Читать книгу Гастролеры, или Возвращение Остапа - Константин Алексеевич Чубич - Страница 28

– Так, экстрасекс, вы жареную картошку едите?!

– Вкушаю, Виолетта, – Жульдя-Бандя тронул её за руку чуть выше локотка, – я бы давно завязал с этим неблагодарным занятием – чревоугодием, но никак не могу переубедить в этом желудок.

– Вот и славненько. Я на кухне. Ужин через полчаса. Диван, кресло, телевизор, книги – в вашем распоряжении.

– Телевизор – одно из средств массовой дезинформации, проще говоря, оболванивания, – напомнил темпераментный гость, щёлкнув красной кнопкой на пульте. На экране, манипулируя руками, колдовал Чумак. Рядом – банка с водой, которую тот, по всей видимости, заряжал.

– Вот видишь, – Жульдя-Бандя победоносным взором окинул хозяйку.

– Такой же шарлатан, как и ты.

– Я хотя бы нахожу мужество себе в этом признаться.

Виолетта, покрутив головой, «упорхнула» на кухню, откуда через время донеслись шкворчание и запах жареной картошки…

Пока Виолетта священнодействовала у плиты, гость внедрился в «Ремесло сатаны» Н. Н. Брешко-Брешковского в голубом переплёте. Он с жадностью пожирал строку за строкой, искренне поражаясь, что имя автора, без сомнения, талантливого, со своим художественным почерком, до этого часа ему не было знакомо.

«Проглотив» около десятка страниц, Жульдя-Бандя в недоумении отстранился от книги. Блуждая глазами по книжным полкам, обнаружил искомое. На удивление, Н. Н. Брешко-Брешковского в энциклопедии не оказалось. Зато была некая А. К. Брешко-Брешковская – политическая мазохистка, праматерь партии эсеров, которая из своих 90 лет – 32 провела на каторге, в тюрьмах и ссылках.

Вошла хозяйка:

– Кушать подано, мой господин!

Гость улыбнулся «господину», вопрошая:

– Виолетта, тебе известно вымя – Брешко-Брешковский?

Та неопределённо пожала плечиками, силясь вспомнить. Покрутила головой, окончательно отказавшись от знакомства с неким Брешко-Брешковским.

– А ведь это гениальная личность! – Жульдя-Бандя предъявил её взору «Ремесло сатаны». Затем, пробегая глазами строки, принялся читать: «Тихо, как шёпот давних воспоминаний, шелестела смятая папиросная бумага» – конгениально, или, к примеру, – он перелистнул несколько страниц, напряжённо выискивая нечто достойное пера только что родившегося гения. Не находя, вернулся в начало. Нашёл. Он заранее улыбнулся, что предвещало нечто смешное или претендующее на юмор: «Сильфида Аполлоновна лежала всеми рубенсовскими телесами своими на широченной людовиковской кровати с пышным балдахином»…

Единственная слушательница улыбалась, ясно представив себе Сильфиду Аполлоновну.

«…Высокая, мускулистая шведка от мадам Альфонсии изо всех сил старалась согнать лишний жир с тучной банкирессы. Казалось, шведка в белом балахоне с засученными по локоть рукавами месит горы какого-то мягкого белого теста, – Жульдя-Бандя читал с необыкновенной артистичностью, отчего несложно было представить происходящее в массажном кабинете, – …и когда стальные пальцы этой высокой скандинавской блондинки особенно больно щипали непочатые залежи мяса, рыхлого, жирного, Сильфида Аполлоновна мужественно стискивала зубы…» И вымени этого уникального автора нет в энциклопедическом словаре!!!

– Да, но это всё же не Лев Николаевич Толстой?!

– Толстой?! Согласен, что Толстой – гений, если бы не одно «но»…

Собеседница, тотчас утвердившаяся в качестве оппонента, свернув губы трубочкой, слегка наклонила головку, дожидаясь пояснения относительно «но», выступившего в непонятном качестве: и не союза, и не междометия.

– Если бы не эти нескончаемые – «сказал», «ответила», «спросил»…

– Ты – глаголоненавистник?

– Увы. Я ненавистник только этой святой троицы, которые определяю как пояснение для идиотов.

Виолетта, на секунду задумавшись, вопросительно скруглила бровки, по-видимому, частично соглашаясь с доводами оппонента.

– Ты сейчас выступаешь в качестве литературного критика или редактора?

– Откровенно говоря, – Жульдя-Бандя сделал мучительную паузу, как на брачном ложе узбек пред тем, как признаться своей благоверной в том, что он уже не девственник и имел близкие отношения с ишачкой. – Я писатель.

– Писатель??? – Виолетта восхищённо покрутила головой, с трудом удерживаясь от того, чтобы сохранить на лице соответствующую тональность.

– Всемирно неизвестный, – Жульдя-Бандя скромно потупил взор, как начинающий писатель перед мэтром. – Всемирную неизвестность мне принесли скандально неизвестное эссе «Газпромовцы тоже плачут», романы «Тринадцать табуреток», «Поющие в крыжовнике» и «Сперматозоид инженера Гарина».

Собеседница хихикнула: то ли относительно всемирной неизвестности её нового знакомого, то ли от скандально неизвестного эссе «Газпромовцы тоже плачут», хотя, вероятнее всего, причиной всё же был «Сперматозоид инженера Гарина».

Кинув лукавый взгляд на столь неординарную личность, Виолетта вздохнула, выдохнула следом, надувая при этом щёки. По-видимому, её терзал вопрос: «Не вляпалась ли я с этим красавчиком-пройдохой?»

– Ужин остыл! – всплеснув руками, она подалась на кухню, прихватив под руки своего неординарного гостя.

– Какая шикарная трапезная! – восторгаясь резным дубовым столом и стульями, воскликнул приглашённый к ужину гость.

На столе, источая парок, покоились две тарелки поджаристой, с коричневой корочкой картошечкой, а в фарфоровой ладье – салат из квашеной капусты с оранжевыми морковными прожилками.

– Такую капусточку помимо водки – смертельный грех! – напомнил Жульдя-Бандя, используя наущения почившего деда, для которого, правда, вкушение любой пищи, помимо водки, считалось смертельным грехом.

Виолетта виновато развела руками:

– Водки нет, только коньяк… – «Белый лебедь».

– Будем давиться коньяком! – усаживаясь на табурет и прильнув носом к тарелке с парящей картошкой, согласился гость. – Коньяк – наипервейшее средство от неврастении и самое эффективное нелекарственное успокаивающее. Категорически рекомендую.

– Наипервейшее средство от неврастении – работа. А ты не пробовал работать? – собеседница, слегка склонив головку, с напоённым сарказмом пытливым взором уставилась на гостя.

– Пробовал, не получается. Я так и не сумел найти с ней общего языка, хотя она любила меня больше, чем я её. Вероятно, мы не перешли с ней грань, открывающую настоящие чувства, когда вы не можете жить друг без друга. Я так и не нашёл в работе ничего интригующего, интимного, завораживающего и прекрасного. Она проста, пуста, монотонна, суетлива без меры… А почему только одна рюмка?! – Жульдя-Бандя отправил вопросительный знак в сторону симпатичной хозяйки.

– Я пообещала маме, что в рот не возьму, после того как высказала отчиму всё, что я о нём думаю.

– А никто и не настаивает!

Виолетта поняла свою оплошность, однако в своей промашке обвинила гостя, интерпретировавшего её слова в искажённом, хотя и более приземлённом смысле, за что, собственно, он и получил заслуженный укол ногтем указательного пальца между рёбер.

– А вот возьму и выпью! Только предупреждаю – я пьяная нехорошая! – застращала она, выставляя на стол ещё одну рюмку.

– В каком смысле?! – поинтересовался заинтригованный этим обстоятельством гость.

– Могу в морду дать.

– Статья сто девятая Уголовного кодекса – «Умышленное телесное повреждение, не опасное для жизни». Наказывается лишением свободы до трёх лет в санатории общего режима.

– Если я дам в морду, то повреждение будет опасным для жизни!

– Статья сто восьмая – «Умышленное тяжкое телесное повреждение» – от пяти до двенадцати годиков.

– Наливай, прокурор! Только мне половиночку, – распорядилась Виолетта, подвигая к гостю початую бутылку.

– У нудиста и прокурора много общего: один оголяет тело, другой человеческие пороки. Первый видит идеал в шлюхе, второй – в матери-героине, но матери-героине предпочитает всё же шлюху.

Жульдя-Бандя встал с подъятой рюмкой, что означало торжественность момента и что обязанности тамады он возлагает на себя.

– Я поднимаю бокал с этим благородным напитком, – он понюхал содержимое рюмки, походившее на нечто терпко-сладкое, будто запах застоялой в тазу воды, с ванильным сиропом, в котором неделей раньше вымачивали дубовые веники, что и отобразилось на физиономии. – За наше предприятие!

– Сначала пьют за знакомство, – напомнила Виолетта, с чем было трудно не согласиться.

– Это всё происки оптимистов и очкастых интеллигентиков, – гость снова заявил о себе как о философе. – Стереотипный подход к жизни уничтожает инициативу, в свою очередь уничтожающую прогресс, в свою очередь уничтожающий…

– Так, хватит! За ваше предприятие! – согласилась молодая женщина, так и не узнавшая, чему угрожает уничтожением прогресс.

– Мечта поэта! – отправляя в рот терпкую ядрёную капусту, констатировал философ, продолжая мысль. – Высшая точка научно-технического прогресса станет отправной к обратному процессу. Человечество изобрело умные машины, оградив себя от необходимости думать и развиваться, что станет началом конца. Люди станут тупеть, что мы сегодня и наблюдаем. Философы вымрут, как динозавры. Вымру и я.

Жульдя-Бандя на секунду прекратил жевать, отчего на кухне воцарилась трагическая тишина. Ему от чистого сердца не хотелось вымирать. Это не входило в его планы, к тому же он не мог просто так взять и осиротить ни в чём не повинное человечество в лице женской его половины. Гость в очередной раз наполнил коньяком рюмки, чему хозяйка уже не противилась.

– У меня родился тост! – он многообещающе воззрился в малахитовые очи Виолетты. – За великого мастера словесной импровизации! За…

– Ладно, хватит, мы уже в курсе, – остановила хозяйка гостя, давая себе отчёт в том, что легендарный орденопросец способен обратить тост в философский трактат. – А ты всё-таки хам!

– У меня и раньше относительно этого возникали подозрения, – с лёгкостью принял обвинительный вердикт Жульдя-Бандя, накалывая вилкой поджаристые ломтики картошечки.

– Сначала пьют за женщин, – напомнила одна из их представительниц. – А потом за странствующих философов, великих мастеров словесного поноса и хамов.

Чтобы подтвердить это, вознесла рюмку, встала, преумножая величину торжественности, на какое-то время став похожей на Жанну д` Арк, только вместо меча – с небольшим стеклянным сосудом в руках, и провозгласила:

– За прекрасную половину человечества!

Махнула одним глотком, дав повод гостю сделать замечание:

– Коньяк пьют мелкими глотками, смакуя.

– Закусывая квашеной капустой, – удачно реабилитировалась Виолетта.

Молодой человек, рисуя радужные перспективы, открывающиеся на безоблачном фоне исцеления трудящихся и нетрудоспособного населения, настойчиво уговаривал хозяйку внести посильный вклад в организацию проекта в размере двух тысяч рублей.

– Нынче люди любят болеть. Они болеют с удовольствием, с маниакальным пристрастием вкушая таблетки, – Жульдя-Бандя, которому не хватало пространства маленькой кухни для того, чтобы выплеснуть глубокую мысль в глупую атмосферу, одну руку возложил на спинку резного стула из кавказского дуба, другою жестикулировал, артистически наполняя сказанное: – Особенно любят болеть старики, женщины и дети, но дети болеют неосознанно и без особого удовольствия! – Жульдя-Бандя подчеркнул это, воздвигнув палец.

Виолетта улыбалась, слушая болтовню своего нового знакомого.

– Женщины ходят в аптеку, как в супермаркет, опустошая прилавки. В косметичке среднестатистической женщины как минимум полторы дюжины наименований таблеток. Как сказал Спиноза: «Первую половину жизни человек с успехом обретает болезни, а вторую – безуспешно пытается от них избавиться».

Оратор сделал искусственную паузу, дабы позволить единственной слушательнице оценить цитату, к которой, по правде говоря, Спиноза не имел ни малейшего отношения.

– Люди болеют только с одной эгоистичной целью – чтобы получить наслаждение от выздоровления! Они заражены идеей выздоровления. Это становится их смыслом жизни. Те из немногих, которым удаётся выздороветь полностью, – утрачивают этот самый смысл. Они тихо и бесславно умирают.

– Здоровыми? – Виолетта хихикнула в безнадёжной попытке сделать серьёзное лицо. – Так ты будешь излечивать трудящихся для того, чтобы те тихо и бесславно умерли?

– В том-то вся и соль. Никто никого излечивать не будет. Пусть болеют себе на здоровье до ста лет!

Проведя артподготовку, великий магистр снова вернулся к теме частичного кредитования проекта.

– Что такое две тысячи?! Тьфу! – он брезгливо дунул в распростёртую ладонь. – Одной больше – одной меньше.

– А если – тьфу! – молодая женщина насухую плюнула в собственную, – то почему у тебя их нет?!

– Я отдаю сирым и убогим… иногда, – уточнил рассказчик. – Не стоит искать альтруистов в этой серой унылой повседневности: это только миллиардеры, коим не хватает медалей имени Терезы-матери. Благотворителями вполне могли бы выступить католические ксёндзы, но им нечего продать, либо сантехники, которым есть что продать, но оно пока не пользуется спросом.

Виолетта хихикнула относительно того, что пока не пользуется спросом, вопрошая:

– Значит ты последователь доктрины Терезы-матери?

– Мать Тереза жертвует чужие ассигнации, а я – заработанные собственным… – Жульдя-Бандя хотел сказать «горбом», но это с трудом вписывалось в его биографию, поэтому «горб» он заменил «интеллектом». – Меценатство зиждется на общественном мнении, и жертвующий жаждет, чтобы об этом знал ещё кто-нибудь, кроме Всевышнего.

Свежие капли добытого интеллектуальным трудом пота оросили мужественный лоб мецената, хотя не исключено, что этому способствовали банальная жара и влажность, коей охотно делилось с человечеством Чёрное море.

– Возлюби ближнего своего, как самого себя, – в очередной раз напомнил он одну из основных заповедей библейской доктрины.

– И это говорит тот, в биографии которого нет ни одного светлого пятнышка?!

– Папрашу не пачкать мою чистую непорочную биографию! – сурово предупредил Жульдя-Бандя и, потикав в воздухе пальцем, запел: «Сегодня вы меня не пачкайте, сегодня пьянка мне до лампочки (В. Высоцкий)».

Виолетта улыбнулась:

– Возлюби, стало быть, ближнего своего…

– Вот именно, – подтвердил гость, навеяв на себя самые чистые и светлые чувства. – Я, может, уже возлюбил… и… может, ещё больше, чем самого себя…

Собеседница понимающе кивнула:

– И кого же ты, если не секрет, возлюбил на этот раз?

– Тебя, конечно, – Жульдя-Бандя приобнял хозяйку за плечико. – И у меня от этой любви, к самому себе начинают пропадать чувства.

– Бедненький, – сочувственно отстраняя руку возлюбившего, констатировала молодая женщина. – Именно поэтому ты будешь спать отдельно!

Дабы подтвердить серьёзность намерений, она принесла с балкона надувной матрац.

– Виолетточка, шо я тебе плохого сделал?!

– Пока ничего, иначе твоей кроваткой на ближайшую ночь была бы скамейка в

сквере.

– И это плата за то, что я, мало того, что тебя возлюбил, но возлюбил ещё больше, чем самого себя? Я, может, с этой минуты себя торжественно презираю!..

Хозяйка хихикнула, открыто потешаясь над чувствами гостя, который послушно, насилуя ни в чём не повинные лёгкие, принялся надувать матрац.

– Я, может, согласен на тебе жениться! – отстранившись от соска матраца, известил потенциальный жених. Прикрыл отверстие пальцем в надежде на последний аргумент, на который обычно клюёт основная масса представительниц слабого пола.

– В поисках удивительного необязательно выходить замуж, – Виолетта с напускным равнодушием и хладнокровием утвердила взор на госте. – К тому же я не согласна выходить замуж за шарлатана!

– Я – шарлатан?! – Жульдя-Бандя обозначил себя свободной от матраца рукой. – Лучше бы ты обозвала меня предателем родины.

Виолетта ухмыльнулась, вперившись в очи оппонента:

– И ты хочешь этим сказать, что при первом удобном случае предашь родину?!

– При первом удобном случае – не предам! – для подтверждения высоких чувств к отчизне Жульдя-Бандя с усердием постучал себя по грудине.

– Не предашь?! – настаивала молодая женщина.

– Не предам, – отвечал молодой человек.

– А при втором?!

– Не предам!

– Не предашь?!

– Не предам!!! – философ подтвердил это, троекратно постучав себя по груди.

– А за деньги?

– И за деньги не предам!

– Не предашь?!

– Не предам! – Жульдя-Бандя на этот раз покрутил головой.

– А за большие деньги?! – Виолетта, победоносно подпёрши подбородок ручкой, ожидала ответа.

– Так с этого надо было начинать.

– Значит, всё-таки предашь?!

– Всё-таки не предам, а только за большие деньги!

– Выходит, мне предлагает руку и сердце…

– …и остальные органы и члены… – с лёгкостью согласился отдать себя целиком

гость.

– …шарлатан и предатель родины?! – Виолетта отобразила на лице высшую степень презрения, которую заслуживают валютные спекулянты, судебные приставы и кондуктора общественного транспорта. – Сначала ты предашь родину, а потом и меня!

– А шо ты мне плохого сделала?!

– Значит, предашь только родину?

– А шо она мне сделала хорошего?! – Жульдя-Бандя развёл руками, впервые в жизни придя к мнению, что он для отечества – постылый сын.

Виолетта, цокнув языком, покрутила головой:

– Таких, как ты, предателей нужно расстреливать.

– Я бы давным-давно так и поступил, но у меня на себя не поднимается рука. К тому же, какой из меня предатель, если из всех государственных секретов мне известен только один…

– И какой же? – Виолетта «осиротила» подбородок, рукою беспокоя золотую цепочку на шее.