Читать книгу Царь Борис - Константин Владимирович Кокозов - Страница 6

1

Как-то в один из таких вечеров Иван услышал неподалёку голос Дарьи. Она громким призывным голосом кликала свою корову, отставшую, как видно, от стада и не пришедшую вовремя во двор. Не успел Иван прошагать навстречу голосу и десяток метров, как они почти столкнулись в сумерках. Дарья даже испугалась, когда внезапно перед ней появился этакий верзила, но, узнав Ваньку, обрадовалась. Она улыбнулась и, продолжая двигаться вглубь леса, в сторону огромной поляны, где часто пасли скот, спросила:

Не видел ты, Ваня, здесь нашу Терезу? – а про себя Дарья подумала: что это парень на ночь глядя делает в лесу?

Нет, Даш, не видел, – обрадованно ответил Иван. – Хотя, погоди, – припомнил он, – недалеко от моего костра проходила какая-то живность, я не обратил внимание – корова или лось. Иди за мной, наверно, сейчас твою Терезу найдем, жива, небось.

Иван затрепетал, оказавшись рядом с любимой девушкой. Он ускорил шаг, за ним почти бегом, чтобы не отставать от него, вымахавшего вон в какую фигуру и делающего саженные шаги, семенила и Дарья в приятной надежде найти, наконец дуру корову, не желающую своевременно являться домой и зря беспокоящую хозяев. Иван примерно рассчитал, где теперь может быть бурёнка, если она действительно была той скотинкой, что промелькнула перед ним в лесу, – лоси, кстати, тут, словно домашние, тоже часто гуляют на опушке. И его расчёты оказались верными. Вечерок был светлый, луна в небе, во всей своей красе щедро освещала окрестность. Поэтому и Ивану, и Дарье между стволами сосен и редких отдельных берёз отчётливо было видно, как бурая Тереза умеренным шагом брела по лугу, направляясь в деревню, не забывая на ходу то и дело рывком щипнуть траву.

Вот бродяга. Белого дня ей не хватило! – Дарья проследила взглядом за продвижением коровы и успокоилась, убедившись, что это как есть Тереза, собственной персоной, что искать её или догонять не нужно: сама придёт домой.

Дарья подняла голову к небу, вдохнула посвежевший вечерний лесной воздух и, с новым интересом посмотрев на молодого соседа, удивлённо спросила:

Вань, а ты чего тут один делаешь? Ещё и костёр разжигал! Ты чего – хочешь до утра лес сторожить? От кого и от чего?

Ваня на секунду остолбенел от её, журчащего как ручеёк, – весной, в самую теплынь, из-под таявшего снега, – голоса. Он явственно потерял дар речи, отвёл глаза и только царапал ногтем берёсту на спасительном, оказавшемся рядом берёзовом стволе. Так, постояв ещё с минуту под удивлённым и чуть насмешливым взглядом девушки, Иван мучительно выжал, наконец, из себя почти невозможные для него слова:

Говорят в деревне, ты замуж выходишь за карабановского?

Дарья изумлённо вскинула брови и весело и звонко расхохоталась:

Ва-ань! Чего это тебя моё замужество интересует? Ой! Неужели ты сам в меня влюбился?

2

Она сказала это и насильно, испытующе заглянула в его глаза. Ответив на её настойчивый взгляд, он окончательно потерял голову. Многолетняя тайна его становилась прозрачной и видимой всему миру и из отвлечённой мечты прямо здесь превращалась в явь. Оттого, что любимая девушка разгадала его тайные мысли, его бросило в жар, он почувствовал, как под рубашкой взмок от никогда не испытываемого прежде неудобного положения. Но с другой стороны, ему стало как-то легче, очевидно оттого, что Дарья узнала о его влюблённости. И отступать, выходило, некуда.

Он подумал, встретив её насмешливый взгляд, что она смеётся над ним, потому что ей двадцать один, а ему семнадцать. Где это видано, чтобы взрослые девки мальчишек уважали? Но именно это вдруг пробудило в нём дерзкую настойчивость и уверенность, которые подсказывал ему внутренний голос: а где это видано, чтобы парню в семнадцать лет запрещали любить понравившуюся ему девушку? Разве есть такие законы и правила?

И он, медленно поворачивая голову к ней, глядя прямо в её насмешливые глаза, негромко произнёс:

Да, правда, Даш, я люблю тебя. И знаешь, уже несколько лет.

И, уже несколько осмелев от своих сказанных слов, увидев, как сразу посерьёзнело лицо Дарьи, Иван высказал и остальное:

Ты знаешь, я тебя никому не отдам, ни карабановским, ни кольчугинским, я сегодня на тебе женюсь!

Сказав это, Иван уже, как в омут, в пылу нахлынувших чувств ринулся к ней, обнял её за плечи и неловко поцеловал в разгорячённую необычным разговором щёку.

3

В сумерках ещё нетрудно было заметить, как окаменела Дарья от внезапности событий, как вспыхнула в лице от неожиданного, но куда как искреннего-признания. В деревне ведь такие слова произносятся нечасто. И могла ли не заметить и не оценить их или высмеять обидной шуткой порядочная деревенская девушка, знающая соседа с самых ранних детских лет?

Да, откровенные слова юного соседа не прошли незамеченными для Дарьи, впервые узнавшей о тайной любви, подраставшей за плетнём родительского огорода. По её телу прошёл лёгкий приятный озноб, которого она прежде не испытывала, как будто посетило её странное, пророческое предчувствие о неизбежности дальнейших событий. Тёплая незнакомая волна качнула её сердце и заставила ощутить себя радостной и счастливой. Какие струны её девичьего сердца взволновались от светлых и искренних слов парня и вмиг заставили её серьёзней и в то же время нежнее относиться к Ваньке, к простому соседскому парнишке, вымахавшему не по годам в великана и уже несколько лет молча, про себя, любившего её?

Помимо своей воли она не стала сопротивляться его полудетскому невинному поцелую. Внезапно и в ней вспыхнуло то новое, ответное чувство, которое толкнуло её в его объятия. Еще не зная зачем, но руки её вдруг обхватили парня, касаясь его лица, обжигая его невиданной доселе радостью жизни.

Осмелев, Иван нежно касался губами девичьих рук, потом, заглянув сбоку, поцеловал почти в затылок, в шею и, уже видя, что Дарья не отвергает его, взял её лицо в ладони и стал целовать её улыбающиеся губы.

Но ты совсем мальчишка, Ванюша, – мягко подставляя губы для поцелуя, тихо говорила Даша, – что скажут люди, если узнают!

Пусть говорят, что хотят. Устанут и перестанут, – отвечал он, лишь на миг отрываясь от неё и только сильнее притягивая её к себе за плечи.

Но тебе ещё служить надо в Красной Армии, Ванюша. Ты там, в далёких краях, встретишь молодых, городских барышень, забудешь про меня, влюбишься в новую. У тебя всё это впереди. А я зачем тогда нужна тебе буду, старая? Ты красивый, видный, сильный, девушки табунами будут ходить за тобой!..

Она вдруг отстранилась, оставив ему только свои руки.

Да нет, Даша, – отвечал он. – Я тебя так крепко люблю, что никакая другая девчонка и моложе не нужна мне. Я даже на всех наших наумовских не могу смотреть, когда ты есть. А если и смотрю, то только тебя вижу, правда! Ну а если про армию… Мы же с тобой поженимся сейчас, до армии. А ты ведь подождёшь, я буду приезжать в отпуск, все ведь приезжают. Давай, я сегодня же мать пришлю, будем считать, что сосватает!

Дарья расхохоталась так, что отозвалось и зазвенело в другом конце темнеющей поляны. Обвив его руками, она теперь сама подтянулась к его губам. Ростом она заметно уступала ему, поэтому приходилось ей встать на цыпочки. Но зато и Иван догадался сверху податься навстречу её губам, и надолго прислонить её к берёзовому стволу…

4

Да, дорогой читатель, так неожиданно получилось, что и Дарья мгновенно влюбилась в своего соседа Ваньку Елина. Вышло так, что в один момент жизнь обернулась для неё другой, новой и яркой стороной. Кто бы мог предугадать, что и для Ивана Елина Дарья Крюкова станет осуществимой мечтой, самой прекрасной женщиной на свете, ради которой можно свернуть горы и поворотить реки вспять!

Ну так как же, Дарьюшка, присылать мамку? – снова повторил Иван, заглядывая ей в глаза и уже чувствуя себя намного свободнее, чем до встречи.

Нет, нет, Ваня, рано пока. Потом я тебе скажу.

А чего ж потом? – Иван посмотрел за её плечо и добавил, кажется, лишнее, но не смог удержаться. – Ждёшь слесаря из Карабанова?

Освободив руки, Дарья отвернулась, очевидно, слегка обидевшись на его слова. Но потом, подумав, успокоительным тоном сказала:

Да никакого слесаря нету. Просто приезжал племянник Давыдыча, ну, знаешь Клюевых. Заходили к отцу моему. О чем-то там говорили, потом меня пригласили и спрашивают: не хочу ли на фабрике в Карабанове поработать. На фабрике, мол, лучше работать, чем в поле. Летом жара, а ты в тени, да и в дождь над тобой крыша, да и зимой в тепле. Мол, специальность получишь ткачихи. В общем, агитировал меня для работы. Я уж и не знаю, кто распустил слух, что я замуж собираюсь…

Иван обрадовался, ведь он всерьёз маялся ревностью к этому чужому невидимому, а потому ещё более вредному слесарю, который имел наглость покушаться на руку наумовской девушки. Уж казался ему этот слесарь, собиравшийся увозить к себе Дарью, этаким кудрявым красавцем, белокурым и статным, обязательно с большими деньгами. И как его только мысленно ни называл Иван! И нахалом, и буржуем, и вором чужих невест. Даже замышлял, что при его ближайшем приезде встретит в сумерках и пришибёт недавно купленным топором: вот, мол, тебе, не ходи по чужим сеням, не соблазняй наших девушек! Но тут же сознавал, что убить никак не решится, грех это смертный, поросёнка в деревне зарезать не смел, а тут живого человека! Да ведь тогда навек прости-прощай и Дарья! А теперь, услышав от Даши успокоительные слова, Иван взлетел в мыслях, словно на крыльях.

Теперь не надо и деревенских парней подговаривать, чтобы колами мнимого жениха у околицы изметелили, и легко-то на душе и свободно как! Карабановский слесарь теперь показался мирным, дружелюбным парнем, который заботится о своём государстве, поднимает экономику всей губернии, начхал на всех чужих невест, печётся о новых рабочих кадрах на своей фабрике. И Дарья-то для Ивана через минуту стала теперь ещё красивее, ещё желаннее. Ну нате вам, держите карман шире, карабановские и кольчугинские слесаря, так вот она и бросилась вам на шею, наше вам с кисточкой!

А чего же ты, Дарьюшка, не захотела в Карабаново перебираться? Там ведь рабочие даже деньги получают и жить где дают, неплохо, говорят, там устраиваются?

А мне уезжать-то из деревни не хочется. В городе жить не смогу, бывала там, знаю. Там все ходят, как очумелые, друг друга не знают, не здороваются даже. Да и шумно. То ли дело у нас в деревне. У нас вот за огородом соловей каждую весну поёт. А в городе соловей поёт разве? У нас от одной тишины душа радуется. Выйдешь с крыльца – слышишь только, как корова мычит да как петух поёт. Ничто тебе в уши не грохочет, никто тебе на ноги не наступает. Сами по себе живём, правда ведь? А на жизнь себе и без города заработаем. Разве не правда?

Это конечно, – степенно склонив голову, отвечал Иван. Он, прислонившись плечом к берёзе, со светящейся улыбкой смотрел, не мог наглядеться на Дашу и смиренно слушал её всё так же, как в начале встречи, журчащую, как ручеёк, певучую речь. Когда их взгляды встретились, он заключил её в кольцо рук и привлёк к себе, да и Даша, молча положив голову ему на грудь, прижалась к нему всем телом. Необъяснимое чувство охватило его от её прикосновения. Мурашки пошли по телу и тут же всё успокоилось в нём, стало удивительно тепло и хорошо. Хотелось вот так стоять с нею день и ночь, вдыхать запах её волос, ощущать лицом невидимые лучи её красоты и молчать, молчать в этом густеющем, но разбавляемом лунным светом сумраке.

5

Постояв некоторое время в обнимку, забыв о времени, о доме, они очнулись, подошли к костру и погасили все тлеющие угли. Взявшись за руки, побрели в сторону деревни.

Сейчас, когда приду домой, – произнёс Ваня на ходу, поворачивая голову к Даше, – скажу маме, что был с тобой и попрошу сейчас же сосватать тебя за меня. А чего ждать, Даш, я ведь самостоятельный. Поженимся – и всё.

Дарья улыбнулась.

А ты меня и правда любишь, Ванюша? – Она спросила это, вдруг остановясь. Повернулась лицом к нему и с озорством глядела прямо ему в глаза.

Да, да, очень… Ты моя первая, ты моя единственная, Дашенька!

И он, обхватив её за бёдра, сдвигая по телу ситцевое платье, высоко поднял её в воздух и стал кружиться, осыпая её обнажённые плечи поцелуями.

И она уже ничего не сказала. А только, положив руки на его плечи, смотрела ему в глаза, и видела в них его нежность, какую не увидишь так просто в угловатом деревенском парне. И вспомнилось, как в последние месяцы он при встрече отворачивался и краснел, словно девица. А разминувшись, на некоторое время остолбеневал или осторожно поворачивался вслед, провожая взглядом.

А сейчас он взял её на руки и, прощаясь, спросил:

Завтра, как стемнеет, придёшь сюда, Дарьюшка?

Приду, чего же! Думаешь, боюсь? – отвечала она, звонко рассмеявшись…

6

В тот же вечер Иван сообщил матери, что давно любил Дарью, дочку соседей Крюковых. И оказалось, мол, что и она к нему неравнодушна, а потому решили они пожениться. Мать ахнула и застыла на месте. И долго не могла взять в толк, что происходит. Когда же вошла в разум, стала наедине сама с собой соображать. Как же это? Сын ещё как следует мужчиной не стал, с девками ещё не гулял, а говорит о женитьбе, как будто решил окончательно и бесповоротно. Это что же такое выходит, и совет матери уже не нужен?

Ей хотелось видеть Ивана трактористом. В деревне давно ходило известие, что скоро на полях появится железный конь на четырёх колёсах, сена и овса не просит, сам идёт, только руль поворачивай. Парней молодых собирались этому делу учить. Так Пелагея рассчитывала Ивана в ученье пристроить, чтобы профессию хорошую получил. Да вот и в ликбезе учительница Анастасия Петровна рассказывала, мол, товарищ Ленин хочет, чтобы все тяжёлые работы в России делали машины и электричество, а люди стояли бы рядом и смотрели. Так что же выходит – её сын, вместо того, чтобы трактор освоить, жениться собрался? Да и Дарья эта, наверно, так уж сказала, чтобы отвязаться, а он, дурачок такой, поверил ей по простоте и неопытности. Зачем он ей нужен-то? Девушка она – на выданье, даже задержалась малость. Чего в девках-то сидеть, вышла бы замуж, да детей народила, не морочила бы парню голову.

Сидела Пелагея и молча смотрела на Ивана, сидящего за столом и хлебавшего деревянной ложкой свою любимую еду – молоко с накрошенным хлебом. Вот уже и съел и облизал ложку. А мать всё сидит – ив одну точку.

Да как же это так, Ванюша, – не выдержала, – не рано ли тебе о женитьбе думать? Успеешь, скоро в армию заберут. Отслужил бы, а потом уж…

Я без неё не могу, мам, – перебил Иван, – а служба в Красной Армии не помеха. Уйду служить, так она ведь здесь, рядом останется, ждать будет. Чего тут такого?..

И теперь уже Иван с Дарьей стали встречаться открыто, не прячась от всей деревни. Пришла она, пришла на следующий вечер туда же, на место первого свидания, как и обещала. И незакатным лунным сиянием стали светиться вечера их любви.

А на двенадцатый вечер прокатилась над ними по небосклону круглая луна, посыпались звёзды небесные в бездонные глаза Дарьи и закружило её и Ивана единой горячей головокружительной волной, и сосны с берёзами заплясали вокруг них в сумраке несусветный танец…

Ты моя жена, Дашенька, правда? – молвил в тот вечер Иван, когда они, не таясь от соседей, расставались перед окнами своих домов. Она в ответ только молча прижалась к нему и отпрянула, повернувшись к дому и уходя неслышно за калитку…

7

Дарья жила в своём доме вместе с отцом. Силантий, схоронив жену, стал совсем слаб. В Наумове он прежде славился самой лучшей самогонкой, которую надо было уметь пить. С нею нужно было справляться и ему самому. Но самогонка оказалась настырнее и сильнее. И хотя и крепкий организм наблюдался у Силантия, но неумеренные пробы, боли в боку сделали своё дело и превратили его в глубокого старика с желтым цветом лица. Он уже и помочь своей дочери по дому ничего не мог, хорошо ещё, что дом собственный своим присутствием сторожил.

Дом и всё хозяйство, стало быть, полностью лежали на плечах Дарьи. Потому и некого было ей спрашиваться в собственном доме о собственной судьбе. Но спросил как-то отец:

А чего это Ванька, Петров сын, зачастил к нам, не скажешь, дочка?

Жених он мой, папа, потому и ходит к нам, – отвечала Дарья, радуясь, что отец ещё интересуется таким делом.

Ну что ж, хороший парень, хороший. Вон какой вымахал, под самый потолок. Дай то Бог…

В деревне их счастливые лица восприняли с подозрением. То, что они ходили под руку по деревне, вроде бы не особенно удивляло. Но вот разница в возрасте особенно взволновала бабью общественность. Вот и получилось, что во всём винили старшую, Дарью. А жалели, конечно, бедного несчастного Ивана, мальчишку, Пелагеина сына…

Ой, ой, ой, Пелагеюшка, что ж ты сыну не скажешь слово материнское? Как же это можно – по всей деревне ходят, пред всеми голубят друг друга, где это видано? А Дарья-то, Дарья-то! Давно замуж пора, а с младенцем связалась! Вот бесстыдница!

Вначале и Пелагея в душе надеялась, что эти разговоры в деревне смогут подействовать на сына отрезвляюще. А спрашивать, была ли у них греховная близость, Пелагея не решалась, никак для этого пересилить себя не могла. Хотя потом уж, вместе со всей деревней, считай, догадалась. Молча слушала бабьи наговоры и пожимала плечами, – мол, бессильна повлиять на сына, всё, что нужно, сыну сказала. Но через некоторое время, привыкнув видеть молодых вдвоём и вроде бы так хорошо подходящих друг к другу, встала на сторону сына и начала решительно возражать:

– И молчи, Митрофановна, чего попусту склонять Ваньку. Ну и на здоровье, пускай ходят. Вот увидишь, хорошей женой будет дочь Силантьева для моего Ванюшки.

Бабам пришлось на ходу перестраиваться, менять тему и разочарованно уходить от разговора…

8

Прошло время, в деревне привыкли к необычной паре. А успокоилось всё через несколько месяцев, когда уже никто слова плохого о них не поминал и когда вся деревня гуляла на свадьбе Ивана Елина и Дарьи Крюковой.

В день свадьбы Ивану исполнилось восемнадцать лет. И он выглядел настоящим женихом. Постриженный, в белой рубашке с вышивкой по воротнику, в новых хромовых сапогах. Вот уж жених как жених! А нарумяненная Дарья вся сияла в белом платье. И голубые глаза её блестели уже не девичьим, а по-бабьи уверенным счастьем…

Свадьба проходила, как и положено – весело и шумно. В Наумове не принято было специально приглашать гостей. Всем было понятно, что в первую очередь обязаны придти на свадьбу родственники жениха и невесты, и ближние и дальние. А уж остальные однодеревенцы сами выбирали свой жребий – кто приходил по уважению, кто по любопытству, а кто выпить и закусить на дармовщинку. Но каждого гостя по своей категории поди, попробуй, отличи!.. Много пили, веселились, пели, плясали. Кричали молодым: «Горько!». Всё, казалось, проходило хорошо.

Правда, в душе невесты гнездилась тяжёлая тревога. Но Дарья не подавала виду, казалась всем радостной и радушной молодой хозяйкой в своём новом доме. А причина тревоги у невесты находилась по соседству, в её родной избе, где её собственный отец прямо в день, когда всё приготовилось к свадьбе, окончательно слёг с отнявшимся языком. Около него сидели две старушки из дальних родственниц Дарьи, пришедшие по её просьбе, обеспеченные едой и чаепитием во славу жениха и невесты. Они терпеливо ожидали, когда наступит последний вздох того, с кем ещё гуляли по деревне в молодые годы…

Поэтому и не стоило удивляться, что невеста иногда, после очередного «горько!» поднималась из-за стола и, выйдя из Ивановой избы, посещала собственную. Дочь есть дочь, жалость к уходящему отцу то и дело закрывала ей радость счастливого события.

К концу дня, когда гости были сильно навеселе, Пелагея, которая тоже часто заглядывала к умирающему новому родственнику, вошла в дверь с потемневшим лицом. Она подошла прямо к гармонисту Толику, в тот самый момент, когда он, разогревшись от самогона, весь впаялся в свою видавшую виды гармошку, извлекая из неё всё возможное, лишь бы угодить пляшущим парам. Гармошка резко оборвалась, многим сразу стало понятно, что произошло… Правда, кто-то один, с трудом поднимая голову от стола, обрадовался перемене музыки и заплетающимся языком промолвил:

– Толик, а ну-ка, мою любимую!..

И тут же рухнул обратно на стол.

Но и Толик проникся серьёзностью момента. И все другие уже стали выходить из избы и направлялись в дом Крюковых, где на смертном одре лежал его хозяин Силантий Прокопьевич Крюков. По румяным щекам Дарьи, стоящей у изголовья отца, потоком лились слёзы. Она всхлипывала, но не голосила, а Иван стоял рядом, обняв её, и успокаивал, поглаживая по плечу…