Читать книгу Жара в январе - Группа авторов - Страница 9
Глава 8.
Оглавление16 декабря 2026, хутор Беленький
Михалыч отправился в путь в семь утра – когда было еще темно, но на востоке уже обозначилась серая полоса. До Cеверной заимки километров тридцать пять по зимнику, если срезать через болото. Летом не пройти, а зимой – самое то.
Сейчас уже был день. Шестнадцатое декабря выдалось на редкость ясным: минус двадцать восемь, ни облачка. В небе было лишь странное зимнее солнце, висящее низко над горизонтом почти у самых макушек елей. Светит, но не греет.
«Буран» взвыл, преодолевая наледь у кромки болота. Михалыч сбросил обороты – не стоило будить лес раньше времени.
Тайга стояла как театральная декорация. Лиственницы сбросили хвою еще месяц назад и теперь торчали голыми канделябрами, увешанными хрустальной бахромой инея. Между ними – ели и пихты в белых шубах, похожие на толпу сахарных великанов, застывших в немом разговоре. Воздух был таким чистым и прозрачным, что дальние сопки казались нарисованными тушью по рисовой бумаге.
Пахло смолой и морозом – тот особенный запах зимнего леса, когда холод выжимает из древесины последние капли эфирных масел. Где-то слева треснула от мороза сосна – звук как выстрел из мелкашки. Эхо покатилось по распадку, вспугнув тетерева. Тот с шумом, похожим на барабанную дробь, рванул в чащу.
– Красиво у вас, – сказала Анима, материализуясь на заднем сиденье. – Как в сказке про Снежную королеву.
– Читала Андерсена? – удивился Михалыч, выруливая между двух поваленных берез.
– Тара читала. Для изучения местной мифологии.
Девочка-кошка спрыгнула со снегохода и побежала рядом, не проваливаясь в снег. Михалыч уже привык к этим фокусам – проекция есть проекция, законы физики на нее не распространяются. Зато распространяются законы оптики: Анима отбрасывала вполне настоящую тень.
– Слушай, а у вас все такие, как Тара? – спросил он, притормаживая перед крутым подъемом.
Анима фыркнула – совсем по-кошачьи.
– Это как спросить, все ли у вас на Земле такие, как… как эти ваши офисные барышни с маникюром. Или как Зена, королева воинов. Разница примерно та же.
– В смысле?
– Ну смотри, – Анима запрыгнула обратно на снегоход, устроилась поудобнее. – Вот эти мои когти видишь? Если они есть, то по нашим законам их полагается удалять при достижении совершеннолетия. Рудимент, атавизм, пережиток варварского прошлого. Если удалить раньше – до шестнадцати местных лет – начинается деформация фаланг пальцев. Необратимая.
– И что, все удаляют?
– Почти все, у кого они есть. Это как у вас обрезание у некоторых народов. Только наоборот – удаление лишнего для вхождения в цивилизованное общество, – Анима помолчала. – Для молодой «кир-алло`лья» ходить с когтями – моветон. Как у вас – с хвостом. Отказ удалять когти стал моим первым бунтом против системы. Таре сказали тогда: «Хочешь остаться зверем – оставайся. Но помни: назад дороги не будет».
– И ты осталась.
– Как видишь. Правда, пальцы теперь… особенные. Зато я единственная из молодого поколения кир-шаан, кто может драться по-настоящему. Остальные – домашние кошечки. Милые, ухоженные, беззубые.
Михалыч хотел спросить что-то еще, но тут снегоход выскочил на прогалину, и он резко затормозил.
Посреди поляны торчало… что-то. Штук десять жердей разной высоты были воткнуты в снег под разными углами, образуя неправильный круг метров восемь в диаметре. На верхушке каждой жерди проволокой была примотана плотно закрытая металлическая бутылка.
– Твою ж… – выдохнул Михалыч. – Что за ведьмин огород?
Он слез со снегохода, достал телефон, начал фотографировать. Солнце играло на боках бутылок, отбрасывая на снег радужные блики. Красиво и жутковато одновременно. Как инсталляция сумасшедшего художника.
– Профессор, – сказала Анима, разглядывая ближайшую жердь. – Это его рук дело.
– Откуда знаешь?
– Вибрации его табака. И водорода.
– В бутылках?
– Хитро сделано. Обычные баллоны из-под СО₂, но внутри металлическая стружка – титан с железом. Нищебродский вариант интерметаллидного хранилища, но для его целей достаточно. Водород впитывается в металл как вода в губку.
Михалыч поехал дальше на север. Через полтора километра – еще одна такая же конструкция. Только здесь несколько жердей были обуглены. Черные, как после пожара, хотя снег вокруг лежал нетронутый. Бутылки на обугленных жердях попадали в снег, но были целы, кроме одной, от которой остался лишь кран и кусок баллона с изломанными краями.
– Что за чертовщина? – пробормотал егерь, доставая телефон снова.
– Аномальные зоны он отслеживает, – пояснила Анима. – Водород обычный в них превращается в… другой. Который не может поддерживать химические связи. Органика с таким водородом распадается. Отсюда и обугливание.
– Погоди, так он знает, где аномалии?
– Догадывается. Вычисляет. Ставит эксперименты. – Анима запрыгнула на самую высокую жердь, балансируя как эквилибристка. – Спроси у него сам, пока он совсем не доигрался. До двадцать первого декабря многое может случиться. И не только хорошее.
Михалыч посмотрел на север, где за тайгой должна была быть заимка. До зимнего солнцестояния оставалось пять дней. Пять дней до открытия портала. И судя по этим водородным ловушкам профессора, он был не единственным, кто готовился к этому дню. Или все не так?
– Поехали, – сказал он Аниме. – Надо успеть до темноты проверить дорогу. А с профессором я еще поговорю.
Снегоход взревел и рванул дальше на север, оставляя за собой странный лес бутылочных жердей – молчаливых стражей, отмечающих места, где реальность давала трещину.
Заимка встретила его холодом и запустением. Михалыч протопил печь, проверил запасы – все на месте, даже консервы, которые он оставил в октябре. Подлатал дыру в крыше, где ветром сорвало лист шифера. Потом вышел на крыльцо и долго смотрел на северо-восток, туда, где за стеной леса должно было случиться то самое «нечто».
Лес молчал. Но в этом молчании было напряжение, как перед грозой. Только какая гроза в декабре…
Подумав, он остался ночевать в заимке. Заодно подрубил дров, подъезжая к опушке прямо на снегоходе. Скакать по снегу на протезе желания не было.
Утром подновил конопатку стен – в углу дятел постарался. Осмотрел еще раз избушку и тронулся в путь.
Обратная дорога заняла меньше времени – Михалыч ехал по своим же следам, уже зная дорогу. Ночью насыпало немного снега, но вчерашняя колея была вполне различима.
Солнце висело низко над горизонтом, бросая длинные синие тени. До хутора оставался километр, когда он почувствовал вибрацию. Решив, что со снегоходом что-то случилось, егерь остановился и заглушил мотор. Вибрация никуда не делась. Она поднималась из-под земли, через гусеницы, через позвоночник, заставляя зубы постукивать друг о друга. Со стороны хутора шел едва слышимый гул.
– Нехорошо это, – сказала Анима, появляясь рядом. Её прозрачная фигура мерцала, то исчезая, то проявляясь четче. – Что-то мешает проекции. Сильное поле.
– Какое поле?
– Не знаю. Но оно… неправильное, – и вдруг пропала, словно растворившись в воздухе.
Михалыч завелся и на полном газу рванул к дому.
Первое, что он увидел возле профессорской избы – «Вепрь» стоял заметенный снегом под навесом. Не работал, судя по всему, со вчерашнего дня. Но в окнах горел свет!
Второе – с крыши сыпалась капель. При минус двадцати восьми! Сосульки свисали как весной, а под карнизом в снегу пробились проталины.
Третье – из вытяжной трубы валил пар. Не дым от печки, а именно пар, как из бани.
Михалыч подошел к ручью, что тек через хутор. Вода пробила в снегу щель шириной в метр, и от нее поднимался парок. Егерь стянул рукавицу, сунул руку в воду – теплая, градусов пятнадцать, не меньше.
"Что он там делает?» – Михалыч почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от мороза – от предчувствия беды.
Михалыч постучал – три раза, пауза, два раза. Условный сигнал.
– Кто там? – голос профессора звучал напряженно.
– Свои. Михалыч.
Звук отодвигаемого засова. Профессор впустил его и тут же запер дверь. Выглядел он неважно – осунувшийся, с красными глазами, трехдневная щетина.
– Слава Богу, вы. А я уж думал…
– Кого ждали?
– Да никого. То есть… – профессор махнул рукой. – Пойдемте, покажу кое-что. Только сначала это наденьте.
Он протянул Михалычу свинцовый фартук – такие используют рентгенологи.
– Зачем?
– Фон вроде в норме, но… В общем, я перестраховываюсь.
В сенях было тепло. В жилой части – жарко. А когда он открыл дверь в пристройку, которую использовали как склад, его обдало волной горячего воздуха, как из парилки.
Помещение было завешано приборами. На стенах – дозиметры, какие-то датчики, мониторы. На полу – толстые кабели, трубы, вентили. А в центре…
Установка выглядела как помесь самогонного аппарата с циклотроном. Пять цилиндров вокруг центрального шара, опутанного трубками. Медные змеевики. Вентили. И этот звук – будто великан дышит под землёй.
– Что это? – только и смог выдавить Михалыч.
– Генератор Стирлинга! Вернее, пять генераторов вокруг центральной тепловой камеры. КПД – тридцать процентов, представляете? Но сейчас всего десять. Много тепла приходится в ручей сливать.
Михалыч подошел ближе. Жар от центральной камеры шел такой, что рядом стоять невозможно.
(Реальная схема электростанции, разрабатывавшейся NASA для лунной базы. Только в оригинальном проекте использовался радиоизотопный нагрев или небольшой урановый реактор – прим. авт.)
– И что у вас там горит? Солярка?
Профессор расплылся в улыбке сумасшедшего изобретателя.
– Водород!
– Какой еще водород?
– Помните взрыв на болоте? «Аномальный водород»! Так вот, я его разгадал. Метастабильная форма. При определенных условиях он вступает в реакцию синтеза при относительно низких температурах!
Михалыч почувствовал, как у него подкашиваются ноги.
– Вы хотите сказать…
– Да! Сложная реакция. Смотрите – я разбавляю аномальный водород обычным в пропорции один к ста. Подаю импульс высокого напряжения – и вуаля! Импульсное энерговыделение порядка десяти в девятнадцатой электрон-вольт.
– Это много?
– Как выстрел из «Макарова». Тысяча выстрелов в секунду – вот вам и киловатты. Только энергия тепловая.
– Вы с ума сошли! – Михалыч отступил к двери. – Это же… это же бомба!
– Никакая не бомба! – обиделся профессор. – Все под контролем. Видите датчики? Температура, давление, радиация – все в норме. Даже ниже нормы! Единственная проблема – энерговыделение на порядок больше расчетного. Поток энергии порядка ГэВ на кубический сантиметр в секунду, – в голосе послышались нотки истерического азарта. – Хорошо, что заранее систему охлаждения смонтировал. Хотя с сечением около килобарна для «аномального водорода» – можно было и не такого ожидать.
– «Кило» чего?
– Барн. Сечение ядерного взаимодействия. А тут целое «кило». В тысячу раз активнее, если простыми словами.
Он показал на трубы, уходящие в стену.
– Вода из ручья, через теплообменники, и обратно в ручей. Экологично!
Михалыч сел на какой-то ящик. Голова шла кругом.
– Александр Соломонович… Вы понимаете, что наделали? Если об этом узнают…
– Никто не узнает! – профессор вдруг посерьезнел. – И не должен узнать. Пока. Мне нужно еще несколько недель, чтобы все проверить, задокументировать, написать статью…
– К черту статью! Вы ядерный реактор в сарае построили!
– Не ядерный… Тут все сложнее.
Установка вдруг дернулась, загудела громче. Профессор бросился к пульту, начал крутить вентили.
– Черт, опять пошла вразнос… Так, давление в норме… Температура… Отойдите!
Центральная камера завибрировала. Дозиметры на стене затрещали чуть сильнее. Под потолком над установкой воздух начал темнеть, словно чернильная клякса.
Профессор открыл кран, наполнил колбу газом. Поднес к спектрометру.
– Дейтерий и следы гелия-3, – пробормотал он. – Но откуда… Постойте! Тут еще тритий! Это невозможно!
– Почему невозможно?
Им приходилось почти кричать, чтобы услышать друг друга.
– Для трития нужны нейтроны. Мощный поток нейтронов! Флюенс порядка десять в четырнадцатой на квадратный сантиметр! А детектор молчит!
– Профессор, вы как на китайском. Что за флю… флюенц? Это типа грипп для атомов?
Лахенштейн замолчал, побледнев.
– Что?
– Аномальный водород существует в состоянии квантовой суперпозиции. Его протон делокализован – волновая функция размазана в пространстве на несколько фемтометров. Это позволяет ему туннелировать через барьеры, но не объясняет тритий…
– Стоп, стоп, профессор. По-русски можно? А то у меня от ваших фемтометров в голове как после контузии.
Михалыч и впрямь почувствовал головокружение. Время словно замедлилось, потом рвануло вперед. Он схватился за стену. Камера гудела все сильнее. Лампы под потолком вспыхнули неестественно ярко.
– Вам плохо?
– Голова кружится. И время… странно течет.
– Инфразвук от вибрации, – машинально ответил профессор, но сам выглядел встревоженным. – Хотя… Смотрите!
Он указал на стену. Электронные часы показывали 18:23, мигнули, показали 88:88, потом погасли совсем.
– Помехи?
– Не уверен… Так… – он замер столбом. – А если аномальный водород периодически «мерцает» между состояниями? На квантовом уровне он существует как суперпозиция протона и нейтрона. При коллапсе волновой функции часть атомов становится нейтронами на доли наносекунды. Этого достаточно для образования трития. Логично!
– Александр Соломоныч, – устало сказал егерь, – вы сейчас как политрук перед атакой – много слов, мало смысла. Давайте на пальцах: это херня опасная или нет? Рванет – останется воронка? Или просто шарахнет как «Муха»?
– «Муха»? Какая муха?! Я говорю о фундаментальных константах Вселенной!
– «Муха» – гранатомет. «Пух! П-ш-ш-ш… БАХ!» – и от БТРа рожки да ножки. Так вот, ваша хреновина – она как «Муха» или как «Град»? Локально шарахнет или по площадям?
– По вашей классификации… скорее как тактический ядерный заряд малой мощности.
– Вот теперь понятно. «Малыш» в сарае, блин. А вы мне про константы…
«Все, трындец! – подумал егерь. – Доигрался хрен до ручки. Теперь тут такой кипеш будет – мама не горюй. Придут товарищи в погонах, начнут копать. А копнут – найдут столько, что нам с профессором светит… Ни черта не светит! Или в «крытку» на Колыму, или… А если про инопланетян пронюхают… Тут уже в лучшем случае – «химия» до конца дней в какой-нибудь шарашке. В худшем… А в худшем и думать не хочется.»
Под потолком раздался глухой хлопок. Две лампы взорвались стеклянным фейерверком, вниз дождем посыпались осколки. Дозиметры зашлись писком. Михалыч потащил профессора к выходу.
– Вырубайте эту хрень! Сейчас же!
Профессор дернул рубильник. Ничего. Еще раз. Гул нарастал. Здание ощутимо затрясло.
– Не выключается! Контакты приварило!
Михалыч схватил пожарный топор. Рубить силовой кабель под напряжением – почти верная смерть. Но пошедший вразнос реактор – тоже смерть!
Егерь проверил древко – на ощупь сухое. Сорвал со стула резиновый коврик и швырнул на землю – дополнительная изоляция. Размахнулся и рубанул что есть силы, сразу отпрыгнув назад. Ослепительная вспышка. Грохот до звона в ушах. Брызги расплавленной меди. Топор вырвало из рук – половина лезвия испарилась. Но кабель был перерублен.
«Повезло» – выдохнул егерь, разглядывая обугленное древко на земле. В глазах у него плясали «зайчики».
Гул прекратился. Помещение погрузилось в полумрак, только по углам горели аккумуляторные светодиодные лампы.
– Вот это и есть проблема, – выдохнул профессор, вытирая пот. – Реакция нестабильна. Идет волнами. Иногда затухает совсем, иногда идет в разгон. Я пытаюсь найти оптимальный режим, но…
– Играете с огнем вслепую, – прохрипел Михалыч.
Ему люто хотелось врезать профессору по физиономии.
– Вы ведь были абсолютно правы, Иван Михайлович, – вдруг потерянным голосом сказал Лахенштейн. – В МИФИ нас учили – любая плазменная установка может стать бомбой. На сороковой кафедре это вбивали с первого курса.
–– И что же?
–– Я нарушил все протоколы безопасности. Савранский меня бы убил своими руками. Причем убивал бы медленно, читая при этом лекцию аудитории.
(Савранский – реальный завкафедрой. Прим. авт.)
– Так какого … ?! – с трудом сдерживаясь, процедил егерь.
– А что мне еще делать? – вспылил профессор. – Публиковать статью? «Уважаемые коллеги, я нашел новую форму водорода, которая нарушает законы физики»? Меня в психушку упекут! Или хуже – спецслужбы заинтересуются.
Он сел на ящик, потер виски. И вдруг его вырвало прямо на земляной пол, мучительно почти до судорог. В воздухе повис омерзительный кислый запах, смешанный с запахом паленой изоляции. Минут пять профессор тяжело дышал.
Михалыч взял в углу ведро с песком и присыпал зловонную лужицу.
– Все… Хватит на сегодня, – прохрипел Лахенштейн. – Пойдемте пить чай.
Он попытался встать, но ноги подкосились. Михалыч подхватил профессора под руки, усадил обратно на ящик. Затравленно оглядел сарай – дозиметры на стенах мигали зеленым и молчали. Только один попискивал – возле самого реактора.
Профессор сидел, согнувшись пополам. Дважды его снова рвало – уже желчью. Только через полчаса смог подняться, опираясь на стену. На кухню шли медленно. Лахенштейн останавливался каждые несколько шагов, хватаясь за стену. На лестнице пришлось отдыхать – ноги не держали.
На кухне он опять долго сидел, облокотившись спиной о стену и прикрыв глаза.
– Смотрите. В чистом виде аномальный водород взрывоопасен, да вы сами помните… – заговорил он наконец сиплым шепотом. – Но если его разбавить обычным водородом, то он почти не вступает в термоядерную реакцию. Представьте… ч… что протон, ядро водорода… который обычный… это узел на веревке. Не развяжешь. Но аномальный водород меняет локальную метрику пространства, и узел сам собой распускается. Потом оставшееся мизерное количество «аномалки» сгорает уже в УТС. Управляемый термоядерный…
Егерь молчал.
– Я знаю, о чем вы думаете, Иван Михалыч. Незаконное производство расщепляющихся материалов. Статья 220 УК. До семи лет. Но это не расщепляющиеся материалы! Это вообще не материя в обычном понимании. У меня есть подозрение…
Он замолчал, глядя в стену.
– Какое подозрение?
– Что это вещество не совсем отсюда. Не из нашей реальности. Знаете теорию струн? Многомерность пространства? Так вот, похоже, аномальный водород – это обычный водород, но сдвинутый по одной из свернутых размерностей. Как тень шара на плоском листе бумаги. Только наоборот.
Михалыч молча смотрел на него. Профессор попал почти в точку, сам того не зная.
Лахенштейн, которому стало легче, жестом пригласил егеря вернуться на склад. Там уже стало чуть прохладнее, но все еще было очень жарко. Профессор открыл какой-то кран, наполнил колбу бесцветным газом. Потом взял люминесцентную лампу со стола, вскрыл ее, откачал воздух ручным насосом и закачал газ из колбы. Лампа засветилась мягким голубоватым светом.
– Все же тритий, – вздохнул он. – Не врет прибор. Радиоактивный, но слабо. Период полураспада – двенадцать лет. Можете проверить дозиметром – фон в норме.
Михалыч взял дозиметр со стены, поднес к лампе. Действительно – чуть выше естественного фона, не опасно.
– Но это еще не все, – Лахенштейн заговорщически ухмыльнулся.
– И что еще?
– В конце прошлого века один мексиканец предложил теорию варп-двигателя…
– В Мексике? Варп?
Профессор посмотрел на него, как на ребенка.
– Теория Алькубьерре объясняет движение быстрее света. За счет изменения метрики пространства. Но для этого нужно вещество с отрицательной массой. Вы это понимаете?
Последние слова он выдал с трудом, словно его опять скрутил спазм. Посмотрел на егеря. Тот сидел, словно язык проглотил.
– А для тупых можно? – спросил наконец Михалыч.
– Итак нужна отрицательная масса. Но есть варианты. Если локально изменить плотность энергии вакуума, то можно создать асимметрию пространства. Сжать его с одной стороны, расширить с другой. Эффект тот же, но без экзотики. Как эффект Казимира…
Профессор сделал несколько шагов туда-сюда по комнате.
– И аномалия всегда в воздухе, – рубил он воздух ладонью. – Почему – непонятно. Захвати она торф… да хоть воду – и «аномального водорода» получилось бы море… И держатся эти аномалии максимум неделю-две, потом исчезают.
«Просто Путешественник – не идиот, – думал Михалыч. – Тут как раз все понятно…»
– То есть это не отрицательная масса, а… что? – спросил он вслух.
– Ключ к управлению метрикой пространства. Инструмент для создания искривлений без массы. Понимаете? Мы можем делать то, что раньше могли сделать только черные дыры, но нам не нужна их запредельная масса!
Егерь вздохнул. Сдавать федералам Лахенштейна было поздно, ибо сам уже по макушку вляпался. Надо было или ждать, или драпать. Или просто пристрелить профессора, а дом спалить к чертям вместе с реактором. Но это был не вариант.
Еще из угла на все происходящее таращился своими окулярами наблюдательно-аналитический комплекс «НАК-700». И он был до сих пор активен.
«Что успел записать? Надо будет вытащить карту памяти. Но оставить опасно, удалить – подозрительно, – думал Михалыч. – А ведь талантище! Пусть без Путешественника его открытие не применить, однако… В древности люди боялись огня, и лишь один осмелился принести горящую ветку пылающего от молнии дерева. Лишь гениальный фанатик может проложить дорогу за пределы мыслимого.»
На стене висела фотография женщины и девочки-подростка. Раньше егерь ее не видел.
– Семья? – спросил Михалыч.
– Мать и сестренка. Были. Чернобыль, 1986. Я тогда был аспирантом в Москве, изучал физику… впрочем я уже говорил… Так вот, после аварии бросил все, поехал их вывозить. Опоздал на три дня. Мама получила дозу. Сестра вроде нет, но через тридцать лет ее все равно догнало. Рак крови. Она сгорела за три месяца. Знаете, что самое страшное? Я всю жизнь изучаю радиацию, а родных от нее спасти не смог.
Лахенштейн поежился, и вдруг его пробила крупная дрожь. Лишь через минуту его лицо приобрело осмысленное выражение.
– Иногда я слышу её голос, – профессор смотрел в пустоту. – Мамин голос. Говорит – остановись. Но я не могу. Понимаете? Не могу! Иногда думаю – может, мама специально умерла после Чернобыля? Чтобы не видеть, как я совершаю ошибки?
Он не договорил. По лицу текли слезы, смешиваясь с кровью из носа.
Михалыч никак не комментировал этот бред. После трех дней недосыпа и галлюцинации будут нормой. Еще у него начала болеть голова. Потрогал нос – так и есть, тоже кровит немного.
Они вернулись на кухню, выпили по чуть-чуть спирта из фляжки Михалыча. Руки у обоих дрожали.
– Сколько наловили? – надрывно спросил Михалыч.
Профессор взглянул на свой нагрудный дозиметр:
– Полтора милизиверта. За все десять минут у реактора…
– Это много?
– За раз – терпимо. Но я тут каждый день по несколько часов… – профессор достал потрепанный блокнот, записал показания. – За неделю набралось… так… около четырех рентген.
– Четыре рентгена?! Вы с ума сошли! – только военная закалка удерживала егеря от паники.
– Предельно допустимая доза для персонала АЭС – пять рентген в год. У меня пока в пределах нормы.
– Нормы для АЭС, а не для сарая! Четыре рентгена…
– За неделю. Но это не так много, как кажется. При компьютерной томографии получают до трех рентген за раз.
– КТ делают раз в год, а не каждый день! У вас же лучевая болезнь начинается!
– Пока только легкая степень. Тошнота, слабость… Если остановлюсь сейчас, восстановлюсь за пару месяцев.
– А если не остановитесь?
Профессор не ответил, но в его молчании был ответ. Он встал, покачиваясь, достал из настенной аптечки несколько таблеток и шприц.
– Это что?
– Йодистый калий, антиоксиданты и противорвотное. Помогает… немного.
– Покажите десны.
– Зачем?
– Покажите!
Профессор неохотно оскалился. Десны были бледные, с красноватыми точками. Начальная стадия кровоточивости.
– Анализ крови когда делали?
– Не помню. Крайний раз лейкоциты на нижней границе нормы. Тромбоциты тоже.
– Вы себя убиваете.
– Я делаю открытие века! – вспылил профессор, но тут же сник. – Простите. Вы правы. Но мне нужно еще день. Потом сделаю перерыв, честное слово.
Профессор рассказывал про свои расчеты, про моделирование на компьютере, про то, как нашел оптимальную пропорцию смеси. Михалыч слушал, но думал о другом.
О том, что через несколько дней должен открыться портал. О том, что профессор играет с силами, которых не понимает. О том, что «ведьмины круги» с бутылками – это ловушки для аномального водорода. О том, что мир, который он знал, уже никогда не будет прежним.
Наконец Михалыч встал.
– Мне надо подумать, – глухо сказал он. – И мой вам ультиматум: остановитесь сейчас, пока не поздно. Или хотя бы сделайте перерыв, если не понимаете, что есть вещи, которые лучше не трогать. Иначе не уживемся тут.
– Это же прогресс, Иван Михалыч! Чистая энергия! Решение всех проблем человечества!
– Или начало новых, – буркнул егерь и шагнул к дверям.
– А дорога к звездам стоит того? – хрипло сказал ему в спину профессор.
Михалыч на мгновение замер, но не обернулся. И ничего не ответил.
На улице было морозно и тихо. Только над крышей профессорского дома лохматым столбом стоял пар, да в ручье журчала теплая вода. Михалыч постоял, глядя на звезды. Потом пошел к себе.
Достал из шкафа свою тетрадь. Пролистал, пока не нашел свободное место. Сделал запись.
«Тара, я помню тебя сердцем, душою и телом! Надеюсь, что через несколько дней увидимся. Жаль, что не заглядываешь на огонек, но служба есть служба! Принципы уважаю. Надеюсь, что ты в курсе про художества профессора. Если нет – беда!»
Это было самое длинное послание, которое он сочинил любимой за все последнее время.
Михалыч закрыл тетрадь. У него есть менее пяти дней, чтобы решить – рассказать профессору правду или позволить ему играть в свои игры с огнем. С термоядерным огнем, в сарае и на краю портала между мирами!
Во дворе снова появилась Анима. Она мерцала и искажалась, словно изображение на телевизоре при плохом приеме.
– У нас проблема. Реактор не остановился.
– И что будет?
– Есть угроза рекурсивного пробоя. Это как делить на ноль. Только хуже.
– Что с ним?
– Остаточное тепло и радиация, – Анима пропала, но тут же возникла вновь. – Изотопы распадаются. Инициируют оставшийся аномальный водород.
И снова пропала.
*
Ночью Михалыч вернулся к дому профессора. Достал из рюкзака термитную шашку – армейский запас. Он собирался уже поджечь фитиль, как Анима вдруг возникла прямо рядом с ним. Она выглядела ясной и бодрой.
– Постой! – прошептала она. – Уже не надо.
– Почему?
– Он угас. Сам. Только что.
– Его все равно надо спалить.
– Нет! Я посмотрела – там рядом контейнер. Из тех, что на палках торчали. С чистым. Он смесь на месте готовил. И по дому еще припрятано пятнадцать полных. Весь хутор в пыль разнесет!
Егерь призадумался – резон в ее словах был. Мощную силовую проводку так просто не починить, а с учетом состояния здоровья профессора – и подавно.
– Но кто же…
Анима ничего не сказала, только указала пальцем за спину. Михалыч обернулся и увидел в темноте смутно различимую человеческую фигуру, стоявшую в дверях его дома. Незнакомца было бы сложно опознать, не будь на нем зеркальной маски, пустившей блик.
– Э! – крикнул Михалыч. – А ну стой! Куда?!
Гость так же неспешно развернулся и скрылся в егерском доме, прикрыв за собой дверь. Михалыч кинулся за ним, но дома не обнаружил никого. Кладовка на этот раз была даже не заперта – видимо не успел. Оттуда явственно несло холодом и озоном.
Михалыч посмотрел в зеркало. Белки глаз покраснели, в уголках – лопнувшие сосуды. Десны ноют. На носовом платке остались красные прожилки.
«Сколько у меня времени?» – подумал он.
Егерь достал армейский ЗИП. Радиопротекторы – три ампулы. Йодид калия. Проверил срок годности – сойдет на черный день. Достал дозиметр с Семипалатинска, старый, но рабочий. Если завтра профессор снова включит реактор – он его остановит. Любой ценой. Водород выпустить в атмосферу, реактор сжечь. И… готовиться бежать, потому что если и впрямь заявятся силовики – уже не отбояриться.
А что делать со стариком? Хороший вопрос, но есть еще лучше: что будет, если ничегоне делать?
Вернувшись в комнату, егерь заметил на столе две закрытых бутылочки из-под настойки боярышника с наспех ободранными этикетками. Рядом лежала записка.
«Иван Михайлович! Это «Очиститель» с добавками под вашу ситуацию. Из лаборатории Тары. Она просила вам передать, что половину флакона примите сегодня, половину – завтра. Второй дайте профессору, но с повторной дозой потяните до ухода к порталу – пусть пока полежит, чтобы еще проблем не наделал. Действие препарата можете узнать у вашего друга. После приема постарайтесь сильно не бухать и не курить совсем. Решать вам.
П.»
Егерь только крякнул. Ведь он сам погасил реактор. Никаких «чистильщиков» не понадобилось… Сомнений не было: Великий Путешественник вновь отвел страшную беду, причем беду «многомерную». Вся надежда была на этот самый «очиститель», иначе профессору опять светила больница. И неудобные вопросы.
Михалыча пробил по спине холодок: что будет на третий раз? Но рефлексировать было некогда.
«Примите сегодня… Второй дайте профессору…». Значит, и его зацепило. Михалыч прислушался к себе. Вроде ничего – ну, может, слабость небольшая, но это скорее от всего пережитого. Хотя… Он провёл ладонью по лбу. Горячий. И во рту этот металлический привкус.
Флаконы стояли на столе, как два стеклянных обвинения. Прозрачная жидкость, никаких опознавательных знаков, только грубо ободранная этикетка «Нас… …ника».
Михалыч вскрыл первый флакон. Понюхал – без запаха.
– Ну, с Богом, – пробормотал он по-солдатски.
Выпил дозу залпом.
Сначала ничего. Потом – будто кто-то провёл по нутру наждачной бумагой. Михалыч согнулся, хватая ртом воздух. Перед глазами поплыли радужные круги. Минута, две, три… А потом начался вояж, как у доктора Семенова в ту памятную ночь в больнице.
Отпустило его лишь через полчаса. Причём резко, как отрубило. Слабость исчезла, металлический привкус тоже. Зато появился волчий голод. До одурения хотелось сладкого. Михалыч выпрямился, удивлённо моргая. Надо же, работает.
Второй пузырек он сунул в карман и побежал к профессору.
*
Лаборатория встретила его тишиной. Никакого гудения приборов, никакого мерцания экранов. Только слабый стон из-за перегородки в жилую зону.
Профессор лежал на топчане, подтянув колени к животу. Лицо серое, на лбу испарина. На полу смердела лужица рвоты. На подушке – кровавые пятна.
– Александр Соломоныч, – егерь опустился рядом. – Держитесь?
Профессор приоткрыл глаза.
– Кажется… я переоценил… свои силы, – выдохнул он.
Профессор приоткрыл глаза. В них был страх – не смерти, а непонимания.
– Я… что происходит…
– В больницу надо?
– Нельзя… – профессор сглотнул. – Они спросят…
– Вот именно, – Михалыч достал флакон. – Есть вариант. Экспериментальное средство. От знакомых медиков. Но гарантий – ноль.
– А если не поможет?
– Тогда вы едете на «Скорой» и объясняетесь с ментами. А я сваливаю в тайгу.
Лахенштейн закрыл глаза. Молчал долго – так долго, что Михалыч уже решил, что старик потерял сознание.
Наконец протянул дрожащую руку.
– Давайте… И Сократ не знал, что будет после цикуты.
– Он задвухсотился, – заметил Михалыч, открывая пузырек.
– Зато остался в истории, – профессор попытался улыбнуться. – Впрочем, я предпочёл бы остаться в настоящем.
Выпил. Скривился.
– Мерзость…
– Лекарства все такие, – егерь лихорадочно озирался в поисках ведра.
– Откуда оно у вас?
– Потом… Где ведро?
– Та-ам вот… Ах-ха-ках-кахе… Ы-а-а-а!!!
Михалыч еле успел подставить ведро и наклонить голову профессора вниз. Механически отметил, что в рвотных массах была слизь, прожилки крови, но ни следа «очистителя», словно тот всосался мгновенно.
Следующие полчаса были адом – профессора выворачивало так, что егерь невольно вспомнил Ростовский госпиталь. Там так же «чистили» отравленных.
Наконец спазмы отпустили.
– Легче? – спросил Михалыч.
Профессор кивнул, не открывая глаз.
– У меня есть время? Если ваше зелье не убьёт меня в ближайшее время…
– Слезайте и садитесь скорей на ведро! – зашипел егерь. – Ща второй акт будет!
Михалыч помог ему сесть, придерживая, чтобы не упал. Комната наполнилась такими миазмами, что щипало в носу и слезились глаза. У егеря всплыло в памяти, как сидели на позиции, а поле перед ними было усеяно телами, как своими, так и вражескими. Стояла жара под сорок. Серая зона простреливалась с обеих сторон. Хоронить погибших было некому. Жуткую трупную вонь егерь так и не смог забыть, хотя минули годы. Вот и сейчас на языке возник мерзкий привкус, который особо донимал его в первый год после дембеля.
Так продолжалось еще с полчаса, пока спазмы наконец не отпустили тщедушное тело Лахенштейна.
– Легче… – прошептал профессор.
– Отпустило?
– Кажется, да. Тошнота прошла. Головокружение тоже. Это… нормально?
– Откуда я знаю? В армии нас учили – работает, и ладно. Не работает – туши свет.
Профессор осторожно сел, затем встал, держась за стену. Сделал несколько шагов.
– Невероятно… Час назад я думал…
Он замолчал, глядя на свои руки. Тремор почти прошёл.
– Про реактор забудьте, – жёстко сказал Михалыч. – И про водород. И вообще про всё.
– А если Краузе спросит?
– Скажете, что эксперимент провалился. Результатов нет.
– Врать?
– Жить хотите? Выбирайте.
Лахенштейн снова сел на топчан.
– Потрясающе… – он замолчал, подозрительно глядя на Михалыча. – Что это было? Экспериментальный радиопротектор?
– Что-то вроде.
– «Что-то вроде»? – профессор прищурился. – Знаете, Иван Михайлович, я сорок лет в науке. Таких препаратов не существует. Выведение радионуклидов занимает недели, а тут… минуты.
– Может просто полегчало от противорвотного?
– Не врите мне! – вспылил Лахенштейн, но тут же схватился за стол. – Простите. Но я же чувствую… это не обычное лекарство. Откуда оно?
– От друзей. Которых вы в корень зае… Которых вы достали своими фокусами.
– И эти друзья имеют доступ к препаратам, опережающим современную медицину лет на сто?
– Александр Соломонович, вы сами всё понимаете. Зачем вопросы?
Профессор покачал головой.
– Нет, не понимаю! Вы хотите, чтобы я поверил в… во что? В тайную лабораторию? Военные разработки? Или… – он замолчал, вспомнив что-то. – Погодите. Аномальный водород. Вы сказали, что друзья недовольны, потому что я «лезу куда не просят». Но кто эти друзья? КГБ? ЦРУ?
– Холодно. КГБ давно нет. Если узнает ЦРУ – нас похитят и запытают.
– Тогда кто? – профессор встал, прошёлся по комнате. – Знаете, что я думаю? Аномальный водород – не природное явление. Кто-то его создаёт. Специально. Для экспериментов. И вы… вы их агент?
Михалыч усмехнулся.
– Я егерь. Инвалид на пенсии с протезом вместо ноги. Какой из меня агент?
– Прикрытие, – упрямо сказал профессор. – Идеальное прикрытие. Кто заподозрит инвалида в глухой тайге?
– Думайте что хотите. Главное – не включайте реактор.
– А если включу?
– Тогда следующий раз никакие «друзья» не помогут.
Профессор снова потер виски.
– Мне нужно подумать. Всё это… слишком. Может, я схожу с ума от радиации? Может, вас вообще нет, и я разговариваю сам с собой?
– Может быть, – пожал плечами Михалыч. – Проверьте утром. А пока отдыхайте. По свету зайду.
Егерь направился к двери.
– Иван Михайлович!
Тот обернулся.
– Ваша спутница… Рыженькая такая, стройная…
– Её зовут Тара.
– Она тоже… связана с вашими друзьями?
Михалыч помолчал, подбирая слова.
– Скажем так – она знает о моих друзьях больше, чем я сам.
– Она не русская?
– А вы как думаете?
Профессор внимательно посмотрел на него.
– Знаете, я её видел всего пару раз, но… что-то в ней необычное. Движения слишком плавные. И глаза… словно она видит больше, чем мы.
– Просто хорошая физподготовка.
– Не смейтесь надо мной! – профессор встал. – Я не идиот. Аномальный водород, который нарушает законы физики. Лекарство из будущего. Ваша загадочная подруга. И эти… Водород… Метрика… Словно кто-то приходит и уходит, используя искривление пространства.
Михалыч молчал.
– Они ведь не отсюда? – почти шёпотом спросил профессор.
– А если так, – медленно сказал егерь, – что бы вы сделали?
– Я… не знаю. Наверное, сошёл бы с ума от восторга. Или от ужаса. Контакт с иной цивилизацией…
– Который лично для нас может закончиться в морге, в «дурке» или в подвале на Лубянке. Это если повезёт.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– И не отвечу. Некоторые двери лучше держать закрытыми, Александр Соломонович. Ваш сын правильно говорил.
Профессор побледнел.
– Откуда вы знаете, что говорил мой сын?
– Стены тонкие. Но он был прав – некоторые вещи знать опасно. Опасно для здоровья, для жизни, для… рассудка.
– Но наука…
– Наука подождет. А вот злодеи – нет. Скажите лучше, вы сами придумали жарить водород в аномалии или посоветовал кто? Вспоминайте, а я пока говно вынесу, – кивнул он на смердящее ведро.
Профессор кивнул и откинулся на подушку. Егерь вернулся минут через двадцать, неся в руках кружку с травяным чаем.
Лахенштейн поднялся, поблагодарил и стал мелкими глотками пить ароматный настой, завернувшись в одеяло. Егерь хотел было проветрить помещение, но вспомнил, что «лучевая» подрывает иммунитет, и профессор может банально простыть.
– Померял дозиметром ваше ведро – фонило втрое от нормы.
– Благодарствую! – шепотом ответил профессор. – Краузе…
– Что «Краузе», – повернулся к нему Михалыч.
– У нас с ним был разговор… по телефону… после того, как он уехал…
– Дальше.
– Я искал варианты, как… неважно…
– И он?
– Он предложил снять спектр водорода внутри спорной зоны. Простая молекула. Легко заметить отклонения…
– Бинго! – щелкнул пальцами егерь.
– Объясните?
– Смотрите, – начал егерь. – Вам через полстраны привозят дорогое и редкое железо. Без документов. Под честное слово! Никто не прикопался по дороге. И что потом? Ваши дроны стали летать вдвое чаще – раз. Загадочный взрыв «без последствий» – два. Видеокарты на миллион, потом еще железа на миллион – три. Да какого железа! И ваш заказ сделали нереально быстро – четыре. Мало?
– Ч-черт…
– Ага, именно! Ежу понятно – вы что-то нашли. Тоеда почему мы еще живы и на свободе?
– И почему же?
– Им нужны ваши результаты. Детали технологии. Вы сами. Выбросьте нахрен весь водород!
– Но он же бесценен для науки!
– Это улика и приговор. Новых аномалий вам не светит: друзья стали подчищать за собой. Накладно, но кто же знал, что такой умник сыщется? И еще вопрос…
– Валяйте… добейте уж старика…
– Зачем добивать? Я считаю, что ваши исследования бесценны для науки. Так вот, откуда ваш сын так хорошо осведомлен? Я слышал часть разговора. Он точно знал, с чем вам предстоит столкнуться.
– Не знаю, клянусь вам, – шепотом ответил раздавленный Лахенштейн. – Иван Михайлович, мне бы очень хотелось побыть одному. Прошу вас.
– С утра зайду. Доброй ночи!
– Доброй…
*
Михалыч вышел во двор. Морозный воздух обжег легкие – было чудо как хорошо после лютой вони в доме профессора.
– Доигрался старый хрен, – пробормотал он. – Пока жареным петухом в одно место не клюнет, не успокоится.
Дома он достал тетрадь, сделал запись:
"Тара, профессор совсем края не видит. Пришлось колоть карты. Надеюсь, не обидишься. Иначе бы он себя угробил, а нас подставил.
П. передал лекарство – помогло. Что дальше делать с этим отморозком от науки – ума не приложу.»
Потом сел к окну, глядя на дом профессора. Над крышей больше не поднимался пар – реактор остыл. Но Михалыч знал: это затишье перед бурей.
Потом он пил чай, съев два стакана меда – после «очистителя» невыносимо хотелось сладкого. Под чай полистал Уголовный Кодекс. Мысли вновь потекли тягучие и мрачные.
Если выяснится, что они знакомы с Путешественником, то обвинят в сокрытии стратегически важной информации – вот и статья 275, госизмена. Хотя нет… Существо, способное ходить между мирами, вряд ли окажется в правовом поле страны. Но…
Могут обвинить не в госизмене, а в нарушении какой-нибудь «Галактической конвенции о контроле за аномальными субъектами», если такая существует. И тогда все печально. Реальный суд будет не в Москве, а где-нибудь на темной стороне Луны.
Для грешной Земли была статья 281 – диверсия. Если решат, что профессор с егерем – сообщники, то будет часть третья, «радиоактивная» – это пожизненное для обоих. И ведь легко припаяют! Как минимум – чтобы присвоить наработки и убрать лишних свидетелей существования Путешественника. А сколько и какой «жизни» отмерено осужденным в «камер-пажи» – Бог весть.
Он еще раз прокрутил ситуацию. Если власти не знают про Путешественника, то ему светит расследование и тюрьма. А если знают? Если реактор профессора – приманка? Тогда единственное, почему его, егеря, еще не арестовали – он тоже приманка! Червяк на крючке. Только вот кого ловят? Путешественника? Тару? Кого-то, кого он не знает?
Михалыч походил по комнате. Собрал в кучу все оставшиеся в доме сигареты, свои старые записи, кроме учетной тетради, книги, которые посчитал спорными. Сгреб все это в охапку и зашвырнул в печку.
Минуту спустя в топку полетел и Уголовный Кодекс. Дальше что-то искать в этой книге смысла не было. От души поворошив книжку кочергой, он стал готовиться к отъезду.
Пока разбирал снаряжение, ему пришла в голову еще одна странность. Путешественник годами использовал хутор как перевалочную базу. Думал – глухое место, никто не заметит. И вот профессор не просто заметил, а создал целую систему отслеживания. Ну, с Краузе теперь понятно – провокатор, привозит кучу железа. Но с ним приезжает сын Лахенштейна, с которым они давно не виделись, и который сразу начал отговаривать отца от исследований!
И стоит ситуации стараниями профессора скатиться в фатальный тупик – появляется Путешественник и всех спасает. Причем уже дважды! Более чем странные совпадения.
Егерь быстро выдохся, смертельно захотелось спать. Он проверил печь, запер дверь и завалился на кровать. Завтра нужно будет ещё раз поговорить с профессором. И, возможно, принять решение, от которого зависит больше, чем жизнь одного хутора.
Но это – завтра. А сегодня он просто уставший мужик с протезом вместо ноги, который спас одного идиота-учёного от лучевой болезни и, возможно, предотвратил катастрофу.
– День как день, – пробормотал он, проваливаясь в сон. – В армии и не такое бывало…
