуры изображали людей, живших три тысячи лет назад. Он удивленно нахмурился, не понимая, с чего вдруг сейчас это воспоминание пришло ему в голову. Провел рукой по гладкой стали станка и внезапно сообразил, что это прикосновение и пробудило в памяти историю о том, как человек по имени Глаукон в давние времена изобрел токарный станок именно в таком городе. Этот Глаукон изобрел еще и якорь, чтобы его соплеменники могли заплывать в бухты, где никто другой не мог оставаться; и их маленький город расцвел от богатств, приносимых торговлей. Также он изобрел замок и ключ. Капитан океанского лайнера, пришвартованного в порту, мастер-наладчик на огромном заводе и скромный домохозяин, отпирающий дверь своей квартиры, – никто из них не знал имени этого изобретателя и не интересовался им, но за их плечами стоял человек, живший тридцать веков назад, а они просто слепо получали из его рук то, в чем нуждались в данный момент больше всего.

В раннем детстве Дэви читал все подряд, пока однажды не задумался о возрасте мира по отношению к человеческой жизни. Он принял ее среднюю продолжительность за семьдесят лет, согласно Библии, а затем был глубоко потрясен, обнаружив, что со времен огненной тьмы ненаписанной истории прошло менее ста человеческих жизней.

Этого не может быть, противился он с первобытным страхом, этого не может быть! Менее ста! Он смотрел в вечернюю тьму, и мимо продребезжал трамвай: линия освещенных окон, пронизывающая черный воздух. И на этом дрожащем островке света, несущемся с одного конца темного проспекта к другому, находилось крайне мало людей для создания цепочки, которая могла бы протянуться от нынешнего «сейчас» к тому далекому первобытному времени, когда человек был диким затравленным существом с разумом испуганного ребенка.

С тех пор как Дэви это осознал, его охватывало ощущение скудности истории, бывшей до него. Этот мир больше не был неторопливым, как в прежние времена, когда прогресс шел прерывистыми и извилистыми путями на протяжении медленно сменявшихся столетий. Ибо, когда человек впервые научился заставлять землю работать на себя, изучив ее привычки и повадки, произошел ошеломляющий взрыв – взрыв творчества, который продолжался по сей день со все возрастающей силой, распространяя свою энергию с безумной скоростью.

Кен тоже умел играть со временем, сокращая или растягивая его в качестве умственной гимнастики, но для Кена это всегда оставалось просто игрой. Подстрахованный наличием брата, Дэви мог прятать голову в песок от пугающего осознания краткости человеческой жизни. Однако в отсутствие Кена и в присутствии Нортона Уоллиса мрачное ощущение возвращалось, ибо Нортон, несомненно, был одним из нескольких десятков людей, которые выделялись в человеческой истории, как фонари вдоль пустынной дороги, уходящей вглубь веков.

Маленький паровой двигатель, который Уоллис строил в свободное время от работы в Милуокской компании машин и котлов, становился все больше по мере улучшений и переделок. В 1892 году он установил свой двигатель в карету и научил одного человека из Лэнсинга им управлять, однако никто не захотел покупать следующий. Пять лет спустя он продолжил дело в городке Рэйсин совместно с отставным кузнецом по фамилии Картер. Они назвали свою машину «Дофин». За три года было продано лишь семь «Дофинов» ручной сборки, и компаньоны решили прекратить свою деятельность. Кроме того, уже тогда Уоллис начинал понимать, что поршневой двигатель имеет весьма ограниченные возможности.

И тем не менее, если бы Уоллис в юности знал человека того же возраста, что и сам он сейчас, тот, другой старик, вполне возможно, мог слышать беспорядочную мушкетную стрельбу во времена Революции, скандалить в таверне по поводу президентства Томаса Джефферсона и собственными глазами видеть изрыгающее дым чудо – первую паровую машину в действии. А здесь и сейчас Нортон Уоллис сидел перед окном, где было побольше света, и шлифовал деталь двигателя, который в будущем, когда Дэви состарится, вероятно, сможет перемещать людей через ледяную пустоту космоса, чтобы исследовать другие планеты.

Дэви убрал опустевшую канистру из-под ацетона, а затем залил авиационный бензин в соответствующую топливную камеру.

– Сегодня я вам принес по пять галлонов того и другого, – произнес он в спину Уоллису. – Завтра мы весь день в университете, у нас экзамены.

– Ты уверен, что сдашь? – спросил Нортон, не оборачиваясь. От сухого беспричинного гнева его голос стал ломким и резким.

– Конечно, у нас все гладко. Мы с Кеном могли бы сдать хоть сейчас.

– Не морочь мне голову Кеном! Кен никогда не поступил бы в университет, если бы ты его не заставил. Все думают, что ты смотришь Кену в рот, потому что позволяешь ему вести все разговоры за двоих. Ты, конечно, исправно ходишь за ним, как хвост, но только затем, чтобы убедиться, что он все делает так, как ты хочешь.

Дэви промолчал, погруженный в давние воспоминания. Он избегал прямой конфронтации так долго, как только мог, а затем поставил крест на возможности заставить Кена что-то сделать против воли. Кен был старшим братом, лидером. Иногда, признавал Дэви, он давал Кену советы, но и только. Прошли годы, прежде чем Дэви впервые обнаружил, что способен направлять дела так, как нужно ему…