Читать книгу Линия Возврата - Лена Мюллер - Страница 5

Ленинградский вокзал. В последний раз Палагин бывал здесь лет семь назад. Ему не запомнилось здание с приставными колоннами, с гирьками и башней с часами на верхушке. Георгию никогда не бросалось в глаза «комсомольское трио». Ни впечатляло, как скоростные поезда доставляли приезжих, из всевозможных уголков России, именно сюда. На Комсомольскую площадь, под которой простирается красная, Сокольническая линия. На Ярославке и Казанке он и вовсе не бывал, впрочем, и не горел желанием. Но перед жёлтым строением Павлович застыл неспроста. Неуклюжий Гоша спотыкнулся, выронил спортивную сумку, набитую шмотьём и с ужасом уставился на эмблему электрички. Палагин помертвел и более не смел шевелиться. Чего он испугался? Хотя, гораздо легче пересчитать на пальцах то, чего он не боялся. Спазмы сдавливали горло и приступы удушья могли длиться долгими минутами. Порой паника захватывала его настолько, что приходилось вызывать скорую. Он был болен. Был болен всю свою жизнь, отказываясь верить в очевидное. Врачи предупреждали, что панические атаки способны привести к обмороку и этого Дмитрий опасался больше всего. Отчего же Павлович трепещал? Почему конечности становились ватными? Сознание мутнело, а мышцы как будто потяжелели. Неужто самовнушение настолько давило на шею, будучи способной искривить его осанку. Нагнуться, как в поклоне. Нарушить координацию.

Ландыш – ядовитое растение, а его продолжают собирать в пролесках любители трав. Мать Палагина рассказывала, как назвала сына в честь «слезы Божией Матери», в честь легенды о капли крови Святого Георгия. Она увидела в нём токсичность, опасный конваллятоксином, от которого, казалось, страшился умереть даже Гоша.

– Отомри, – пихнул его Дмитрий, – неужто ехать передумал?

– Не дождёшься, – дерзнул шкет, уверенно зашагав вперёд.

– Зайдём в аптеку? – Даниилович схватил Гошу за рукав. – Купим успокоительных в дорогу?

– Зачем они тебе?

– Да нет же, не мне. Тебе.

Проигнорировал, сделал вид, будто бы оглох. И ухом не повёл, лишь бросил укоризненный взгляд, да скрылся за входными дверьми вокзала. Истинный упрямец – Георгий Палагин. Ему претили бойкоты, а сам зачастую ими же и манипулировал. Избегал попасться на словце, а ли окунуться в настоящую проблему? Уж вряд ли просто непросто боялся навредить пилюлями здоровому желудку.

Внутри тёмные стены поглотили тёплый светоч оранжевых светильников. Обуять восторг при виде Москвы сквозь листья, папоротники и вьюны, на редкость сложно. Каждый угол напоминал проход в волшебный мир. Казалось, вот-вот из стены выпрыгнет мальчишка со шрамом на лбу. Но это была всего лишь девушка в чёрной длинной накидке. И всю сказочность, как пеленой инноваций накрыло, едва ли Георгий и Дмитрий зашли в зону дьюти-фри. Неоновые панели, реклама, считки с объявлениями и сувенирные лавки. Только питерская интеллигенция, разодетая в винтаж сохраняла месту фантастический вид. В ребячестве Дозорцев так вдохновился, что даже примету придумал. Если на Ленинградке найти билет с любого другого вокзала, значит, какое место отправления указано, туда и поедешь. У Данииловича целая коллекция скопилась: и Питер, и Томск, и Лаппеенранта, и даже Мариехамн нашёлся. Со всего мира бумажек налетело, а дитя как давай их в карман напихивать.

Здесь, на втором этаже, где наблюдать за отбывающими особенно удобно, Дима был не менее услужлив, чем раньше. Таблетки Павловичу парень всё-таки принёс. Отобрал купленный кофе, лишь бы Гоша не возбудился и не дёргался от всего подряд. Всучил бутыль минералки, уговаривая поскорее принять тенотен. Палагин передал паспорта, последовал на платформу за спиной у Данииловича, копируя действия на входном контроле. Возможности, лишний раз отдать судьбу в надёжные руки и ни за что не отвечать, Гоша никогда не упускал.

Это был старый вагон, создающий контраст на фоне современного сапсана. Душный, без кондиционера и, уже задолго до отправления, пропахший дешёвой лапшой. Шумный, погрязший в криках ребятни, да ругающихся матерей. Забитый старушками в проходе, зловонный от дизентерии в уборных. Такой русский, такой знакомый, навевающий воспоминания. Мужики на боковых койках разложили карты, тётки с соленьями взялись за кроссворды. Молодая пара превратила белую простынь в занавеску, уединяясь с ноутбуком, по которому шёл романтический сериал. Группа студентов веселилась за настолкой, а отдыхающая соседка ворчала на источник шума. Дедок угощал мальчишку, забывшего в дорогу перекус, свежеиспечёнными блинами. И где-то в начале вагона болтали иностранцы с кавказским акцентом, набирая кипяток. Так, вооружившись терпением, Дмитрий и Георгий заняли кушетки. Одну кушетку. Павлович наотрез отказался лезть на верхнюю кровать из-за страха высоты, а Даниилович оказался слишком падким на комфорт. Пришлось ютиться, нежели уступить и взобраться на выступ. Шустрый проныра сразу же поспешил отделить Дозорцева от окна. Он подложил под спину набивку, вытесняя Диму на край. Товарищи сидели вплотную, прижимаясь плечом к плечу. И пока Дмитрий негодовал, да куксился, Павлович мечтательно глядел на виды. Сквозь обилие проводов, он всматривался в зелёный купол кирпичного здания. В памятник культурного наследия: круговое депо. Опускал голову и пересчитывал рельсы. Поворачивался в сторону, наблюдая на пике советский герб. Прищуривался, разглядывая вдалеке останкинскую башню. А если уж Даниилович смел давить ему на бок, Георгий фырчал, да резко отталкивал. Но без его близости, создавалось ощущение, будто чего-то не хватает. Тогда Павлович медленно двигал локоть к Диме, лишь бы почувствовать столичного мальчишку рядом с собой.

– Раньше станция называлась пассажирская, а ли октябрьская, – вбросил Даниилович. – А вместо ласточек, были пригородные электрички тёмного, как ели, хвойного цвета, – Дима старался разрядить обстановку.

– Ты катался на таких?

– Да, папа настаивал на поездках по России, чтобы я знал не только египетские и балийские курорты, но и изучал страну, в которой живу, – отвечал Дозорцев, почёсывая подбородок. – Мы бывали во многих областях. Заезжали и в мелкие деревушки, и в крупные посёлки.

– А в Выборге бывал?

– Нет, но о его скандинавской истории наслышан.

– Я не нравлюсь Даниилу?

– Не нравишься, – смущённо прошептал сидящий с краю. – Папаша думает ты мешаешь мне развиваться, – доходило до абсурда, над этим насмехался даже Даниилович. – Ты, к слову, не обижайся на него. Он приучен ходить по головам и кроме карьеры ничего не замечает. Отец воспитывал из меня своё подобие, вот и негодует, если я ставлю что-то превыше денег.

– Согласен с ним?

– Согласен, – Дозорцев чувствовал за сказанное вину, но поступить иначе, тем более налгав, попросту не мог.

Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Сахар доводит до диабета, от которого придётся мучиться всю жизнь, а горечь во рту исчезает.

– Несмотря на это, ты мне никогда не отказывал, – Георгий обернулся, уставившись на спутника. – Ни в этот раз, ни в предыдущий. Не посылал далеко и надолго, когда стоило бы дать пощёчину и образумить меня, – ладонь Павловича легла на колено Данииловича.

– Уж лучше присмотреть за тобой и не допустить беды, чем оставить наедине с твоими тараканами, – Дмитрий накрыл длань Гоши собственной кистью. – Но меня волновало совсем другое.

– Что?

– Ты даже сейчас понимаешь, насколько хаотичны и ненормальны твои действия, – он облокотился на Павловича, а тот, в свою очередь, его не отвергал, – однако не хочешь этого признать, лечить или разобрать по кусочкам.

– Я как раз этим и занимаюсь.

– Нет, ты идёшь на поводу у навязчивых идей, а не стараешься их исправить.

Поезд тронулся, Георгий же отодвинул от себя приятеля. Его ментальный возраст подростка застопорился, оттого-то Палагин и вёл себя как ребёнок. Но насильственно мил не будешь и переубеждать в обратном, Даниилович знал, пустая трата времени. А Павлович жаждал одного и далеко не заботы. Она уже давно потеряла вес. Ему нужен был хотя бы единственный вопрос: почему? Почему ты так себя чувствуешь? Почему тебе плохо? Почему ты не признаёшь, что болен. И почему ты стал таким человеком? А может, почему ты таким родился? Прежде чем чинить, нужно найти поломойную деталь. Этого же делать никто не собирался. Потому борьба с последствиями застопорилась, покуда их следствие осталось нераскрыто.

Надо же, мелькнула Рижская станция с хрущёвками в небольших пролесках, платформа Останкино с серыми многоэтажками, Петровско-Разумовская с цветными новостройками. А там было недалеко и до ужасающего, по мнению Дмитрия, района Ховрино. И сколько же легенд напридумывали москвичи из-за недостроенной больницы. Сталкеров там кучами водилось, от них и молодёжь повадилась на заброшки лазать. Химки, Тверь, а там уж и совсем далёкие селения. Говорят, чем дальше в лес, тем больше дров. А в Росси, чем дальше от Москвы, тем ближе к 60-ым. Дмитрий и Георгий проезжали Бологое, Чудово, Колпино, где найти деревянные дома, сохранившиеся с военных времён, дело обыденное. Тверская область осталась позади, а значит где-то за густыми елями, да берёзами, стоит Великий Новгород. Палагин любовался просторами чистых вод.

А купе по-прежнему пустовало, даже удивительно, что после стольких остановок соседей так и не появилось. Воспользовавшись случаем Павлович отсел от Дмитрия, продолжая корчить обиженную рожицу и напыщенно пыхтеть. Он инфантил, не более того. Кто-то называл Палагина своенравным, кто-то брюзгой и лишь отец Дмитрия не находил ему оправданий. Но со стороны, Павлович умело играл роль жертвы. Настолько вживался в роль, что научился пускать сопли по одному только хотению. Прошмыгивать, собирать на ресницах слёзы и по инерции обгрызать ногти. Он актёр. В его бы жизнь, да опытного режиссёра. Даже сейчас Палагин наблюдал за сменяющимися пейзажами с долей угнетённости. На предложение о кофе не реагировал, на инструктаж не обращал внимание, на зов Димы и вовсе показушно надел наушники. Гоша ехал по шпалам под пианино в исполнении Олли Мустонен, будучи довольным послание пару минут. Вокруг, люди перестали существовать, он остался наедине с густыми лесами, просторными русскими полями и натыканными электрическими столбами. Сколько поезд не проезжал, а они никак не убывали. Вот уж не красная площадь должна находится на открытках и марках, а эти вышки, похожие на сорняк. Их было так много, как борщевика у придорожных остановок.

И тут, пока Георгий, разинув рот воображал, как некто бежит по проводам, раздался гудок. Звонок был от потерявшей сына матери. Павлович, как бешеный пёс с цепи сорвался, подхватил телефон и ринулся в конец вагона. Только пятки и сверкали. Растолкал народ, опрокинул на мужика кипяток и даже не оглянулся. Брать трубку Георгий долго не решался, ответил спустя пару перезвонов, да и то с трудом.

– Ты сейчас где? – поинтересовалась бархатным голосом мать, – Мой ландыш, ты почему не дома? Опять не предупредил, что ушёл ночевать к Димке.

– А должен?

– Ну, мы же договаривались, на всякий случай.

– Я не у Димы, – он запнулся, – точнее с ним, но, – вновь остановился Гоша, – а не, – мялся Палагин, – не у него дома.

– Ты прерываешься, связь плохая? – она была внимательной, знала, что в нём сидит волнение, однако обманывала себя неполадками в сети.

– Я в поезде, – Палагин с особым трудом сглотнул накопившуюся слюну, прислоняя ладонь к приподнявшемуся кадыку. – Мы с Димой едем в Выборг.

Не зря весь день голова чигунявая, суставы ломило, а покидать квартиру перед работой оказалось особенно сложно. Мать как нутром чуяла, вот уедет по делам и от Георгия след простынет. Не предупредит, не сообщит, а после заикаться начнёт, не позволив разобрать ни единого слова.

– Дождался моего с Павлом отъезда и решил тайком уехать? Диму за собой потащил, спланировал детально, наверняка и Константина подключил. Ну, не совестно тебе? – с осуждением молвила женщина, понимая цель проклятой поездки. – Зачем же тебе это нужно, сынок? Я люблю тебя как родного мальчика. Мы вырастили тебя с отцом и всем сердцем дорожим тобой даже если ты не наш родной ребёнок! – она тараторила и зевала от нехватки воздуха. – Не беги за этим прошлым, оно уже неважно, понимаешь? Главное, что сейчас у тебя есть мы, главное, что ты окончил институт и теперь совсем взрослый. Неужели ты несчастлив? Впереди столько возможностей и они все для тебя открыты! – мама вникала в проблему сына, стараясь оказать необходимое внимание.

– Моё отношение к вам не изменится после того, что я там увижу. Вы были моей семьёй, ею и останетесь, – он не желал тратить её нервы, нервы той, которая отдала ради него лучшие годы. – Но я не могу спокойно жить с провалом в знаниях. Быть может, когда узнаю, мне станет легче? – рассуждал Георгий. – Стало бы проще, если бы ты рассказала об этом. Но если вы с отцом не собираетесь этого делать, я сам найду ответ на вопрос.

– Зачем? – она выкрикнула в трубку. – Тебе кажется, что это может изменить быт, но это не так. Мой ландыш, тебе не станет легче только от понимания причин, по которым тебя оставили биологические родители. А если они, наоборот, только огорчат тебя? Меньше знаешь, крепче спишь.

– А что, если я вообще не могу спать? – Палагин зажмурился, испытывая дискомфорт. – Верно, возможно после узнанного, я действительно стану куда меньше спать. Бессонница, она же, следствие потрясений, – согласился Георгий. – Но знать о настоящем имени, фамилии, национальности, моё право по рождению. В любом случае, когда я узнаю, я успокоюсь и начну строить жизнь, карьеру, как вы того и хотели! – проявилась тахикардия, дыхание стало прерывистым, речь ускорилась.

– Ты должен стараться для себя, а не для нас, – исправляла матушка смысловую погрешность, переживая за ребёнка. – Это твоё будущее. Мы своё уже прожили.

– Раз на то пошло, облегчи моё состояние, мам, – жалобно простонал Георгий. – Скажи мне хотя бы то, что ждёт меня в Выборге. Ожидает на том заветном документе, – он выдержал паузу. – Ты молчала слишком долго. Скажи, откуда я? Домашние родом из России?

Павлович никого не слушал. Гоша лишь в очередной раз заводил свою шарманку и озадачивал окружающих искать ответ на вопрос. На деле, его не волновало грядущее. Ему не был интересен институт, разнообразие профессий и тем более работа. С малого он проявлял неусидчивость, учёбой не увлекался, да и социализироваться особо не стремился. Горе психологи пожимали плечами и скидывали особенность Георгия на гиперактивность. Однако это была не она. По сей день Палагин проявляет равнодушие как к общению, так и цели устояться в мире. Что случится через неделю, месяц, он не мог вообразить. Гоша жил настоящим, последним днём, будто бы следующие сутки никогда не наступят. И, казалось, только погоня за собственным я двигала его по линии жизни.

– Если ты набрался мужества отправиться в путь, значит должен набраться такой же храбрости и не трусить перед правдой. Это нормально, что ты беспокоишься, но тебе придётся преодолеть сомнения, – мать знала натуру сына, поэтому слушая в трубке дрожащий голос, поняла о волнении мальчика. Георгия редко удручает исход разговора или останавливал огромный размер стены под названием тупик. Лишь в моменты, когда дело касалось его личности, Гоша робел и внимательная мать это подмечала. – Поездка не такая уж и плохая идея. Я сильно переживаю, но рада, что Дима не оставил тебя. Мне трудно поведать тебе истину, да и знаю я предельно мало. Помнишь, как говорил твой любимый актёр, Уилл Смит? Он сказал: «Именно по другую сторону вашего страха, находятся лучшие моменты в вашей жизни». Перебори панику, ты не один, рядом Дима. Знаешь же, он всегда придёт на подмогу.

– Догонит ли?

– Какой ты у меня романтик, – умилялась дама. – Есть в тебе доля максимализма, доля романтизма и эдакой маски страдальца, – критиковала матушка. – Дима сильный, вспомни, как он караулил тебя у подъезда. Сидел под окнами, пока ты обливал слезами подушку.

– Мам!

– А как помогал к ЕГЭ готовится?

– Помню.

– Мне его терпение с тобой, дуралеем, – шорох в трубке давал понять, как она скучает. – Ты у меня всегда был смышлёным, но таким архаровцем, – мать тёрлась ухом о телефон так, словно миловалась с сыном.

– Ещё Диме об этом скажи, – саркастично предложил он.

– Иногда, я думаю, что твой друг и коня наскоку остановит, и в горящую избу войдёт. Скажешь ты ему об этом прямо или смолчишь, он тебя не бросит.

Проницательная мадам, настоящий Шерлок Холмс современности. Хотя любой побывавший рядом с москвичами пару дней не сумеет опровергнуть их близкую связь.

Перед её звонком Палагин чувствовал тревогу. А конец дороги приближался стремительным темпом. Но хватило услышать любящего человека, и уверенность в действиях заняла главенствующую позицию. Георгий опасался строгости хранительницы очага, но даже она понимала, насколько бессмысленно отговаривать сына от путешествия. Возможно, после выбранного пути, Георгию станет гораздо проще, и он наконец-то вздохнёт с облегчением. Палагина так и остался стоять в конце вагона недалеко от уборной, разглядывая за стеклом мягкие на вид травянистые островки. По пути на Север, поезд проезжал узкую реку Мсту, поражая пейзажами любого смотрителя.

А разговор завершился. Но тишина ненадолго сохранилась в воздухе. То ли на фантик, то ли на крошки печенья наступила чья-то подошва, вызывая в Палагине интерес. Кто же стоит за спиной и нагло подслушивает? Почему, как только незваного гостя обнаружили, человек позади затих? Пади испугался, будучи обнаруженным. Но некто, пожелавший справить нужду не стал бы затаивать дыхание. Не стал бы бесшумно переставлять стопы, только бы его не услышали. Георгий как в небо пальцем ткнул, а с первой попытки угадал наглеца.

– И давно ты тут стоишь? – обратился Гоша к Диме.

– Честно говоря, с того момента, как ты сюда пришёл, – признался Дозорцев, заводя руки за поясницу. – Когда тебе позвонили, ты озадачился и я сразу же последовал за тобой. Это не хороший поступок, подслушивать, но мне хотелось быть уверенным, что всё нормально, – бормотал он.

– Убедился?

– Извини, я не хотел «в крысу» слушать важный разговор, – Даниилович сократил расстояние, опираясь на широкую раму.

– Пустяк, – Плагин остыл быстрее прежнего, переводя тему. – Я не знаю, что будет после того, как моё путешествие подойдёт к концу, – фраза ни к селу, ни к городу, но для Дмитрия звучала как крик и желание быть услышанным.

– Впервые вижу человека, который ставит крест только из-за неопределённости. Я всё ещё не понимаю, как это может повлиять на судьбу, кроме как твоего спокойствия.

– Ты всё верно понял, – он одобрительно кивнул. – Как бы депрессивно не звучало, но я не знаю, какого будет моё состояние после увиденного. Не могу даже примерно сказать, как продолжу жить, и куда направлю остаток сил. Разумеется, впереди меня ждёт работа, но она будет в Москве. А что, если я больше не смогу её видеть?

– Кого, её? – насупился Дима.

– Москву.

– Бредни несёшь несусветные, – он усердно сдерживал гогот, оттого-то мышцы лица напряглись, – Не сможешь видеть город? – Дмитрий налился краской и изредка мычал. – Это как вообще?

– Когда любая пятиэтажка напоминает о годах, прожитых во лжи. Как какая-то матрица, созданная исключительно для тебя. Голография с поддельными людьми, ситуациями и всем остальным, – таковы были его чувства, и Дмитрий не имел права их обесценивать. – Когда едешь в машине и наблюдая окрестности, хочется рыдать. Спросишь почему? – придвинулся Гоша. – Потому что всё симуляция, всё неправда. Не правда, что мой папа встретил маму на Красной Площади. Что дедушка любил посещать демонтированную гостиницу в районе Зарядье.

– Ну и замудрил же ты, – протянул он. – Что ж, я надеюсь, ты сможешь найти место, где будешь рад находиться.

– Место? – переспросил Палагин. – Моя цель никак не связана с местом.

– Это я так, к слову, – Дмитрий шагнул в сторону, поближе к Георгию. – Простой способ что-то изменить, отправиться туда, где всё будет ново.

– Разве не ты всегда утверждал, что место жительства не влияет на счастье? – нагнувшись к Данииловичу, Гоша искривил лик в ухмылке, поймав его с поличным.

– Если посмотреть со стороны, то переезд в другую страну или город, сущий пустяк. Смена работы, ерунда и даже ремонт в квартире, чепуха. Но вся наша жизнь строится на мелочах, а они заставляют нас чувствовать радость или наоборот, печаль.

– Что же тогда не пустяк?

– Процесс.

– Процесс? – пренебрежительно переспросил оппонент.

– Да, – Дозорцев игнорировал заносчивое поведение Палагина, – это всё, из чего состоит бытие. Если процесс завершится, дальше придётся встать на перепутье. Либо начать новый, либо после секундного ликования подойти к заключению. Завершению всего, не только определённого дела. Когда ты узнаешь о том, ради чего едешь в Выборг, твой разум невольно найдёт очередную цель или просто отключится. Человек иначе не может.

– А если не найдёт?

Дима прищурился, прописав Палагину щелбан.

– Твой-то? – крякнул Даниилович, сдерживая смешинку. – Найдёт.