Читать книгу Жизнь в чипе. Фантастический роман - Группа авторов - Страница 3

Под сенью плакучей вербы, у самой воды искусственного пруда притаилась скамейка – изящная, в кованых узорах, словно кружевная. Этот уединённый уголок манил к себе, как тихая гавань, единственное место, где природа робко напоминала о себе среди холодного величия новых учебных корпусов. Их стеклянные стены и строгие линии вызывали в воображении то ли футуристические аквариумы, то ли колонию для особо одарённых.

А эта лавочка во дворе была другим миром. Местом, созданным для тихих признаний и задушевных бесед. Для разговоров ни о чём и обо всём сразу – о сиюминутных пустяках, дерзких мечтах и завтрашнем дне. Здесь, неспешно потягивая холодное пиво во время ленивого перекура, можно было по-настоящему ощутить, как время замедляет свой бег, а душа обретает долгожданную гармонию с окружающим миром.

Трунин невольно сглотнул, поглаживая пальцами бесполезную в эпоху чипов, но такую родную шариковую ручку. Простояв у витражного окна уже добрых полчаса, он предавался сладким, но бесплодным грёзам. Всё, о чём смел мечтать, было перечёркнуто жёсткими правилами. Да и сама эта лавочка с её милыми аксессуарами оказалась всего лишь бутафорией, декорацией, лишённой души. От этой мысли в нём закипала горькая досада.

«Неужели это старость ворчит во мне?» – с раздражением подумал Дмитрий Сергеевич. Но нет – ему всего пятьдесят два, и, как заверяли знакомые дамы, годы его пощадили. Здоровье не подводило, если не считать старых ранений и контузии, словно возвращавших память ко временам Смуты – тех шрамов на сердце, о которых ныне разрешалось говорить лишь официальными, заученными словами.

Так откуда же эта гнетущая пустота, эта тоска? Ведь есть у него и здоровье, и некогда любимая работа, и семья…

И оказался он у окна не для того, чтобы в сотый раз разглядывать новые школьные корпуса с их геометрически точными дорожками и недремлющими камерами. Просто больше не было сил смотреть на шестиклассников, бесформенно расползшихся по гигантским пуфикам в классе и гостевой нише.

Трунин никак не мог смириться с тем, что этот прозрачный куб с мягкими креслами и такими же стеллажами называют классом. Когда-то в той, прошлой жизни, стены школы помнили совсем иное: безудержный гомон, смех, беготню, горячие споры из-за половинки пирожка, назойливые трели мобильников, наигранные кривляния для привлечения внимания и страстный шёпот юных сплетниц. Уроки наполнялись то радостными возгласами, то сонным бормотанием невыученных уроков, азартом совместных игр, ровным, порой завораживающим, голосом учителя.

Всё исчезло. Споры, обиды, триумф побед, ликование по поводу внезапной отмены урока, дружба, первая любовь… Всё растворилось без следа, словно этого и не было.

И вот – прозрачные стены, похожие на стеклянные аквариумы, и звенящая, почти больничная тишина. Повсюду пуфики, бесформенные и мягкие, как медузы, выброшенные на берег немого пространства. На них распластались ученики – вялые, безвольные, отстранённые от реальности. Это не школа, а странный приют для призраков, где жизнь замирает в ожидании чего-то, что никогда не наступит.

Уроки технологии и физкультуры после так называемой «прогрессивной» реформы, увеличившей их часы до абсурда, превратились в главные дисциплины ценой тех предметов, что когда-то будили мысль. Многие из них исчезли навсегда. Курс истории, верной службе которой Трунин посвятил жизнь, уцелел, но утратил главное.

Прежде живой и увлекательный предмет теперь напоминал убогую цифровую коллекцию – набор разрозненных фактов, лишённых красок, смысла и связей. Это был стерильный информационный модуль, отфильтрованный от «опасных» эмоций и причинно-следственных нитей. Попытки Трунина оживить урок своими рассказами пресекались мгновенно. Полученное «последнее китайское предупреждение» от руководства заставило осознать: та история, которую знал, учит думать. Нынешняя же – молчать и поглощать контент. По новой программе он и сам бы провалился на экзамене – не из-за незнания, а из-за отсутствия в ней логики, подменённой набором разрешённых фактов.

Восемь дарований, облачённых в качественные синие униформы, «грызли гранит науки» с каменными лицами. Виртуальные очки направляли их взоры в далёкие, нереальные пространства. Этих шестиклассников не интересовало ничего, кроме цифровых ландшафтов, из которых они выныривали лишь по зову природы или в соответствии с расписанием. Вот рыжий толстяк, совершив небрежное движение, упёрся пяткой в бок симпатичной соседки. Та даже не дрогнула, что стало последней каплей. И учитель молча отошёл к окну, словно пытаясь вдохнуть глоток чего-то настоящего – того, что осталось за пределами этого «идеального» пространства.

Низкий вибрирующий гул, отдалённо напоминающий звонок, заставил его вздрогнуть и обернуться. Казалось, сама атмосфера на мгновение сжалась, а затем отпустила – будто незримые боксёрские перчатки сдавили виски. В этот миг безупречно выверенный цифровой курс прервался. Трунин поймал себя на том, что почти бессознательно ускорил шаг к своему столу, словно пытался замести следы невидимого преступления.

– Урок окончен! Сдайте учебные очки и можете быть свободны.

Класс начал шевелиться – лениво, нехотя. Со вздохами и потягиваниями, с безразличными репликами ученики возвращались из виртуальных миров в реальность. Дмитрий Сергеевич стоял, чувствуя себя лишним в этом безжизненном пространстве. Он кожей ощущал скользящие по нему взгляды – не любопытные, а снисходительные. Его архаичное «урок окончен» вызывало лёгкое раздражение. Электронный гид давно завершил занятие и разослал индивидуальные рекомендации. На этом фоне немолодой учитель выглядел динозавром в пиджаке, затесавшимся на конференцию айтишников. Своими размеренными манерами он подчёркивал собственное несоответствие интерьеру. Человек, не влияющий на рейтинги, не играющий в Арену реальности. Его замечания воспринимались как безобидное брюзжание – настоящую власть имели только администраторы школы и Представители.

Устройства, которые ученики неспешно снимали и раскладывали по ячейкам, сложно было назвать очками. Скорее, это были изящные усики, выползавшие из-за ушей и создававшие у висков едва заметное мерцание. В сочетании со вживлёнными чипами они проецировали утверждённый учебный контент прямо на сетчатку. А на столе перед Труниным лежала его старая ручка – немой упрёк, артефакт ушедшей эпохи.

От прежней системы образования не осталось и следа. Та школа напоминала казарму, но стремилась воспитать гражданина. Жёсткая дисциплина там соседствовала с плечом товарища, взаимовыручкой и высокими, пусть и наивными, идеалами. Теперь каждый был сам за себя. Внутренний мир сузился до Арены реальности. Все были безразличны друг к другу – если только сосед по парте не мог помочь прокачать аватара.

Как быстро всё изменилось… Когда-то молодой, амбициозный преподаватель с горящими глазами превратился в тьютора-наблюдателя с урезанными полномочиями. Живой диалог испарился, уступив место жёстко структурированным программам, нетерпимым к любым отклонениям от курса. Учитель стал функционером: запускает цифровой модуль и… наблюдает. Нужен ли такой учитель? Безусловно нужен, чтобы контролировать и доносить на тех, кто посмеет отклониться от общего правила.

С лёгким шипящим звуком, словно выдыхая, сомкнулись прозрачные двери. Дмитрий Сергеевич торопливо, с видом заговорщика, проверил очки в зарядных станциях и, тяжело вздохнув, приготовился покинуть этот стерильный храм знаний нового времени, в котором для него не находилось места.

«Ещё один день в стеклянной клетке. Ещё одна капля в море бессмысленности».

Ему очень хотелось выпить водки. Но пока не было возможности это осуществить. Мелькнула завистливая мысль, что те, кто обзавёлся стационарными чипами между пальцами, у висков или за ухом, уже не нуждались в примитивных способах получения удовольствия. Им вполне хватало виртуальной реальности – этого венца технологической эволюции, расцветшей одновременно с эпохой всеобщего чипирования.

Трунин, протянув руку к выключателю, внезапно замер. Нога, сделавшая шаг, будто увязла в невидимом болоте. Что-то незримое удерживало его здесь, в пустом классе. Медленно обернувшись, он бросил рассеянный взгляд в окно. Опустевший школьный двор купался в золотых лучах заката.

И вдруг – пронзающая боль в сердце. Дыхание оборвалось, по телу пробежала мелкая дрожь. На той самой лавочке, которую он с таким теплом отметил взглядом несколько минут назад, сидел… силуэт – размытый, неясный, будто нарисованный фломастером на влажной бумаге. Мешковатая тёмная одежда сливалась с тенью, превращаясь в единое пятно. Ни лица, ни рук – лишь застывший сгусток тьмы под нависающей листвой.

Парий! Трунин понял это с ледяной уверенностью, идущей из самых глубин его существа.

Они пришли из дыма и пепла войны – безмолвные и чужие. В них угадывалось что-то человеческое, но словно в разбитом зеркале – искажённое до неузнаваемости.

Парии не жили среди людей, не строили домов. Появлялись на пустырях, в руинах заводов, на опушках леса – одинокие, закутанные в лохмотья фигуры. Стояли неподвижно, глядя на мир через невидимую линзу. Потом исчезали, будто их и не было вовсе.

Говорили, что Парии видят насквозь. Читают мысли. Исцеляют раны прикосновением. Власть охотилась за ними с маниакальным упорством, но дотягивалась лишь до растворяющихся призраков, оставлявших лёгкий запах озона и недоумение.

Трунин чувствовал: появление этих мутантов – не ошибка, а следующий шаг эволюции. Они наблюдали за нашей суетой, нашими войнами и амбициями с холодной мудростью, как на суетливых муравьёв. Вестники будущего, которого мы, возможно, не заслуживаем. Их появление – не угроза. Это приговор. И сейчас этот приговор смотрел прямо на него из глубины капюшона, из самой тьмы. Дмитрий Сергеевич ощутил это внимание. Острое, всевидящее, пронизывающее. Он физически испытал, как невидимая игла коснулась его сознания. Сердце замерло. Весь мир за окном утратил чёткость, превратился в декорацию. Реальностью оставался только этот безмолвный диалог через стекло. Внутри что-то сломалось и перестроилось.

Давнее ощущение, которое все списывали на последствия контузии, вспыхнуло с невероятной силой. Уже не пробуждение – а взрыв! Энергия, дремавшая где-то глубоко внутри, пронзила каждую клетку. Он почувствовал стекло окна не как гладкую поверхность, а как живую, пульсирующую решётку из молекул. Услышал не тишину, а гул электромагнитных полей, сонное бормотание спящих компьютеров и оглушающую пульсацию собственного сердца. Впитал холодные лучи, исходившие от призрака на скамейке, – саму суть пустоты, чуждой всему человеческому.

От переизбытка ощущений его тошнило, голова раскалывалась, но дикое, первобытное понимание раздвинуло границы сознания. Он воспринимал мир не глазами – всем своим существом.

Фигура на скамейке оставалась неподвижной и лишь смотрела. В её взгляде Трунин уловил не просто любопытство или отчуждение. А нечто иное… ожидание. Затем видение исчезло. Не растворилось – его просто не стало.

Трунин отшатнулся от окна, дрожащими руками хватаясь за спинку стула. Внутри всё звенело и пело от пробудившейся силы. Из носа на клавиатуру компьютера и стол упали тяжёлые капли крови. Он больше не был обычным учителем. Парий разбудил в нём нечто, что теперь рвалось наружу – огромное, страшное, неизведанное и одновременно прекрасное. Последний взгляд на пустую лавочку заставил осознать: мир изменился навсегда. Изменился он сам.

Сжав зубы, Дмитрий Сергеевич покинул класс, оставив позади себя тишину и капли крови на столе.