Читать книгу В семье не без урода - - Страница 2

Я не очень знаком с определением понятия "Сознательная жизнь", а гуглить не хочу. В конце концов, наш мир слишком сильно завязан на гугле и википедии – ну и где же здесь, скажите мне, взяться каким-то новым идеям, новым мыслям? Некоторые полагают, что это связано с половым созреванием, но я думаю, что дело не в этом. Я бы дал такое определение. Сознательная жизнь наступает у человека тогда, когда он начинает самостоятельно рефлексировать события вокруг, думать об их причинах и следствиях и планировать что-то дальше сегодняшнего вечера. Так, очевидно, что половая зрелость наступает абсолютно у всех, а сознательная жизнь – нет. Жаль, что не наоборот: людей на планете, может быть, было и меньше, но и им, и планете жилось бы сильно лучше, чем при существующем положении дел.

И на основании изложенного, я думаю, сознательная жизнь у меня наступила в результате одного события, произошедшего летом 2002 года.

Мои проблемы с социализацией ещё с детства, по всей видимости, носили характер околокатастрофический, потому что мои родители, воспитанные в сугубо позднесоветской традиции "в наше время психологов не было – и ничего, выросли нормальными людьми" – повели меня в первом классе к психологу. С этого похода я помню, что психолог был бородатым мужчиной, который мне что-то возбуждённо втирал, держа в руках какую-то папку.

В детстве я имел уникальную способность уноситься мыслями настолько далеко от реальности, что я действительно не слышал ничего вокруг себя. В детском саду я мог весь тихий час лежать и всматриваться в переплетение ветвей растущего за окном спальни дуба, видеть разные образы. Это помогало скоротать время – ценность возможности днём поспать после обеда была мне ещё неведома и я считал это если не наказанием, то неприятной обязанностью по меньшей мере. Но в школе мне эта плохо контролируемая способность мешала. Моя первая учительница Дарьяна Алексеевна посадила меня на колонку у окна, и это было ошибкой: когда мне было неинтересно на уроке, я смотрел в окно и в самом деле не слышал ничего вокруг себя. Деревьев в том окне не было, зато были облака, складывающиеся в ещё более причудливые интересные образы, чем ветви дуба за окном детского садика. Друзей у меня не было, но я не видел в этом какой-то проблемы. У меня был вымышленный невидимый друг с незамысловатым именем Саша и нам было вдвоём превосходно. Мы с ним могли обо всём говорить, играли вместе. Саша очень любил, когда я не просто кубики конструктора убираю в ящик, а чтобы я ему в коробке построил замок и он мог ночью поиграть с ним. Мы с ним могли обо всём говорить, Саша внимательно слушал меня и сам мне многое рассказывал, давал советы. Некоторые прямо реально помогали. Саша меня предупреждал, когда ночью приходят чудища, чтобы я покрепче обнимал плюшевых мишку и зайку, не забыв натянуть одеяло до самого носа и зажмурить глаза, что гарантировало, что чудища меня не увидят. Саша говорил, когда чудища уходят, чтобы я дальше мог разглядывать рисунок из светотени от дерева, падающий из окна на висящий на стене ковёр. У меня с Сашей не было проблем. Зато в этом почему-то видели проблему мои родители и вот тот дядька, который, как мне сказали, психолог и который мне что-то возбуждённо втирал. Мне было неинтересно, поэтому я его не слушал, а за неимением большого окна, в которое можно смотреть и Саши, которого здесь совершенно точно не было, я не придумал ничего более занимательного, чем увлечённо ковыряться в носу, пытаясь поймать особенно смачную и увесистую козявку, которая всякий раз вероломно выскальзывала из-под ногтя в самый последний момент. Но я уже тогда отличался упрямством и поимка строптивой козявки всё-таки состоялась. Явив беженку на свет, я поразился её невероятным размерам, но после встал другой вопрос: куда её, собственно, теперь девать? Парты здесь тоже не было, под которую её можно было налепить, или хотя бы форзаца букваря, который тоже для этого годился. И я почему-то не придумал лучшего места для неё, чем край папки в руках у психолога, который был ближе ко мне. Так как психолог мыслился мной в этот момент, видимо, как ещё один предмет обстановки, я спокойно наклеил ту большущую козявку прямо на папку прямо у него в руках. Психолог в бешенстве вскочил, что-то крича и вытер козявку об рукав моего школьного пиджака в клетку и вышвырнул меня за шиворот из кабинета. Так и закончилась первая в моей жизни сессия у психолога.

Но испанский стыд для моих родителей – не закончился, потому что, как я когда-то рассказывал, занимался я ещё борьбой. Да, сложно себе представить что-то ещё более несовместимое между собой, чем тот маленький Ярик и тренировки по самбо, но я это не выбирал, меня туда просто вели и я там, как мне потом выговаривали родители – просто спал на матах. Ну то есть при отработке приёмов в спаррингах я, когда бросали меня… Просто не вставал! А что? Мат был мягкий, тренировка длинная, куда спешить? Спортивный азарт бросить через бедро или ещё как-то соперника в ответ во мне отсутствовал как явление.

Тренер на самбо называл меня не иначе как Мягкая Игрушка и вот почему. Для него, как Настоящего Русского Мужика во-первых, спортсмена во-вторых и борцухи в-третьих, жизнь за пределами борьбы не существовала, и поэтому его искренне изумляла моя крайне низкая, если не сказать отсутствующая мотивация к отработке приёмов борьбы. И однажды он спросил меня, вырвав меня из пространных размышлений на матах при взгляде в потолок:

– Смолин, ты вообще в жизни хоть чем-то интересуешься?

– Я хожу на кружок мягкой игрушки, мне там интересно и нравится – ответил я на свою беду.

И видимо, в тот день, когда я ходил к психологу, должна была быть борьба, поэтому тренер у меня спросил на следующей тренировке:

– Мягкая Игрушка, а ты где был в тот раз?

– Меня к психиатру водили – ляпнул я.

Слово "психолог" я почему-то не запомнил, а слово "психиатр" мне было откуда-то известно. А если начинаются оба слова одинаково – то какая разница, думал маленький я?

Родители меня сильно почему-то ругали, и я был очень огорчён этим, но был и плюс, который я не мог спрогнозировать и увидеть взаимосвязь этих событий – я же ещё не жил сознательной жизнью: на ненавистное самбо меня больше не водили.

В следующий раз я к психологу пошёл уже сам, много лет спустя, будучи печальным юношей с собранием ранних альбомов Егора Летова на поцарапанном мп3-диске в потёртом CD-плеере Panasonic. И к психиатру тоже. А ещё позже узнал, что бывает среди них ещё и психотерапевт. И даже конкретную разницу в функционалах.

Но это потом, в будущем, а вообще я эту историю рассказал, чтобы было понимание, каким я был ребёнком и каким я попал в…