Читать книгу Царь Борис - Константин Владимирович Кокозов - Страница 8

1

Иван Елин пастухом в колхозе стал заметным. Дарья устроилась в колхоз дояркой, мать Пелагея занималась детьми. Так что семья не оставалась голодной, но на что-нибудь другое средств не хватало, только бы свести концы с концами. В тридцать четвёртом году у Дарьи и Ивана родилась третья девочка. Нарекли её именем бабушки Пелагеи.

А ещё через два года пополнилась семья четвёртым чадом, на сей раз наконец-то мальчиком. По такому случаю Иван не пожалел самогону для всех работников животноводческой фермы, ну и сам как следует угостился, да так, что впервые за всю жизнь – до бесчувствия.

Ну вот, наконец-то Дарья и о муже позаботилась, помощника ему уготовила, да и фамилию Елиных надо как-никак продолжать. Разволновался Иван, даже растерялся поначалу, – какое имя дать новоиспечённому мужику. Всё-таки получил мальчишка имя – Борис. Дело в том, что бабушка настояла: «Брат был у меня, Борисом звали, в русско-японскую войну погиб. Унтер-офицером служил и очень ласковые письма домой писал. Давай назовём маленького его именем». И так жалобно просила Пелагея сына и невестку, что они сдались. Хотя Ивану очень хотелось назвать сынишку Петром, в честь своего пропавшего отца, а у Дарьи на уме лежало имя Силантия, в честь другого деда. Ну ладно, коли так, может быть, ещё другого сына Бог пошлёт.

Мальчик, между прочим, родился слабым, крохотным, с малюсеньким личиком, да и всё остальное не поймёшь что, кожа да кости. Болезненный какой-то.

Не выживет, – сразу отрезала деревенская повитуха. Фельдшерица из Александрова наведывалась в деревню раза два в месяц. Но бабы обращались к местной помощнице при родах.

Однако Пелагея, бабушка дитяти, заявила:

Ты, Ваня, не беспокойся. Не верь всякой старушке. Ты у меня тоже в кулак родился, а вот какой вымахал!

Ладно, – сказал Иван, глядя на малыша, присохшего к обнажённой груди Дарьи, – ну, Борис, тогда борись! Мужик всё-таки! Не хуже других!

Крохотный Бориска рос медленно и мучительно, часто болел, сутками плакал. Вся семья по очереди, включая старшую сестричку, носила его на руках, качала, напевала знаменитые «Баюшки-баю», чтобы ребёнок хотя бы на минуту успокоился, вышел из своего постоянного возбуждённого состояния. Привозил Иван и фельдшерицу, и врача из города. Осматривали они дитя, ощупывали то тут, то там. Рекомендовали кормить в одно и то же время, купать в прохладной воде, давали свои советы и уходили. А маленький Бориска, проводив тётю и дядю, снова принимался за своё. Голосил на весь дом и, если дверь оставалась открытой, то на всю деревню. Соседки, услыхав голос ребёнка, поглядывая друг на друга, говорили:

Горластый парень у Дарьи. И петуха не надо.

Да больной же он. Где это видано, чтобы ребёнок так по-дурному, столько времени кричал?

Да, видно, на этом свете не жилец…

Однако через шесть месяцев маленький Борька пошёл на поправку, перестал вдруг плакать часами. Кушать стал – только подавай. Бывало, от души выспавшись после очередного кормления, просыпается с лёгким привизгом и – ручонками к материной груди. И Дарья – только успевай расстёгивать пуговицы, а Борька уже ручонками вцепился и, захлопнув глаза, прилип к соску.

2

За считанные недели и месяцы Борька набрал упругое тельце, широкие румяные щёки прямо хотелось ущипнуть, а редкие рыжие волосы на головке послушно ложились в ту сторону, куда любили их укладывать с гребешком старшие сестрички. Превратившийся в этакого откормленного бутуза, Борька в девять месяцев от роду стал ходить, а ещё через несколько месяцев стал выговаривать первые слова. В год с небольшим, когда кто-то из соседей спрашивал, как зовут его маму и папу, он, не задумываясь, отвечал: «Сетыле, пять». «А кого – четыре?», – улыбались старшие. «Нет, сетыле, пять», – снова отвечал Борька и отворачивался от назойливого дяди или тёти.

Так и пошло по деревне для Борьки прозвище – «Четыре – пять». Выходят вот Дарья с Борькой на улицу в солнечный ясный день прогуляться. Идущая навстречу женщина поздоровается с Дарьей, а сама норовит ущипнуть Борьку за щёчку и при этом приговаривает: «Ну что, четыре – пять, сосём мамкину титю?». В дальнейшем такие фразы соседей стали приобретать для Борьки особое значение. Дело в том, что по прошествии месяцев мать не могла его отучить от груди. Как-то потребовалось отцу и бабушке остаться в своём доме, а Дарье с дочками следовало пожить несколько дней в своём. Надеялись, что Борька, не видя мать, за это время отучится просить грудь. Но куда там! Прошло только полдня, как Борька поднял в доме такой вой, что в ближайших избах переполошились: не режут ли кого у Елиных? Давали ему коровье и козье молоко – отворачивался. Пришлось и дальше, почитай, до трёх лет кормить мальчишку грудью. Видно, поэтому Борька рос упитанным, не по годам рослым мальчишкой. И стыдили его отец и сёстры: «Бугай такой, к маме за титькой!». А ему «хоть бы что, – захочет молока – тащит мамку за занавеску и требует кофту расстегнуть. Отучился только, когда Дарье пришлось по болезни отправиться на восемь дней в городскую больницу. Возвратилась – Борька сидит за столом и ложкой щи наворачивает…

Иван радовался, глядя на Борьку: «Видно, ростом и силой пошёл сын в меня». Да, только вот что-то больно стеснительным рос Борька, боится и прячется, увидев чужого человека.

Это в дедушку Силантия, – говорила Дарья, – царство ему небесное. Он ведь какой был у нас: не очень любил разговаривать среди народа. Всегда стоял в сторонке и слушал, не вмешивался ни в какие споры.

Ну, в нашем роду тоже особо крикливых-то не было. Вот поговорить – да, – о том, о сём, обо всём, что в государстве делается, что в деревне нашей творится. Про это у нас в доме завсегда говорили. Но вот таких боязливых вроде не было…

3

От кого бы ни получил в наследство Борька свою стеснительность, но характером он всё-таки рос своеобразным, незнакомых людей стеснялся, краснел, отворачивал голову, опускал глаза в землю. Но вот дома со своими сёстрами вёл себя нахально. Он быстро понял, что в семье на особом положении. Стоило одной из сестер притронуться к его надутым, как мяч, щекам, как Борька, вытаращив глаза, садился на корточки и издавал такой визг, что отец или мать, зайдя домой, давали шлепков дочери-виновнице, якобы обидевшей малыша. Поэтому и сестры после наказания сначала старались к нему не подходить, а потом и делали ему что-нибудь назло. Но без сестёр Борька скучал, играть ему больше не с кем. Вот он и подходил к девочкам – и то дёрнет за косички, то утащит куклу – и бежать. Прятался под столом, под кроватью или за печкой. Приходилось сёстрам лезть за ним в тёмный угол и отдирать куклу от него, что опять же заканчивалось визгом и воем…

Так росли дети Ивана Петровича и Дарьи Силантьевны Елиных. Жила семья, хотя и не с большим достатком, но все были живы и здоровы, в доме звенели звонкие детские голоса. А с ними у Ивана и Дарьи соединялся весь смысл жизни.

Старшие девочки учились хорошо, после четвёртого класса ходили в школу далеко, в город. Учителя постоянно сестёр хвалили. Надюшка шла круглой отличницей. Её даже снимали на фотокарточку, и на стенде «Наши отличники» красовался её портрет с испуганными глазками. У Ленки проявился красивый почерк, от которого приходила в восторг учительница русского языка, поэтому Ленку то и дело забирали в военный комиссариат, где она заполняла важные документы. Проявились у девочки и литературные склонности – уже несколько раз в районной газете «Голос труда» печатали её стихи…

В стране происходили большие изменения к лучшему. В колхозе появились новый трактор, грузовая машина. На трудодни стали получать побольше, иногда выходило и деньгами. Построили в колхозе новую ферму, где работали Дарья и Иван, скота тоже прибыло, так что вся семья, несмотря на сдачу молока государству, чего уж там, не страдала и не оставалась без молока.

Жизнь проходила в тяжёлом, но всегда привычном и понятном труде, освещённом для супругов семейными радостями. Чего ещё нужно было крестьянину? В июне старшая дочь Лена блестяще сдала выпускные экзамены и закончила седьмой класс. Вместе с Дарьей и младшими в радостных хлопотах сочинила красивое ситцевое платье – «солнышком» – на выпускной вечер. И на вечере она в этом платье сияла, радуя и преподавателей и соучеников. А наметила поступать в Александровский педагогический техникум.

Надя перешла в седьмой класс и всё время помогала матери на ферме. А после работы – на грядках в своём огороде, взяв под особое покровительство помидоры и огурцы. Младшая, Поля-Пелагея, старательно помогала по дому – подметала и мыла полы. А между делами готовила портфель, тетрадки и букварь – мечтала и в снах видела, как она пойдёт первого сентября в первый класс Наумовской начальной школы.

Вот и Борьке исполнилось пять лет…

Всё это трудовое счастье и мирные хлопоты враз рухнули в июне тысяча девятьсот сорок первого года.

4

О начале войны сначала узнали мужики, которые двадцать второго июня оказались в городе. Приехали мрачные, и после обеда уже по деревне разнеслось, что заберут всех мужиков на войну. Уже в этот вечер бабы в деревне голосили. Они заранее, больше, чем бодрящиеся мужики, почуяли настоящую, а не игрушечную, беду.

Уже на второй день после выступления Молотова по радио четверо мужиков и парней в деревне, получив призывные повестки, собрали вещевые мешки и пешком, сопровождаемые бабами и детьми, направились в Александров, в военкомат. Городской вокзал наполнился шумным народом.

Сначала среди деревенских мужчин ощущалось спокойное настроение: войну скоро закончим, дай вот срок, разобьём фашиста и вернёмся домой. Когда узнали, что Красная Армия отступает, в разговорах и беседах появилась мужицкая злость: мы эту гадину раздавим, ишь чего, сволочь фашистская, задумала – до Москвы дойти!..

И уже, один перед другим, ожидали повестки, готовились, завершали дела, спешили сено косить, управляться с огородами, чтобы не оставить баб и детей до осени, до победы, без урожая. И повестки приходили каждый день. И каждый день раздавалась по всей деревне гармонь Толяна-гармониста, – уже женатого мужика с двумя детьми. До тех пор играла гармонь, пока Толяну самому не пришла повестка.

Первого июля провожали Ивана Елина. В этот день, кроме него, ещё трое из Наумова уходили на войну. Запрягли лошадь, а Польку и Борьку оставили с бабкой Пелагеей, которая рыдала неотрывно и, прощаясь, повисла на шее Ивана.

Из военкомата Иван шёл в строю, то и дело забрасывая вещевой мешок за правое плечо. Мужиков и парней было много – человек двести. И всё Иван оглядывался, – Дарья с Леной и Надей ехали позади строя на телеге, а их лошадь почему-то то и дело спотыкалась на булыжной мостовой.

На железнодорожном вокзале негде было яблоку упасть. Здесь над бушующей толпой то и дело раздавались громкие команды сопровождающих командиров, женские вскрики и детский плач – всё вместе. И весь этот шум и гам перемешивался с паровозными гудками и с грохотным стуком и лязгом проходящих мимо поездов.

Дарья, бросив поводья и соскочив с телеги, ринулась с девочками в самую гущу и успела-таки схватить Ивана за плечи и последний раз поцеловать. Потом мужики поднялись по одному в товарный вагон, поданный из Карабановского тупика, и вскоре за ними только курился голубой дым, уходящий вдаль, к Москве…

На обратном пути лошадь еле-еле понуро тащилась в гору, и Дарье не хотелось её торопить. Всё, связанное с Иваном, от первого свидания в роще до последнего поцелуя на вокзале, вдруг поднялось в её памяти, застлало густым дымом глаза, и она, сидя на телеге, перед самой деревней, вдруг тяжело охнув, повалилась на спину и потеряла сознание. Очнулась оттого, что девочки, не останавливая лошадь, с громким плачем встряхивали её, пытаясь привести в чувство.

– Мама! Маманька!..

Опомнилась уже на крыльце дома, где с нетерпением ждали их возвращения свекровь и Полька с Борькой.

5

С уходом Ивана на фронт жизнь в семье и во всей деревне с каждым днём тяжелела. Уехавших мужиков надо было заменять. Рабочих рук не хватало. Многое в деревне легло на плечи женщин и детей, пригодились и почтенного возраста старики.

Через две недели после проводов Ивана Дарья и две старших дочери Лена и Надя поступили работать на Карабановский текстильный комбинат – предприятие переключилось на военную продукцию. В деревню приходили редко, и то на несколько часов, как получалось. Дома остались на хозяйственных работах сама Пелагея и дети – восьмилетняя Полька да младший, Борька. К тому же Пелагея умудрялась работать и на колхозной ферме, и, если попросят, на полевых работах. И трудилась, проклиная вместе со всеми подлюгу Гитлера, от зари до зари.

Деревня получала очень скудно на трудодни, еле-еле хватало на еду, но никто не жаловался, деревня не вешала нос. Единой душой стремились приблизить Победу. А она, Победа, вот-вот должна была придти, и вот-вот, как все считали, мужья, сыновья и братья должны были возвратиться, разбив где-нибудь под Смоленском наглых захватчиков-фашистов. Помнилось всем, как быстро получилось на Хасане.

Но проходили дни, недели, миновали месяцы, а война приближалась к Наумову. А вскоре зловещие слухи поползли о том, что сдали Москву, что немцы подходят к Дмитрову. Сначала она пришла в деревню военными повестками, теперь с женскими рыданиями прошлась по Наумову похоронными листками, и сразу, в одночасье, стало понятно, какое это всенародное горе – война. Потому-то Дарья и дети её, поравнявшись на улице с почтальоном Давыдовной, шарахались от неё, боясь, что она потянется за чем-то в свою сумку из чёрного дерматина. Приходя домой, Дарья сразу вопросительно смотрела на свекровь – не пришло ли что-нибудь с фронта. И приходило, и для семьи на время являлась радость.

Иван был на войне жив и здоров, и писал хорошие добрые письма. В каждом письме утверждал, что до окончательного разгрома фашистов остаётся недолго. Служил он в Сорок девятой стрелковой дивизии, где рядом с ним находилось много народу из Александрова, из окрестных городов и деревень. И когда кто-нибудь писал домой письма, то о своих земляках старались что-нибудь да сообщить. Так что Дарья даже и без писем мужа примерно знала о многих земляках. А главное – это то, что муж жив.

Иван Един не только всячески оберегал собственную жизнь на войне, не лез без нужды в пекло, не поднимал лишний раз голову из окопов при обстреле. Но он оказался храбрым солдатом, воевал во взводе разведчиков и всегда ходил по передовым позициям. На его счету было три взятых в плен немца – «языка» и с десяток подорванных грузовиков с живой силой врага. Так-то вот воюют на фронте Елины! Правда, обо всём в письмах с фронта не напишешь, но между строк понимала Дарья много и из писем Ивана, и из писем его земляков. А вообще-то Иван, зная о чём писать можно, а о чём нельзя, больше всё же писал о том, как скучает по дбму и детям, как снится ему свой двор и вся деревня, просил сняться всей семьёй на фотокарточку и прислать, а также требовал, чтобы Дарья в каждый дом зашла и передала привет от мужа своего, который защищает Родину от фашистских захватчиков. Просил Иван, чтобы и Дарья, и мать, и ребятишки берегли своё здоровье и дожидались его с войны.

6

В сорок третьем году Борька пошёл в первый класс Наумовской начальной школы. Научившись писать, он стал, сначала при письмах матери, а потом и самостоятельно, посылать отцу письма на фронт. Бумаги не хватало, мать писала на кусочках и обрывках, которые находила в доме от старых тетрадей, а то и от довоенных газет, маленький кусочек находился и для Борьки. Просил Борька папку как можно скорее разбить фашистов и немедленно приезжать домой. О том, где работают мать и сёстры, сообщать не полагалось, это был военный секрет (а они в Карабанове шили солдатское обмундирование), а вот о своих делах Борька понемногу рассказывал. О том, как за коровой ухаживает, как навоз убирает и выносит на задворки и в огород. О том, что с Пелагеюшкой уже не дерутся, а дружат, и что она помогает уроки ему делать. О том, что арифметику страсть как не любит, хотя считать и научился. О том, что умерла почтальонша Давыдовна, а вместо неё приносит почту Митрофановна, хотя она тоже очень старая и тоже может умереть. О том, что погиб на фронте то один, то другой отец его деревенских товарищей.

Иван бережно хранил письма жены, каракули и писульки сына, перевязанные шнурком, в своём вещевом мешке и, когда выдавалась минута, читал их ближайшим товарищам. Солдаты с улыбками слушали исповеди Борьки и хвалили его: мол, у тебя, Иван, растёт настоящий помощник.

Всё-таки учиться Борька не любил, наверно, в этом весь пошёл в отца. Ещё в начальных классах вёл себя развязно, много дурачился, доказывал своё нередко и кулаком. Как только начинал спорить с одноклассниками по какому-то поводу, сразу же петушился и лез в драку, после чего оба драчуна возвращались домой с синяками под глазом. Особенно с ним трудно было играть в войну, а это, если выпадало свободное время, была как раз самая главная игра у всех деревенских ребят. Обязательно он должен был играть красного командира, и уж совсем не рядового солдата, тем более никогда не соглашался быть немцем. Конечно, в немцы выбирали самых маленьких, которые возразить не могли. По комплекции первоклассник Борька вышел рослым, толще всех, его ребята признавали верховодом и слушались его, да и девочки его поддерживали. Так что он, когда ему надо, брал своим гонором. Если было не по нему, он поворачивался и уходил из игры. За ним гуртом тянулись и его сторонники. Видя, что игры не будет из-за паршивого характера Борьки, или Ёлки, как его звали в школе, ребята вынужденно соглашались на его условия. И когда он становился главным командиром, игра шла на полную катушку, пока все вдоволь не наиграются.

Ну а в доме Борька стал настоящим хозяином. Всё почти, что связано с печкой и дровами, легло на него: он помогал привезти сушняк и хворост из лесу, сам пилил и колол дрова. И воду с колодца приносил сам, сколько бы ни нуждалась в воде семья. И за коровой ухаживал, кормил и поил, только доить бабушке доверял… Иван Елин словно в сорочке родился – всю войну прошёл почти невредимым. Только в Австрии, на последнем году войны полоснула его пуля наискось в левую руку. Отлежался в медсанбате. И, как только рука стала сгибаться, снова догнал свою часть и продолжал воевать. Там, в Австрии, и закончил войну.

Только что отцвела сирень, весна заметным жаром переходила в лето. В один из июньских дней по тропинке из города Александрова в горку к деревне Наумово шагал рослый усатый солдат в гимнастёрке и красноармейских сапогах. Пилотка по жаре была заткнута за кожаный ремень, раскатанная шинель лежала на левой руке, а вещевой мешок туго топырился за спиной. Сердце у Ивана Петровича Елина, возвращавшегося с войны, скакало так, что он время от времени останавливался и прижимал его рукой. Когда шёл по деревне, вся мальчишечья и девчоночья мелочь повыскакивала с крылец и пронзительно кричала:

– Борька, Полька! К вам красноармеец идёт!

По случайности в этот день выпало воскресенье, и все Елины находились у себя в огороде. Криков детских они сначала не слышали. А когда Дарья, оторвавшись от грядки, выпрямилась, посмотрела на улицу и увидела красноармейца у самого плетня, она, дико вскрикнув, качнулась и рухнула рядом на грядку. И уже через несколько секунд Иван, сбросив с себя и вещевой мешок, и шинель, подхватил её на руки и понёс на крыльцо, осыпая поцелуями. И тут к нему подбежали все – и Борька, и Полька, и Надя, и приехавшая из Московского педагогического института студентка Лена, и старая мать Пелагея. Все повисли на нём, обнимали и целовали, кто сына, а кто отца.

Вот и радость в дом Елиных пришла, вот и война закончилась. Вот уже и не надо по весне собирать на полях гнилую картошку – остаток осеннего урожая, чтобы прокормиться и не помереть с голоду.

Теперь семье Единых можно было привести себя в порядок. Надюша, окончив среднюю школу, отправилась работать на Карабановскую фабрику, ту самую, на которой работала вместе с сестрой и матерью во время войны. Её собирались послать учиться на мастера веретённого цеха. Елена, два года назад поступившая в Московский педагогический, готовилась к очередным институтским экзаменам. Полька с Борькой на летних каникулах с большой охотой помогали матери, бабушке и теперь отцу во всём, что касалось домашних работ. Семью во время войны, как и многих в деревне, спасал огород. Он, кормилец, в ответ на затраченные труды, подавал осенью и огурцы, и лук, и помидоры, и репу, и даже мак и горох на лакомство ребятишкам. Да вдобавок кормились из лесу: ягоды, грибы и орехи помогали пережить фронтовую зиму.

7

Несмотря на завершение войны, советский народ находился в тяжёлых условиях. Последствия войны требовали для своего искоренения ещё не меньше десятилетия. Но это десятилетие стремились сократить до пределов четырёх – пяти лет. В деревне Наумово, казалось, ничего не произошло. Та же посреди деревни поднималась зелёная травка, на которой ползало, кувыркалось и каталось множество поколений наумовских крестьянских детей. Также тихо шептал листвой могучий двухсотлетний дуб, стоящий рядом с деревянной начальной школой.

Возвратились кое-какие мужики в деревню, но многие остались где-то на западе, на Смоленщине, в Белоруссии и на Украине, да и в чужих землях залегли в братских могилах. Сократилось в деревне количество мужиков, но подросли ребята, не захваченные фронтом. Подрастала надежда вдов, не дождавшихся мужей с войны.

А жить народу было трудно. В побеждённую Германию уходили эшелоны хлеба, а в целых областях страны народ голодал. И всё равно славили великого Сталина. Радио в Наумове провели – из тарелки, висящей в простенке между окнами избы, слышались известия. И имя Сталина звенело каждый день. Разве можно было не любить Сталина, разве можно было обижаться на него, даже если за половиной буханки хлеба нужно было идти в Александров и стоять там с карточками в очередях? Ну как же, война ведь жестокая прошла. Слава Богу, победили, так чего ж обижаться-то?

Но вот уже и Сталин умер, плакали все в деревне, ждали огромных перемен. Все сразу заговорили о политике. Перечисляли всех руководителей партии и правительства. Каждое слово по радио и в газетах ловили слёту. Траурная музыка из Колонного зала Дома Союзов все дни слышалась по радио, никто не смел выдёргивать шнур из розетки..

А Борька взрослел, жадно вслушивался во все политические новости и известия, прилипал к радиотарелке. Ловил районную газетку «Голос труда» и читал из чужих рук. Заставил отца выписать владимирскую областную газету «Призыв». Хоть и скучное было чтение, а всё-таки читал: кто там начальник, кто его сменил, кого там выбрали в Московское руководство.

8

В старших классах Борис стал учиться заметно хуже. Если в младших классах он всё-таки как-никак стремился делать уроки, то теперь, отправляясь в Александров, в школу, он захватывал с собой только одну тетрадь, а книг не носил вовсе. Так все предметы и записывал в одной тетрадочке, которую дома и не открывал. На уроках, правда, учителям отвечал, преимущественно на тройку.

Но примерно с девятого класса Борька вдруг заинтересовался историей. На уроках истории Борька с открытым ртом слушал учительницу Ольгу Петровну, которая рассказывала учебный материал как никто из преподавателей. После её рассказов школьники заметно гордились своей страной – СССР, хотя и жили впроголодь, с их уст не сходили имена революционеров, Сталина, Ленина, Будённого, Ворошилова, Чапаева, Щорса и Пархоменко. С уважением школьники называли имена вещего князя Олега, Александра Невского, царя Петра Первого, полководцев Суворова и Кутузова, адмирала Нахимова, которые укрепляли, строили и защищали великую Русь, умножали её славу и авторитет в мире. И столько беспокойств добавил учительнице интерес Елина к истории! Теперь ей только и приходилось искать дополнительную литературу, чтобы ответить на его многочисленные вопросы: зачем, кто виноват, почему это случилось? На все эти вопросы ученик получал пространные ответы. О каждом великом человеке Ольга Петровна повествовала и сама с увлечением. Вот это Борьке нравилось. Вот это ему было по душе. И он просто влюблялся в великих людей России и Советского Союза, очень гордился победой над Германией, славой всего народа.

В старших классах, возможно под влиянием интереса к истории, Борька Елин изменился характером. Ранее общительный, организатор всех игр, готовый с поводом и без повода доказывать кулаками свою правоту, заводила класса и деревенских мальчишек, стал тихим, задумчивым, безразличным к окружающим людям. Среди товарищей своего возраста ему было неинтересно. В школе учился так себе, больше тройки не получал, разве вот только по труду, физкультуре, пению и истории ставили ему хорошие отметки, немножко его интересовала география. Остальные предметы не имели для Борьки цены. Прибавлять и отнимать он знал – и баста, зачем голову свою забивать какими-то квадратными корнями, всякими тригонометрическими функциями, которые никакой практической пользы мужику не принесут. Да и пусть ими занимаются специалисты – те, которые от них счастливыми спать ложатся!

После смерти Сталина весна ходила рядом с Борькой из Наумова в школу, в Александров. Из Александрова возвращалась вместе с ним через ручей в Наумово. И когда отцвела в садах сирень, весна с большим трудом пережила вместе с Борькой экзамены за десятый класс. И сказала весна: прощай, Борькино детство!..

А тем временем государство бросало все силы на восстановление народного хозяйства, городов и сёл, фабрик и заводов. Деньги требовались большие, и крестьянину на свой горб пришлось взвалить большие налоги. Каждая корова и овца, каждая курица-несушка обязаны были отдавать свою дань государству. И попробуй – не сдай!

Послевоенная пятилетка поставила перед народом цель – восстановить страну в том виде, в каком она встретила войну. Тяжёлая задача, но пятилетку всё-таки выполнили за три года.

Несмотря на все трудности, советский человек смотрел вперёд с оптимизмом. Начиная с сорок девятого года, к огромной радости народа, начали снижаться цены. Каждый день и каждая неделя приносила какие-нибудь обнадёживающие новости. Рождались и подрастали дети, теперь советскому человеку только жить да жить, приумножая могущество Родины.