Читать книгу Жара в январе - Группа авторов - Страница 4

28 октября 2026, тайга

Минула неделя после визита гостей к профессору. Наступил конец октября, что для егеря означало новые хлопоты. Минувшее приключение с Тарой пролетело и закончилось, оставив послевкусие воспоминаний и глубоко спрятанное томление ожидания. Однако дела насущные никуда не делись. С самого начала месяца он обходил зимовья, вносил в амбарную тетрадь каждую белку, развозил соль по кормовым площадкам да подновлял зимовья. Теперь наступило время вернуться домой, на хутор, где сухари выжидают в полотняном мешке, а печка, должно быть, уже забыла, как звучит дровяной гул.

И схалтурить нельзя. С первого ноября начнется выдача лицензий на пушнину, а значит, на Беленький потянутся угрюмые немногословные промысловики, желающие получить заветную бумажку. И надо знать, кому и что разрешать. Занижаешь нормы – лови потом по лесу «серых проходимцев» и просто браконьеров. Завысишь – и зверя выбьют да распугают, а крайним будешь ты.

Крайняя вылазка заняла почти четыре дня: пришлось изрядно повозиться. Болото здесь врезалось в холмы длинными лучами-промоинами, кое-где переходящими в камовые россыпи с уныло журчащими между камней ручьями, что обычно пересыхали летом. Местность оказалась труднопроходимой для трелевочников, и до раскидистой кедровой рощи пока не добрались. По всей округе лесных великанов, что набирали силу по веку и более, нещадно валили на срубы для богатеев, но не здесь, а восточнее, куда доставала удобная просёлочная дорога.

Два солонца пришлось переносить, да ещё изрядно обветшала самая северная из заимок. С ней оказалось особо хлопотно: работать пришлось максимально тихо – совсем недалеко залег в берлогу косолапый.

Ещё вчера вечером, пробираясь к заимке, егерь сильно припозднился. Когда подмерзший мох стал похрустывать, будто невидимые клавиши, Михалыч увидел свежий след лося – молодой бычок, широкая поступь, даже не оглядывался. Егерь улыбнулся: значит, кормовое окно еще открыто, солонцы делают своё дело. Он заложил за следом букет из зелёной кедровой лапы, будто письмо, оставленное почтовым голубем.

За камовой россыпью листву смяли медвежьи «валенки» – крупный самец, три дня как залег в берлогу, но просыпался, ворчал, выходил «подышать новым воздухом». Егерь присел, тронул руками ещё не промерзшую землю. Прислушался: где-то под корягой тихо шептал ручей, сохранявший лето в своем лоне. «Спи, хозяин, – словно шептал он, – мы бережем твой сон». Иван Михалыч не стал задерживаться и скорым шагом отправился выше.

Ближе к перевалу, ведущему к соседней россыпи, где двойная слежка барсучьих нор сливалась в одну, обретался искомый старый лабаз: крыша навеса просела, ткнулась носом в землю. Михалыч снял топор, подновил веранду шестом, поправил наклоненную печурку. Печка, почти забывшая беседу с живым огнём, проснулась быстро: достаточно было щепотки бересты, двух сухих поленьев и старой сказки о том, что огонь вечен, пока есть кто-то, кто верит в тепло. Пламя поднялось, угли задохнули чаёк в маленьком походном котелке. Егерь протянул к огню ладони: не грелся, а обменивался новостями – у леса своя почта, ясная до последней птичьей трели, до треска сучка на морозе. Когда из трубы показался дымок, лабаз будто вздохнул, расправляя плечи, и снова принялся сторожить чащу.

Чай закипел в котелке, и заимка наполнилась запахом копченой смолы, легким и добрым, как запах новогодней елки из детства. Михалыч заварил щепотку кипрея, бросил в кружку кусочек брусничного варенья – и горячий, терпкий глоток пошёл гулять по телу, доставляя тепло аж до пяток.

Вечером тайга подбросила подарок: белый рябчик, забыв осторожность, подсел на сосновую ветку у тропы. Сквозь тонкую корону лапника просачивался последний свет. Иван Михалыч снял ружьё, прикинул, провёл мушку… и опустил ствол.

– Пока держится бабье лето – живи, – прошептал он птице.

Рябчик мигом исчез, и старый снайпер вдруг понял: вот она, истинная власть человека над тайгой – уметь не пользоваться ею.

Возле лабаза на дереве висела фотоловушка с солнечным питанием. Несмотря на слабое осеннее солнце, мощный железо-фосфатный аккумулятор держался уже две недели. Солнечная панель была прикручена отдельно, с южной стороны ствола, но и ее не всегда хватало. Егерь заменил батарею и карту памяти на новые, а сам уселся у огня и стал просматривать журнал через смартфон. Тетрадь по привычке распахнулась сама. Записал: «Лось (мыс Боровой) – след свежий, крупный. Бурый медведь – берлога подтверждена, координаты те же». И добавил невидимой строкой: «Ворон-подлец таскает соль с площадки номер три – не мешать. Зима близко!». Потом подумал и приписал карандашом внизу: «Тара! Лес держится. Человек – тоже». Поставил точку крупную, как черничная ягода. Подул на страницу: буквы подсохли, запахли графитом и дальними странствиями.

Там его и застала ночь: на каменной террасе, где ручей ещё не сковало льдом, а только наметало серебристую кожицу. Егерь выставил фонарь на валун, почти к кромке воды, чтобы путнику, если такой появится, не пришлось плутать. Обработал спиртом культю под протезом, после чего лёг на постеленный еловый лапник и уставился в небо. Звёзды медленно вращались, будто гигантское поле неведомых шахмат, где каждая фигура – то ли древний воин, то ли забытая мечта. Где-то далеко ухнул филин, словно спрашивая:

– Хозяин? Ты?

Егерь машинально ответил:

– Я.

После долгих одиночных обходов разговаривать с лесом – всё равно что здороваться с соседом по лестничной клетке.

Непрошенных четвероногих он не боялся. Во-первых – запах дыма, а во-вторых – фонарь был с хитрой сигналкой, сделанной профессором: радарно-лидарный модуль раз в секунду сканировал окрестности и поднимал тревогу при движении крупных объектов в радиусе тридцати и более метров. Ещё он реагировал на осадки, но тут уж профессор развел руками – что смог сделать «на коленке» тому и рад. Скажи мол еще спасибо, что в лидаре перепаял диод на китайский десятиваттный «булл стар», а иначе бы фонарик тревогу поднимал лишь когда мишка уже тебя из спальника выковыривал. Потом, правда, помолчал и добавил, что сейсмический датчик решил бы проблему, но пока его так и не сделал.

На протезе скакать по камням было несподручно, а в избушку надо было завезти дров и продуктов на три-четыре ночевки. Засыпая, Михалыч обдумывал, получится ли подняться на «костотрясе» по осыпи или нет. Уснул с надеждой.

Новый день надежды его оправдал, и сейчас под навесом хрюкал тот самый «костотряс» – внедорожный монстр, собранный из мотоцикла «Урал», пары самодельных колес и наглой веры в то, что железо умеет плавать в болоте. Егерь хлопнул по баку:

– Ну что, дед, покатим?

Ответом было лёгкое «дзынь» – будто кто-то за кулисами натянул струну и дал первую ноту. Егерь втянул вольный воздух, за которым уже тянулся первый намек на постоянный снег, перекрестился по-таежному – на четыре стороны света – и тронулся в путь.

Доехав до устья ручья, где валуны ушли в торф, егерь повернул вдоль кромки болота. Сначала дорога шла сухая: жёлтые кочки торчали из черной земли, как проволочные щётки. «Костотряс» тарахтел, но держал ритм: уральский мотор, битый временем, нашёл общий язык с глушью и в который раз спорил с нею, кто громче. Под шлемом Михалыча в такт мотору спорили мысли: сколько рябчиков, сколько заячьих бросков, какой медведь вышел к подкормке, как там медведица из кедровой рощи? А ещё держать путь по болоту – дело тонкое, почти музыкальное: ошибется солист – и дирижер, то есть лес, крякнет разок да утянет тебя на «бис» без права отказа.

За следующим ручьём, больше похожим на небольшую речку, дорогу смазал туман. Воздух стал густым, липким, будто его варили из последней росы этого лета. Тёмная лента воды грозила затянуть «костотряс» в ледяную бездну. Егерь переключил передачу, поддал газу, и железный дед шлёпнул колёсами в черную жижу. Брызги поймали луч уходящего солнца: на мгновение мир стал золотым фонтаном, как в наивных детских книжках, где на каждой странице – счастье, пока не прочитаешь до конца.

Выбравшись из речных объятий, он остановился, чтобы дать мотору остыть и себе – догнать дыхание. Дальше начиналось болото. Здесь оно лежало выпуклой звездой: лучи-промоины, пятна-омбилики из чёрной трясины, а между ними о́зы – крепкие, будто островки здравого смысла. Михалыч одернул воротник. Тут главное – не дать машине задуматься о тяжести собственного бытия. Газ до отказа, и «костотряс» пошёл, как рубака на тонком льду: грохочет, но держится. Баллоны низкого давления хлюпали, словно выдувая из трясины застарелую гниль.

На середине болота затрещала шестерня. Стоило сбавить обороты до холостого хода, как мотор совсем заглох. Егерь соскочил в мокрый холод, встал на колени, открыл кожух. Руки чернели маслом. Болото равнодушно булькало: мол, спеши, пока я не решило, что ты мне нужнее на дне. Шумела шестерня газораспределительного механизма. Быстро нашелся виновник – болт, что раскрутился от вибрации. На пересечёнке мотор попадал в низкочастотный резонанс, на старых движках гровер разминал алюминий – и преднатяг падал. Подтянул гаечным ключом, прикусил губу, чтобы не браниться слишком громко – в таких местах любое грубое слово имеет привычку материализоваться. Осторожно, на первой передаче, вытянул машину из торфяного киселя. Потом еще пришлось растереть конечности и размяться – уж больно промозглой была болотная жижа.

Перед тем как тронуться в путь, Михалыч бросил быстрый взгляд на небо. Солнце опустилось в дыру между облаками, где его тут же «съели» серые тучи. Пахнуло сырой хвоей с лесистого склона. Приближался ранний и унылый октябрьский вечер. Прикинув время, егерь решил не петлять по кромке болота, а срезать напрямую: так до Селищенской балки получалось всего с пяток километров. Он развернул машину и на пределе возможного рванул в сгущавшиеся сумерки.

До знакомой хуторской дороги оставалось всего ничего, когда по глазам вдруг резанула яркая короткая вспышка. Михалыч одним движением выключил двигатель, спрыгнул и пригнулся, коснувшись пальцами земли – забитые на подкорку рефлексы никуда не делись. Долгие три секунды спустя долетел отголосок резкого хлопка. Со стороны было похоже на прилет тяжелого артиллерийского снаряда, но повторов, как бывало при обстреле, не наблюдалось: лишь в направлении взрыва поднимался столб дыма и пара. Но уж очень необычной была вспышка, не «снарядная»! Когда в глазах перестали прыгать «зайчики», Михалыч снова изменил курс, включил дальний свет и помчался к месту происшествия.

Егерь проехал всего полкилометра, как его внимание привлёк довольно большой островок, на котором мерцали огоньки явно не природного происхождения. Стоило ему приблизиться к островку, как навстречу «костотрясу» выскочил человек в бесформенной робе и отчаянно замахал руками, призывая остановиться. Егерь спрыгнул, перехватывая поудобнее карабин, щелкнул предохранитель. Однако человек сам торопливо подошёл поближе и стянул защитный капюшон с маской. Михалыч облегчённо выдохнул: перед ним стоял профессор Лахенштейн собственной персоной.

Егерь коротко мазнул фонарем по лицу собеседника: профессор смотрел на него немного шалыми глазами, на правой скуле наливался заметный синяк.

– Александр Соломонович, вы в порядке? Что тут происходит? – спросил он, кивая на столб дыма.

– Ничего экстраординарного, – привычной стариковской скороговоркой ответил учёный. – Всего лишь ртутный игнитрон с двумя миллиграммами водорода. Проверка научной гипотезы.

– Два миллиграмма? – усмехнулся егерь. – А я бы предположил килограмм двадцать-тридцать в тротиловом!

– Вы, натурально, меня не поняли, Иван Михайлович! – профессор посмотрел на какой-то прибор, изредка попискивающий. – Так… ммм… фон в норме, всё в порядке. Так о чём я? Ах да! В этих местах изменена сама суть нашего мира!

– В каких таких? – удивлённо спросил егерь, хотя в голове его уже зашевелились нехорошие подозрения.

– Ну, я же рассказывал вам! На болоте периодически появляются странные места с аномальной температурой. Их видно в тепловизионные камеры. Я думал сначала – выход каких-то газов. Но, посмотрев снимки новым комплексом, – он гордо указал на футуристическую конструкцию, водружённую на треноге, – я увидел, что они имеют форму кольца.

– Кольца?

– Да. Бублика! Висит такой вот бублик над болотом и всё время вращается в разных направлениях. Я их назвал «Аномальные кольца Лазарева».

– А почему же не Лахенштейна? – егерь всё больше укреплялся в своих подозрениях.

– Меня эти ретрограды не примут, – профессор махнул рукой, облачённой в защитную перчатку. – А профессор Лазарев был моим наставником. У него бездари и тунеядцы отобрали кафедру, он умер в нищете, но я клянусь, что верну ему имя! Может я где-то я перехожу границы, но… —он вдруг задумался, скинул перчатку и аккуратно, не касаясь внешней поверхности комбинезона, выудил из-за воротника продолговатый футляр.

Сбросив вторую перчатку, он вытащил из футляра старенькие очки с дужками, перемотанными проклеенными нитками. Очки были явно не его. Одно стекло было треснувшим.

– Эх… – горестно заметил профессор. – Его очки… упал, когда волной накрыло…

– Так что ж так сильно бабахнуло-то? – ненавязчиво продолжил егерь. – Хорошо, если я один слышал, а то вопросы могут появиться.

– Смотрите, я использовал игнитрон – это газовый выпрямитель такой, с ртутными парами внутри. Но для контроля спектра я добавил водород. Так вот, спектр отличается от обычного! Сначала поплыли линии Бальмера. Потом и другие серии сначала стали более узкими и четкими, а потом… потом, – профессор весь трясся от переполнявших чувств, – потом они размазались в непрерывную линию!

– А так вообще бывает? – спросил егерь и вспомнил слова Тары.

– Нет. Нет! Никогда! Это противоречит структуре атома. Как минимум, там нарушена константа электромагнитного взаимодействия, а, судя по эффекту… Электромагнетизм – ладно, но там и константа сильного взаимодействия похоже изменена!

– И-и… почему такие выводы?

– Потому что вы увидели, Иван Михайлович, ничто иное, как термоядерный взрыв. Взрыв всего двух миллиграммов обычного водорода в условиях обычной ртутной лампы. Причём газ перешел в условия альтернативной физики постепенно: спектр менялся плавно, в течении нескольких часов. Моя гипотеза такова: можно поймать момент, когда реакция пойдёт управляемо. Извлечь колбу, когда «трансформация» ещё не зашла слишком далеко. Вы понимаете, что это значит?

– Пока лишь смутно.

– Это прорыв в энергетике, Иван Михайлович! Прорыв, сравнимый с открытием ядерной энергии в принципе!

– Да уж… – крякнул егерь.

В его голове огненной жилкой запульсировала мысль: «Известить Тару! Как? Когда? Какой ценой?» И Анима, как назло куда-то запропастилась. Но мысль-мыслью, а ответов на этот вопрос пока не было. И место для аномалии было знакомым: именно здесь открывался портал, через который унесли роженицу в родной мир, и через который ушла Тара… милая Тара… Но приходилось отчаянно играть роль туповатого солдафона.

– Что с радиацией? – задал Михалыч самый понятный ему в этой ситуации вопрос.

– Пока превышения фона нет, – профессор снова бросил взгляд на тот же попискивающий прибор. – Э-э… Иван Михайлович, если не в тягость, во сколько вы оценили эквивалент взрыва?

– Килограмм в тридцать, если в тротиле.

– Полная энергия двух миллиграммов… э-э… около трёхсот килограммов тротила, если по гелиевому пути… Прекрасно! Значит, в реакцию ушла лишь десятая часть. Остальное вытолкнуло наружу, не успев «попасть» в аномальный режим.

Егерь ошарашенно выслушал этот монолог. Мысленно выматерился, забористо и многоэтажно, но вслух сказал:

– Хрена се… Александр Соломонович, еп… вы это… аккуратнее бы как-то…

– Не беспокойтесь ни в коем случае! – замахал на него руками профессор. – Я стараюсь не повторять ошибок! Кто ж знал, что на нашей старушке Земле возможно такое! Всего ведь шестьдесят киловольт с конденсатора – должно было только спектр подсветить, а зажгло термояд! И вообще… ведь «аномального водорода» раньше не наблюдалось, а значит… значит, газ вне аномалии должен постепенно вернуться к обычной физике. Всё логично! Теперь только опыты с микроскопическими лампами и внешней холодной ионизацией.

– Но нах… то есть зачем, Александр Соломонович? – егерь еле сдерживался. – Нам и так стоит подумать, как отбрёхиваться! Ваш «аномальный водород» скорее всего уже запеленговали в МЧС. У нас максимум день, пока дойдет «бюрократия».

– Спишем на болотные газы, – снова отмахнулся профессор. – Вряд ли кому-то в голову придёт измерять гамма- и нейтронный фон на болоте. Та-ак… так… М-да… Мох конечно лучше ободрать вокруг, но заметно будет… М-м-м… А, черт с ним, со мхом, надо же сделать замеры у обломков колбы! – и он, ловко надев перчатки, с далеко не старческой прытью рванул в темноту, подсвечивая себе мощным фонарем и на ходу натягивая защитную маску.

Егерь несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Легкий порыв ночного ветра донес запах озона, потом потянуло тяжёлым торфяным дымом с резким «ароматом» гумуса. Вспомнив про радиацию, Михалыч резко выдохнул и, прикрыв рот и нос рукавом свитера, бросился к «костотрясу» за респиратором.

Профессор вернулся довольно скоро, размахивая портативным прибором.

– Ну вот, я был прав, – радостно поведал он. – Превышение фона – не более тридцати процентов. Короткое время облучения, большая дальность… Логично! Скорее всего – ртуть сто девяносто седьмая или двести третья, – он задумчиво пытался почесать затылок, но мешал защитный капюшон. – Иван Михайлович, если не в тягость, полейте меня водой во-он из той канистры, там еще душ аккумуляторный. А то бета-активная грязь все же. И накидка с респиратором там же, наденьте обязательно!

– Вы что, ждали кого-то?

– Нет конечно! Но на всякий случай надо запас иметь…

Некоторое время заняла экспресс-дезактивация.

– Ладно, давайте уж на ночёвку устраиваться, – уже спокойным голосом сказал Михалыч, когда закончили. – Всё равно ваше оборудование с кондачка не собрать.

– Дело, дело говорите, любезнейший Иван Михайлович! – профессор потёр руки и снова покосился на радиометр – тот лишь редко попискивал, ловя «гостей» из глубины Вселенной. – У меня отличный чай припасён. С ромом! Специально для таких экстраординарных случаев.

– Давайте уж ваш ром без чая, – криво усмехнулся егерь. – Говорят, от радиации помогает…

– Момент вполне подходящий, скажу я вам!

Минут через двадцать профессор спал сном праведника, подложив под голову дозиметр, а Михалыч всё крутил в голове варианты дальнейших событий и думал, как угомонить фанатика-учёного, не сдавая его с потрохами федералам и не прибегая к явному членовредительству. Никакого «дня-другого» у них не было: если взрыв заметили, то очень скоро придет «тревожка» из МЧС с запросами вроде «Зафиксирован хлопок по указанным координатам. Требуется рапорт.» Может прилететь дрон, а то и вовсе вертолет – тут уже надо хорошо подумать, что, кому и как подавать!

Да еще этот чертов «ихнийтрон» профессора! Сам факт вскрытой в лесу колбы с активной ртутью – это «опасность первого класса», экологический инцидент Профильной прокуратуре не составит труда «припаять» ему 254-ю статью за «нарушение обращения с опасными отходами». И это если не брать в расчет термоядерную детонацию! Там статьи и сроки другие совсем…

Набросав в уме несколько вариантов, егерь начал действовать. Профессора накрыл покрывалом-«Самоспасом» в расчете снизить видимость в тепловизор. Генератор остановил и забросал мокрым мхом, тоже самое сделал и с измерительным комплексом, предварительно обернув его полиэтиленом и положив набок. На краю сознания мелькнула мысль: «а не военная ли разработка?» Уж больно прочным выглядел корпус этого «НАК-700», а еще объективы утоплены, все формы зализаны… Как вообще провезли всю эту кучу железа через полстраны «под честное слово»? Не верилось Михалычу: «гайцы» любят габаритные грузы, да еще без накладных… Может у Краузе был какой-то документ-”вездеход»? Тогда ситуация в краткосрочной перспективе выглядела хоть сколько-то обнадеживающей. А вот дальше – только гадать…

Разбираться было некогда. Себе он оборудовал позицию на краю островка, приготовил второй «самоспас», закиданный сверху торфом и мхом, и занялся обработкой культи, чтобы не уснуть.

Тем временем воронка постепенно наполнялась водой, которая слегка дымилась и на удивление быстро покрывалась ледяной коркой. Звезды, отражающиеся в ней, почему-то вращались быстрее, чем на небе и… в другую сторону. Казалось, будто не яму затягивает водой, а небо втягивает трясиной, но этого уже никто не видел.

*

«Суперкам» появился часа через два после хлопка, когда егерь уже начал подремывать. Дрон летел по прямой, но значительно севернее. Михалыч внимательно следил за ним в тепловизор, решив стрелять с глушителем, если уродливое «крыло» приблизится метров на триста.

В голове его щелкали цифры. Удар в 30 кг эквивалента на болоте должен дать примерно 2 балла локальной сейсмостанции РАН. Если брать не по нормативам МЧС, а по максимуму, то звонок от ЦО УГМС – это минут двадцать, «тревожка» – ещё минут двадцать пять. Таким образом первое окно – сорок пять минут с учетом всех «человеческих» реалий, и дрон должен был появиться самое позднее через час. Значит или техник нажрался, или, что вероятнее, машину запустили из соседнего района, ибо в Кромске с оснащением МЧС все было печально.

Дрон тем временем начал барражировать, постепенно забирая все севернее и севернее, пока не выработал аккумуляторы и не вернулся на базу.

Егерь облегченно выдохнул, но позицию не покинул и оказался прав: разведчик прилетал еще дважды, но второй и третий разы прошел еще дальше – в ту сторону, где Михалыч вчера делал обход.

Егерь злорадно усмехнулся, представив как оператор нарезает круги вокруг неостывшей печки в лабазе и… продолжил лежать до самого рассвета, периодически поливая торф поверх самоспаса холодной водой. Но больше их никто не побеспокоил: то ли кто-то помог, то ли станции триангулировали хлопок с большой погрешностью – уж больно велико было Ядрово болото.

К утру начало саднить запястье на левой руке. Осмотрев его при рассеянном свете кемпинговой лампы, Михалыч увидел, что кожа потемнела, как от йода, пошли пузырьки. Мысленно обругав который раз профессора, егерь бросился к заветной канистре, где еще оставался примитивный дезактивационный раствор – обычная сода, четыре чайных ложки на литр…

– Два-ноль, два-четыре, – бормотал он отчаянно намывая открытые места кожи и ежась от холода. – Старый дятел… Не предполагал он ничего такого… А дезактивацию нахрена заготовил? А второй комплект химзащиты… Может сынок его где-то поблизости? Ох, будет о чем поговорить!

Припомнив что-то из курса РХБЗ, который давали на учениях, егерь с облегчением отметил, что ни головокружения с тошнотой, ни кашля с металлическим привкусом у него нет. Смазывая пантенолом ожог, он решил будить ученого: следовало как можно быстрее сворачивать лагерь, пока на Беленький не нагрянуло МЧС.

Идя к месту лежки профессора, Михалыч криво усмехнулся своим мыслям: список нарушенных статей разных кодексов продолжал неумолимо множиться.

Ко всем неприятностям в придачу заныла культя. Обычно такое бывало перед снегопадом или долгой непогодой – всегда ныла, словно помнила оставленную в мариупольских развалинах голень.

Для себя после дембеля он уже давно решил, что живет «в кредит». Вспомнился Мариуполь. Многоэтажки, из которых враг не выпускал мирных, чтобы защититься от артобстрелов. Люди голодали, болели и умирали. Погибших гражданских хоронили в траншеях, вырытых на детских площадках – чтобы избежать эпидемии. Он тогда был в отряде «тяжелых» снайперов, носил позывной «Щелкун» и прореживал младший «еуропейский» комсостав с методичностью метронома. В тот день, не в силах подавить снайпера стрелковкой, по дому, где он сидел, выпустили противотанковую ракету. Позицию давно следовало сменить, но был приказ: прикрывать конвой с «мирняком”! Он отправил помощника, ефрейтора Пампашкина, «с донесением», и сам успел отойти… почти успел.

Лежа, с раздробленной голенью намертво придавленной обрушившимся лестничным пролетом он хотел лишь выжить: на зло врагам, на радость сыну с дочкой и просто из принципа. Потом, перетянувшись двумя жгутами и обколовшись тримеперидином (в народе – промедол), он резал кровавые лохмотья погнутым ножом со звериной надеждой: «а вдруг сохранят колено»? После были израсходованный запас хитозана, кривая повязка на культе и попытка выползти из развалин, таща за собой покореженную «Астарту». Да-да, тот самый снайперский комплекс МЦ-572, который официально будет представлен общественности лишь год спустя. Никак нельзя было его оставлять! Он тогда не дополз – потерял сознание. Вытащил его Живчик, человек с феноменальной выносливостью, бывший профессиональный боец ММА. А вот прихватить оружие Живчик уже не смог – сразу не нашел и сделал выбор в пользу спасения товарища. Когда вернулись за «Астартой» – дом уже обрушился совсем, и винтовку завалило щебнем – не нашли. В итоге на Живчика повесили гигантский штраф, и он, нажравшись в хлам, в пьяном угаре орал, что «набьет Щелкуну морду, и херли теперь кого из раненых будет спасать». Набить не получилось, спасать тоже – Живчик погиб неделю спустя при забросе тяжелой мины в очередное укрытие врага: оступился при отходе и сломал ногу. Взрывом накрыло и его.

Когда Михалычу рассказали о гибели Живчика, он и дал себе зарок: никогда больше не оставаться крайним. Любой ценой.

И война так никуда и не делась! Нельзя стать «бывшим парнем из преисподней». Максимум – оставить в аду часть себя. Ту, что считала рутиной насильственную, а то и мучительную, смерть. А как оставишь, если по факту вот оно – новое противостояние. Оба сейчас ходим по грани оказаться вне закона. Перейдешь – и все: либо ты крайний и в тюрьме, либо труп, если решишь силой доказать свою правоту. В голове егеря, впервые с ухода Тары, возник образ портала с чарующе прекрасным летним пейзажем на фоне окружающей октябрьской болотной грязи.

Михалыч не удержался – достал из-за пазухи тетрадь и быстро дописал: «Тара! Война – это люди + выжить. Кровь, говно, ин. – подвиг. Лес держится! А я?»

Профессор долго не хотел будиться, даже когда, отчаявшись, Михалыч дал ему легкого пинка под ребра. Он лишь задергался, закашлялся, подскочил с закрытыми глазами, пробормотав:

– Вот же беда кака… чуть не зажарил всех… Дмитрий Иван… ныч… – и плюхнулся обратно, при этом изрядно треснувшись затылком об дозиметр, который еще вчера положил под голову.

Далее последовал совсем «неинтеллигентный» пассаж, после которого Лахенштейн открыл глаза и резко сел.

– Какой фон? Какая обстановка? – вытаращился он на Михалыча.

– Херовая обстановка, и фон не лучше! – сплюнул егерь, но потом вспомнил, что перед ним человек, годящийся в отцы. – Вы в порядке, профессор?

– Да-да… более-менее… голова только…

– Только что?

– Кружится немного…

– Где ваш вездеход? И где грузовой дрон?

– Все здесь… под массс… саск… под сетью, – он махнул рукой в сторону южной оконечности островка, куда егерь ночью не успел заглянуть. – Вы меня на экскурсию сюда приводили что ли? – уставился он на Михалыча стеклянными глазами.

Егерь посветил фонариком Лахенштейну в лицо – зрачки реагировали, но левый был вдвое меньше правого.

– Запомните шесть слов? Пальцем в нос попадете? Посчитайте от десяти до одного, – быстро начал спрашивать Михалыч.

Лахенштейн отвечал с задержкой, но правильно.

– Посмотрите до конца влево… вправо.

В крайних положениях глаза дрожали. Нистагмы. Контузия скорее всего.

– Профессор, идти можете? Сможете сесть за руль?

Тот утвердительно кивнул, встал и… тут же сел, только не за руль, а просто плюхнулся обратно в мох.

Следующий час прошел для Михалыча словно в аду. Профессор смог управлять гусеничным грузовым дроном с пульта, и оборудование удалось худо-бедно собрать в одном месте. Потом егерь попытался смотать непонятный тонкий кабель, уходящий к месту ЧП, но тот не поддавался. Пришлось одевать химзащиту и тащиться вместе с катушкой несколько сотен метров, наворачивая на нее непокорную серую жилу. Под конец кабель пошел легче, но, смотав его полностью, егерь только выругался: на конце кабеля оказался сломанный разъем, который явно был куда-то вставлен. И это «куда-то» еще валялось «где-то» во мху. После десяти минут поисков он натолкнулся на кабель посерьезнее, который с одной стороны оказался обожжен и расплавлен, а другой был вставлен в непонятную конструкцию, сильно пострадавшую от взрыва. Конструкция оказалась тяжелой, и пришлось просить профессора по рации гнать сюда гусеничный дрон. Зато обратно с комфортом доехал.

В довершение всего Лахенштейн все же уселся за руль мощной болотной «хонды», но слишком резко дал газ. Вездеход, утробно ухнув, рванул с места в карьер и врезался в чахлую елочку, вывернув ее с корнем. Профессор перелетел через руль и пьяной жабой плюхнулся на сфагновый ковер. Михалыч опрометью бросился к нему, однако оказалось, что товарищ по несчастью свой лимит невезения пока исчерпал – новых травм не было, но, при попытке встать, профессора вырвало – мучительно и страшно.

Пришлось бросить «костотряс» и пересесть на «хонду», привязав совсем поплывшего профессора к себе веревкой. Дрон, следуя программе, поплелся вслед за ними на хутор. Дома профессору стало чуть лучше, но дело однозначно пахло больницей. Однако на болоте, совсем рядом с местом ЧП, стоял егерский вездеход. Михалыч думал было использовать дрон, но индикатор аккумуляторов опасно помигивал красным. Оставалось гнать на «хонде» и тащить «костотряс» на буксире.

Вернувшись на хутор, егерь обнаружил профессора без сознания, лежащим прямо на улице поперек колеи в полуметре от огромной лужи. Бросив оба вездехода, он схватил злополучного Лахенштейна под микитки, затащил в «Ниву», и, что есть духу погнал в «КГБ», как местные величали Кромскую городскую больницу. Легенда трещала по швам, но тут помощь пришла буквально с неба. Сначала показались редкие белые «мухи», и очень скоро повалил самый настоящий первый снег. Он укутывал белым пуховым ковром термоядерную воронку, кочки на болоте, колею на дороге, крыши хуторских изб и даже сиротливо стоящий во дворе неразгруженный дрон, глупо мигающий красным огоньком индикатора. Природа, словно рефери в боксе, разводила поединщиков по углам, давая шанс подумать над происходящим.

Оставалось довезти живым профессора.

*

На Богородской развилке удача опять отвернулась от егеря: ему разом попались на дороге казачий разъезд и «уазик» МЧС. Все направлялись в сторону Беленького.

«Уазик» коротко посигналил, призывая остановиться, а казаки поскакали дальше, лишь есаул приветственно помахал егерю.

Михалыч остановился, опустил стекло и встретился взглядом со старлеем спасателей.

– Добрый день, старший лейтенант Потапенко. Судя по номерам – вы местный егерь?

– Он самый, – сухо ответил Михалыч. – Старлей, ты извини – сосед с вездехода улетел. Без сознания. Спешу очень.

– Не вопрос. Хлопок слышал?

– Да. Был на обходе. Впотьмах не нашел. Ща вернусь и присоединюсь к вам.

– На что похоже хоть?

– Походу метеорит. Хлопнуло не так уж сильно.

– Добро. Ждем!

Каждый поехал в свою сторону. Налегая на руль безо всякого гидроусилителя, Михалыч бешено крутил в голове ситуацию. Сейчас найдут воронку, сделают замеры. Если будет фон, то беда: сюда пол-области съедется. Даже если не удастся сразу связать напрямую хлопок и двух бедолаг с Беленького – вопросов будет немало. А «НАК-700»? А генератор? Дрон, в конце концов… Ничего этого по документам на хуторе быть не должно, но главное – чтобы профессор не ляпнул лишнего! Довезти бы его сперва…

Профессора он довез. Когда Лахенштейна увезли на каталке, Михалыч присел на скамеечке около пандуса и набрал номер своего закадычного друга.

Трубку взяли после четвертого гудка.

– Чего тебе, старый хрыч? – голос Михаила Иваныча звучал устало, но доброжелательно.

– Ты в больнице? Выйдешь покурить?

– Я бросил.

– Я тоже. Выходи, подлый трус!

Доктор появился минут через пять.

– Пересменка скоро, говори по делу,– устало выпалил он.

– Иваныч, у меня тут профессор один… Лахенштейн. Сейчас к вам привезли. С вездехода грохнулся.

– Ага, слышал. Сотрясение средней тяжести, возможно контузия. А что?

Михалыч помолчал, подбирая слова.

– Слушай, передай ему, когда очухается… Пусть помнит только, как за руль сел и шмякнулся. Больше ничего. Понял?

На секунду повисла тишина. Потом Михаил Иваныч вздохнул:

– Михалыч, ты опять во что-то влез?

– Потом расскажу. Сможешь?

– Смогу. Но ты мне должен.

– Как всегда. Самойлов приезжал уже?

– Нет. Сегодня вроде не его смена. Если приедет, то кто-то другой.

– Уже лучше…

– И Михалыч… Ты бы поаккуратнее там. Мне твоя тушка в морге без радости будет.

Егерь усмехнулся и вздохнул. Иваныч не воевал, но чуял все с полуслова.

Обратная дорога заняла сорок минут. Снег валил уже всерьез, превращая грунтовку в кашу. На подъезде к Селищенской балке Михалыч увидел знакомый «уазик» МЧС и лошадей казаков, привязанных к соснам. Есаул Крымов курил у машины, разговаривая с Потапенко.

– А, егерь! – окликнул старлей. – Как твой сосед?

– Сотряс поймал. Оставил в больнице.

– Ясно. Слушай, тут странности какие-то. Метеорит твой не нашли. И вообще ничего не нашли.

Михалыч изобразил удивление:

– Как так? Хлопок-то был знатный.

– Вот и я о том, – Потапенко почесал затылок. – Пойдем, покажу.

Они двинулись по болоту. Казаки прочесывали местность цепью, втыкая в мох длинные щупы. Снег уже припорошил кочки, делая ландшафт монотонно-белым.

– Вот сюда триангуляция указывает, – старлей махнул рукой на участок болота. – Но ни воронки, ни следов взрыва. Даже мох не примят.

Михалыч внимательно осматривался. Действительно – ничего. Словно и не было ночного кошмара. Он двинулся чуть южнее, туда, где профессор врезался в елку.

Елочка оказалась на месте. Лежала, вывернутая с корнем, припорошенная снегом. Но что-то было не так. Михалыч подошел ближе и присел на корточки.

Макушка дерева торчала прямо из комля, из идеально ровного среза. Никаких следов пилы, никаких опилок. Будто кусок елки вырезали идеально острым скальпелем.

– Эй, Михалыч! – окликнул его Крымов. – Гляди-ка сюда!

Егерь подошел к есаулу. Тот показывал на торф. По мху, еще проглядывавшему из-под снега, тянулась идеально прямая линия – тонкая, как лезвие бритвы. Она уходила вдаль метров на пятьсот и обрывалась.

– Что за чертовщина? – пробормотал Потапенко, присевший рядом.

– Молния шаровая, может? – предположил Михалыч. – Они иногда чудеса творят.

Старлей покачал головой:

– Не похоже. Тут будто… ножом резанули. Только ножом в полкилометра длиной. А гул я один слышу?

– Не один,– мотнул головой егерь.

В ушах и правда стоял глухой размеренный рокот, словно под землей ковал сказочный меч кузнец-исполин.

– Слышь, Анатолий Потапыч,– обратился егерь к Крымову.– А от полиции был кто-то?

Есаул крякнул и погладил усы.

– Да был этот… (неразборчиво-непечатно)…майор Самойлов. Приехал, покрутился и свалил.

Искали до темноты. Ничего не нашли. Фон был в норме, следов опасной «химии» в воздухе не обнаружили, а копать болото под упавшим снежком можно было до «морковкина заговенья». Потапенко матерился, заполнял протоколы, злился на погоду и непонятные показания приборов. Для приличия подобрал несколько ошметков мха, показавшимися ему подозрительными. Казаки тоже ничего не нашли, только промокли и продрогли. Один вообще провалился в трясину и сидел сейчас в машине МЧС, согреваясь изнутри и снаружи.

*

К хутору егерь вернулся уже в сумерках и сразу посмурнел. У его дома стоял знакомый «уазик» с синими номерами. Майор Самойлов неспешно курил, разглядывая груженый дрон. «Недооценил мерзавца”– подумал Михалыч.

– Добрый вечер, товарищ егерь, – голос майора звучал обманчиво дружелюбно.

– Здравия желаю, товарищ майор.

– Интересная у вас техника. В лесном хозяйстве такие дроны используют?

– Профессора это. Он образцы собирает для исследований.

– Образцы? – Самойлов обошел дрон по кругу. – А это что за прибор?

– Не знаю. Я в его делах не разбираюсь.

Майор достал телефон, сфотографировал оборудование.

– Значит это,– он показал на дрон,– не ваше?

– Не мое.

– Но находится здесь с вашего попущения.

– Ильич, ты че, дело шьешь уже?– усмехнулся егерь, но в глазах его заплясали злые огоньки.– Его изба – частные владения. Моя изба – моя. Лесничеству принадлежат псарня, склады и ангар для техники. Тебе это прекрасно известно. Спроси у профессора.

– Спрошу. Обязательно спрошу, – майор сел в машину. – И знаешь что, Михалыч? Мне кажется, этот ваш хлопок на болоте – совсем не метеорит был. Но ничего, разберемся.

"Уазик» развернулся и укатил в сторону города. Михалыч проводил его взглядом и пошел в дом. Дверь была заперта, как он и оставил. Но что-то было не так. И запах не тот…

На кухонном столе лежала записка. Аккуратный почерк, черная гелевая ручка.

"Уважаемый Иван Михалыч!

За время вашего отсутствия мы взяли на себя смелость решить проблему с зарождающейся аномалией. Пришлось привлечь чистильщиков – ребята издалека, специализируются на топологической хирургии пространства Минковского. Они просто вырезали проблемный участок пространства-времени и утилизировали. След, который вы наверняка заметили – это шов. Через пару дней затянется и исчезнет.

Место для перехода стало неподходящим. Новая точка – устье камовой россыпи у Северной Заимки, которую вы ремонтировали накануне известных событий. Время прежнее. Примите это к сведению.

Письмо уничтожьте.

P.S. Профессор почти перешел грань. Он едва не пробил дыру между мирами кустарным термоядом. В зонах перехода какое-то время ткань пространства тонкая, как марля. Удержите его от совсем уж идиотских поступков, а то в следующий раз чистильщики могут вырезать кусок побольше. Вместе с хутором.

П.»

Михалыч перечитал записку дважды и сжег. Потом полез проверять запись с камеры.

На экране ноутбука ясно было видно, как из кладовки выходит человек в джинсах и черной толстовке с капюшоном. Лица не разглядеть – на нем зеркальная маска, отражающая комнату. На руках – перчатки. До боли знакомая фигура подходит к столу, пишет что-то, оглядывается и возвращается в кладовку.

Егерь встал, взял фонарик и пошел к кладовой. Дернул дверь – заперто. Открыл ключом, посветил внутрь. Грабли, лопаты, старый брезент, канистры. И холод. Морозный воздух, какого в протопленном доме быть не должно. И запах озона.

Михалыч закрыл кладовку и вернулся на кухню. Достал из холодильника водку, налил полстакана и выпил залпом. Потом достал тетрадь, открыл на последней записи.

Дописал:

"Тара, я узнал, что есть Чистильщики. Вырезают куски мира. Путешественник ходит через мою кладовку. Майор Самойлов что-то знает. Профессор – идиот, но живой. Я – все еще в кредите. Но кредит растет.»

Закрыл тетрадь. За окном валил снег, превращая октябрьский вечер в полное подобие зимы. Где-то там, на болоте, затягивался шов между мирами. А здесь, на хуторе, продолжалась странная жизнь на границе реальности.

Михалыч вновь налил полстакана и задумался. В этот раз Путешественник успел привести помощь. Узнал ведь как-то… А сколько еще продержится эта зыбкая грань, прежде чем кто-нибудь – майор, профессор или он сам – не разрушат хрупкое равновесие окончательно?