Читать книгу Семья и деторождение в России. Категории родительского сознания - Группа авторов - Страница 4

Проблема снижения уровня рождаемости, а также тех изменений ценностей, смыслов, мотивов деторождения, которые являются значимыми для рожающих – реальных или потенциальных родителей, – стала волновать социальных ученых довольно давно. В социальных науках в целом, как и в демографии, практически монополизировавшей изучение проблем, связанных с деторождением, проблема снижения деторождения и (или) пониженного деторождения начала обсуждаться в рамках исследований так называемых первого и особенно второго демографических переходов [Van de Каа 1987; 1996: 389–432]. Можно сказать, что демографический переход если и не произошел вследствие, то по меньшей мере совпал по времени с более общим переходом, описанным в социальных науках как переход от общества традиционного к обществу модерна.

Соответственно если роль ценностей в динамике деторождения и затрагивалась в исследованиях демографов, то главным образом это были ценности, которые становились значимыми именно для человека модерна. Сами демографы описывали подобные ценностные и мотивационные детерминанты следующим образом:

«Отличие второго демографического перехода от первого заключается в том, что все помыслы человека сосредоточены на самореализации, свободе выбора, личном развитии, индивидуальном стиле жизни, эмансипации, и это находит отражение в формировании семьи, установках в отношении регулирования рождений и мотивах родительства. Растущие доходы, экономическая и политическая защищенность, которые демократические государства всеобщего благосостояния предлагают своему населению, сыграли роль спускового крючка для «тихой революции», сдвига в направлении «постматериализма по Маслоу», при котором индивидуальные сексуальные предпочтения принимаются такими, как они есть, и решения о совместной жизни, разводе, аборте, стерилизации и добровольной бездетности остаются на усмотрении индивидов и семейных пар» [Van de Каа 1996: 425].

Или:

«Один из главных смыслов демографической и семейной модернизации заключается в переносе центра тяжести социального контроля над демографическим и семейным поведением людей с институционально-коллективного на индивидуальный уровень: “внешний” контроль со стороны государства, церкви или сельской общины уступает место контролю “изнутри”, т. е. самоконтролю, и одновременно резко расширяется свобода индивидуального выбора во всем, что касается личной жизни человека. Коль скоро это происходит, старая система отношений, норм, институтов, приспособленная к прежним методам контроля «извне», оказывается в кризисе» [Демографическая модернизация 2006: 137].

К явлению самореализации как «стремлению реализовать собственный потенциал»[13] и связанной с ней индивидуализации социальной жизни мы вернемся позже, пока же остановимся еще на одном – самом главном – процессе в изменении ценностей, мотивации действий человека в обществе модерна, на появлении нового человека – человека рационального. Дело в том, что центром происходивших и происходящих перемен является, несомненно, процесс рационализации[14]:

«…можно сказать, что успехи модернизации – как общей, так и демографической, – зависят от способности общества перейти к целерациональной мотивации поведения, от уже достигнутой ее распространенности, от темпов, которыми она продолжает распространяться»[15] [Вишневский 2009: 78].

В цитируемой статье российский демограф А. Вишневский выходит за рамки анализа собственно демографических процессов и увязывает их с более общими, протекающими в обществе процессами, ссылаясь на работы одного из классиков социологии – М. Вебера – о рационализации мира. Предлагая анализировать «смену преобладающего типа мотивации индивидуального поведения» применительно к снижению уровня рождаемости, он пишет:

«Еще Макс Вебер выделил несколько типов социального действия, различающихся своей мотивацией. Центральное место среди них занимают два типа: ценностно-рациональное и целерациональное действие. Первое характеризуется тем, что человек действует, невзирая на возможные последствия, следует своим убеждениям о долге, достоинстве, красоте, религиозных предначертаниях, благочестии или важности предмета любого рода». Ценностно-рациональное действие… всегда подчинено “заповедям” или “требованиям”, в повиновении которым видит свой долг данный индивид. Напротив, “целерационально действует тот индивид, чье поведение ориентировано на цель, средства и побочные результаты его действий, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам и, наконец, отношение различных возможных целей друг к другу”. Воспользуемся классификацией Вебера для анализа интересующих нас перемен, не забывая, конечно, что речь идет об идеальных типах, которые никогда не встречаются в чистом виде» [Вишневский 2009: 77].

Очевидно из приведенной цитаты, что демограф концентрируется на двух типах веберовской типологии – ценностно-рациональном и целерациональном, оставляя по каким-то причинам вне фокуса рассмотрения еще два – традиционное и аффективное[16]. Он пишет, что: «ценностно-рациональное действие приспособлено к относительно простой социальной реальности, в которой можно заранее предвидеть ограниченное число возможных ситуаций, просчитать их наиболее вероятные, повторяющиеся последствия и сформулировать раз и навсегда данные предписания, заповеди оптимального поведения на все случаи жизни. Человеку остается только, невзирая на возможные последствия, следовать этим готовым заповедям» [Вишневский 2009: 77].

Анализируя веберовскую типологию дальше, А. Вишневский полагает, что «целерациональное действие гораздо больше соответствует новой сложности мира, ибо позволяет гибко ориентироваться в бесконечном многообразии возникающих и быстро меняющихся ситуаций, предвидеть их неповторимые последствия и учитывать их при принятии решений, всякий раз индивидуальных» [Вишневский 2009: 77]. Поэтому переход к целерациональному действию – это, по большому счету, «не уступка “вседозволенности”, это переход к новому типу управления социальным, в том числе демографическим и семейным, поведением в условиях не поддающегося перечислению множества возможностей. В этих условиях только такое управление и отвечает требованию закона необходимого разнообразия» [Вишневский 2009: 77–78].

Что же касается деторождения, то в этом мире множества возможностей «вступают в противоречие чадолюбие в традиционном понимании (чтобы детей было много) и воспитание детей – средняя современная семья и экономически, и эмоционально, и по балансу доступного времени может дать надлежащее воспитание и образование лишь ограниченному числу детей, чадолюбие в современном понимании требует ограничения числа детей, но больших инвестиций в их воспитание» [Вишневский 2009: 77–78].

Такова, по мнению автора, роль целерационального типа действия в обществе XXI в. – такое действие позволяет существовать и действовать в мире, в котором есть «не поддающееся перечислению множество возможностей». Именно калькулирующая, формальная рациональность (а М. Вебер имел в виду именно ее [Weber 1978: 85–86]) обеспечивает возможность действия в таким образом организованном мире. За счет чего? За счет того, что она основана на одной простой процедуре – сопоставлении целей и средств. В таком случае дальнейшие рассуждения демографа о том, что «целерациональное поведение точно так же направляется общественными ценностями, как и ценностно-рациональное, но только не путем жестких внешних предписаний и под контролем внешней цензуры, а путем интериоризации ценностей и ориентированного на них свободного выбора» [Вишневский 2009: 78], вызывают непонимание. Дело в том, что весь пафос веберовских текстов, посвященных рационализации (фрагменты о рациональной бюрократии, о соотношении формальной и материальной рациональности в «Хозяйстве и обществе», «Предварительные замечания» к «Хозяйственной этике мировых религий», наконец, сама «Протестантская этика и дух капитализма»), направлен на то, чтобы выделить эту самую формальную рационализацию, рациональный капитализм.

В таком определении ситуации М. Вебер не одинок, (калькулирующая) рациональность, с ее простой схемой соотнесения целей и средств, именно тем и хороша, что изгоняет из жизненного мира человека все неясное, неочевидное (в том числе и буквально то, чему органы чувств не дают подтверждения), все чувства и предрассудки. Именно это важно для современного расчетливого и сознательного человека (человека общества модерна). Эту же мысль высказывал еще один классик социологии – Ф. Теннис, чей фундаментальный текст «Общность и общество» вышел двумя изданиями (1887), (1912) и был доступен М. Веберу (Вебер ориентировался на него в своих работах) как при написании «Протестантской этики…», так и при подготовке «Хозяйства и общества»:

«Расчетливый человек стремится только к конечному результату: казалось бы, он многое делает понапрасну, но в его калькуляциях это предусмотрено и внесено в ценностный реестр, и окончание его действий должно не только возместить все потери, но и принести такую выгоду, которой не соответствует никакая часть изначальных затрат, – эта выгода есть его цель, которая, по всей видимости, не стоила ему никаких особых средств, а была добыта лишь благодаря правильному распределению уже имеющихся, благодаря их рассчитанному и заранее подготовленному употреблению сообразно времени и месту…Расчетливый сознает свое превосходство и свободу, знает про себя, что он уверен в своих целях и является господином над своими властными средствами, которые находятся в зависимости от его мыслей и привлекаются им сообразно его решениям, пускай со стороны и может показаться, что они движутся по своим собственным путям. А совокупность знаний и мнений о регулярном или вероятном ходе событий, знаний, которые кто-либо может хранить, иметь перед собой и использовать, независимо от того, подвластны или неподвластны эти события его определению, и, стало быть, знание о собственных и чужих, противодействующих или благоприятствующих силах (из которых первые надлежит преодолеть, а поддержкой вторых – заручиться)…Чтобы расчет оправдался, последняя должна лежать в основе всех приготовлений и оценок. Это готовое к использованию, годное для планомерного применения знание, теория и метод господства над природой и людьми. Сознательный индивидуум пренебрегает всеми темными чувствами, предчувствиями, предрассудками как обладающими в этой связи ничтожной или сомнительной ценностью и хочет строить свои планы, свой образ жизни и свой взгляд на мир лишь сообразно своим ясно и отчетливо сформулированным понятиям» [Теннис 2002: 169–170].

Иными словами, если возвращаться к аргументу демографов, то в ценностном плане становится ясно, что снижение деторождения некоторым образом связано с развитием калькулирующей рациональности. И соответственно можно предположить, что пары, рожающие сегодня одного-двух детей, демонстрируют эту самую калькулирующую рациональность и могут четко поставить цели (в своей жизни) и анализировать все остальное с точки зрения того, насколько пригодным и эффективным средством относительно этой цели является та или иная вещь или событие. Также нужно отметить, что часто в демографических текстах речь идет не о человеке вообще, но о женщине, в положении которой в XX в. произошли кардинальные перемены. И вообще говоря, именно она должна была стать и стала «преимущественным» объектом трансформации в этот период в том числе и с точки зрения процессов возрастающей рациональности. Вот, например, свидетельство из Тенниса, относящееся к началу XX в.: «Женщины по большей части послушны руководству своих чувств, мужчины же следуют своему рассудку – это расхожая истина, но она тем более важна как конденсат всеобщего опыта. Мужчины более благоразумны. Только они способны к расчету, к спокойному (абстрактному) мышлению, соображению, комбинированию, к логике; женщины же, как правило, если и движутся этими путями, то лишь весьма неуверенно» [Теннис 2002: 221].

Тем не менее остается вопрос – по каким-то причинам такого рода человек, т. е. способный к калькулирующей рациональности и оставляющий ценности на заднем плане, перестает рожать детей или не перестает хотеть их (хотя бы в небольшом количестве) [Weston et al. 2004], но только откладывает [Sobotka 2004]. Дело в том, что нас здесь, конечно, не может удовлетворить аргумент А. Вишневского, поскольку, вообще говоря, суждение «средняя современная семья… может дать надлежащее воспитание и образование лишь ограниченному числу детей, чадолюбие в современном понимании требует ограничения числа детей, но больших инвестиций в их воспитание» – никак не вытекает из тезиса об увеличении рациональности в обществе. Калькулирующая рациональность индифферентна по отношению к содержанию целей. Иными словами, если бы человек и общество захотели (а в рассуждениях Вишневского понимание общества как системы с набором функций и соответствующие конструкции вида «общество хочет» присутствует постоянно[17]), то они стали бы рожать детей. Но они почему-то «не хотят». Почему? Дело в том, что описание того, как рациональность (в конкретном человеке) приводит с необходимостью к небольшому числу детей в паре или отказу человека / пары от деторождения, делалось, как правило, экономистами. Именно они попытались в рамках моделей homo economicus продемонстрировать направления и специфику этого влияния на уровне отдельного индивида или пары. В рамках экономического подхода существует значительное число моделей. Остановимся на некоторых.

Экономическая теория рождаемости, заимствованная из теории потребительского поведения, представлена несколькими подходами, которые основаны на логике максимизации домохозяйством функции полезности, зависящей от соотношения предпочтений и издержек по ее достижению [Becker 1960; 1991]. Принятие решения о рождении детей, т. е. «спрос на детей», рассматривается как результат рационального выбора родителей – как функция от «качества» детей (стоимости их содержания, образования, здоровья, потребления), затрат времени родителей на уход за ребенком и альтернативной стоимости производства и потребления других благ. Имеющиеся в распоряжении родителей ресурсы состоят из унаследованного капитала и трудовых заработков и расходуются либо на их собственное потребление, либо на покрытие издержек на содержание детей, либо на передачу детям человеческого и другого капитала. Так как воспитание детей требует времени, издержки на их содержание положительно связаны с ценностью времени родителей. Соответственно ограничения включают в себя ограничения по доходам и по времени, которые затрачивает домохозяйство на производство и потребление альтернативных благ, в том числе содержание и воспитание детей [Van Praag, Warnaar 2007]. Например, особенное внимание уделяется увеличению ценности времени, которое распределяет женщина между воспитанием детей и альтернативными формами занятости[18].

Сокращение рождаемости может объясняться ростом спроса на «качество» детей. Планирование рождения детей представляет собой выбор между количеством и качеством детей. Сокращение спроса на количество детей повышает спрос на их «качество», что вызывает еще большее падение спроса на их количество в будущем, повышая спрос на «качество» (так называемый механизм мультипликатора) [Becker 1991].

Разница в подходах, используемых экономистами для моделирования рождаемости, заключается в определении эндогенности или экзогенности определенных факторов, которые могут усиливать объяснительные способности модели. Например, у Беккера экзогенными являлись сами предпочтения родителей в отношении количества и качества детей, а также не различались предпочтения между супругами. Это означало, что и мать, и отец предъявляли одинаковый спрос на детей и одинаково оценивали издержки их рождения [Синявская, Тындик 2009: 133]. Альтернативную логику предложил Р. Истерлин [Easterlin 1975]. Предложенная им теория колебаний или циклов рождений, которая позволила объяснить послевоенный «беби-бум» в США и Европе, а также провал рождений (baby bust) после 1960-х гг. Истерлин основывал свои предсказания на изменении размеров когорт рождений и их влиянии на «относительный мужской доход» [Easterlin 1961]. Речь идет о том, что дети сравнивают свое материальное благосостояние с достатком родителей. Экономический бум, в котором были рождены и воспитывались родители сегодняшнего поколения детей, отражаются на уровне притязаний последних. Если ожидаемый доход детей ниже уровня дохода, достигнутого родителями, то рождаемость будет повышаться. Если же наоборот, то рождения будут сокращаться [Easterlin 1978]. Поколения небольших когорт будут увеличивать рождаемость, так как существует больше возможностей для получения высокого дохода в условиях слабой конкуренции на рынке труда. В результате возникает поколение больших по размеру когорт, которые будут рожать меньше в силу высоких материальных притязаний и относительно низкого дохода. Как вывод, люди перестают рожать не потому, что имеется высокий уровень жизни, а потому, что для достижения уровня жизни родителей детям надо интенсивнее и дольше работать. Тем не менее прогнозы Р. Истерлина относительно повышения уровня рождаемости в 1980-х и 1990-х гг. не оправдались.

При конкретизации тезисов экономистов, как правило, обозначаются варианты объяснения пониженной рождаемости в конце XX в.:

человек (женщина) сопоставляет две различные сферы жизни – карьеру (самореализацию) и рождение детей – и делает выбор (в соответствии со своими целями) в пользу первой;

человек (женщина) оценивает потенциальные издержки (стоимость рождения и содержания ребенка), сопоставляет их с собственным доходом, доходом домохозяйства, предполагаемым доходом в будущем… и делает вывод о количестве детей, которое он (она) будет рожать[19].

Подытоживая сказанное выше, отметим, что, несмотря на то, что неусомневаемой предпосылкой рассуждений (демографов и экономистов) о специфике пониженной рождаемости в конце XX в. является тезис о рациональности индивида (пары) и (или) рациональности принимаемого решения о деторождении, из работ демографов непонятно, как конкретно эта рациональность обусловливает мотивацию к пониженному деторождению (или откладыванию деторождения).

Моделирование логики принятия решения индивидом (парой) осуществлялось, как правило, экономистами. Однако их модели не были верифицированы ни на европейских, ни на американских данных [Van de Каа 1996], ни на данных по России [Рощина, Бойков 2005]. Соответственно можно поставить вопрос: насколько справедливо использование предпосылки о рациональности «человека рожающего»? Может ли быть деторождение[20] адекватно категоризовано как рациональный процесс? Или, по-другому, действуют ли люди в начале XXI в. рационально, осуществляя деторождение?[21]

Отвечать на такой вопрос достаточно сложно, однако можно его переформулировать: какие смыслы предпосылают своему действию рожающие ребенка индивиды или пары? И далее, пробовать, во-первых, категоризовать подобные смыслы и связанные с ними действия как рациональные или как какие-то иные. Во-вторых, на подобной основе можно поставить вопрос об уточнении существующих моделей[22] принятия решения о деторождении или разработке новой.