Читать книгу Пастух мертвых теней - Группа авторов - Страница 3

Поезд выплюнул меня на перрон Гар-де-Лион в облаке пара, пахнущем угольной пылью и машинным маслом. Этот дух, тяжёлый и дурманящий, забил ноздри, на время заглушив даже голод. Голод больше не просил – он грыз сухими зубами под рёбрами, превращая внутренности в ссохшийся жгут. Я попытался выпрямиться, но тело обмякло, отказываясь держать спину. Сделал шаг. Камень под ногами качнулся, как палуба. Мир на мгновение поплыл – фантомное эхо недель, проведённых в плену у океана. Пришлось схватиться за край чугунной скамьи, вцепившись пальцами в холодный металл, пока вокзал не перестал вращаться.

Грохот прибывающего состава, шипение пара, пронзительный свисток – звуки били по нервам. Я заставил себя игнорировать дурноту и непослушное подёргивание пальцев – наследие не только морской болезни, но и призрачной ломки, что оставил в моей крови генерал Ли. Я ненавидел эту дрожь в коленях; тело требовало пощады, которую я не имел права себе позволить. Двинулся сквозь людской поток, плотный и хаотичный; каждый встречный – лишь препятствие, часть враждебного ландшафта Парижа, очередного каменного лабиринта.

Мой взгляд, заточенный веками на поиск угрозы, выцепил из толпы жандарма. Тот не смотрел на меня, но его поза была слишком прямой, плечи – чуть напряжены. Профессионал. Мой вид – измождённый мужчина в потрёпанной одежде, с лицом, не выражавшим ничего, кроме смертельной усталости – мог привлечь ненужный интерес. Не меняя темпа, я плавно сместился влево, за спины портовых грузчиков, чьи широкие плечи скрыли меня от взгляда закона. Я стал тенью. В этом городе, одержимом блеском, на таких, как я, старались не смотреть.

У стены вокзала, под огромными часами, я отыскал карту города. Пальцем со сломанным грязным ногтем прочертил маршрут. Не самый быстрый, но самый безопасный. Пешком. Фиакр слишком заметен. Путь лежал на восток, через лабиринт рабочих кварталов к кладбищу Пер-Лашез. Там, среди мёртвых, меня ждал тайник Койота.

Путь по Парижу оказался пыткой. Каждый шаг отдавался в костях глухим ударом, а морозный воздух обжигал лёгкие. Я шёл, не чувствуя земли, погружённый в монотонный ритм, не оставлявший места для мыслей. Город вокруг кипел жизнью, чужой и безразличной. Прогрохотала конка, полная смеющихся людей. Из дверей булочной пахнуло свежим хлебом, вызвав приступ голодной тошноты. Мальчишки-газетчики выкрикивали заголовки, которые я не слушал.

Я поднял голову, и взгляд зацепился за устремлённую в серое небо ажурную конструкцию. Эйфелева башня, ещё не достроенная, – уродливый скелет из перекрещённых балок. Люди внизу задирали головы с восхищением. Я видел лишь груду железа, которая через пару веков превратится в ржавчину, а потом в пыль. Эта мысль не принесла ни утешения, ни горечи, лишь привычное ощущение вселенской тщеты.

Из-за угла вышла женщина. Рыжие волосы, выбившиеся из-под шляпки, яркие губы. На мгновение в памяти вспыхнул другой образ: таверна в Субуре, запах дешёвого вина, смех такой же рыжеволосой куртизанки, которую я знал, когда Рим ещё был столицей мира. Воспоминание было острым, как укол иглы, и тут же исчезло, оставив после себя глухую пустоту. «Галерея» никогда не спала.

Я почувствовал лёгкое касание у бедра, и в то же мгновение моя рука сжала чужое запястье. Мальчишка-воришка с испуганными глазами замер, не успев понять, как его пальцы, бывшие в сантиметре от кошелька, оказались в тисках. Я не изменился в лице. Мои серые глаза смотрели сквозь мальчишку, словно тот был не живым существом, а пятном на стене. Взгляд был пустым, безразличным – и оттого страшнее любой ярости. Я молча разжал пальцы. Парень, спотыкаясь, бросился бежать. Я даже не посмотрел ему вслед.

Но через пару кварталов тело снова взбунтовалось. Резкий приступ головокружения ударил внезапно, мир качнулся, и вывески на домах поплыли. Кости внутри словно стали полыми. Я успел опереться о влажную кирпичную кладку, закрыв глаза. Понимал, что нахожусь на краю. Ещё немного, и я просто рухну здесь, на грязном тротуаре. Умереть не от клинка ассасина, а от голода и усталости – ирония, которую я не был готов принять. Глубоко, рвано вдохнул, оттолкнулся от стены и заставил себя сделать следующий шаг.

Кладбище. Пер-Лашез встретило меня шелестом осенних листьев и криками ворон. Я опустился на скамью у входа, приняв вид уставшего от горя посетителя. Каменные ангелы смотрели на меня с молчаливым укором. Для меня это место не было ни священным, ни жутким. Просто архив костей.

Мимо прошла молодая женщина в чёрном, её плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Я проводил её взглядом, но не почувствовал ничего. Её горе было реальным, острым, но для меня – лишь ещё один штрих на картине человеческих страданий. Я отвернулся.

По главной аллее двинулась похоронная процессия. Все смотрители, как по команде, вытянулись, провожая её взглядами. Это был мой шанс. Я поднялся. Быстрым шагом направился вглубь кладбища, в старую, заросшую плющом часть, где надгробия покосились, а имена на них стёрло время.

Взгляд зацепился за склеп семьи де Монфор – Койот любил иронию. Массивная каменная плита, закрывающая вход, была монолитом. Я упёрся в неё плечом, напряг мышцы. Камень не сдвинулся ни на миллиметр. Проклятье. В иное время я бы справился, но сейчас тело было предателем. Огляделся. Никакого лома, никакой помощи. Я был один на один с камнем.

Провёл пальцами по стыку, ища слабое место. Нашёл. В одном месте старый известковый раствор выкрошился, обнажив щель. Достал нож и попытался расширить её, но лезвие упёрлось в гранит, и кончик со скрежетом отломился. Я выругался сквозь зубы. Гневным движением отгрёб горсть земли, и под ней блеснул острый, словно клинок, осколок чужого надгробия. Камень, вырванный из могилы, – единственный инструмент, который предложило мне это место.

Опустился на колени и принялся за работу. Удар, ещё удар. Крошки камня и пыль летели в лицо. Стук был тихим, почти отчаянным. Пальцы быстро онемели, но я продолжал, вкладывая в каждое движение остатки воли. Когда плита наконец поддалась, я не знал, сколько прошло времени – пять минут или половина жизни. Позвоночник отозвался сухим, горячим треском, но я не ослабил нажим. С протестующим скрежетом, от которого заныли зубы, плита отошла ровно настолько, чтобы образовался узкий тёмный провал. Из него пахнуло застоявшимся холодом и раскрошенным камнем. Тяжело дыша, я припал к провалу и заглянул в темноту. Там, в неглубокой нише, нащупал холодный металл жестяной коробки.

Сырость склепа въедалась в кости. Я привалился спиной к стене и вскрыл замок ножом. Внутри, поверх пачек франков, лежала тетрадь в кожаном переплёте. Дневник. Револьвер рядом с ней казался бесполезным куском железа.

Чиркнул спичкой. Первые записи были деловыми: отчёты о наблюдении, анализ экономического роста, схемы ирригационных систем. Но чем дальше я читал, тем больше менялся тон. Почерк начал крошиться. Сухие факты уступали место растерянным, почти восторженным описаниям.

«Они не знают болезней, Гермес. Я видел, как они лечат дизентерию одной таблеткой. Одной! Дети, которые должны были умереть, смеются. Здесь нет голода. Они построили школы, больницы. Они дали права индейцам. Они создали общество, где нет нищеты и страха.»

Пламя обожгло пальцы. Я выругался и зажёг следующую спичку. На последней странице буквы уже не стояли в строю, а валились друг на друга, словно пьяные солдаты.

«Я видел его. Короля. Он не тиран. Он врач. Он пришёл сюда, чтобы лечить. И он вылечил эту землю. Они строят рай, Гермес. А мы должны его сжечь. Я стоял в двух шагах от него. Мог коснуться. Но я не смог. Прости.»

Это была не исповедь. Это была предсмертная записка человека, чей мир рухнул. Койот не погиб. Он перестал сопротивляться правде, которая оказалась тяжелее пули. В этот раз мы были на стороне зла.

Желудок скрутило так, что я рухнул на колени. Тело сотряслось в мучительном, сухом спазме, извергая желчь на древние плиты. Я, переживший чуму и войны, задыхался, как пьяный новобранец, и понимал: мне предстоит не просто убить человека. Мне предстоит уничтожить мечту.

Первым делом после кладбища я нашёл харчевню. Самую грязную, какую смог отыскать – место, где запах пережаренного лука и кислого вина перебивал даже мои собственные мысли. Тяжело опустился на шаткий стул, и тот скрипнул под моим весом. Когда подошла хозяйка, я молча ткнул пальцем в первую строчку меню. Рагу. И стакан самого дешёвого красного.

Ожидание было пыткой. Когда передо мной поставили глиняную миску с дымящимся варевом, я на мгновение замер. Горячее, жирное, настоящее. Я ел быстро, жадно, почти не жуя, загребая похлёбку куском хлеба. Не было ни миссии, ни «Галереи», ни проклятия. Было только животное, утоляющее голод. В какой-то момент подавился куском жилистого мяса. В горле застрял сухой ком, я закашлялся, ударившись локтем о край стола и с глухим стуком сдвинув тарелку. Соседний столик, за которым сидели два грузчика, замолчал. Один из них хмыкнул. Я проглотил ком, сделал большой глоток вина и, не обращая внимания на взгляды, продолжил есть, но уже медленнее. Только когда миска опустела, я смог снова думать.

Отель оказался норой под крышей. Комната – каморка с узкой кроватью и умывальником, покрытым ржавыми потёками. Но здесь была дверь, которую можно запереть. Я подпёр её стулом. Убедившись, что в безопасности, выложил на серое покрывало содержимое коробки. Пачки франков, холодная сталь револьвера, горсть патронов. И дневник, который весил больше всего этого вместе взятого.

Сел на кровать, заставляя себя работать. Нужно было заглушить слова Койота, и только привычная рутина могла вытеснить эту заразу. Разложил деньги. Разобрал револьвер. Привычная тяжесть металла в ладонях, сухие щелчки встающих на место деталей – этот ритуал подействовал как обезболивающее на разум, вернув ему холодную ясность. Затем огрызком карандаша начал составлять план.

1. Банк. 2. Оружейник. 3. Легенда. 4. Корабль.

Я сосредоточился на подготовке, загоняя в самый дальний угол сознания вопрос «зачем?».

Сон не шёл. Каждый раз, когда я закрывал глаза, слова Койота – «Они строят рай, Гермес. А мы должны его сжечь» – вспыхивали на внутренней стороне век. Я поднялся и подошёл к окну. Париж спал под тусклым светом газовых фонарей. Посмотрел на своё отражение в мутном стекле. Лицо незнакомца, уставшего и постаревшего на несколько веков.

Опухоль. Слово родилось не на губах – в голове. Красивая, но опухоль. Её нужно вырезать. Иначе умрёт всё.

Я повторял это себе тысячи раз. Но впервые за многие столетия мои аргументы звучали фальшиво.

Внутри поднялся бессильный, холодный гнев. На Койота – за то, что сломался. На Короля – за то, что создал эту дьявольскую моральную ловушку. И на само мироздание, на его безжалостные законы. Кулак дёрнулся к стене, но замер, не долетев. Бессмысленная трата сил. Медленно разжал пальцы. Сил не было даже на гнев. Осталась лишь пустота, словно из механизма вынули все пружины, оставив остывший корпус.

Я вернулся к столу, достал дешёвую сигарету и закурил. Горький дым наполнил лёгкие. Хватит. Койот позволил себе роскошь сомневаться, и это его уничтожило. Я себе этого не позволю. Мораль – вещь зыбкая. Долг – вот что неизменно.

Утро я провёл на блошином рынке. Методично обходил ряды, игнорируя продавцов краденого серебра. Мне нужны были прочные рабочие сапоги, непромокаемый плащ и широкий кожаный пояс. Проверял каждый шов, каждую пряжку.

Продавец, старый морщинистый тип, заломил тройную цену. Я молча смотрел на него, затем на его руку. На тыльной стороне ладони виднелась выцветшая татуировка – змея, кусающая свой хвост. Знак Апашей, банды, державшей в страхе эти кварталы лет тридцать назад.

– Змея нынче плохо кормится, – тихо произнёс я на старом парижском арго.

Лицо продавца мгновенно изменилось. Он молча завернул вещи и назвал реальную цену. Знания из «Галереи» иногда бывали полезны.

Следующий шаг привёл к провалу. Подпольный делец, занимавшийся документами, уже год как покоился на дне Сены. Информация устарела. План трещал по швам.

Я зашёл в вонючий переулок и быстро переоделся. Старую одежду сунул в мусорный бак. Надев новые сапоги и накинув плащ, я почувствовал себя другим.

Вернувшись в свою каморку, начал собираться. Деньги распределил по карманам, револьвер занял место за поясом. Ещё раз открыл дневник Койота, но на этот раз проигнорировал текст. Меня интересовали только последние страницы с картами и схемами. Изучал их с холодным профессионализмом, отмечая уязвимости, пути проникновения и отхода. Эмоции больше не имели значения.

Закончив, аккуратно вырвал из дневника последнюю страницу – ту самую, с отчаянной исповедью. Не мог позволить себе возить с собой эту заразу сомнения. Достал спички, положил скомканный листок в щербатую пепельницу и поджёг. Бумага почернела, свернулась, и последние сомнения Койота рассыпались серыми хлопьями.

Я подошёл к окну. У меня были деньги, оружие и план, требующий корректировки. Но впервые за свою бесконечно долгую жизнь я не был уверен, на чьей стороне правда. Впрочем, я больше не искал этой уверенности. Я знал одно: эту грязную работу нужно довести до конца.

Накинул капюшон, бросил на стол несколько монет за номер и вышел из комнаты, не оглядываясь. Позади осталась лишь горстка серого пепла на дне старой пепельницы.