Читать книгу Крылья за спиной - Группа авторов - Страница 9

После того срыва Земолай мятежные детки приходили к карантинной клетке парами и приносили дары. Отхожее ведро (даже неинтересно, как они справлялись, пока она была не в себе), спальный коврик (бедренные суставы не возражали), каша умеренно более приличная (умеренно). Подношения оставляли желать лучшего, но все же это были своего рода репарации.

Вернулись к правилу Элени – поодиночке не ходить, – но это вполне отвечало целям Земолай. Она уже положила глаз на Гальяну, а как девица узнает, что пленница к ней благоволит, если ей не с чем сравнить внимание?

Земолай намеревалась скоро выбраться отсюда и рассчитывала заслужить возвращение в башню Кемьяна, сдав ячейку мятежников, разбомбившую склад. (Она не питала иллюзий – в лучшем случае ей позволят вернуться в роли наземной поддержки. Это было разумно. Достижимо. Ниточка надежды там, где раньше царила полная безнадега. Без этого никак.)

На следующий день к ней в камеру заявились Тимьян и Рустайя, первый – с блокнотиком, исписанным планами убеждения, а второй – заранее скрестив руки на груди в оборонительной позе.

Тимьян цеплялся за свой блокнотик, словно за якорь, и пытался убедить Земолай изменить ее касте избранных.

– Мы понимаем, что требуем от тебя многого. Ты работала на них долгие годы, – (всю взрослую жизнь), – поэтому не нужно отвечать сразу, – (перевод: «Времени в обрез, пожалуйста, ответь сейчас»). – Я всего лишь прошу тебя не торопиться с выводами и внимательно нас выслушать.

Он говорил искренне и понятия не имел, о чем просит.

Рустайя избрал тактику более агрессивную, но столь же неэффективную.

– Тебя вышвырнули за то, что ты оставила Хай Савро его идола, – насмехался он. – Что это за закон такой? Гражданин Радежды что, не может поклоняться одному из Пяти?

– А разве крылатые ошиблись? – с пренебрежительным спокойствием парировала Земолай. – Разве Хай Савро не участвовал в заговоре с целью проникновения в административную башню Кемьяна и повреждения оной?

Ладонь Тимьяна вспорхнула к Рустайе в умоляющем жесте, но Рустайя оттолкнул ее.

– Вы уничтожили его секту! – бросил он. – Вынудили их либо становиться работниками, либо умирать с голоду, а потом еще и наказать грозились, если они не проникнутся своей новой ролью! Я гарантирую тебе – я вам, черт подери, гарантирую, – чем больше вы будете пытаться нас прижать, тем больше нас разбередите!

– Перестань, – прошептал Тимьян.

– Савро восстал не потому, что был книжником! – заорал Рустайя. – Вы не оставили ему выбора, кроме как восстать, потому что он был книжником!

Дверь распахнулась. Тимьяна и Рустайю утащили. Уже двое за сегодня.

Затем явились Элени с Гальяной. Напряжение между ними можно было потрогать руками.

Элени изложила бо́льшую часть своих аргументов – ни на один из которых Земолай в ходе операции «Изолируй слабое звено» отвечать не собиралась и заострила свое внимание на Гальяне, искоса наблюдая за реакцией молодой женщины. Элени высказала мнение о контроле мехов над заводами – Гальяна сосредоточилась. Элени перевела тему на иммиграцию – Гальяна отвернулась, заскучав.

Иногда Гальяна пыталась подойти к теме сама, но с другой стороны, явно не связанной с тем, о чем говорила Элени.

– Кстати, как долго ты носила крылья? Ты участвовала в битве за башню Кемьяна?

Но Элени неизбежно пресекала ее поползновения одним взглядом и возвращала беседу к перечислению причин, почему секта мехов коррумпирована и, следовательно, Земолай должна ополчиться на свое божество, командиров и других крылатых. Хранить угрюмое молчание, выжидая подходящего момента, чтобы подбросить другой женщине наживку, не составляло труда.

А затем Гальяна сказала:

– Ты уже видела, чем оборачиваются веления меха-дэвы. Ты смилостивилась. И за твою милость тебя бросили умирать. Что это за система такая?

Это слишком походило на собственные полуночные мысли Земолай, и потому вздрогнула она вполне натурально. Пришлось напомнить себе о плане: поощрять, вовлекать, но ничего действительно ценного не выдавать.

– Суждение меха-дэвы абсолютно, – сказала она после минутного раздумья. – Она бескорыстна. Она защищает остальных Четверых. Каждое ее суждение направлено на достижение этой цели. Она не… она не какой-то там диктатор, загоняющий рабочих на фабрики ради собственной славы. Она не запрещает другие формы поклонения.

Вот оно – капля уязвимости, приглашение присмотреться внимательнее.

Но следующей наклонилась к решетке Элени, и глаза ее сияли.

– Так почему тогда? – подсказала она. – Почему меха-дэва позволяет вашей предводительнице издавать эти указы от своего имени? Ведь ты права, она не запрещает поклоняться техно-дэву или схола-дэву. Вместо этого она корректирует заявку на пайки, или перестраивает финансирование жилья, или меняет тарифы на товары предварительного выбора, и их базы сокращаются сами собой. Сначала она делает жизнь вне ее системы невозможной, а потом думает, что руки у нее чисты, когда граждане совершают добровольное обращение.

А это уже не о меха-дэве, а о ее наместнице на земле – Меха Водайе. О Меха Водайе, которая проводила в общении с дремлющим божеством так много времени, что становилась серебристой. О Меха Водайе, которая первой оказывалась в фокусе внимания, когда божество просыпалось настолько, чтобы пролить свет суждения.

Почему богиня позволяет творить все это ее именем, если не одобряет? Меха-дэва просыпалась не часто, но, когда это случалось, простирала над своим голосом ласковую длань. К какому еще выводу можно прийти? Похоже, она действительно верит, что они делают для города-государства все возможное.

Земолай всегда считала, что Радежда процветает благодаря равновесию Пяти. Граждане выбирали, которому из божеств служить, но все их действия способствовали общему благу. Цивилизация родилась из разделения труда, и в разделении труда граждане находили свои отдельные цели. Так говорили.

Но картина, нарисованная Элени, – цель, извращенная в пользу голой экономики, – выглядела не просто оскорблением, но богохульством.

А еще она очень напоминала Водайю.

Земолай позволила лицу застыть. Отвернулась всем телом, положив на сегодня конец любительским попыткам вербовки, но не раньше, чем увидела перемену в лице Гальяны: зарождающееся подозрение, задумчиво прикушенную нижнюю губу. И от этой крошечной победы Земолай ощутила мрачную радость.

«Да, девочка, имей в виду: пленница будет говорить только с тобой».

Так они по кругу и ходили: Тимьян, запинаясь, читал записанное в блокноте, Рустайя бесился, Гальяна задавала как бы отвлеченные вопросы – вовсе не такие хитрые, как ей представлялось, – а Элени играла роль контролера: пресекала разговоры, когда они касались слишком деликатных тем.

Каждый раз, когда Элени перебивала Гальяну, Земолай подмечала раздражение на лице девушки. Она понимала, как сильно той хочется выкрикнуть правильный ответ – и какая необходима сила воли, чтобы сдерживаться при разговоре на любимую тему. У Гальяны имелась навязчивая мысль, что пленница владеет информацией, имеющей отношение к делу. Земолай нужно было только отлепить от нее Элени, чтобы выяснить, о чем речь.

Так продолжалось несколько дней. Женщины приходили с едой и дозой подавителя для бывшей крылатой – теперь в форме таблеток, что было куда предпочтительнее очередного укола в шею. Земолай пыталась подсчитать, сколько времени прошло с момента ее падения. Неделя? Больше? Никто бы не сказал, сколько дней ее ломало, прежде чем наркотики подействовали, а окна, чтобы считать дни с тех пор, как она пришла в себя, не было. О тренировочном полигоне больше не упоминали, но вопрос сквозил в каждом разговоре, ожидая, когда его снова поднимут в открытую.

Хозяева принесли себе пару стульев (мол, мы на одном уровне). Но поставили так, чтобы сквозь решетку их было не достать (она попробовала).

Порой абсурдность ситуации поражала Земолай, и она почти смеялась. Но затем снова злилась – ей не полагалось находить в этом ничего смешного; сами виноваты, что подошли близко.

Они пробовали говорить спокойно.

– Посмотрите на законы за последний год, – увещевала Элени. – Иммигрантов заставляют делать религиозные заявления… Переписку отслеживают и в городе, и за его пределами…

Они пытались страстно взывать.

– Родители вписывают детей в секту задолго до того, как те смогут сами понять разницу! – восклицала Гальяна. – Богослужения проводятся под надзором! И строго по расписанию! Это не защита. Это контроль!

– Все указы спускаются с вершины башни Кемьяна, – заключала Элени, – и никакая рука суда из того портала не выходит. Почему меха-дэва позволяет творить подобное ее именем?

Земолай ответить не могла. И не хотела. Оправданий она привела бы сколько угодно. Необходимость держать в страхе соседние города-государства. Предыдущие случаи применения насилия со стороны людей, маскирующихся под членов других сект. Здешняя маленькая ячейка мятежников сама по себе служила прекрасным доказательством надвигающейся опасности! Но это объясняло лишь, зачем предводителям мехов еще больше власти. Какое дело самому-то божеству до нормирования рациона или иммиграционных документов?

Между посещениями Земолай мучилась от лютой скуки и безвыходного круговорота мыслей. Она терзала себя видениями возвращения в Кемьяну с юными бунтарями на буксире. Хватит ли этого? Примет ли такое покаяние меха-дэва? А Водайя? Долгими ночами ее терзали сомнения.

Но она видела, как растет нетерпение Гальяны каждый раз, когда говорит Элени, а Земолай замолкает. Она видела, как вращаются шестеренки в мозгу у девушки теперь, когда Гальяна пришла к тому, к чему подталкивала ее Земолай: «Возможно, пленница ослабит бдительность, если…»

И вот свершилось: Гальяна начала заглядывать к ней одна.

Гальянин первый безнадзорный визит имел место ночью – Земолай так решила потому, что уже получила вторую дозу лекарства, а в соседней комнате, когда девушка прокралась к ней в камеру, был потушен свет.

– Я подумала, тебя порадует еда повкуснее, – прошептала она, озорно заломив бровь, словно они подружки, которые делятся конфетами, а не заключенный и тюремщик.

Она притащила горячую тарелку вермишели со всяким мясом – блюдо, популярное у любителей ночного дожора, щедро сдобренное чесноком, дабы выровнять вкус разнородных остатков. Пахло восхитительно.

Земолай не пришлось имитировать оживление при виде гостинца.

Прежде чем просунуть тарелку в клетку, Гальяна, поставив ее на свободный стул, нарезала большие куски мяса поменьше, и тогда Земолай набросилась на, пожалуй, лучшее горячее блюдо за всю ее жизнь.

– Я не хотела, чтобы все обернулось вот так, – негромко произнесла Гальяна.

Земолай проглотила то, что было во рту.

– Ты не хотела сажать под замок бывшую крылатую и выпытывать у нее секреты?

– Ну не так же, – поморщилась Гальяна. – Если по-честному, ты как бы сама свалилась нам в руки.

Земолай фыркнула. Что тут скажешь? На их месте она бы тоже воспользовалась такой возможностью.

– Как тебе горячее? – спросила Гальяна.

– Горячее.

Девушка рассмеялась и тут же зажала себе рот ладонью, тревожно оглянувшись на дверь.

– Хорошо. Мне подумалось, что пюре из банки тебя уже утомило.

Земолай быстро расправилась со своей порцией, а дальше они некоторое время вели светскую беседу – обе стороны прощупывали почву, не торопясь открыться. Гальяна пыталась выманить пленницу из панциря небольшими личными подробностями (она сама предпочитает плотный завтрак; разве не странно, что за столько лет в башне их пути ни разу не пересеклись?), а Земолай по-прежнему отвечала туманно – ровно настолько, чтобы поддержать разговор, но ничего существенного, ничего полезного не выдать.

И все сработало как по писаному. Она видела, как лицо собеседницы заливалось волнением, как Гальяна все больше убеждалась, что вся эта бесполезная болтовня – ее победа, успешная разминка. Плотина треснула, и ее вот-вот прорвет.

– Тебя ведь учила Меха Водайя? – спросила Гальяна.

– Я устала, – сухо осадила ее Земолай. – Хотела бы лечь спать.

Надо же, какое разочарование! Как Гальяна себя ругала! Она же перешла черту, и теперь Земолай отстраняется, вот незадача. Остаток ночи девушка собиралась провести, размышляя над каждым сказанным и услышанным словом.

Странно было сидеть по эту сторону решетки – в старой одежде, на жалком тонком матрасике, с тарелкой готовой еды, но без столовых приборов – и при этом полностью контролировать ситуацию. (Честно говоря, было неловко повторять тактику, столь хорошо знакомую с обратной стороны. Уделить дурехе немного лишнего внимания – а потом отнять, заставив желать большего. Когда она успела стать такой сознательной? Было бы куда проще по-прежнему игнорировать ее, чем видеть, как невыносимо резко отражается собственная уязвимость на лице этой девушки.) Гальяна извинилась и выскользнула за дверь, а Земолай (солгавшая) еще несколько часов после ее ухода лежала без сна.

* * ** * *

Гальяна приходила еще трижды. Она всегда приносила еду и всегда выбалтывала больше, чем намеревалась. Земолай делала вид, что рада компании (Земолай делала вид перед самой собой, что только притворяется, что рада компании).

– У тебя кто-нибудь был? – спросила Гальяна, многозначительно дернув подбородком. – В смысле, кто… остался там?

– Нет.

Гальяна закусила губу, но в неустанном стремлении выудить информацию тут же поделилась собственной:

– А у меня Тимьян и Рустайя.

– Как мило, – выгнула бровь Земолай.

Девушка покраснела.

– Это важно, – сказала она. – Все вы, мехи, вы… вам мало чего-то или кого-то одного. Но мы семья. Мы сражаемся за наших друзей и любимых. А подобные тебе сражаются за себя, за власть. Разве вы не видите, чего лишены?

Земолай не сомневалась, что главари восстания только рады втянуть в него целые семьи разом! Они же не способны предать друг друга. Но тут представилась возможность выведать что-то новое.

– Ты разговариваешь как селянка, – бросила Земолай и с удовольствием смотрела, как заливается краской лицо собеседницы.

– Ты… ты не должна унижать селян, – запинаясь, произнесла Гальяна. – Без земледельцев город бы голодал. Ни сражений, ни строительства, ни работы. Деревня – настоящая основа свободы. Мы… они…

Она замялась и умолкла. Нервно потерла тонкие шрамы на тыльной стороне ладоней. Потянулась к вечернему подношению (плотный ореховый хлеб, очень вкусный), отрезала еще ломтик и отложила нож, стукнув чуть слишком громко.

Хлеб Земолай приняла, но отвлекаться не стала.

– Я знаю, что ты не из Хай, – заявила она.

Руки, глаза. Как они ухитрялись скрываться так долго?

Гальяна открыла рот. Закрыла.

– Я родилась в деревне, – наконец призналась она. – Когда уходила, у меня было пять родителей и восемь общих братьев и сестер.

Среди адептов агро-дэва это было обычным делом. Земолай их почти понимала: ресурсы сосредоточивались в меньшем количестве домохозяйств, и несколько взрослых делили между собой и рабочую нагрузку, и семейные обязанности. Насчет любви, видимо, тоже можно было что-то сказать, но она никогда не считала этот вопрос стоящим внимания.

В следующей реплике Гальяне хватило такта изобразить огорчение.

– Я любила их, но мне хотелось для них лучшей жизни, и я решила, что принесу больше пользы, если у меня получится внести в их труд технологические усовершенствования. Поэтому я записалась в техническую школу.

– Полагаю, они были в восторге, – пробормотала Земолай.

– Я встретила Элени, когда волонтерила на раздаче благотворительных обедов. Инженерное дело оказалось не тем, чего я ожидала, и мне было горько. Я хотела заниматься чем-то более осмысленным, чем расчеты баллистики, но не видела выхода, чтобы не бросать работу совсем. И у меня так хорошо получалось, что я не могла остановиться. Элени убедила меня применить образование с большей пользой. Так что теперь я земледелец, ставший техником, скрывающийся под именем рабочего.

В пору юности Земолай таких, как Гальяна, называли «попрыгунчиками». Вечно в поиске, никогда не остепеняются. Она гадала, помнят ли это слово теперь, когда регистрация стала такой строгой.

– Ты меня понимаешь, – не унималась Гальяна. – Изображаешь скепсис, но сама-то знаешь, каково это – отказаться от всего прежнего ради служения иному божеству. Книжники не пересекаются с адептами меха-дэвы, как у них иногда бывает с адептами техно-дэва. Должно быть, тебе нестерпимо хотелось уйти.

В памяти Земолай против ее воли проступило лицо отца. Его гнев, и сильнее гнева – разочарование. Дочь отвергла его веру, и это его ранило. Ведь она отвергла все, что было важно для него и для ее матери.

Земолай на миг зависла, охваченная сомнениями. Она взглянула на молодую женщину – и увидела живую Гальяну, а не фигуру на доске; узнала родственную душу. Ту, что оставила родных из любви к ним, из желания вернуться с победой и охапкой даров – ту, что не достигла заданной цели и отчаянно нуждалась в новой.

– Думаешь, они бы приняли тебя обратно? – негромко спросила Гальяна.

Она говорила о книжниках. О ее семье. О Милар.

И, застигнутая врасплох, Земолай невольно сболтнула лишнего:

– Нет. Я совершила нечто непростительное.

– И что же?

Мир сжался до них двоих, стоящих на коленях лицом к лицу, словно они делили молитвенный уголок в переполненном храме. Здесь не было ни жертвенников, ни икон на стенах, ни скамеек, чтобы опереться, – лишь помятая тарелка с остывшей едой, безмолвное отсутствие святости и холодная земля.

У Земолай закружилась голова, в ушах загудело от прилива крови, и на миг она снова вернулась туда, чувствуя, как горят щеки, и понимая, что есть вещи, которые исправить невозможно.

Она помотала головой, в который раз прогоняя воспоминания. Она не хотела говорить об этом – даже думать об этом не хотела, – но ее нерешительность уже приоткрыла брешь в обороне.

– Наше дело простое, – тут же сунула ногу в образовавшуюся щель Гальяна. – Все мы хотим иметь право следовать заветам своего божества, независимо от того, служим в одиночку или вместе с родными. Другие не понимают, что привело тебя к меха-дэве, но я-то понимаю. Когда ты наделен даром… – она повертела руками, демонстрируя выцветшие шрамы от давних технических усовершенствований, – отказываться от него – куда большее святотатство.

Угощение камнем оттягивало желудок. Земолай отчаянно хотелось, чтобы Гальяна поняла.

– Первейший завет меха-дэвы – защищать, – отрезала она. – Что бы ты о ней ни думала.

– Да. – Девушка подалась вперед. – А главный завет техно-дэва – творить. А схола-дэва – изучать прошлое. Вам просто надо отойти в сторону и дать нам сделать дело.

Земолай прикрыла глаза, представляя будущее, в котором подобное стало бы возможно.

– Красивая фантазия, – заключила она с изрядной горечью. – Но все это не важно. Схола-дэв молчит долгие годы. Если в той башне и остались до сих пор его забаррикадированные адепты, то очень мало. Секта книжников почти умерла, и если их божеству и есть что сказать по этому поводу, он держит это при себе.

Земолай припомнила, как закончились открытые службы схола-дэву. В памяти всплыло лицо Схола Петке прямо перед тем, как ему на голову надели мешок. Крылатые искоренили ересь, и с тех пор книжников едва хватало, чтобы ухаживать за святилищем на крыше.

Гальяна вскочила, едва не опрокинув стул. В глазах у нее вспыхнул новый свет, нечто среднее между страхом и решимостью. Земолай потребовалось мгновение, чтобы понять, что в руке у девушки зажат ключ.

– Хочу показать тебе кое-что, – сказала Гальяна. – И думаю, ты готова это увидеть. Могу я тебе доверять?

Ключ сверкнул серебром – так близко, словно дразня.

Сработало. Пусть Земолай потеряла нить собственного плана, позволила себе отвлечься на сожаления о прошлом, все равно сработало. Реальность с грохотом встала на место, и Земолай ею чуть не подавилась. Ее разбирала злость на эту юную идеалистку – за ее наивность, ее оптимизм, ее веру в способность все изменить. Только посмотрите на нее – думает, что победила. Будто стоит побеседовать пару раз по душам через решетку и вся жизнь Земолай изменится. Предлагает этот ключ, словно безделушку и они сейчас выйдут отсюда подругами.

– Мне ведь больше некуда идти, – откашлявшись, произнесла Земолай.

Ключ повернулся в замке. Запоздало насторожившись, Гальяна отступила на шаг, но движения Земолай оставались замедленны. После недели (или дольше) взаперти, она только так и могла двигаться – неторопливо и размеренно.

Гальяна нервно рассмеялась:

– Ну, думаю, пора напомнить тебе о таблетках. Кроме того, у меня при себе болт-ган.

– Разумеется, – отозвалась Земолай.

Гальяна попятилась к выходу из комнаты мимо стульев для посетителей и недоеденной булки с орехами – и столового ножа, который она столь заботливо приносила каждый день, чтобы нарезать еду для Земолай.

Пленница притормозила, дожидаясь, пока Гальяна минует дверной косяк и отойдет еще на три шага, и накрыла нож ладонью.

В первые дни войны Земолай получила задание выкурить повстанцев из подземных укрытий. В какой-то момент она обнаружила сложную сеть туннелей между подвалами, словно миниатюрный город под городом. Некоторые были соединены изначально, а другие, укрепленные лишь скрипучими деревянными подпорками да молитвой, явно прорыли наспех. Она называла их кроличьими норами. (А она тогда кто, лиса? Змея?)

Что смогли, засыпали, остальное взорвали. Гадкая работенка.

Теперь, когда Гальяна вела ее бесконечными переходами, то поднимаясь по лестнице, то спускаясь, Земолай снова вспомнила те лабиринты. Здешняя сеть туннелей выглядела куда надежней, хвала Пятерым, с более прочными крепями и аварийными фонарями через равные промежутки, но вряд ли она нашла бы выход самостоятельно.

Гальяна шла быстро, на безопасном расстоянии и держала руку на отлете, но Земолай это не заботило. За те полсекунды, что потребуются бывшей крылатой на перехват, девица просто не успеет вытащить оружие.

Но Земолай грызли сомнения.

Это все туннели (туннели ни при чем). Какой смысл заранее брать заложника, если она заблудится в подземелье (в свое время Земолай и хуже приходилось).

– Куда ты меня ведешь?

– Мы, возможно, уже опоздали, – последовал извиняющийся ответ.

Спокойнее не стало.

Дежурное освещение мигнуло – краткий сбой в подаче электричества, – и Гальяна замедлила шаг. Они достигли конца коридора, где утоптанная земля сменилась плиткой, и осталась всего одна дверь. Девушка быстро набрала код на вмонтированной в стену незаметной клавиатуре, загородив ее от Земолай всем телом. Они шагнули внутрь, в темное, пугающе тесное пространство, освещенное лишь тусклой лампочкой над притолокой.

Засов с решительным стуком защелкнулся обратно. И никого вокруг. Позади запертая дверь. Пространство впереди отгорожено толстыми красными портьерами.

Гальяна предостерегающе вскинула ладонь, едва различимую во мраке.

Земолай стояла на волосок позади нее. Закатанный под пояс штанов столовый нож прижимался к изгибу живота. Ладонь подрагивала, помня ощущение сжатой рукояти.

Гальяна заглянула за портьеры, обнажив изящный изгиб шеи.

«Вот сейчас», – подумала Земолай.

Сейчас, пока девица отвлеклась. Сейчас, пока они не шагнули в неизвестность, пока Гальяна не обернулась, пока Земолай не сорвалась.

«Сейчас».

– Успели! – с улыбкой обернулась Гальяна, не замечая пота, стекающего у пленницы по спине и разъедающего воспаленную плоть вокруг изуродованных портов. – Побудь тут, ладно? Не хочу никого… расстраивать.

Без дальнейших объяснений она нырнула за портьеру, лишив Земолай отличного шанса.

Тяжело дыша, бывшая крылатая зажмурилась, грудь словно тисками сдавило. Вся группа вот-вот вернется (в расцвете сил она бы легко справилась с ними, но не сейчас, не в нынешнем состоянии), а она загнала себя в угол, буквально.

Но…

Имелся еще один вариант.

Вариант был так себе – куда лучше самой триумфально вернуться со сведениями о производстве альтернативы мехалину и приволочь преступников лично, – но он существовал, и следовало привести его в исполнение, прежде чем расшатанные нервы подведут ее в очередной раз.

Земолай вытащила нож из-за пояса. Облизнула лезвие, затем тщательно вытерла с обеих сторон о более-менее чистый участок темных штанов. Темная ткань – это хорошо. На темном будет не так заметно. Помяла большим пальцем верхнюю часть правого бедра, ища, нащупывая…

Нож вонзился в плоть.

Не закричать стоило изрядных усилий (потому что, черт возьми, без лекарств оказалось намного больнее), но Земолай подцепила тонкий слой мышечного трансплантата, даже не ругнувшись. Пот выступил на лбу блестящей пленкой… поле зрения на полсекунды потемнело по краям… а затем она извлекла нечто гладкое, теплое и мокрое от крови.

Резонансный чип – последнее звено связи с высшим командованием мехов. Он синхронизирован с парным устройством в башне Кемьяна. Когда маячок остынет, в башне раздастся сигнал тревоги – «крылатый пал», – и наземная команда отправится за ее телом. Вот тогда-то они и обнаружат, что она находится далеко от больницы для рабочих, и отследят сигнал досюда.

Готово. Если она выстоит против юных повстанцев, можно будет держаться исходного плана и взять их самой. Но вдруг силы или нервы снова подведут? Что ж, если вооруженная пятерка уже в пути, ни то ни другое ей не понадобится.

Земолай отодрала один из карманов и засунула лоскут в разрез на штанах. Решение более чем временное, но ей требовалось лишь замедлить кровотечение. Затем она шагнула за занавески, крепко сжимая чип в кулаке, чтобы оставался теплым, пока не оценит ситуацию.

От увиденного она замерла.

Широкое, круглое помещение с низким потолком, лишь по краям освещенное оранжевыми фонарями. Плиточный пол. Там и сям в тусклом свете поблескивают металлические опоры. Между ними клубится небольшая толпа, в общей сложности пять-шесть десятков человек. Синекожие и длинноногие, богатые бездельники и явные маргиналы, и полным-полно мятежного молодняка, причем все щеголяют постоянными модификатами.

Вперед выдвинулась некая фигура. Сутулый и лысоватый старик. Одной рукой он прижимал к себе зеркало, а другой – пухлую сумку. Он поставил свою ношу на пол и двигался при этом спокойно, деловито, напоминая не столько преступного гения, сколько пожилого лавочника, расставляющего свои товары.

Вот он поднял голову, глаза его вспыхнули лунным серебром, и иллюзия кроткого дедушки рассеялась. Это был истинный адепт схола-дэва.

Теперь Земолай точно знала, где очутилась – в молитвенном зале глубоко под храмовой башней Желан, в самом сердце Милара.

А стоял перед ней Схола Петке, вернувшийся из мертвых.