Читать книгу Прощальный свет любви - - Страница 10

Похоронив Валентину Кондратьевну, Михаил Ефимович запил. Страшно, по-черному. Люба, продолжавшаяся жить с мужем и детьми под одной с отцом крышей, и уговаривала его, и совестила, и ругалась. Ничего не помогало. Совсем слетел с катушек старик. Однажды она и меня попросила:

– Может, вы как-нибудь на него повлияете, Сергей Владимирович?

Придумывая на ходу предлог, я пошел искать дядю Мишу.

Болтаться непотребным по поселку он, даже напившись в драбадан, себе не позволял. И в магазин за спиртным не ходил. Сам изготавливал отличного качества самогонку, не раз мною с ним же и опробованную. Трезвенником дядя Миша по жизни не был, любил иногда приложиться. Но принципа «делу время, а потехе час» придерживался строго. Мог вовремя остановиться, а на работе в рот и капли не брал. В подпитии же, не выпрягался, как некоторые, пальцы не гнул, грязная пена из него не лезла, рубаху на груди не рвал и кулаки о чужие физиономии не «чесал». Напротив, с каждой выпитой рюмкой он все больше расслаблялся и умиротворялся. До тех пор, пока окончательно не вырубался и не засыпал где-нибудь в укромном уголочке. А уж агрессии или буйства какого за дядей Мишей ни у трезвого, ни у пьяного и вовсе никогда не наблюдалось.

Хотя нет, драку он однажды, все-таки, устроил. Да еще в общественном месте, на мероприятии, где уже по определению все должно было проходить чинно-благородно. Об этом неприятном инциденте рассказал мне сам дядя Миша в одной из наших посиделок летними вечерами на бревнышке у его ограды. Из-за невозможности пересказать случившееся дословно, поскольку через каждое печатное слово звучало непечатное (если бы снимало телевидение, то шло б сплошное «запикивание») приведу услышанную историю в собственном изложении.

А произошло это в очередную годовщину Дня Победы в том же самом районном Доме культуры, где вручали Железину памятную книгу «Они вернулись с победой», только позже.

Накануне дядя Миша обнаружил в почтовом ящике открытку с приглашением на торжественное собрание посвященное Дню Победы. Весна в тот год выдалась благодатная – тепло и сухо. Земля прогрелась, но в то же время хранила еще достаточный запас влаги. Самое время для посевной. Дядя Миша давно был на пенсии, но от земли не отрывался. И в собственной усадьбе огородик надо возделывать, и на полях пришла пора картошку сажать. Как раз числа девятого-десятого мая на картошку с зятем и собирались. Так что не до казенных торжеств ему было. Но Валентина Кондратьевна запротестовала:

– Тебе персональное приглашение шлют, просят уважить, прийти, а ты кочевряжишься, – помахала она перед его носом открыткой и сказала, как припечатала: – Отодвинешь свою картошку на денек-другой, никуда она не денется.

Спорить с женой дядя Миша не стал, облачился в парадный костюм с орденами и медалями на пиджаке, как раз для таких торжеств предназначенный, и отправился с супругой в Дом культуры.

Ветеранов собралось немного, да и те люди в основном тыловые, «обозные», как называл их дядя Миша. И не удивительно. Время идет неумолимо и работает против ветеранов. Многие из них от старых ран и хворей до срока из жизни уходят. Вот и Василия Плотникова, старшего брата Валентины и его, Михаила Железина, шурина уже нет на свете.

Сначала – торжественная часть в актовом зале. Как водится, выступления, приветствия, поздравления разных должностных и не должностных лиц, офицеров из расположенных в районе воинских частей, школьников… А с ними цветы и подарки ветеранам.

В то, что говорилось со сцены, Михаил Ефимович не особенно вникал. Да и во что вникать? Казенные речи и дежурные благодарности. Но один из выступающих его внимание зацепил.

На сцену тот поднялся из ветеранов последним, замкнув их реденький строй. А когда благодарственные слова предыдущими ораторами были сказаны и подарки с цветами розданы, он вышел из ветеранского строя к краю сцены и сыпанул горохом трескучих слов. О чем он говорил? О том, что война – это страшное кровавое дело, но мы все вынесли, преодолели и героическими усилиями армии на фронте при поддержке народа в тылу одолели врага и уничтожили фашистскую нечисть… А еще о «подвигах, о доблести, о славе» – о том, как с боевыми товарищами прошел он сквозь огонь военных пожарищ, не щадя живота своего сражаясь за свободу Родины-матушки, а потом и Европы, от стен Кремля до Рейхстага, на стенах которого оставил свой автограф…

Говорил мужичок складно, бодро, даже, показалось, Михаилу Ефимовичу, с каким-то, как у пионеров на утренниках, восторгом. Чувствовалось, что выступать ему не впервой и доставляет удовольствие.

«Ишь, как наблотыкался! – вспоминая собственное косноязычие, подумал Железин, глядя в спину бойкому ветерану, вещавшему на краю сцены. – Не иначе в политруках ошивался».

Отбарабанив напоследок сакраментальное «никто не забыт – ничто не забыто» и сорвав аплодисменты зала, «политрук» развернулся на сто восемьдесят и заспешил к своему месту в хилом ветеранском строю.

Пока он шел, Михаил Ефимович успел немного его разглядеть. И что-то в нем Железина насторожило. Ну, во-первых, само обличье. В годах уже мужичонка, однако для фронтовика, войну прошедшего, все равно явно молод. Лицо гладенькое, почти без морщин. «Это во сколько ж годов он на войне оказался? – сам у себя спросил Железин и предположил: – Может, сын полка? Тогда откуда такой иконостас?»

«Иконостас» действительно впечатлял. Своей многочисленностью. Видавший виды китель с погонами старшего лейтенанта, подпоясанный широким кожаным офицерским ремнем, был густо увешан разномастными наградами. Но вот что сразу бросилось в глаза бывшему офицеру Красной Армии фронтовику Михаилу Железину. Они были разбросаны по кителю, как попало: ордена мешались с медалями и разными воинскими и ведомственными значками, вообще неизвестно зачем здесь присутствующими. Так, ордена Красной Звезды и «Отечественной войны» располагались у этого мужика слева, хотя должны по правилам быть справа. А ведь существовала определенная последовательность расположения наград, строгий регламент их ношения, и вольности здесь были недопустимы.

Железин невольно скосил глаза себе на грудь. Все правильно: и оба ордена Красной Звезды, и орден «Отечественной войны» I степени находились на своих местах на правой стороне кителя, четко по ранжиру.

После торжественной части и концерта самодеятельности Валентина Кондратьевна, забрав у мужа цветы, грамоты и подарки, ушла домой, а ветеранов из актового зала препроводили в просторное помещение через фойе напротив. Там их ожидали накрытые столы с коньяком, водкой, вином и закусками. Ветеранов в той же последовательности, какой они принимали поздравления на сцене, усадили в центре банкетного великолепия. Остальные места вокруг в мгновение ока оказались занятыми людьми в основном из районной администрации. Лишь на самом краешке длинного составного стола притулились офицеры из воинской части, а с ними районный военком.

Оглядывая присутствующих, Михаил Ефимович неожиданно увидел справа от себя, можно сказать, бок о бок того самого ветерана, который держал на сцене ответное слово. Вблизи он показался еще моложе – и до семидесяти никак не дотягивает.

Глава районной администрации провозгласил первый заздравный тост. В ответ раздался со всех сторон рюмочный перезвон. А «ветеран» справа повернулся к Михаилу Ефимовичу всем туловищем и потянулся наполненной рюмкой:

– Давай, земеля, за нашу победу!

Железин нехотя чокнулся, выпил.

– Ты закусывай, закусывай! Салатик вот добрый, колбаска ништяк, а главное – бутербродики с икоркой. Налетай, торопись, – весело скалился он нержавейкой вставных зубов и доверительно дошёптывал, на ухо: – пока чиновники сами все не смели. Они такие…

Михаил Ефимович молча жевал бутерброд с красной икрой, реденько разбросанной по тонкому слою бледного и безвкусного сливочного масла на ломтике белой булочки, а взгляд его тем временем невольно блуждал по «иконостасу» соседа. И вновь удивлялся Железин, сколько всего нацеплял на себя этот странный субъект. Обвешался, как новогодняя елка игрушками. Награды, правда, в основном юбилейные. Но есть и боевые. Тот же орден Красной Звезды. Узрел, однако, Михаил Ефимович и награды, никогда им не виданные. Вон блестит-красуется орден Сталина. Что за диковина? Внешне на орден Ленина похож. Только в обрамлении золотых колосьев не Ленин, а лицо Сталина.

Голос соседа справа отвлек Железина от созерцания его наград:

– За боевых товарищей! – снова потянулся тот к Михаилу Ефимовичу наполненной рюмкой. А когда выпили, протянул ему руку: – Федор.

– Михаил, – автоматически отозвался Железин, но на призыв к рукопожатию не отреагировал.

Не обратив на это внимания, а, может, просто делая вид, Федор панибратски потрепал Михаила по плечу.

– Что ж это ты награды свои понавесил как попало, – спросил его Михаил. – У каждой свое место должно быть по правилам ношения орденов и медалей.

Федор смутился. Но только на миг. Потом доверительно признался:

– Да спешил, земеля, некогда разбираться было.

– И где это ты столько навоевал? – поинтересовался Михаил Ефимович, кивая на грудь своего соседа.

– А! – небрежно махнул Василий. – На разных направлениях. Бросали с фронта на фронт. Сейчас и не упомнишь, где в каком месте кровушку проливал. Сёдни здесь – завтра там…

«Ежели б „проливал“ ее всамделе, запомнил бы, на весь остаток жизни запомнил», – как от зубной боли поморщился Железин, а вслух спросил:

– С какого ж ты, парень, года?

– С сорок че… – начал, было, Федор, но осекся, сменившись на мгновение в лице. Но тут же, как ни в чем не бывало, вновь засияв «нержавеющей» улыбкой, зачастил: – Да какая, земеля, разница? Мои года – мое богатство!.. Каюсь, прибавил себе несколько годиков, чтоб повоевать.

«Повоевать»… Звучало, как «поиграть». Нашел, сволочь, игру!..

Железин угрюмо смотрел на Федора, и в нем начинала подниматься темная душная волна. А тот, спеша перевести стрелки на другое, спрашивал:

– Ты, земеля, часом не в курсе: льгот нам, фронтовикам, никаких новых по случаю юбилея Победы не добавили?

– Нам, фронтовикам, – не добавили. А вам… – Михаил Ефимович подбирал нужные слова и не мог подобрать. Не мастак он все-таки был складно говорить! – Не знаю…

Между тем темная душная волна, знакомая Железину еще с фронтовой поры, поднималась все выше. Так бывало с ним в самые тяжелые моменты боя, когда всё оказывалось на грани быть или не быть и могло качнуться в любую сторону – пан или пропал.

Василий же, чуя растущую к нему неприязнь оппонента, вильнул в другую сторону.

– Нет, Миша, здесь ништяк! Хоть и район. И выпить хорошо можно, и пожрать. Даже вон, смотри какие клевые, лангеты нам принесли! В прошлом годе был на ветеранском сборище в областном центре. Так что ты думаешь? Одним чаем с бутербродами угощали. Представляешь, чаем! В окопах и то лучше кормили…

– Почем ты знаешь, что лучше?

– Дак помню я!

– Чё ты можешь помнить? Тебя и близко с окопами не было! – возмущенно рявкнул Железин. – Ты тогда еще под стол пешком ходил. Если вообще из мамкиной утробы вылез. А теперь к фронтовикам лепишься, байки тут рассказываешь, как героически фашиста бил. Да ты его, сволочь, в глаза никогда не видел!

Федор вскочил, как ужаленный, отчего «иконостас» его зазвенел на разные голоса. Был он чуть ниже, но плотней и коренастее сухощавого Железина.

За столами притихли, устремив на них взоры.

– Ты чё, ты чё! – испуганно заверещал Федор и щелкнул себя по кадыку: – В башку ударило?

– Свою побереги, гнида ряженая!

Темная, душная, а теперь и едкая, как кислота, волна ненависти к этому наглому циничному самозванцу, подогретая выпитым, и вправду ударила в голову и застила Михаилу Ефимовичу белый свет. Он вдруг увидел в этом завсегдатае ветеранских чествований и фуршетов рыжего немца, с которым в одном из боев ему пришлось сцепиться в рукопашной. Тяжел и кровопролитен был тот бой. Уже много бойцов его взвода полегла. Но и в рукопашной никто не хотел уступать. Рыжий выскочил на Михаила неожиданно, откуда-то сбоку. Фашист был здоров и силен. Михаилу пришлось очень туго. И он, наверное, от рук этого фашистского верзилы тогда бы и погиб, не переполняй его в тот критический момент – пан, или пропал – лютые злость и ненависть.

– И такая, Серега, меня обида взяла! – сказал дядя Миша, заново переживая инцидент в ДК. – Не за себя, нет! Чё я? Мне повезло: я, слава богу, уцелел и вон уже сколь после войны живу. За ребят, с кем воевал, с кем «высотки» брал и Днепр форсировал, обидно. Молодыми пацанами гибли, пожить не успев. Знать бы им, что через десятки годов объявятся такие вот клоуны в побрякушках и начнут их боевые заслуги себе присваивать да врать на каждом углу о войне, на которой не бывали, о геройстве своем! Да разве за это парнишки наши жизни отдавали? За таких вот прохвостов и паскудников, которые ноне по мероприятиям шастают, норовя выпить-пожрать на халяву. А еще, видал ты, льготы ни за хер собачий норовят получать! И ведь не прячутся даже, в наглую. И то – мертвые в свою защиту уже ничего не скажут. Что больше всего и обидно. И такая злость во мне закипела, такая ненависть! Все во мне помрачилось. «Щас крышку сорвет!» – только и успел подумать…

И действительно сорвало. Крупный жилистый кулак Железина после короткого, без замаха хука врезался в правую скулу Федора. Было это столь неожиданно, что тот не успел никак среагировать, а просто кулём повалился на пол рядом со столом. В зале ахнули, загомонили, мало понимая, что происходит. Федор тем временем зашевелился, приподнялся на четвереньки. Михаил Ефимович схватил его за шиворот, поставил на ноги, дабы не бить лежачего, и снова ударил, теперь уже под дых. А когда Федор рухнул повторно уже в полном беспамятстве, Железин, смачно выматерившись, с презрением плюнул на него.

И тут началась кутерьма. «Ветерана» отливали водой, а примчавшиеся охранники ДК взяли Михаила Ефимовича, завернув ему руки за спину, в полон. Он не сопротивлялся. Потом приехала скорая помощь для Федора и милицейский наряд для Железина.

В отделении хмель и злость успели выветриться, и Михаил Ефимович уже более-менее спокойно поведал о причинах своего поступка. Они были понятны, как божий день. Тем более что работники милиции вполне были осведомлены о липовых «фронтовиках», гастролирующих по российским городам и весям. Причем гораздо лучше подлинного фронтовика Железина, впервые лицом к лицу столкнувшегося с одним из них.

Михаила Ефимовича в райцентре, где к этому времени он проживал уже не один год, хорошо знали и очень даже ему сочувствовали, а примчавшийся следом за ним в отделение военком и вовсе встал за него грудью, заявив, что на его месте сделал бы то же самое. И все-таки милиция пребывала в некотором замешательстве. А вдруг медики телесные повреждения признают? Хорошо если легкие, можно штрафом или условным отделаться. А если тяжкие? Тогда по 111 статье немалый срок светит. Осталось ждать медицинского заключения и заявления потерпевшего.

Часа через два из районной больницы позвонил обследовавший потерпевшего врач и сообщил, что косвенные признаки легких телесных повреждений имеются: обширная гематома на правой половине лица и легкое сотрясение мозга. Однако на вопрос, может ли потерпевший написать сейчас заявление в милицию, врач, помявшись, ответил, что наверняка мог бы, да только писать некому – исчез он, сбежал из больницы.

– Знает, собака, чье мясо съела! – злорадно и облегченно вздохнул военком, а милиционеры, поздравив Михаила Ефимовича с днем Победы, отпустили с миром, доставив домой на служебном «газике».

Пока мы вели с дядей Мишей разговор, к нам на бревнышко подсел один из его внуков, Любин сын-студент Миша. Чтобы не путать с дедом, в семейном круге Железиных его звали Мишаней. Мишаня учился в техническом университете, жил в общежитии, а на каникулы приезжал сюда к родителям. Здесь наслаждался природой, ходил по грибы, на рыбалку. С нее он сейчас, как раз и возвращался.

– Плохо клюет, – пожаловался Мишаня.

– И где они только их берут? – никак не реагируя на внука, удивлялся дядя Миша.

– Ты о чем, деда?

– Это он о липовых фронтовиках, наградами обвешанных, – объяснил я.

– Да элементарно, Ватсон! – сказал Мишаня. – Нынче, деда, и награды любые, начиная от царствования Петра I, и до наших дней, и форму любого рода войск со всеми аксессуарами можно купить.

– Где, в магазине? – аж подскочил дядя Миша.

– Кое-что, из современного, и в магазине – в военторге. Но в основном – на «балочке», у коллекционеров.

Дядя Миша недоуменно воззрился на внука.

– Ну, на толкучке, – пояснил Мишаня. – Можешь как-нибудь прокатиться до города и посмотреть. Там по выходным в парке «Березовая роща» коллекционеры тусуются и раритетом разным обмениваются и торгуют. Всякие ордена, медали, воинские значки и знаки отличия можешь купить, форму, оружие. Даже пулемет Дегтярева времен Великой Отечественной я видел. Так что при желании и формой любой можно обзавестись, и наградами. И прикидывайся на здоровье кем угодно!

– А у них-то, у продавцов этих, откуда всё? – не унимался дядя Миша.

– Ну, разными путями добывают. Кто у родственников умерших фронтовиков покупает, потом перепродает, а у кого – ворованное. Оружие – в основном от «черных копателей». Много наград и вовсе самопальных.

– То есть?

– Самодельных. Сейчас до фига разных умельцев развелось. Какую хочешь награду закажи, заплати, сколько скажут – и тебе сделают под твой заказ очень даже похожую. Иной раз не отличишь от настоящей. Особенно издали. А можешь и сам какой-нибудь орденок придумать, Тоже изладят.

– Ага… – вспомнил дядя Миша диковинную награду на груди самозванца. – Орден Сталина!

– Есть такой, – подтвердил Мишаня. – Но здесь немного другая песня. Это не государственная, а общественная награда. Ее придумала в КПРФ и учредила в конце девяностых так называемым «Постоянным Президиумом Съезда народных депутатов СССР». Один в один похожа на орден Ленина, только с профилем Сталина. В начале двухтысячных награды, похожие на государственные, изготавливать запретили. Хотя за ваши «бабки», не афишируя, орденок этот можно заиметь и сейчас. Так что, деда, все сегодня продается и покупается: и дипломы, и справки любые, и, как видишь, награды, даже самые высокие, если хватит бабла.

– Да уж, поистине – всё на продажу! – вздохнул я, вспомнив одноименный польский фильм Анджея Вайды глубоко советских времен. А дядя Миша только горестно покачал головой.

Больше ни тот ряженый самозванец, ни ему подобные мошенники на жизненном пути Железина не возникали. Однако и сам он любые мероприятия, куда приглашали ветеранов войны, с той поры полностью игнорировал. А день Победы отмечал дома в семейном кругу. С годами круг становился все уже. Родители умерли. Дети, взрослея, разъезжались, вили свои гнезда на стороне. В конце концов, в их просторном доме остались только он с Валентиной да Люба с мужем. С ними дядя Миша обычно и встречал «праздник со слезами на глазах».

Теперь вот и Валентина Кондратьевна ушла от него…