Читать книгу Пастух мертвых теней - Группа авторов - Страница 2

Трюм клипера «Нефритовый Змей» смердел застарелой рвотой, и этот едкий, уксусный дух пропитал просмолённое дерево, тюки с чаем и, казалось, саму мою кожу. Качка здесь, в брюхе корабля, ощущалась не плавным движением, а серией жестоких, рваных ударов, от которых желудок пытался вывернуться наизнанку, сокращаясь в пустой, болезненной судороге.

Я стоял на коленях перед деревянным ведром, уперевшись лбом во влажную переборку, а побелевшие от напряжения пальцы впивались в края так сильно, что под ногти забивались щепки. Нутро гудело низкой, больной вибрацией – эхо, последствия Стирания. Организм отторгал чужую память, как отторгает испорченное мясо.

Перед глазами, в темноте, разрываемой лишь тусклым светом масляной лампы, плясали фантомы другой жизни, навязывая чужие воспоминания. Я видел не грязные доски, а шёлковые занавеси дворца в Макао, слышал не скрип мачт, а визгливый смех наложниц, и во рту до сих пор стоял приторно-сладкий вкус опиумного дыма. Генерал Ли, чью личность я стёр три недели назад, цеплялся за существование с упорством застарелого паразита.

Я сплюнул в ведро кровь. Прикусил щёку.

«Сдохни, – подумал я, обращаясь к призраку внутри черепа. – Тебя нет. Ты – мусор».

Тяжело, со скрипом в суставах, я поднялся. Пол ушёл из-под ног. Руки затряслись мелкой, противной дрожью – тело требовало дозу. Генерал Ли был законченным наркоманом, и теперь эта память, въевшаяся в нервы, требовала своего. Быть бессмертным инструментом коррекции реальности и страдать от ломки покойника, которого сам же и ликвидировал, – это было унизительно.

Я пошарил в кармане промокшего пальто, висевшего на гвозде, и пальцы нащупали грубую ткань кисета, единственной вещи, которую я оставил от Ли как напоминание. Внутри был табак, смешанный с крошками опия-сырца, и его резкий, землистый запах ударил в нос, обещая мгновенное облегчение.

Я поднёс кисет к лицу. Втянул ноздрями этот аромат; слюнные железы свело спазмом, а дрожь в руках унялась, сменившись предвкушением. Всего одна щепотка. Просто чтобы унять этот тремор, чтобы нормально собрать револьвер.

«Слабость», – отрезал я про себя.

Одним резким движением, не давая себе времени передумать, я перевернул кисет над ведром, и тёмная труха посыпалась в зловонную жижу. Я смотрел, как нервы взвыли от разочарования, требуя вернуть утраченное. На большом пальце осталась прилипшая крупинка, и я, поднеся палец к губам, слизнул её. Горечь обожгла язык. Только после этого я возненавидел себя по-настоящему. Я сжал пустой кисет в кулаке и швырнул его следом.

Всё. Точка.

Я сел на узкую койку, застеленную серым, влажным одеялом, чтобы занять руки. Механика – лучшее лекарство от метафизики. Я потянулся к мешку, вытащил тяжёлый, завёрнутый в промасленную тряпку свёрток с револьвером «Webley» – куском английской стали, надёжным, как могильная плита.

Металл тускло блеснул в свете лампы, и я начал разбирать оружие, заставляя пальцы, всё ещё подрагивающие, двигаться точно. Я нажал на фиксатор, и барабан подался в сторону с мягким, маслянистым звуком. Каждая деталь – боёк, пружина, спусковой крючок – была якорем, удерживающим меня в 1888 году, на борту этого проклятого клипера. Я взял ветошь, капнул на неё масла – густой, технический запах наконец-то перебил сладковатую вонь опиумного призрака.

Я – Гермес. Моя задача – добраться до Парижа. Моя цель – Южная Америка.

Я вгонял патроны в каморы. Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Барабан встал на место. Я сунул револьвер в кобуру и вытер масляные пальцы о штаны. Руки больше не дрожали. Пока что.

Ночь в Индийском океане не приносила прохлады, она лишь сгущала влажность до состояния, когда воздух приходилось не вдыхать, а пить. Палуба «Нефритового Змея» была скользкой от росы и соли. Восток серел. Линия горизонта, до этого скрытая тьмой, проступила тонкой чёрной чертой, отделяющей воду от неба. Самое время.

Я стоял у фальшборта, вцепившись левой рукой в мокрые ванты, и держал в правой секстант. Небо над головой было пепельным, усыпанным гаснущими звёздами. Горизонт в окуляре плясал, и требовалось нечеловеческое терпение, чтобы прижать его к неподвижной точке звезды. Нужно было поймать Канопус, зафиксировать его высоту, свериться с хронометром и понять, где, чёрт возьми, мы находимся.

Я поймал звезду. Зеркало секстанта совместило её с проступившей линией горизонта, и я, зафиксировав дугу, опустил прибор, поднося его к тусклому свету фонаря. Пальцы пробежали по шкале нониуса.

– Тридцать четыре градуса, двенадцать минут… – пробормотал я, доставая тяжёлый морской хронометр.

Внутри черепа начались вычисления. Широта. Долгота. Поправка на рефракцию.

Результат отказывался повиноваться математике. Геометрия не сходилась. Никак.

Я стиснул зубы до скрипа. Согласно хронометру, мы должны были быть на шестьдесят миль западнее. Согласно звёздам – мы были здесь. Разница в две мили – погрешность. Разница в шестьдесят – катастрофа. Или сломанный хронометр. Но механизм Гаррисона был надёжен, я лично проверял его в порту.

Значит, врали звёзды.

Или, что хуже, врала сама планета.

К горлу подступила желчь, не имевшая отношения к качке. Я знал это ощущение. Геометрия мира начинала «плыть», и парадокс в Андах был настолько мощным, что его тень дотягивалась даже сюда, искривляя свет звёзд.

«Началось», – выдохнул я.

В голове что-то сухо щёлкнуло, будто сместилась кость. Я думал, у меня есть месяцы. Ошибка. Мир уже трещал по швам.

В кают-компании воздух был спёртым, пропитанным чесноком и табачным дымом. За длинным столом сидели только двое: я и капитан Ван, грузный мужчина с лицом, похожим на старую глиняную маску. Его маленькие глаза, не отрываясь, следили за мной.

Я ел механически. Рис был сухим, рыба – пересоленной. Топливо. Команда шепталась, называя меня «гуй» – призрак.

– Мы отстаём от графика, – произнёс Ван на ломаном французском. – Ветер… плохой.

– Мы идём по курсу, – ответил я, проглатывая кусок рыбы. – Я проверял.

– Мои люди говорят, что на корабле… тяжесть, – Ван наконец поднял взгляд. – Балласт, который тянет на дно. Иногда балласт нужно… сбрасывать.

Угроза. Завуалированная, но несомненная. Если я просто богатый чудак, меня можно зарезать во сне.

Я медленно отложил вилку. Не потянулся к ножу. Я просто смотрел на него, и взгляд мой миновал капельки пота на его верхней губе, дрогнувший мускул под глазом, чтобы остановиться на том, что виднелось под воротом рубахи.

На шее капитана, на красном шнурке, висел нефритовый амулет. Карп. Но у карпа был отколот верхний плавник, и скол был старым, заполированным кожей. Нефрит был дешёвым, с характерной меткой, которую ставят в ломбардах триады «Зелёный Лотос» на вещи должников. Ван выкупил амулет, но не выкупил себя.

– Балласт, – спокойно повторил я. – Интересная мысль, капитан. Я слышал, в этом году «Зелёный Лотос» очень… настойчив в сборе долгов. Даже с тех, кто думает, что океан достаточно широк.

Ван посерел. Палочки в его руке дрогнули и с тихим стуком упали на стол. Он не боялся демонов, но «Зелёный Лотос» был реальностью, и упоминание клана превратило меня из странного пассажира в кого-то гораздо более опасного.

– Я… – голос Вана дал петуха. – Я имел в виду сажу. Топливо. Мы сожгли много угля, вот в чём дело.

– Понимаю, – кивнул я. – Надеюсь, больше проблем с балластом не возникнет. Мне нужно в Марсель. Живым. А вам, полагаю, нужно золото, чтобы закрыть… старые вопросы. Ешьте, капитан. Рыба остынет.

Марсель встретил запахом гнилой рыбы и угольной гари. Шлюпка ударилась о склизкие камни причала. Я заставил мышцы напрячься, вытолкнул тело из лодки, и ноги коснулись твёрдой земли.

И мир опрокинулся.

Вестибулярный аппарат, привыкший к качке, воспринял неподвижность как падение. Горизонт накренился. Я рухнул на четвереньки. Каменная набережная качнулась и поплыла, словно палуба, вышибая воздух из лёгких. Пришлось вцепиться пальцами в грязные камни, чтобы не дать миру окончательно перевернуться.

– Эй, гляньте! – раздался хохот. – Китаец уже нажрался!

Я сжал зубы. Mal de debarquement. Земляная болезнь. Тело, способное регенерировать пулевые ранения, оказалось бессильным перед инерцией жидкости во внутреннем ухе. Жалко.

Медленно, преодолевая головокружение, я выпрямился, чувствуя под пальцами рыбью чешую и угольную крошку, и поднял на смеющихся грузчиков пустой, серый взгляд. Смех оборвался. Они отвели глаза.

Я сделал первый шаг. Потом второй. Шатко, как новорождённый жеребёнок, я двинулся вглубь каменного лабиринта порта.

Очередь на таможенном посту напоминала загон перед бойней. Люди потели. Толкались. Воздух был густым от запаха немытых тел. Впереди, за барьером, стоял офицер и врач в заляпанном халате с лицом человека, который ненавидит всё живое.

– Следующий! Документы!

Я подошёл и положил на стол свой паспорт. Александр Смирнов, торговый агент.

Офицер посмотрел на мой землистый цвет лица, на красные глаза.

– Азия? «Нефритовый Змей»? – это прозвучало как диагноз.

– Да.

– Карантин, – офицер швырнул паспорт обратно. – Холера в Бомбее. Сорок дней в лазарете. Следующий!

Сорок дней. Невозможно. Бюрократия. Санитария. Этой машине плевать на судьбы.

Я медленно выдохнул, рука скользнула во внутренний карман за золотым «Наполеондором», моим стратегическим резервом, который теперь превращался в пропуск.

Я достал монету. Апатия в глазах врача сменилась цепким, оценивающим взглядом. Я небрежно прижал золото к столешнице большим пальцем, ощущая, как металл холодит кожу.

– Доктор, – тихо произнёс я. – У меня нет холеры. У меня морская болезнь. Я готов оплатить… ускоренный осмотр.

Врач скосил глаза на офицера, занятого спором с итальянской семьёй, и отвёл меня за ширму, якобы для проверки на сыпь. Его холодная, влажная рука скользнула под мою рубаху, и монета исчезла.

– Симптомов нет, – быстро пробормотал он, возвращаясь к столу. Он схватил печать и с размаху шлёпнул её на страницу паспорта. Фиолетовые чернила расплылись пятном, похожим на синяк. – Здоров. Пропустить.

Я забрал паспорт. Я чувствовал не облегчение, а пустоту в том месте, где раньше лежало золото. Теперь я был банкротом.

Вокзал Сен-Шарль гудел, и воздух здесь был сухим, пахнущим углём и раскалённым железом, пока я сидел на жёсткой скамье. Пустой желудок свело от запаха хлеба, требуя еды с такой силой, что перед глазами на миг потемнело. Я смотрел на прилавок буфета, где лежали свежие багеты.

Я пересчитал мелочь. Хватит либо на плотный обед, либо на билет до Парижа и газету.

«Заткнись», – мысленно приказал я своему телу.

Я встал, купил билет – самый дешёвый. На сдачу взял вчерашний номер «Le Petit Journal». На еду осталось ровно столько, чтобы купить стакан воды и чёрствую булку.

Вернувшись на скамью, я развернул газету, жадно пробегая глазами по колонкам в поисках хоть чего-то о Южной Америке. Ничего. Никаких сообщений о странных огнях в Андах. Плохо. Это означало изоляцию.

Зато на первой полосе красовалась гравюра металлического скелета, поднимающегося над Парижем, – Эйфелева башня. Статья захлёбывалась восторгом: «Триумф инженерной мысли!», «Символ новой эры!».

Я смотрел на чертёж с холодным отвращением. Вы строите игрушки из железа, пока фундамент вашего дома гниёт. Я скомкал край газеты. Бесполезно. Мир был слеп. Я откусил кусок чёрствой булки, чувствуя, как она царапает горло, и закрыл глаза, ожидая объявления посадки.

Поезд дёрнулся и пополз прочь от перрона, унося меня в набитый битком вагон третьего класса. Духота здесь была плотной, пахло чесноком, перегаром и потом. Я сидел у окна, и вибрация колёс передавалась через скамью прямо в позвоночник.

Ритм колёс отдавался в черепе двумя слогами: Па-риж. Па-риж.

За окном проплывали грязные пригороды Марселя, но я не смотрел на пейзаж.

Париж. Кладбище Пер-Лашез. «Мёртвый ящик» Койота – Стража Северной Америки, который исчез год назад. Там лежали ответы, ведь Койот был сильным, и если он погиб, значит, враг в Андах – это не просто очередной попаданец с учебником физики.

Ритм колёс убаюкивал, веки отяжелели, и усталость, наконец, потянула сознание на дно.

И тогда открылась Галерея.

Это не было сном, это было проклятием моей памяти. Они стояли передо мной в темноте сознания, бесконечные ряды: инженер из XXI века, пытавшийся построить паровой танк в Древнем Риме; студентка-медик, пытавшаяся синтезировать пенициллин в Лондоне времён чумы; политик с автоматом Калашникова; и теперь – генерал Ли.

Все они смотрели на меня. Молча. В их глазах я видел только одно отражение – себя. Чудовище.

«Я делаю то, что должно, – мысленно сказал им я. – Вы – ошибка. Я – лекарство».

Но в ритме колёс мне слышался другой ответ.

Убийца… Устал…

Я плотнее прижался лбом к холодному, вибрирующему стеклу. До Парижа оставалась ночь пути. Ночь наедине с мертвецами.