Читать книгу Гастролеры, или Возвращение Остапа - Константин Алексеевич Чубич - Страница 22

Отягощенный пивом мочевой пузырь философа стал проявлять первые признаки беспокойства. Проходя по овощному ряду, на ящике с клубникой прочитал уведомление, начертанное красным карандашом на огрызке картона: «Буду, когда приду! Без меня не жрать и не пробовать!»

Жульдя-Бандя улыбнулся:

«И не спрашивать – почему!»

У торгующей цитрусом молоденькой, со вздёрнутым озорным носиком аборигеночки наш герой остановился, виновато вопрошая:

– Девушка, а вы не подскажете, где здесь туалет… типа сортир?!

Та хихикнула, указав рукою в восточный край ряда:

– Вон там, сразу за «стекляшкой», – голосок её звенел, как потревоженный хрусталь.

– Глубокое вам мерси.

Женщина кивнула, светлой христианской улыбкой обняв приятной наружности молодого человека. Потом, будто о чём-то вспомнив, «бросила» вдогонку:

– Туалет платный!

Жульдя-Бандя обозначил на лице оттенок мудрости, что крайне сложно сочетается с молодостью:

– Бесплатен воздух, – он артистично вознёс руку с указательным пальцем наголо, категорично тикая им, – но права дышать никто не может даром получать (Д. Байрон)! – с этим торжественно и гордо, будто направляется не в туалет типа сортир, а в кремлёвские палаты, двинулся в общественную уборную.

– Купите зонтик, мущина, смотрите какой изящный! – продавщица для затравки раскрыла чёрный классический зонт и крутнула перед носом потенциального покупателя, отягощённого другими проблемами. – Купите – не пожалеете. Вам очень к лицу!

– Подлецу всё к лицу! – констатировала женская голова, выглядывающая из-под разделяющей прилавки брезентовой ширмы.

Жульдя-Бандя улыбнулся, вспомнив кроткого и покорного толстячка – обладателя десяти пар красных пролетарских трусов.

В туалете было душно, и стоял устойчивый запах аммиака. Впрочем, свежая надпись чёрным фломастером на кафельной плитке перегородки окончательно развеселила нашего героя: «На стенках гадости писать традиция не нова, но согласись, еб…на мать, что только здесь свобода слова».

Жульдя-Бандя, вполне удовлетворённый экскурсией по «Привозу», направился к выходу. Поравнявшись с ларьком с хлебобулочными изделиями, не смог пройти мимо, не затронув кучерявую розовощёкую, с пухленькими детскими губами аборигенку.

– Белий булька, дать, – он решил побыть немного иностранцем, коих в Одессе как собак нерезаных, к тому же его внушительных размеров дипломат из крокодиловой кожи вполне этому способствовал.

Продавщица ничего не поняла, кроме слова «дать». Виновато улыбаясь, перехилилась через прилавок, обратившись к торгующей пирожками соседке:

– Нюрка, шо ему надо – какую-то бульку?

– Бе-лий буль-ка, – членораздельно повторил иностранец, вопрошая: – Твоя моя не понимай?!

Та покрутила головой:

– Не понимай.

– Хлеба ему нужно белого! – с гордостью, будто перевела с китайского, пояснила соседка.

– Он за хлеб ничего не говорил, – как школьница, стала оправдываться продавщица, – бульку, твою мать, ему подай!

– Та он же ж нерусский, – в свою очередь, стала оправдывать иностранца соседка.

– Нерусский – жопа узкий, – в сердцах буркнула кучерявая, подавая иноземцу булку белого пахучего хлеба.

– Жьёпа, жьёпа, – иностранец стал тыкать пальцем в правую ягодицу, – моя понимай!

– Ещё б не понимай! У них каждый второй – голубой! – соседка захохотала так искренне, что торгаши тотчас устремили взоры на возмутительницу спокойствия.

– Ноу, ноу, – отказавшись принимать хлеб, крутил головой иностранец. – Литл, литл, – ма-ленкий… бульёчка, – он, соединив указательный и большой пальцы обеих рук, обозначил требуемый размер хлебобулочного изделия, ткнув затем в то место, где на прилавке покоилась нужная сдоба.

– Ох, чёрт нерусский, – подавая с коричневой спинкой булочку, констатировала розовощёкая. – Так бы сразу и сказал – «булочка».

– Ес, ес, – принимая сдобу, удовлетворённо, кивнул «чёрт нерусский», человечьим голосом промолвив: – Сколько с меня?!

– Разыграл, чертяка! – розовощёкая захохотала вместе с соседкой, и смех провожал иностранца до самых ворот.

– И так будет с каждым! – пригрозил всем, даже самым отъявленным одесситам Жульдя-Бандя, покидая пенаты гостеприимного «Привоза».