Читать книгу Страсть в наследство - Ксения Каретникова - Страница 2

Всё-таки это очень странно – ничего о себе не помнить.

Вообще ничего.

Кто ты, как тебя зовут… У человека должно быть имя. И фамилия. И даже отчество – имя отца, которое ты носишь всю свою жизнь. Я не знаю ни одного, ни другого, ни третьего.

Не знаю, кто мои родители. Друзья, приятели… враги…

Где я родилась, выросла, жила… Чем занималась.

Училась. Работала. И было ли это?

Нет воспоминаний. Ничего. Пустота и темнота. Ни лиц, ни образов, ни очертаний…

Жить и не знать своего прошлого – страшно. Может, я сделала кому-то что-то плохое? И так сработало подсознание, спасая и защищая?

Но особенно страшно становится, когда ты начинаешь думать, пытаешься вспомнить. И не можешь! Причем я знаю названия тех или иных вещей, понимаю значение слов, определений, явлений. Знаю, как называются предметы.

Но откуда я это знаю – не помню.

Из-за этого ощущаю себя бездушным запрограммированным роботом, созданным кем-то… Но ведь для чего-то?

Хотя иногда, вспышками, вспоминается что-то. Из-за запахов, слов, жестов и движений людей в памяти проскальзывают мгновения… Но так быстро, что я не успеваю понять и полностью вспомнить этот момент. Да и эти воспоминания, скорее, эмоциональные. Я просто чувствую: страх, злость, радость, счастье. И все так перемешано. Запутано.

Одно скажу точно: я не только разговариваю на русском – я ещё на нем думаю. Значит, мои корни здесь, как сказала Раиса Ивановна.

Но я могу быть и украинкой, и белоруской. Да и в России очень много национальностей. А сама страна огромная… И отсюда появляются другие вопросы: откуда я, из каких именно мест, жила я в городе, в деревне, в квартире, в доме?

Ответов нет.

Врачи удивлялись. Потому что не могли понять причины моей диссоциативной амнезии – такой диагноз мне поставили. У меня ни травм, ни сопутствующих заболеваний. Кажется, они мне даже не верили. Столько процедур и тестов со мной провели. Даже гипноз пробовали. Но он на меня не действует. Редкий я случай.

Я слышала шушуканья медсестер: барышня – то есть я – скорее всего, притворяется, сбежала от кого-то, прячется. Когда меня нашли, на правой щиколотке был синяк – якобы меня удерживал кто-то насильно и я жертва… Но нет! Я точно не жертва! Не помню, но ощущаю.

С первого же дня меня беспокоил вопрос – есть ли у меня дети? Но после визита к гинекологу выяснилось – нет. И приблизительный биологический возраст мне поставили 25 лет. Здоровье, кстати, у меня отменное. Гинеколог даже пошутил – зачать, выносить и родить могу хоть в космосе…

А ещё очень странно, что меня не ищут. Две недели в больнице, чуть больше месяца я тут… Ну не может быть такого, чтобы не искали. У меня же есть прошлое? Кем я была в нем? Была ли кому-то нужной? Необходимой? И если да, то где этот человек? Кто этот человек? Или люди?

Любила ли я? Почему-то при этом слове сердце тоскливо сжимается… Предали? Обманули? Бросили? Если да, то почему? За что?

За что мне это? Почему это случилось со мной?

– О чем задумалась? – голос Раисы Ивановны возвращает меня из навязчивого мира мучающих меня вопросов. И я смотрю в улыбающееся, даже какое-то лукавое лицо человека, что сидит напротив. Сидит ровно, с прямой осанкой. Глаза ее блестят, румянец на щеках. Я присматриваюсь внимательней и впервые задумываюсь: сколько ей лет? Шестьдесят? Да, не меньше. Однако женщина она ухоженная, статная, всё ещё красивая. Как всегда накрашена, даже губы, стойкой коралловой помадой. На руках свежий аккуратный маникюр, с лаком цвета в тон губам.

Она поправляет седую завитую прядь, пряча ее за ухо. А я замечаю, как за плечом Раисы Ивановны, на фоне колючего забора, плавно колышется цветущая ветка… На ней – белые крупные цветения с розовыми крапинками. По форме цветы напоминают свечи… Это каштан. Но почему-то поздно зацвёл, обычно в мае.

Вот откуда я это знаю?

– Твой ход, милая, – с легкой усмешкой говорит Раиса Ивановна, кивая на стол.

И я перевожу взгляд вниз, на шахматную доску. Белые клеточки, черные, фигуры… Сознательно мы играем сегодня в шахматы в первый раз. Но я знаю, что видела шахматы раньше… Играла? Умею?

Тут же что-то маячит в глубинах разума, переключается, заставляя вспоминать… Дебют, рокировка, гамбит, гарде… Ладейник. Да! Ладьей и пойду, потому что так правильно…

И я делаю ход. На автомате. Раз, два…

– Шах и мат, – произношу я.

Раиса Ивановна смахивает рукой с доски своего черного короля, но не с досадой, и заявляет:

– Значит, и в шахматы ты играть умеешь, – женщина оглядывается, щурится, присматривается к выходу из корпуса. А потом достает из кармана пёстрого халата пачку тонких сигарет и коробок спичек. Прикуривает с таким наслаждением. С ним же выдыхает первую порцию дыма.

– Вы поддались специально, – заявляю я.

– Конечно, хотела проверить, умеешь ли ты играть, знаешь ли правильные ходы… – фыркает она. – Шашки, домино, всевозможные карточные игры… Мы столько уже всего попробовали. И во все ты умеешь.

И это правда, за последнюю неделю, что мы с ней начали общаться, во что мы только не играли. Даже в лото. Оно, кстати, меньше всего мне нравится.

– О, может, нарды ещё попробуем? – предлагает Раиса Ивановна.

– Зачем? – улыбаюсь я.

– Ну, во-первых, вдруг тебе это поможет что-то вспомнить? – отвечает она и опять оглядывается. – А во-вторых, так не скучно хоть. А то мне здесь не с кем играть… Психи кругом.

Не могу не согласиться, психи действительно здесь кругом. И, не считая персонала, Раиса Ивановна, пожалуй, единственный из, скажем так, здешних постояльцев, с кем можно нормально общаться. Она точно не псих. Тогда почему же она здесь? Тоже жертва обстоятельств, как и я? Я никак не решаюсь ее об этом спросить, да и Раиса Ивановна с неохотой говорит о себе, о личном…

– Аня! – вдруг слышим мы крик со стороны главного корпуса. Одновременно поворачиваемся. С крыльца спешно спускается медсестра Катя и быстро идёт к нам. Раиса Ивановна без стеснения чертыхается, бросает наполовину выкуренную сигарету на землю и наступает на нее ногой.

– Аня, – на выдохе повторяет медсестра, подойдя к нам. Аней здесь зовут меня, должно же быть у человека имя. Хотя я точно знаю – я не Аня. Не мое это имя.

– Что-то случилось? – с надеждой спрашиваю я.

– Там к тебе с телевидения приехали.

– Ко мне? – удивляюсь я.

– Да, хотят снять про тебя сюжет. Может, найдешься наконец.

Я продолжаю удивляться, смотрю на довольное лицо Раисы Ивановны.

– Ваша работа? – спрашиваю я у нее.

– А чья же ещё? – фыркает она. – Эти не стали бы. Им все равно на нас. Ироды…

– Раиса Ивановна, – качает головой Катя и принюхивается. – Опять курили?

– Пыталась получить от жизни удовольствие, – отвечает она недовольно и складывает руки на пышной груди.

– Так это вредно.

– В моем возрасте все вредно, милая. Даже свежий воздух.

Катя опять качает головой, а потом обращается ко мне:

– Чего сидишь? Иди! Пока Семеныч не вернулся и не свернул вашу затею.

Семеныч – главврач этой психлечебницы. Хотя он сам считает, что это не так, это – санаторий. Ага, с колючим забором и решетками на окнах. Это наш корпус для стабильных и в большей части для платных пациентов, нам даже разрешено свободно перемещаться по периметру, гулять в саду. А вот в том корпусе, что стоит чуть дальше, прячась за ветками молодых сосен, точно держат тех, кто психически не стабилен. Иногда по ночам оттуда доносятся крики. И в них только боли. Столько страхов и страданий. Мои по сравнению с ними – ничто.

Я поднимаюсь с места и делаю неуверенный шаг к нашему корпусу. Смотрю на пожилую женщину, так же прямо оставшуюся сидеть за столом.

– Давай-давай, – подбадривает меня Раиса Ивановна. – Я уверена, так тебя быстрей найдут. Просто иногда люди не знают, что нужно искать.