Читать книгу Заговор жрецов - Константин Петришин - Страница 26

…Неспокойно было на душе и у Плеве. Вернувшись в свое ведомство, он занялся было делами, но ненадолго. Что-то заставило его все время тревожиться. Плеве старался понять, откуда идет это чувство? От встречи с Ламсдорфом? Нет… Они оба видели себя хранителями немецкой элиты на русской земле. И оба верили, что именно в этом заключается их предназначение. Немецкая раса как полноценная не должна исчезнуть или быть изгнанной из России. Они в этом были убеждены. Значит, ему бояться нечего… Благосклонность императрицы к нему и к Ламсдорфу была явной и гарантировала их неприкосновенности…

Пожалуй, самую большую опасность для них представлял сам Николай II. Плеве, как прилежный ученик, изучил даже самые потаенные места в родословной его величества, чтобы заранее знать, откуда может исходить для него, Плеве, угроза.

Присматриваясь к Николаю, Плеве замечал в нем странные, порой несовместимые черты в характере. С одной стороны, прятавшуюся в глубине души жесткость, с другой – способность обласкать даже того, кого он считал своим недругом, и смотреть на него почти влюбленными глазами.

Со временем Плеве понял: первое император унаследовал от отца, Александра III вместе с тягой к спиртному, второе – малый рост, скрытность, но способность смотреть на врага влюбчивыми глазами, от матери, датской принцессы Дагмары.

За этими размышлениями и застал Плеве Шванебах, который почти вломился в его кабинет и плюхнулся в кресло.

– Что за чертовщина эта нынешняя зима! – произнес он громко, смахивая со лба пот. – То холодно, то жарко!..

Все это Шванебах выпалил на страшно ломаном русском языке, отчего вызвал улыбку на лице Плеве.

– Я что-то сказал не так? – спросил Шванебах и выжидательно умолк.

– Все так, милостивый сударь, – успокоил его Плеве. – Вы живете в России полвека, а русский язык так и не выучили…

– К черту этот русский язык! – побагровел Шванебах. – Пусть на нем говорят русские!.. Я к вам, граф, по делу. Нужна помощь. Вы, вероятно, слышали, что адмирал Гейден предложил его императорскому величеству план реорганизации командования военно-морского флота, используя опыт Германии…

Плеве кивнул головой. А Шванебах продолжал с еще большим напором.

– …Его величество дал согласие на реорганизацию, однако не согласился с этим морской министр Бирилев. Вы знаете, что это за человек? Бездарность и еще раз бездарность!..

– Но… позвольте, – прервал Шванебаха Плеве, – если есть решение его величества, значит нам с вами не о чем волноваться. Так?

– Не так! – почти взревел Шванебах. – Бирилев добился выноса на обсуждение этой проблемы на Особое совещание…

– И его величество согласился? – поинтересовался Плеве. Ему даже показалось, что Шванебах что-то перепутал.

– Вы что не знаете своего государя? – вместо ответа задал вопрос Шванебах.

– Знаю. И все же я удивлен…

– Можете не удивляться! согласился! Но и это еще не беда. Беда в том, что Особое совещание не поддержит идею адмирала Гейдена, как чуждую русскому флоту! Я это уже знаю!

Плеве слегка пожал плечами. Горячность Шванебаха ему не понравилась, как и то, что Главный инспектор России явно занялся не своим делом.

– Я полагаю, последнее слово все же будет за его величеством, а не членами Особого совещания, – решил успокоить Шванебаха Плеве. И тут же поинтересовался. – Если не секрет, почему вы так печетесь о плане адмирала Гейдена?

– Потому, что он…

– Из Пруссии? – с легкой иронией в голосе перебил Плеве своего гостя.

Шванебах вскочил из кресла и заходил по кабинету.

– Какая разница!.. Из Баварии!.. Пруссии!.. Мы все кровно связаны с одной страной, имя которой Германия!..

Плеве встал из-за стола. Подошел к Шванебаху и взял его под руку.

– Не надо горячиться, друг мой, – посоветовал он. – И не надо без надобности так громко говорить о своей любви к Германии. Насколько я знаю, премьер Витте уже не раз напоминал его величеству об излишнем засилье в русском государстве лиц немецкого происхождения, назвав это германофобией…

Последнее слово Плеве подчеркнул особо.

Шванебах резким движением освободил руку.

– Кто такой Витте? Нищий, обрусевший немец! Неизвестно за что получивший титул дворянина! Плевать я хотел на Витте! Придет время, пусть не в этом, пусть в другом столетии, и наши внуки и правнуки спросят со всех, кто забыл о своем происхождении, за все!.. И тогда достаточно будет одного толчка, чтобы гены немецкой расы в России превратились в такую силу, которая погребет под собой всех, кто кровно с нами не связан!.. Если же говорить о русских, заселяющих этот огромный континент, то они больше всего на свете дорожат своим ленивым спокойствием, и нужны огромные усилия, чтобы они перестали предпочитать самое плохое, но уже привычное, неизвестному и рискованному будущему. Заметьте, это не мои слова. Это сказал один из русских террористов – Бакунин!

Плеве добродушно улыбнулся. А про себя подумал: «Да вы, милостивый сударь, отъявленный националист! Ну что ж… Это даже хорошо. Не всякий немец в России думает так».

Вслух же произнес:

– Действительно русских порой трудно понять. Я всегда с недоумением смотрю, когда во время поездки его величества по стране на железнодорожных и шоссейных магистралях объявляется военное положение, поднимаются по тревоге полки и приводятся в боевую готовность. А солдатам выдают боевые патроны! И они стреляют в крестьян, ненароком оказавшихся вблизи переездов, в плотогонов, если те не успели проплыть под мостом, по которому должен пройти царский состав. И даже в железнодорожных обходчиков…

– Мое ведомство и без этого предпринимало достаточно мер, чтобы исключить любую неожиданность. Ну хорошо… Давайте вернемся к вашей просьбе… Чем я могу помочь адмиралу Гейдену? – спросил Плеве.

Шванебах впервые за весь их разговор рассмеялся, обнажив крупные изрядно пожелтевшие зубы.

– Да у вас на каждого члена Особого совещания досье заведено! – воскликнул он. – Вы думаете, я не знаю, почему его императорское величество питал такую большую симпатию к вашему ведомству?

– Даже нежность, – съязвил Плеве.

– Может быть и нежность, – согласился Шванебах, не замечая иронии в голосе Плеве. – Мне же от вас нужна помощь именно в этом.

Плеве деланно вздохнул.

– Хорошо, мой друг, – согласился он. – Только услуга за услугу…

Шванебах в ответ бесцеремонно хлопнул Плеве по плечу.

– Любую вашу просьбу я выполню с удовольствием, – завершил он.

– Вы и Витте достаточно часто сопровождаете его императорское величество в поездках. Я был бы вам очень признателен, если бы вы запоминали, о чем Витте говорит с царем, как на это реагирует его величество, и сообщали об этом мне.

С лица Шванебаха улыбку сдуло, словно ветром.

– Помилуйте, граф, но я не осведомитель жандармского управления!

– Конечно, конечно! – воскликнул Плеве. – Но мы с вами должны, даже обязаны беспокоиться о безопасности его величества в первую очередь… Вот и все. Я именно это и имел в виду.

Шванебах хитро прищурил один глаз и погрозил Плеве указательным пальцем.

– Я согласен, – ответил он. – Услуга за услугу…

И снова рассмеялся.

– Я сказал что-то смешное? – спросил Плеве.

– Нет, нет!.. Просто я подумал – кто же на его величество может покуситься? Он не Александр III и тем более не Александр II…

Шванебах уехал явно довольный разговором, а у Плеве из головы не выходили последние слова Главного государственного контролера «…Он не Александр III и тем более не Александр II…»

Действительно сравнивать сына с отцом и тем более дедом было нельзя.

Плеве невольно вспомнил о страшном дне коронации Николая II в Москве и чудовищной трагедии на Ходынском поле. Москва была в трауре, однако по церемониалу в этот день должен был состояться бал у посла Франции Монтебелло, на который были приглашены император с императрицей.

Николаю II советовали не ехать на бал и просить французского посла отменить его, однако император без тени смущения попросил не придавать большого значения тому, что случилось на Ходынском поле, и поехал на бал.

В те минуты, когда у французского посла в банкетном зале расставлялись сто тысяч роз, специально доставленных из Франции, а слуги сервировали столы, сияющие серебром, привезенном из Версаля, на Ходынском поле солдаты убирали трупы…

Плеве, никогда не питавший к русским сколько-нибудь уважительного чувства, узнав об этом, просто не поверил. Через два дня от великого князя Сергея Александровича он узнал, что и бал у французского посла, и другие увеселительные мероприятия в Москве отменены не были.

Император всего лишь отстранил от должности московского обер-полицмейстера полковника Власовского за беспорядки в Москве и отбыл с супругой в Нижний Новгород открывать Всероссийскую ярмарку. Затем уехал в Вену, оттуда в Берлин в гости к кузену Вильгельму, где в Бреслау они вместе с Вильгельмом провели смотр и парад германских войск. Уже в конце августа царская чета посетила Копенгаген, побывав в гостях у деда со стороны матери, датского короля Христиана IX. А в начале сентября император с императрицей прибыли в Лондон в гости к королеве Виктории. Из Лондона их путь лежал в Шербург, где Николая II ждал французский президент. Три недели, проведенные во Франции, окончательно выветрили из памяти Николая II ходынскую трагедию. И только в середине октября Николай II с супругой прибыли в Петербург.

Спустя два месяца Плеве встретился с императором в Малахитовом зале Зимнего дворца, где царская семья наряжала новогоднюю елку.

Пожимая Плеве руку, Николай сказал: «Дай бог, чтобы и следующий, 1897 год, был таким же благополучным, как и этот».