Читать книгу Жара в январе - Группа авторов - Страница 8

Майор Самойлов, ноябрь-декабрь 2026

Поездку к егерю майор откладывал. Завтра превратилось в послезавтра, а потом еще в послезавтра, ибо служба требовала времени. В четверг утром позвонил Густав – недалеко от Тобольска обнаружили труп с выжженными глазницами. Пришлось ехать, принимать участие в осмотре, думать, что писать в отчетах, потому как труп оказался местным дилером и был, судя по всему, звеном печально известной фентаниловой цепочки. А вот способ убийства… Самойлов видел такое только однажды, и то в непростой папке.

К Михалычу он выбрался только через неделю. Все это время рыжая кошка снилась ему каждую ночь. Не эротические сны – хуже. Она просто сидела у окна, расчесывала волосы и что-то напевала на чужом языке. Просыпался он разбитым, с ощущением, что упустил что-то важное.

На третий день начал делать зарядку – по сотне отжиманий, приседаний, пресс до жжения. Тело болело, но это хотя бы заглушало другую боль. На пятый день сорвался – достал из сейфа личное дело Михалыча. СВО, Широкинская наступательная операция, орден Мужества, Георгиевский крест, медаль Суворова. Инвалид второй группы. Живет на хуторе уже четыре года. Чист как стеклышко.

Слишком чист.

*

Самойлов приехал под вечер, без предупреждения. УАЗик оставил у леса, дальше пошел пешком – полтора километра по заснеженной дороге. Хотел застать врасплох, но Михалыч встретил его на крыльце. Стоял, опершись на косяк, спокойный как Будда.

– Майор Самойлов, – представился, хотя оба знали, что это лишнее. – Можно поговорить?

– Проходите.

В доме пахло хлебом и еще чем-то – травами, что ли. На столе самовар, сушки, банка варенья. Идиллия, если не знать, что хозяин когда-то мог голыми руками удавить человека. И наверняка душил – на войне всякое бывает.

– Чаю? – Михалыч двигался неспешно, протез поскрипывал при ходьбе.

– Давайте сразу к делу, – Самойлов сел напротив, положил на стол папку. – У вас тут интересно. Профессор по соседству мутит что-то научное, в лесу взрывы непонятной природы, а вы сидите тихо как мышь. Странно для бывшего развед… извините, снайпера.

Михалыч усмехнулся, разливая чай.

– А что мне делать? На одной ноге за нарушителями бегать? Я про взрывы в полицию сообщил. Больше не моя забота.

– Зато ваша забота – гости. Особенно рыжие. Женского пола.

Егерь замер с чашкой в руке. Совсем ненадолго – секунду, не больше. Но Самойлов заметил.

– Не знаю, о ком речь.

– Василина. Тара. Или как она там себя называет. Рыженькая, зеленоглазая, гибкая как кошка. Была у вас этим летом. И осенью. И, думаю, будет еще.

– Мало ли кто бывает. Грибники, охотники… Приезжих хватает.

Самойлов открыл папку, достал фотографию. Снимок со спутника – двор Михалыча, у крыльца две фигуры. Качество паршивое, но рыжие волосы различимы.

– Узнаете?

– Плохо видно.

– Иван Михайлович, – Самойлов наклонился вперед. – Давайте без игр. Я не собираюсь ее арестовывать. Мне просто нужно поговорить. Пять минут разговора – и я исчезну из вашей жизни. Даже профессором вашим интересоваться не буду.

– А если я не знаю, где она?

– Знаете. Или знаете, как с ней связаться.

Михалыч отпил чай, неспешно, обстоятельно. Поставил чашку.

– Допустим. Чисто теоретически. Что вы ей скажете?

Самойлов достал из кармана коробочку с кольцом, положил на стол.

– Отдам это. Полтора карата, тридцать тысяч евро. В обмен на разговор.

– Она не продается.

– А я и не покупаю. Это… компенсация за беспокойство.

Михалыч хмыкнул.

– Майор, вы или совсем дурак, или очень хитрый. Что вам на самом деле надо?

Самойлов помолчал. Потом махнул рукой – будь что будет.

– Она залезла мне в голову. Оставила там… воспоминания. Фальшивые. О том, чего не было. Я хочу знать зачем.

– И всё?

– И всё.

– Врёте.

– Не вру. Может, не всю правду говорю, но не вру.

Михалыч встал, прихрамывая подошел к окну. За стеклом сгущались ранние зимние сумерки.

– Знаете, майор, есть вещи, которых лучше не знать. Есть двери, которые лучше не открывать. Вы одну уже приоткрыли – и что? Полегчало?

– Нет.

– Вот именно. А дальше будет хуже. Она не человек, майор. Совсем не человек. И играет она по своим правилам.

– Я понял это, когда проснулся на болоте.

Михалыч резко обернулся.

– Что вы помните?

– Неважно. Важно, что я все равно хочу ее увидеть. Готов на что угодно. Даже… – он замялся, потом выпалил: – Даже готов стать информатором. Вашим личным кротом в полиции.

– С чего вы взяли, что мне это нужно?

– С того, что рано или поздно к вам придут. Не я – другие. ФСБ, военная разведка, еще кто похуже. Профессор ваш уже слишком много шума наделал. А где шум – там и проверки. Лучше иметь своего человека, который предупредит.

Михалыч долго молчал. Потом вернулся к столу, плеснул себе еще чаю.

– Я передам ваше… предложение. Если сочтут нужным, с вами свяжутся.

– Когда?

– Не знаю.

– Мне нужны гарантии.

– Никаких гарантий. Либо ждете, либо уходите сейчас и забываете дорогу сюда.

Самойлов сжал кулаки. В висках стучало.

– Это не ответ.

– Это единственный ответ, который вы получите.

Майор встал. Медленно, чтобы не наделать глупостей. Навязчивое желание увидеть рыжую кошку боролось с остатками здравого смысла.

– Знаешь что, Михалыч? – обратно перешел он на «ты». – Я могу сделать здешнюю жизнь очень сложной. Один рапорт – и тут будет такая проверка, что мало не покажется. Электрики, пожарные, налоговая, полиция каждый день…

– Можете, – спокойно согласился егерь, сохраняя официоз. – Только тогда точно ее не увидите. Никогда.

Это было как ушат холодной воды. Самойлов сдулся.

– Ладно. Передайте, что я буду ждать. Неделю.

– Месяц минимум.

– Две недели. Это мой предел.

– Ваше дело.

Самойлов пошел к двери. На пороге обернулся.

– Она опасна?

– Смертельно. Но не для всех.

– Почему?

– Потому что вы ей зачем-то нужны живым. Иначе может быть нашли бы вас с выжженными глазницами. Как того парня под Тобольском.

Майор вздрогнул.

– Это она?

– Нет. Но всяко бывает.

Михалыч твердо решил никому и ни о чем не говорить, но Анима слышала все. До Тары же долетели нотки смутного беспокойства, источником которых виделся майор. И это возымело последствия.

*

Обратная дорога показалась длиннее. Снег начал падать крупными хлопьями, засыпая следы. Самойлов шел к машине и думал, что только что переступил черту. Стал информатором неизвестно кого. Предал присягу, по сути. И самое паршивое – его это почти не волновало.

Две недели. Четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов. Он продержится. А потом… потом будь что будет.

Самойлов вел машину на автопилоте. В голове крутился разговор с Михалычем.

«Она не человек, майор. Совсем не человек.»

Знаю, хотелось крикнуть ему. Знаю! Я это кожей чувствую, каждой клеткой.

Дома он машинально проверил замки, выставил сигнализацию. Параноик, подумал о себе. Но паранойя – это когда за тобой никто не следит. А за ним следили. Он это знал так же точно, как знал, что сегодня она придет.

Лег спать не раздеваясь. Пистолет положил на тумбочку – бесполезный жест, но успокаивающий. Закрыл глаза и стал ждать.

И ждать пришлось недолго.

В три часа Самойлов проснулся от ощущения чужого присутствия. Не резко – мозг еще плавал в тумане сна. Кто-то сидел в кресле напротив кровати. Силуэт в темноте.

– Не включай свет, – женский голос, низкий, с легкой хрипотцой. – И не тянись к тумбочке. Пистолет я убрала.

Майор моргнул, пытаясь сфокусироваться. Рыжие волосы мерцали в полумраке как тлеющие угли.

– Тара…

– Умница. Узнал. Хотя мы ведь формально не знакомы, правда? Ты знаешь только мои… артефакты в твоей голове.

Самойлов попытался сесть, но тело не слушалось. Как в сонном параличе – мышцы ватные, координация нарушена.

– Что ты… со мной сделала?

– Ничего особенного. Просто удерживаю тебя между сном и явью. В этом состоянии люди более… податливы. Расслабься, больно не будет. Я дам тебе пять минут, – Тара закинула ногу на ногу. В темноте блеснули янтарные кошачьи глаза. – Выскажись. Задай вопросы. Излей душу. Что угодно. Это твой шанс.

– Зачем? – голос майора был хриплым со сна.

– Считай это… последней исповедью. Или предсмертным желанием. Выбирай метафору сам.

Майор сглотнул. Горло пересохло.

– Вода… можно?

– Нет. Говори так.

– Ты… вы… пришельцы? Инопланетяне?

– Следующий вопрос.

– Почему именно я? Что я такого особенного сделал?

– Ничего. Ты оказался в нужном месте в неудачное время. Классическая история.

– Эти воспоминания… Тамара, которой не было… Зачем?

Тара помолчала. В темноте что-то мягко зашелестело – может, она поправила волосы.

– Это был эксперимент. Неудачный, как оказалось. Я хотела создать эмоциональный барьер, чтобы ты отстал. Вместо этого создала якорь, который тянет тебя ко мне. Ирония судьбы.

– Сука, – выдохнул майор.

– Просто исследователь.

– А Михалыч? Он тоже подопытный?

– Михалыч – другое дело. Он… Впрочем, тебе это знание уже не понадобится.

Тара встала, подошла ближе. От нее пахло чем-то странным – не духами, чем-то более древним. Лесом после грозы, хищным зверем.

– Сейчас я заберу твою память. Обо мне, о Михалыче, о последних месяцах. Ты проснешься утром с легкой головной болью и туманом в голове. Спишешь на запой. Через неделю даже не вспомнишь, что что-то забыл.

– Нет…

– Это не обсуждается.

Она протянула руку к его лбу. Пальцы были горячими, почти обжигающими. Майор почувствовал, как что-то проникает в его сознание. Не грубо – аккуратно, профессионально. Как хирург, вырезающий опухоль.

– Не сопротивляйся. Больнее сделаешь только себе.

Но майор сопротивлялся. Всеми силами воли, которую выковали служба, Кавказ, развод и годы одиночества. Он визуализировал стену – толстую, бетонную, с арматурой. За ней прятал самое важное – лицо Тары, запах ее волос из фальшивых воспоминаний, разговор с Михалычем.

– Интересно, – Тара отстранилась. – У тебя очень сильная воля. Редкость для человека.

– Иди… на х…

– Груб. Но я понимаю. Защитная реакция. Мне даже жаль тебя. Правда. Ты не самый плохой человек. Просто лишний в этой истории.

Она снова прикоснулась к его виску. На этот раз давление усилилось. Майор почувствовал, как трескается его воображаемая стена. Кусочки памяти начали отваливаться, исчезать, словно рассыпаясь пылью.

Лицо «той» Тамары в бане… исчезло.

Сцена в больнице… стерлась.

Фальшивая Тамара… растворилась.

– Вот так. Хороший мальчик.

Но где-то глубоко, в самом древнем отделе мозга, в той части, что отвечает за инстинкты и сны, осталось зерно. Крошечный осколок воспоминания. Не образ, не слова – просто ощущение. Запах рыжих волос. Жар чужой кожи. Боль от потери того, чего никогда не было.

– Ну вот и все, – Тара отступила. – Ты чист.

Майор смотрел на нее пустыми глазами. Узнавания в них не было.

– Кто… вы? Как вы здесь…

– Тихо. Спи. Утром решишь, что это был сон. Странный, но всего лишь сон. Может быть… хороший сон…

Она пошла к окну. Обернулась в последний раз.

– Знаешь что, майор? В другой жизни, в другом мире… Может быть… Хотя это тоже не важно.

Окно беззвучно открылось. Холодный воздух ворвался в комнату. Когда майор моргнул, ее уже не было.

*

Самойлов проснулся в 6:30 от будильника. В висках пульсировало в такт сердцебиению – тупые удары изнутри, будто кто-то методично бил молотком по наковальне. С каждым ударом перед глазами расплывались цветные круги, а во рту появлялся металлический привкус – медь с железом, как от крови. Окно почему-то было открыто – надуло, наверное.

Он встал, принял душ, сделал кофе. На столе лежал табельный пистолет – странно, обычно он убирал его в сейф. Наверное, забыл вчера.

День начинался как обычно. Звонок из управления, какая-то ерунда с отчетами. Надо съездить проверить егеря – что-то там с браконьерами на болотах. Или он его проверял уже? Стоило подумать про хутор, как в голове возникала немыслимая каша.

Когда майор брился, глядя в зеркало, рука вдруг замерла. В отражении на секунду мелькнуло что-то. Рыжие волосы? Янтарные глаза?

Он тряхнул головой. Показалось. Но зерно в подсознании пустило первый корешок.

Тем же вечером майор сидел на кухне и пил водку. Не запойно – просто чтобы заглушить странную тоску. Будто потерял что-то важное, но не помнит что.

На столе лежала коробочка с кольцом. Полтора карата. Для кого он его купил? Тамара ушла. Новой женщины нет…

Майор покрутил коробочку в руках. В голове всплыло слово. Чужое, незнакомое.

– Кир-шаан, – произнес он вслух.

И не понял, откуда это слово и что оно значит, но сердце почему-то сжалось от боли. Зерно пустило второй корешок.

Через неделю оно проросло навязчивой идеей. Через неполный месяц любой профильный врач уже заметил бы признаки одержимости. А потом он вспомнил всё. Все, кроме ночного визита, который не успел отпечататься в долговременной памяти. Гиппокамп – штука сложная и непредсказуемая, особенно если проталкивать сигнал против естественных путей.

Тара стерла эпизодическую память – факты, лица, разговоры. Но запах рыжих волос записался в обонятельной коре. Ощущение жара – в соматосенсорной. Страх и желание – в амигдале. Если же тереть все – будет необратимое повреждение личности.

Мозг майора, привыкший к дедукции, начал восстанавливать картину по фрагментам, как археолог собирает разбитую вазу по черепкам. Никак не мог вспомнить имени, но остальное…

Была еще одна деталь. Майор не знал, что шоковый удар током, полученный от Лу Квазя, создал в его мозге уникальную аномалию. Теменная кора, отвечающая за интеграцию ощущений и пространственную ориентацию, теперь работала на частоте 4.7 Гц – частоте, на которой кир-шаан транслируют эмоции.

И единственным источником в округе была Тара. Каждый раз, когда «кошка» испытывала сильные чувства в радиусе пятидесяти километров, мозг майора «вскипал». Вместе с сильной головной болью стёртые воспоминания восстанавливались, но не только из остатков памяти – они записывались зановоиз эмоционального фона Тары.

Она помнила их встречу. Помнила его лицо. Помнила даже то, чего не было – ту, фальшивую Тамару, образ которой «нарисовала», чтобы майор от нее отвязался. И этот адский коктейль просачивался обратно в его сознание.

Некоторые вещи нельзя стереть. Они часть тебя, даже если их никогда не было.

*

Декабрь выдался морозным и каким-то неправильным. Майор Самойлов просыпался теперь в половине пятого утра, хотя всю жизнь вставал ровно в шесть – внутренние часы работали как швейцарский хронометр. Лежал в темноте, слушал, как потрескивает остывающая печь, и злился на себя. Тревога подкатывала волнами, беспричинная и оттого особенно мерзкая. Как перед одной из операций на Кавказе, когда радист Колька за три дня до засады начал дёргаться и материться на ровном месте, говоря, что план дерьмовый. Тогда его не послушали, пошли по утвержденному маршруту. Попали в засаду, и Кольки не стало.

Третьего декабря позвонил Мурзин из транспортной компании – старый должник, ещё по кавказским временам.

– Слушай, Макс, – голос у Мурзина был виноватый, – тут твой профессор опять чудит. Ему недавно пришел агрегат на полторы тонны, двигатель или генератор какой-то хитрый. Стирлинга какого-то, что ли. Камера там такая, что хоть из танковой пушки бей – не пробьёшь. Молибден, вольфрам, ещё чёрт знает что. Документы все чистые, но ты же просил присматривать…

Самойлов записал подробности в блокнот. Рука дрогнула, когда выводил «толщина стенки камеры – 80 мм». Это уже не паранойя. Такую защиту ставят разве что на экспериментальных реакторах. Официально профессор Лахенштейн занимался экологией и альтернативной энергетикой – ветряки, солнечные батареи, да всякая природная муть для грантов. Но «стирлинг» с бронированной камерой в эту картину не вписывался никак.

Доложился Густаву. Тот приказал не вмешиваться и наблюдать, но если появится хоть какой-то след поставок радиоактивного сырья – сразу докладывать и ждать спецгруппу.

Однако все было тихо: загадочная железяка растворилась в лесу, и вот уже несколько дней не происходило совсем ничего. Даже городские злодеи затихли и перестали резать друг друга бутылками по пьяни, да красть друг у друга по мелочи. Всего-то один штраф выписал майор, и то за просроченную лицензию на оружие.

Тринадцатого, не выдержав, Самойлов поехал на хутор. Дорогу замело, «уазик» буксовал на подъемах, и это тоже бесило – словно сама природа пыталась его остановить.

Михалыч открыл не сразу. Стоял в дверях, щурился на зимнее солнце, и Самойлов отметил: осунулся мужик, под глазами мешки, руки подрагивают. Не пьёт – от него водкой не пахнет. Значит, то же самое? То же чертово предчувствие?

– Чего надо, майор?

– Поговорить надо, Михалыч. К профессору можно?

– Занят профессор. И вообще, ордер есть?

Самойлов усмехнулся. Старая песня.

– Михалыч, ну что ты как маленький? Мы же по-соседски. Может, чаю?

Пошли к профессору. В избе было жарко натоплено, пахло машинным маслом и ещё чем-то химическим, едким. Хозяин появился через десять минут – седая борода растрепана, на носу защитные очки, халат прожжен в нескольких местах.

– Максим Ильич, – кивнул профессор. – Чем обязаны?

– Да так, мимо ехал. Слышал, оборудование новое привезли. Для энергетики альтернативной?

В кармане майора лежал включенный дозиметр, но совершенно не поднимал никакой тревоги.

Профессор снял очки, протер тщательно. Движения точные, выверенные. Как хирург, подумал Самойлов. Или часовщик. Или сапер.

– Максим Ильич, вы же знаете, что я работаю по контракту. Все разрешения есть, налоги плачу исправно. Так что если нет официальных претензий…

– А что за контракт-то? – Самойлов изобразил дружелюбное любопытство. – Может, расскажете? А то соседи интересуются, шумите вы тут по ночам…

– Соседи? – Михалыч хмыкнул. – До ближайших соседей десять километров. Или семь, если до Богородского. Но там казаки сами «гудят» погромче.

– Звук по ветру далеко разносит, – парировал майор.

– И что, много заявлений за последнее время? За шум посторонний, – Лахенштейн посмотрел на него, как на ребенка, но потом понял – просто так не отвяжется. – И от кого? Медведи в берлоге писать не научились… пока что.

Они препирались еще минут двадцать. Самойлов пытался нащупать слабое место, профессор вежливо отбивался ссылками на коммерческую тайну. Обычный ритуал, исполняемый уже третий год. Но сегодня что-то изменилось. Оба чувствовали – время поджимает.

Выходя, Самойлов заметил у сарая снегоход «Буран». Старая, но ухоженная машина, движок явно перебран – по звуку слышно. Сани прицеплены, канистры в кузове, спальники, горелки, даже аптечка военного образца в герметичной упаковке. Собрались куда-то. И не на день-два – снаряжения хватит на неделю автономки.

– На охоту собрался? – кивнул на снегоход.

Михалыч дернулся, словно его ударили.

– Может, собрался. Может, нет. Моё дело.

– Лицензия есть?

– Есть. Я же их и выписываю.

– А напарник? Один в тайгу – нарушение правил безопасности.

– Напарник есть. Все документы в порядке. Или… Ильич, может ты со мной прокатишься?

– Рад бы, да служба.

Самойлов ухмыльнулся и запомнил, как дрогнули пальцы егеря, когда тот достал сигареты, но так и не закурил. Такое бывает, когда человек принял решение, но еще сам себе не признался. Будто стоишь на краю и считаешь: три, два, один…

Поехать с Михалычем было бы ошибкой. Не повез бы его егерь на место. Затаскал бы по буеракам, мозги запудрил, но куда надо -не привез.

*

В машине Самойлов проглотил таблетку кетанова. Голова последнее время просто раскалывалась, но он молчал. Поморщился, вспоминая утреннюю тренировку в тире.

Он тогда поднял ствол, но прицел плясал. Руки дрожали, хотя в галерее было тепло.

Выстрел. Мимо. Еще. Снова мимо. Инструктор тогда посмотрел с жалостью.

– Максим Ильич, может, к врачу?

– Всё нормально. Просто устал.

И оба знали, что врут. После такого списывают.

Самойлов поморщился и достал планшет. Открыл программу слежения. Спасибо московским «охотникам», гостившим на хуторе в ноябре. Майор предполагал, кто они такие – Густав намекал. ФСБ, скорее всего, или военная разведка. Поставили маячки на всю технику, даже на старый нерабочий «Урал» Михалыча. Профессионал бы замаскировал передатчики получше. Или, может, хотели, чтобы нашёл обманки, а настоящие приборы – в другом месте? Черт его знает…

«Буран» не выезжал из хутора уже пару дней. Долго ли еще простоит?

Самойлов завёл мотор и поехал обратно. В участке его ждала работа – пьяная поножовщина в Каменке, угон снегохода на Болотной, – обычная текучка. Но мысли все время возвращались к хутору, как бумеранг. Возвращались то к бронированной камере загадочного «стирлинга», то к нервному егерю и спокойному, слишком спокойному профессору.

Возле дома майор долго сидел в машине, не в силах заставить себя выйти. Что-то неправильное было в воздухе – электрическое напряжение, как перед грозой, только зима же. В висках начинала собираться знакомая тяжесть. Не сейчас, подумал он. Только не сейчас.

Поднялся в дом. Разделся, рухнул на кровать не раздеваясь. Провалился в сон мгновенно – будто выключили рубильник.

До двадцать первого декабря оставалась неделя. Откуда эта дата? Почему именно двадцать первое, «очко календарное»? Самойлов не знал, но внутренний счетчик тикал всё громче: семь, шесть, пять…

На следующий день он начал собирать свой тревожный чемоданчик. НЗ на пять суток, рация с запасными батареями, навигатор, ракетницу с десятком патронов. ПМ с четырьмя обоймами – по уставу положено. Тайную «Сайгу» с оптикой – уже не по уставу, но в тайге устав писан не для всех. Белый маскхалат, лыжи, всё, как учили когда-то в Софрино, когда он был еще «вованом».

Ждать оставалось недолго. Он это чувствовал. Они все это чувствовали – и профессор, и егерь, и, наверное, тот загадочный напарник егеря. Надо будет выяснить, кто это – друзей у Михалыча немного. Что-то должно было произойти. Что-то важное.

Что именно – об этом майор Самойлов не знал. Знал только, что когда «Буран» Михалыча тронется с места – он будет готов. В конце концов, не зря же двадцать лет оттрубил в погонах. Чутьё такая вещь – либо есть, либо нет. А у майора оно было.