Читать книгу Линия Возврата - Лена Мюллер - Страница 4

Пару месяцев спустя

Неужто он и впрямь выбежал на дорогу, где сломя голову мчались автомобили? Где не спотыкнуться о, проложенные для трамвая, пути, удача, в чистом виде её проявления. Пацан, несущейся по трассе, либо поцелован богом, либо проклят дьяволом на вечное бессмертие. Перепрыгивая изгородь, он ни разу не оступился. Петляя мимо пешеходов, он лишь единожды зацепил рядом идущего старика. Георгий поднял на уши всё 14 Садовое кольцо, чуть не спровоцировав несколько ДТП. Орликов переулок загудел, Мясницкая улица погрузилась в гул и ругань. А на проспекте Академика Сахарова и вовсе нарушилось движение. Ласковые слова доносились даже из окон близь стоящих домов. Палагин устроил настоящий переполох, создавая и пробки, и потасовки между обладателями машин. Сам же негодяй драпал, как в последний раз, безоглядно устремляясь к цели. Ко двору Дмитрия Дозорцева, к кирпичному строению, к железному подъезду. Его щёки пылали огнём, из носа текло ручьём, а из потных ладоней выскальзывала пластиковая папка. Палагин еле-еле удерживал заляпанный фолдер, поплатившись картой «Тройка», выпавшей из заднего кармана. Чеки, копейки и фантики разлетелись по Харитоновскому проспекту, а к концу дороги Павлович чуть не посеял паспорт. Его взгляд был бешеным, зрачки расширенными, а вид безумным. Пульс доходил до сотни ударов в минуту, участилось дыхание, задрожали колени. И ничто не могло так усугубить ментальное здоровье, как выжидание заветного часа. Товарища, кой обязан был показаться без промедлений. От зелёной тоски, нетерпеливый малый всё больше и больше запускал в мысли параноидальные идеи. Георгий по десятку раз повторил имя Дозорцева, как душевно больной, вслух, да ещё и громогласно. Он разглядывал акты и квитанции по несколько раз опуская руки по швам и задирал подбородок к небу. Беспричинно бросался палками, ходил кругами и выглядел как наркоман. То усаживался на лавку, то вновь поднимался на ноги. Бродил кругами, зависал на месте и глядел в одну точку. Палагин кого-то караулил, с нетерпением озираясь на стальную дверь. Едва ли слышался скрип, по телу пробегал мандраж. А показавшиеся на улице соседи Данииловича с насторожённостью обходили стороной шуганного Палагина. Георгий то и дело сжимал бумаги в кулаке, улавливая звуки прибывшего, на первый этаж, лифта.

Зазвенел домофон, вход был открыт. Палагин наскоро ринулся в парадную, встречаясь лбами с расфуфыренным Дмитрием. Очередное столкновение, сам-то, он баран, да не на мосту из стихотворения Михалкова. Потерев чело, благо, оставшееся без шишки, Георгий окинул Дозорцева не доверительным взором. Даниилович хоть и любил выглядеть, как только что покинул балл, но с проста он так не наряжался. Видать куда-то намылился, но тогда бы не позволил Гоше сюда заявиться. Если уж Дмитрий в делах, то на весь день и с царским пожеланием: не беспокоить. А направился он к кому-то важному, авторитетному. О том кричал любимый галстук Данииловича, такой же синий, как и его пиджак. В офис ли или в какую-нибудь компанию? Неважно, Палагина не устраивал любой расклад, если внимание друга будет занято кем-то другим.

– А ты мне льстишь, – он упёрся руками в бока, – ко мне и при параде? – взгляд скользнул снизу вверх, – высшее проявление любви, – Палагин утешал собственное эго, а может просто-напросто блефовал.

– Не совсем, – Дима избегал зрительного контакта, чувствуя себя не в своей тарелке, – давай недолго, у меня ещё будут дела.

Вместо фраз товарища, Георгием улавливалась лишь слуховая галлюцинация, лишь страшное слово, звенящее в ушах. Препятствие, именно так Павлович воспринимал личную жизнь, будущую работу, семью и окружение Данииловича. А этого достаточно, чтобы задор, с которым он гнал по мостовым, бесследно исчез. Он легко успокоился и более не дрожал от обилия эмоций. Опустев, подобно пролитой чаше. Палагин драматизировал, за секунды надумав себе печальный исход. Будь то отказ Дмитрия, будь то забитый график приятеля, всё сводилось к одному, к пессимизму. А самобичевание сопутствовало бесконтрольному гневу. И новость, кою Павлович берёг последние недели, как зеницу ока, забылась в миг. Он развёл руками в стороны, швырнул важные бумаги на лавку, стремительно приближаясь к Дозорцеву.

– Какие дела?

– Чего ты сразу завёлся? – Даниилович слишком хорошо его знал, чтобы не заметить гримасу, – пойду к папе на работу. Он обещал меня пристроить в предприятии своего партнёра по бизнесу.

– Оно же не срочно? С этим можно повременить? Даниил всегда успеет найти тебе крутую должность? – Гоша неосознанно кивал, словно программировал Дозорцева на положительный ответ.

– Где же ты затаил подводные камни? – вопросом на вопрос перекидывались юноши. – Подозрительно себя ведёшь.

– Я купил нам билеты! – выкрикнул Гоша, – я оформил на тебя место в поезде до Выборга! Вечером мы поедем на Север, вместе, вместе с тобой! – вцепившись за предплечья Дмитрия, Палагин потянул Данииловича на себя. – Паспорт, загранка, даже шенгенская виза! Я всё сделал, я всё взял, я купил! В плацкарте! В поезд дальнего следования! – он тряс Диму, как тряпичную куклу, не сумев унять воротившуюся радость.

– Как ты это провернул? Когда успел? – у Дозорцева даже челюсть отвисла. —Откуда ты взял мой паспорт, чтобы оформить проездной?

– Сфотографировал, когда дядя сделал мне подарок.

– Подарок? – задумался Дима. – На день рождение ты был у меня дома. Мы собрали деньжат, Киости вручил их тебе, – рассуждал он, – то случилось месяца два назад.

Хитрец, ничего не скажешь, спланировал всё заранее, поставив перед фактом. Каков умелец, знает же, что Дмитрий не откажет. Пустить в дальние земли без надзора такого как Георгий, риск похуже игры в казино без единого козыря. Пади узнает о себе правду, надумает очередной дребедени, да покалечится. Затеряется в каком-нибудь лесу, пропадёт с концами, а после ищи его с полицейскими собаками. Ринется в озеро, о камень расшибётся, а мать с отцом обречёт на вечное горе. Без тупости Павлович не обойдётся. Дозорцев верил, что над Палагиным всегда весит опасность, в хорошем он расположении духа, а ли напротив, в плохом. Разницы нет, Гоша не умел держать баланс, реагировать осознано, стоять на золотой середине, не бросаться из крайности в крайность.

– Как давно ты купил билеты? – обеспокоился Дима.

– Сегодня утром.

– Во сколько ты встал?

– Я не спал.

– Ты ел?

– Не ел.

– Во сколько вышел из дома?

– В пять утра.

– И сразу же поехал на вокзал?

– Да.

– Уже обед, где ты всё это время мотался?

– Собирал вещи.

Дозорцев опешил. Дмитрий наблюдал перед собой другого человека, импульсивного и бойкого. Кого-то неуловимого, способного добиться чего угодно в кротчайшие сроки. Человека, неготового получить отказ, послушать конструктивную критику детища, одуматься, пока ещё не поздно. Лик Димы обдавало тёплое, драконье дыхание Палагина. На плечах, скованных грубой хваткой, остались синяки. На мягкой коже, отпечатались пальцы.

– Сколько денег ты потратил? – Даниилович умён, потому знал, о чём спрашивал. – Помимо поезда.

– Тысячи три, четыре.

– На что?

– Купил большой капучино на альтернативном молоке, – Палагин никогда его не пил, – с карамельным сиропом, – и его не любил. – Купил в дорогу майки, – но у него их было много. – Чехол взял, а то мой уже весь покоцанный, – но всего несколько дней назад ему было всё равно. – И в дорогу приобрёл книгу, – в последний раз он читал литературу в школьные годы.

Дмитрий этого и опасался. Увидеть в Палагине транжиру, заметить тягу тратить наличку, планировать авантюры. Боялся заметить не свойственные его натуре черты.

Отпустить Георгия одного, опорочить имя Дмитрия Дозорцева, как верного друга, предать принципы и отдать ближнего на волю случая. Оставит ли Павлович в чужом городе все деньги, не сумев вернуться домой? Почувствовав облегчение, втянется ли в празднования, загремев в больницу? Окунётся ли в отчаяние, утонув в собственных слезах? Он же на всех парах бежал стремглав, чудом уцелев. Ему всего-то захотелось поделиться известием, похвастать свершением. Страшнее депрессивного Палагина, счастливый Палагин. И Данииловичу было не до обид, не до расспросов, не до здравого эгоизма. Угнаться, за рыцарем на коне, звучит как нечто невозможное. Здесь только поспевай, четыре копыта, больше двух. И в моменты подъёма в Гоше просыпался настоящий зверь. Неудержимый, смелый, неосторожный, самоубийственный. Будь Павлович смертным грехом, олицетворял бы уныние, будучи брошенным в яму со змеями. Но не сейчас, ныне в нём ключом била радость, от того он даже не успевал сглатывать слюну, что стекала по подбородку.

– Ты не обижайся! – на весь сад выкрикнул Палагин, прижимая Дмитрия к сердцу. – Я не предупредил тебя заранее по веским причинам!

– Знаю я твои причины, – он же отпихнул прилипалу.

– Знаешь?

– Иногда, мне кажется, что все вокруг их знают, – Дима уж совсем стал кислым, шепча себе что-то под нос, – только не ты.

– Раз понимаешь, то поможешь мне, – каков махинатор, мало того, что услыхал, так и всё в свою сторону повернул. – По твоему мнению я не способен здраво оценивать чужие действия и информацию. Может, присмотришь за мной? Ты, Дозорцев, великодушный, – льстил Георгий. – Такой бескорыстный, высоконравственный, голубой крови юноша, – сделал ли он это нарочно, а ли блеск в стеклянных глазах проявился сам собой и на Дмитрия подействовал эффективнее комплементов.

– Это не пройдёт после поездки, – Даниилович бился в стену, пытаясь вытащить несчастного из тупика, – пожалуйста, обратись к специалисту, тебе станет легче, – но за годы попытки так и оставались четны.

– Ты же скинулся мне на билет.

– Одно дело унять твой интерес, а другое вылечить.

– Я здоров! – нахохлился Палагин, прихмурившись.

Убеждение, подобно самовнушению, настолько же спорное и порой бесполезное явление. Чем искуснее язык, тем легче подвергнуть оппонента обману, но что фатально, тяжелее открыть правду. Однако Дмитрий был совсем другим. Он не счёл нужным доказывать Гоше обратное. Вылечить пациента, нежелающего этого, практически невозможно. Георгий стремился облегчить страдания, но казалось лишь ради того, дабы найти новые причины мучиться. Угрызение совести или насильственное заточение Павловича в кабинете психотерапевта? Над Данииловичем нависала ответственность, которую москвич по личной неосторожности взвалил на свои плечи. Потому и сопереживал матери Палагина, когда-то давно пережившей тяготы и последствия выбора. И где верный, а где провальный? Потакать больному рассудку пациента или вылечить против его воли? Как бы Дмитрий не направлял, оставался неуслышанным. Какие бы меры не предпринимал, они все до единого увенчались провалом. Был рядом, не помогало, отстранялся, лучше не становилось.

Кем же он хотел стать? Наркоманом, завесившим от боли или мёртвой душой, от которой осталось бренное тело? И неужто единственный, неиспробованный способ на спасение, это пойти у Георгия на поводу? В простоте своей, Дмитрий более не видел выхода, но чувствовал острую необходимость помочь. Не по дурости, не из-за доброты душевной, а из-за гордыни. Будь Дозорцев грешником, подвергся бы колесованию.

– Заходи в квартиру, – Дима достал из кармана ключи, кидая связку Палагину, – где твой чемодан?

– Дома.

– Во сколько отправление?

– В пять.

– Сейчас я поговорю с отцом, объясню ему, что уеду на, – запнулся Дозорцев, – на какой срок ты хочешь уехать в Выборг? Сколько планируешь находиться там?

– Дня два, не больше, – уверенно ответил Гоша, – зачем там долго тоску гонять? День на отдых после тяжелой дороги, второй на изучение информации.

– Редкостный же ты врун, – цыкнул Дозорцев, – а загранку просто так пади взял, – ему было всё известно, но он не умел отказывать. – Слушай, если не выйду на стажировку в ближайшую неделю, я упущу редкую возможность начать карьеру в славной организации, – Дима кусал губу, мял подол пиджака и жевал щёки. – Это место не будет меня ждать, и даже папа не сможет отсрочить обучение.

– Разве тебя взяли не по его инициативе?

– Не поспоришь, связи сыграли роль, – он кивнул, – но задержать время они, увы, не в силах, – пожимая плечами. – Поэтому дай мне гарантию, что мы вернёмся в Москву. Уверь меня, что даже если ты решишь взглянуть на родину, мы успеем в срок улететь обратно в Россию?

– И всего-то, – ухмыльнулся Георгий, – значит, всё что нужно, успеть за неделю?

– Успеть за неделю.

Ощутив дискомфорт, Дмитрий весь сжался, словно седьмое чувство встряхивало его изнутри. Гоша мог пообещать, что Бог на душу положит и дать невыполнимую клятву. Забывать о громких заявлениях, ему не впервые. И даже тогда он никогда не извинялся. Он нагло газлайтил и изображал непонимание. А как Палагин вытаскивал себя, будучи пойманным на минном поле? Подрывался на собственных бомбах и прилюдно изнывал. Павлович противник лжи, но стоять спиной к лицемерию, не значит далеко от него находиться.

Куда противнее терпеть, не сумев поймать скользкого змея. Уличить – это была мечта Дозорцева. Но кое-что ему мешало, кое-что столь схожее с дурным приятелем. Дозорцев беспокоился о своём имени не меньше Палагина. Сглаживал всё и вся, уступая моральным принципам, нежели здравому смыслу. Даниилович сравнивал одержимого с ангелом Самаэлем в культуре иудаизма. В авраамической религии, с искусителем грехопадения. Отец Даниил наставлял, что именно Ева виновница изгнания на землю, таковым считал и своего отпрыска Дмитрия. Рядом с Палагиным сын забывался, уступал и покорялся его воле, позволяя удаву обвивать горло наивного гордеца. И сколько бы разочарований не принёс Георгий, как часто бы не исчезал без предупреждения, как предательски бы не покидал, едва ли завидев сложности, он был слабостью Дозорцева. Слабостью далеко не из-за привязанности и любви, а из-за противоположности. Бессильный перед эмоциями, изнеможённый и травмированный заморыш. Дмитрий это явственно знал и ему это нравилось. Ему симпатизировало вытаскивать из колодца разбитого доходягу.

Но как Георгий торжествующе нёсся к лифту, заставляло переживать. Словно он окончил институт, словно впервые получил премию, словно женился на первой красотке Москвы. Ради этого мгновения, Дмитрий всячески позволял собой вертеть. Чтобы наблюдать, как Павлович от эйфории скачет по ступеням, совсем позабыв про файл с документами. Так и не вспомнив о некогда важных бумагах, он вбежал в подъёмник, взлетая на верхние этажи. А Даниилович неспешно побрёл к выходу, усаживаясь на лавку, неподалёку от разбросанных вещей Палагина. В нём не читалось фрустрация и гнев, только пустота. Быть вынужденным, ровнялось быть несчастным. Но называться благодетелем, подпитывало кичливость, тем он и довольствовался. Дмитрий, не менее противоречив, чем Георгий, кой хотя бы это признаёт.

В руке его показался мобильный. К ногам подлетели наглые голуби и воробьи. Расшугав смелых птиц, от крылатых обжор остались лишь пыль, да перья. Они облепили короткую изгородь, сбивая Диму с толку. В арочном проходе, по бокам которого вырезали советские эмблемы, слышался свист сквозняка, напрочь заглушающего гудки. Хотя бы ленточный фундамент спасает спину от продувания. А разросшиеся деревья замедляют порывы ветра.

– Пап, – Дима приложил к уху телефон, – выслушаешь? – он облокотился локтем о колено и затих.

– Форсмажор? – строго спросил Даниил Дозорцев, – ты в пробке?

– Не в пробке, но на неделю опоздаю.

– Где ты? – обеспокоился отец. – В чём дело? – Даниил переживал за репутацию, но за Димку, всё же сильнее. – С тобой всё в порядке? Мне приехать?

– В этом нет необходимости, – спешно пролепетал Дмитрий. – Я хотел предупредить тебя, что уеду на пару дней. А как вернусь, обязательно займусь карьерой.

Выразить удивление от внезапности сына, Даниил не сумел. Томно дышал в трубку, отгонял назойливых коллег и подчинённых. Отзывал собрания и не спешил проследовать в офис. Они говорили минут, так, пять. Быть может, десять, а то и двадцать. Нет, свыше часа, больше часа. А встречи идут и всё без Даниила Дозорцева. Сколько же переговоров он успел отменить? Сполна и всё ради Димки. Ему ещё аукнется пренебрежение к назначенным сделкам, но сына он в сторону не отпихнёт. Не отбросит на задний план. Дозорцев старший хорошо знал Дмитрия, дабы закрыть глаза на изменённое им решение. Непробиваемый юнец, способный карабкаться на вершину без воды и еды. Истинный пример карьериста, взращенный бизнесменом до мозга костей. С родни приученный к запаху денег, к материалу из льна, хлопка и целлюлозы. Окружённый капиталистами, монополиями и вечной враждой между командами. И каково стремление Дмитрия оказаться в рядах золотых людей? Стать частью управленцев, заполучив место под солнцем? Какова жажда, набить карманы хоть грязными, хоть чистыми банкнотами? Велика, но Даниил понял, есть нечто важнее.

– Дел вне Москвы у тебя никогда небывало, – он тяжко вздохнул, – а если бы и были, не в твоих интересах умалчивать до конца.

– Стечение обстоятельств.

– Дим, уж ты-то, не ври, – грозно буркнул Даниил. – Раньше ты так не делал. На тебя пади, кто влияние оказал? И завлечь в неприятности, тоже на него похоже. Прям как в том году, заявился в ночь и в дверь барабанил, пока ему не открыли. А на утро я вас хватился, оказалось, смылись в Тверь кудить, – припомнил папаша. – Тебя на это Георгий надоумил?

– Ты же его знаешь, – прямого ответа Дмитрий избегал, – плывёт по течению и за собой утаскивает.

– Ну что же такое, – прохрипел он. – Я всегда поучал тебя: нет ничего плохого, чтобы плыть по течению. Главное знать по какой реке ты гребёшь. Каков её исток и устье, – размышлял директор. – А твой дружок разгильдяй этого не понимает.

– Раз уж разговаривать цитатами, то, по сути, он и ищет свой исток, – не любил Дозорцев философствовать, от того и кривлялся.

– Молодец, не спорю, – согласился он, – но, причём здесь ты?

– Я его, – он хотел завершить фразу, но Даниил нагло прервал.

– Спасательный круг? Подушка безопасности? Надувной батут, на котором можно скакать?

Пророк таки, угадал, попав в точку. Не зря отец в студенчестве на менеджменте зазубрил пест и свот анализ. Но доказывать слепому, что перед ним цветок красного, нежели синего цвета, бесполезно. Он возился с цветком, сам того не понимая, как больно жалили шипы. А запах редкой розы привлекал, манил и гипнотизировал. Дмитрий его любил, потому и не замечал заноз, оставшихся на израненных ладонях.

– Это был мой выбор, – Дозорцев стойко защищал Палагина.

Без лишней драмы, он умолк. И тогда, Дмитрия как в прошлое перенесло. В парк Горького, ещё задолго до реставрации, задолго до начала 2011 года. Когда сады не пестрили однолетниками, а вместо мелодичного пения птиц, район погружался в крики ужаса. Американские горки, кольцо обозрения, карусели и масса аттракционов. В те времена детей здесь толпами носилось, вереницы великов с боковыми колёсами сшибали не хуже современных самокатов. Растительности было меньше, зато простор, как на каменном поле, свободный и бескрайний. Тогда ещё молодой папаня, приходя с сыном в парк Алексея Максимовича, перед воротами произносил коммунистический лозунг: ударно работать, культурно отдыхать. Будучи ребёнком, Даниил частенько бывал в этих краях с дедом, он и заставлял его зубрить вдохновляющие слоганы.

И неподалёку от длинного вагона, установленного на крутые рельсы, скандалил шкет. В левой руке чёрная лакрица, а в правой, связка билетов. Запачканный сладостью мальчик беспрерывно орал на ребятню, сам же подстрекал, да подножки ставил. Было лето, и в отличие от Димы он оставался таким же бледным и фарфоровым. А каждая ссадина выделялась, каждый синяк выглядел, как огромная гематома. Задира строил рожицы, лез к старшим, выводил на эмоции и всё ждал, пока за ним погонятся. Георгия влекли острые ощущения, но Дмитрий стал свидетелем, как незнакомец разревелся, едва ли получив подзатыльник от чужой матери. Мелкий проныра показательно пал на колени, выронил вкусность и сокрыл лицо грязными руками. И намерено извозил их в газоне. Специально подрал кожу об асфальт, лишь бы ещё больше выглядеть обиженным и потрёпанным. Где была его мать, где был его отец? Почему школьник начальных классов катается по полу, а все делают вид, словно ничего не происходит? Неужто все как один потеряли зрение и только Данииловича не настигла слепота? Почему он так старается привлечь внимание? И зачем он навредил себе? А главное, почему у него такие белые волосы?

Дмитрий рванул от домочадца на подмогу к зарёванному простофиле. Дозорцев встал перед беспризорником на четвереньки и заглянул в щель между пальцев плаксы. Даниилович обхватил тонкие кисти хулигана и насильно опустил их на ляжки. Смахнул слёзы, придержал шею Георгия и сел рядом на холодную плитку. Поднял упавшую лакрицу и бездумно сунул повалявшуюся еду в рот страдальца. По детской глупости вытер ладони Палагина о собственную одежду, принимаясь слюнями оттирать пятна.

– Пап, я не могу бросить Гошу, никогда не мог.

– Тебе это аукнется.

– Столько лет прошло с начала нашей дружбы и что-то ещё не аукнулось.

– Ты в этом так уверен? – победно заявил Даниил Дозорцев. – Вместо того, чтобы лезть к другим детям, как раньше, Палагин стал выводить именно тебя! А ты приходил домой выжитый как лимон, уставший и потрёпанный. Энергетический вампир!

Дмитрий проронил добрую усмешку, вспоминая каждый провал Палагина. Как на льду ВДНХ Гоша сваливался с коньков, как ронял пьяную голову в салат цезарь и как рвал диплом, не принятый на проверку. Неудачники тянут вниз, но Георгий вдохновлял расти. Даниилович не мог вспоминать о нём без тёплой улыбки, припоминать почерневшие от лакрицы уста, думать о невинном проказнике, как об угрозе. Пускай он горазд упасть на дно, насильственно топя вместе с собой. Ничего, если он привяжет к лодыжке камень, бросая булыжник в реку. И даже если снова оставит на детской площадке, вымаливая ожидать его прихода, совсем позабыв об обещании вернуться. Дозорцев был от него зависим, потому не осознавал, как опасна и непредсказуема эта личность.

– Я не подведу тебя, вернусь в указанный срок, ровно через неделю, – повторился Дима, – мне не позволит совесть отпустить Георгия одного, он совсем несамостоятельный. Это не ближний свет. Он ещё никогда не покидал Москву без сопровождения.

– Сдалась тебе опека над ним? – с призрением поинтересовался Даниил. – Он тебе не младший брат, не родственник. Палагин совершеннолетний парень, уже пора научиться жить.

– Увидимся через неделю, – звонок был завершён.

Чтобы выучить ребёнка плавать, нужно бросить его в воду. Но Дмитрий угадал в нём человека-панику. Видывал он, как Палагина учили купаться в областном озере, закидывая Георгия, куда подальше. А он всё бултыхался, да орал благим матом, лишь больше утопая в собственном страхе. Павлович заблудится, если отправится без надзора. Проедет станцию или ещё хуже, сядет не в тот поезд. Данииловичу важно довести Палагина в целости и сохранности. Неважно куда, на край света или в соседний город.