Читать книгу В семье не без урода - - Страница 4

Моя социальная жизнь в лагере протекала в привычном мне ключе. Социум жил своей жизнью, я ему тоже особо старался не досаждать. Так оно шло до одного события, случившегося как-то раз под ночь.

Вожатый в обычном лагере или тренер, если лагерь спортивный должен следить за подопечными день и ночь. То есть у тренера-вожатого есть своя комната, но свободного времени – нет.

Но однажды случилось вот что. Тренер после отбоя вошёл в нашу палату и прошёл прямо к моей койке.

– Не спишь?

– Пока что нет. А что?

– Иди сюда, ты мне нужен. Оденься.

Я послушно встал, оделся и вышел в коридор следом за Владимиром.

– В общем, дело такое, Ярослав. Мне надо сейчас уйти где-то, – он задумался – на часа полтора. Ты остаёшься здесь за главного, понял? Сиди в коридоре и следи за порядком. Если кто-то будет шуметь – докладываешь мне потом, ясно?

Я кивнул.

– Можешь поиграть в игру на телевизоре. В какую хочешь сыграть? В теннис или в клептоманию?

– В теннис – удивлённо протянул я.

Первые минут пять я наслаждался моментом: держа в руках пульт от телевизора, перемещал вверх-вниз плашку, служившую ракеткой и следил за шариком, и совершенно не понимал, за какие заслуги именно я удостоился такой великой привилегии – не просто не спать после отбоя, а ещё и играть на телевизоре в игру.

До начала моей сознательной жизни оставались считанные дни, до того, как я вынужден был начать с подозрением относиться ко всему, что выглядело на первый взгляд дружелюбным, просчитывать причины, резоны и следствия. Но этот вечер был всё ещё до начала сознательной жизни и я просто радовался, что взрослые разрешили не спать и играть в игру. Как, в общем, и полагается детям.

Но затем кто-то вышел в туалет. Кажется, это был Кетчуп.

– Слышь, а ты не опух тут телевизор после отбоя включать?! – спросил он меня.

– Мне вообще-то разрешил тренер – ответил я

– А если я его спрошу пойду, а? Давай если он тебе не разрешил, то мы всей палатой тебе бегущего осла делаем, согласен? – Кетчуп стал угрожающе нависать надо мной.

– А он ушёл.

– ПАЦАНЫ, ТРЕНЕРА НЕТ!!! – заорал Кетчуп во всю свою лужёную глотку.

Мирно дремлющий корпус лагеря тотчас же превратился в сплошной кавардак. Все высыпали из своих палат и принялись беситься. Старшие с сигаретами побежали к выходу. У меня кто-то выхватил из рук пульт с игрой.

– Короче, ты стоишь на шухере – один из старшаков взял меня за плечо и выпихнул на улицу.

Из сказанного я понял только “стоишь”. Я и встал недалеко от выхода. Гвалт внутри корпуса стоял такой, что слышно было даже с улицы. Я стоял в сумерках северной белой ночи. Меня кусали комары и я, отмахиваясь от них, стал ходить кругами вокруг корпуса. Наконец показалась фигура тренера.

– А ты тут чего делаешь? – спросил он удивлённо меня.

– На шухере стою – честно пояснил я.

– Ах они гондоны! Быстро в кровать!

Я шёл следом за тренером.

– Так, все, блядь! – заорал Владимир начавшей было разбегаться толпе юных борцух – на улицу, быстро! Все, кроме четвёртой палаты!

Четвёртая палата – это была та, где жил как раз я.

Я, лежащий у окна наблюдал, как население остальных палат бегает вокруг стадиона, отжимается, ходит на руках по перекладине футбольных ворот – ночи ж белые… Что произошло потом – уважаемый читатель, полагаю, вполне может предположить, но десятилетний я предположить не мог. По моей детской логике всё было просто: ребята бесились, их застукали, они отгребли. Собственно, и в моей взрослой логике именно так и выглядит наступление ответственности.

Но когда тренер прекратил экзекуцию отряда, население остальных трёх палат вломилось к нам. В руках одного старшака по имени Циря в руках было мокрое полотенце, которое он на ходу скручивал в спираль, в руках ещё одного был жёлтый пояс от кимоно.

– Пиздец тебе, сука! – крикнул кто-то.

Жёлтый пояс примотал меня к кровати за руки. Циря снял с меня одеяло и швырнул на пол и начал избивать по корпусу и по ногам полотенцем. Я неистово орал и звал на помощь.

– Заткнись, сука, а то хуже будет! – затем меня бросили на пол и, подхватив как пушинку, замотали в одеяло и связали тем же жёлтым поясом. На меня посыпался град ударов ног на полу.

– Пацаны, по ебалу не бейте – услышал я чью-то из старшаков инструкцию сверху.

Мне тогда это показалось проявлением гуманизма, но конечно же, как очевидно теперь, это не являлось таковым: просто следы побоев на теле не так видны, как на лице. Затем моё избитое тело швырнули на кровать. Несколько смачных харчков попало в лицо.

– Ссаный стукач! – процедил сквозь зубы Жёлтый Пояс.

– Кстати, не ссаный – осенился кто-то догадкой

Вперёд вытолкнули сонного Мелкого.

– Ссы ему на кровать – приказал кто-то.

Мелкий опасливо взглянул на меня.

– Я не хочу писять – захныкал он.

– Ты чего, хочешь, чтобы и тебя зашкварили? – навис над ним Циря.

– Не хочу – Мелкий растирал кулачком слёзы по заспанному лицу.

– А своим пацаном у нас хочешь быть? – спросил Жёлтый Пояс заговорщицки-участливо.

– Хочу! – продолжал плакать мелкий.

– Вот тогда ссы на кровать суке, быстро! Ты же нормальный пацан?

– Не бойся, если он тебе что-то сделает – загасим нахуй. Ссы! – подбодрил кто-то.

И через минуту уже вся толпа скандировала:

– Ссы! Ссы! Ссы!

Мелкий высунул крохотный пеструн, натужился и выдавил из своего мочевого пузыря всё имевшееся содержимое под дружный гогот на кровать, на которой валялся избитый я.

– Теперь он зашкваренный! – объявил Циря – Кто с этой сукой – тот не с нами, всем ясно?

– А ты – только вякни кому-нибудь, тебе тогда такой пиздец настанет, что сегодняшний день тебе покажется раем.

По сути говоря, меня “опустили”, практически в лучших российско-зоновских традициях, как в армии, как в тюрьме и в любом другом закрытом, так называемом, “мужском” коллективе.

С этого момента жизнь в лагере для меня превратилась в ад.

Много лет позже, работая педагогом, когда явление гопоты вроде как уже не существовало, будучи вытесненным повальной цифровизацией, я старался для своих ребят в госколледже на классных часах проводить некие сеансы приобщения к прекрасному. Мне было как никому известно, что мои ребята – большей частью из зоны социального риска по меньшей мере, и это не считая круглых интернатских сирот, тех, кто уже на условке и тех, кто проживает за чертой бедности. И когда я общался с вот этими Настоящими Мужиками, я всегда диву давался: все они – один настоящее другого, но почему же тогда почти сто процентов моих ребят из неполных семей и воспитываются преимущественно матерями в одиночку? Где же Настоящие Мужики – служившие в армии, занимающиеся спортом? Почему их сыновья и дочери брошены ими? Почему их дети несчастны? Как получилось, что Мужик, знающий, как жить всем вокруг, не может собственного сына или собственную дочь защитить от одиночества и от бездны социального дна?

Часто на классном часе, не имея конкретных организационных дел для своих подопечных, как-то: подготовка к каким-нибудь праздникам, экскурсиям или вроде того; я читал им какое-нибудь стихотворение или поэму и мы его обсуждали всей группой, кто что понял, кто что почувствовал. Я не очень любил брать Ахматову, зато мне казалось очень благотворным влияние стихов Цветаевой – в ней как-то меньше декадентства, на мой взгляд, а искренней чувственности больше, в которой, как мне казалось, наше общество остро нуждается. И решил я как-то ради эксперимента взять стихотворение Сергея Есенина “Пороша”. И вот вам простая и жуткая статистика: в классе 22 человека, из них ноль процентов знает что такое пороша, зато сто процентов знает, что такое параша.

Наше общество больно, и этот пожирающий рак зоны, казармы, тюряги именно в этот момент я почувствовал наиболее остро. “Когда же наше общество так сильно заболело?” – спрашивал я себя тогда, стоя перед шлагбаумом, выезжая с территории колледжа.

Затем вспомнил эту историю. Да, те, кому было 13 лет десятилетнему мне казались недостижимо здоровенными старшаками, но факт есть факт – это дети; но дети, уже знающие как всей толпой избить одного, чтобы не были видны синяки, имеющие уже вкус и знающие толк в “опускании” неугодного, свободно общающиеся на уголовном лексиконе. Дети, незрелые, не испытавшие настоящего трепетного переживания первой любви – но уже знающие, что такое трахаться и сосать. И ответил сам себе вопросом на вопрос – а когда вообще это общество в принципе было здоровым?