Читать книгу Линия Возврата - Лена Мюллер - Страница 6

Как-то раз отец Дмитрия дал ему напутствие: берёза настолько часто встречается в русской культуре, что её считают национальным деревом. Но настоящее: лиственница. Там, где лучше всего прижился, невольно становишься олицетворением и символом того места.

– Умно, – заносчиво отвечал Георгий, – евро и на рубли можно обменять, —противоречил спорщик.

И вот, прибыв на станцию Выборга, его окружали тонкие древа с белым стволом и тёмными пятнами на нём же. Железные пути простирались сквозь высокие сосны, пышные ели, да осины. А лиственница? Где же воплощение матушки-Руси? Палагин даже не знал, как она выглядит, посему и не отличал хвойное растение от нему подобных. Те же коричневые шишки, те же иглы, казалось, неразличимые от еловых. Впрочем, любые деньги – это монета или бумага, разнящаяся рисунком и цифрами.

Старый вокзал, усеянный кустарниками, да засаженный пестрящими цветами, всегда был забит туристами. Со всей России граждане прибывали в ленинградскую область полюбоваться историческим достоянием страны. И без того на улице душно, а пришлось ещё и в толпе тесниться. Узкий выход, в город, создавал пробки. Подземный переход с раздвоением дорог путал новоприбывших путешественников. Снаружи город мог разочаровать. Классические сталинки, пятиэтажки и привычная россиянину, нудная серость. Заржавевшие детские качели, разорённые песочницы и опустелые площадки. Скульптуры из покрашенных покрышек, облупленная, зелёная изгородь. Исполосованная, протоптанными линиями, трава, залысины на газоне и куда же без уродливых дорожных знаков. Все красоты, как по линейке построились на Крепостной улице, в центре древнего селения. Крутые спуски утомляли гулящий народ, но живописный вид продолжал завораживать. Улочки с жёлтыми домами на фоне выборгского залива, с лодками и рыбаками у причала. Разрушающаяся часовня, откуда раздавался звон колоколов. Белый замок на Островной улице, оставшийся со времён средневековья. Архитектура Выборга не была похожа ни на питерскую, ни на московскую. Город, впитавший культуру четырёх народов, ею и прославился. Наследие, оставленное шведами, финнами, советскими и немецкими творцами, впечатляло и по сей день. Настоящая Европа внутри России. Она не нуждалась в реставрации, так считал Даниилович. В отличие от Петербурга, здесь, почерневший клинкер и трещины, как нигде, вписывались в атмосферу. И пока в такси Павлович дремал на груди у Дмитрия, хватаясь за галстук бодряка, Дозорцев рассматривал ратушу. Ныне, там уже не заседало самоуправление, напротив, в достопримечательности неоренессанса раздали квартиры простым гражданам. Но для Дозорцева это была всего лишь глушь, даже несмотря на благолепие классицизма, готики и кирпичного стиля.

А дальше прямое шоссе, пляж и залив. Неоклассицизм сменился двухэтажными дуплексами, а в паре перекрёстках, заметить хижины было не редкостью. Асфальт изменился на грязевую колею, а не заделанные рытвины и кочки навевали на мысль о коррупции. Машина скакала и скакала, а Георгий как похрапывал, так сопеть и не переставал. Он по-прежнему тянул на себя галстук Дмитрия, то ли обнимая приятную ткань, то ли потираясь об неё лицом. Гоша не постыдился водителя, не опасался последствий, грозясь быть неправильно понятым. Не переживал о ложном мнении и чём-то ещё, кроме отдыха. Да и Дозорцев был рад получить хоть и бессознательную, но близость с дорогим человеком. Когда ещё вредный ворчун проявит нежность, стараясь прислониться как можно плотнее. Жадно подбирать под себя клочок одежды и сантиметр его тела. Но мужику за рулём ласки молодняка не нравились. Он в открытую сверлил взглядом Диму, смотря то ли с призрением, то ли с омерзением. Не удивительно, если уж Палагин в трамваях любил прилечь на колени товарища, а казалось бы, культурные бабушки тыкали пальцем, да переговаривались, то в областях и на кулаки нарваться можно.

– Гош, – Даниилович похлопал соню по плечу, – ты чего в пути умаялся? – наклонился он. – В тебе то ключом энергия хлещет, то ты валишься на меня без задних ног, – шептал Дима.

Палагин отмахнулся, как от мухи, жужжащей над ухом. Задел картофельный нос Дмитрия и цепко схватился за его рубаху.

– Мы скоро приедем, Малая Гвардейская в паре метров, давай, вставай! – Даниилович задёргал коленом, лишь бы нарушить сон храпуна. – Отцепляйся, отцепляйся, – ему приходилось буквально отдирать руки Георгия от собственного костюма. – Мы тут не одни, прекращай баловаться!

– Парень твой? – встрял таксист.

Вот и всё. Их либо высадят, либо, не дай бог, силком вытащат из машины. Кто знает, нож у него за пазухой, бита в багажнике или кастеты в бардачке. Мужик не пожилой, сил на пару пощёчин и пинков, уж точно, хватит. Дмитрий побоялся и слово вымолвить, а то получит ещё пару ласковых в свой адрес. Столичный юноша не просто замолк, а вдавился в кресло и нервно поглядывал на электронную карту. Считал каждый метр, каждый поворот и молил Бога, прибыть без синяков.

– Да не боись ты так, – по-доброму выкинул водитель. – Я против ничего не имею, но почему ты так заволновался, понимаю. В регионах твоему дружку лучше хорошо высыпаться перед поездками, – пронесло, Дима мог выдохнуть с облегчением. – Деревенские гастарбайтеры бывают беспощадны.

– Испугали, так испугали.

– Чем это?

– Смотрели вы, – он даже закашлялся, – озлобленно.

– Что ты, это у меня просто по природе брови массивный и хмурые.

– Вы меня и смутили.

– А тут то, почему?

– Вопросом о, – заикнулся Даниилович, – о парне.

– Правда, что ли? – хохотнул он, покручивая баранку. – Дима, да? – зыркнул работник в зеркало. – Извини, в давние годы я был семейным психологом, видать и по сей день сохранилась тяга к профессии. Ко мне не раз заглядывали нетрадиционные пары. Одни пришли с проблемой переезда, представляешь. Его партнёр хотел в Норвегию перебраться, а другой настаивал на Дании. Были споры, да ругань, пришлось помогать, – болтал незнакомец, утомляя пассажира.

– Да не же, он мой друг.

– Совсем я с возрастом бестактный стал, – старший и впрямь ударил себя по лбу, – прости малец, виноват.

– Погодите, вы психолог? – уточнил Даниилович.

– Бывший, хотя навыки ещё не растерял.

– Подскажите пожалуйста, – Дмитрий загорелся, выпучился и как давай заваливать вопросами. – Мой приятель нестабилен. Его то в жар, то в холод бросает. Он то живее всех живых, а то, как смерть, ходит, бродит, подавленный и бледный. Импульсивен, агрессивен, тревожен, нестабилен в отношения с людьми. Он совершенно неадекватно себя оценивает! И ему всегда скучно, всегда мало внимания. Хотя, на следующий день, Гоша внезапно исчезает и замыкается в себе.

– Парниш, я так с ходу и не скажу, – покачал головой собеседник, – ему бы к психотерапевту обратиться, тут уже расстройством попахивает.

– Расстройством?

– Скажи-ка, как у него с самоидентификацией?

– Уверен, что является никем, что когда узнает, откуда родом, отыщет, своё настоящее, я.

– А как у него с основными сферами жизни?

– Абсолютно не приспособлен.

Не так-то просто поставить на ходу диагноз, да и ошибочная эта задумка. На потрясение не похоже, депрессией и близко не пахнет. Это не черты его характера, Павлович, быть может и холерик, но неконтролируемый гнев здесь ни при чём. Не травмирующая ситуация сделала из него такого человека, он таковым родился, а вскрытая правда лишь подлила масло в огонь.

– Помощь ему по любому нужна, он, у тебя, не здоров, – признал психолог, – скажи, он всегда был таким?

– Да, и с каждым годом становится всё хуже и хуже.

– А селфхарм? – поинтересовался задумчивый дядька, – не калечит себя? Суицидальных наклонностей не имеет?

– Нет, ничего такого, я, за ним, не замечал.

Георгий принимал горячий душ. Не тёплый, а именно тот, кой попадая на кожу оставляет красные пятна по всей груди, животу и спине. Под которым стоишь и будто бы теряешь чувствительность к кипятку, ощущая позабытый ласковый жар не только телом, но и сознанием. Под которым не замечаешь, как вскипаешь. Не осознаёшь, какие ожоги способна оставить безобидная вода. Но откуда же об этом мог знать Дмитрий? Порезов нет, знать и не решался вредить организму. На мосту его не ловили, пожалуй, и покончить с собой не хотел. Палагин недоедал, доводя себя до истощения, когда кости проступают сквозь кожу. Вырывал пинцетом волосы на ногах. В такие периоды, иль фазы он обычно пропадал, посему Даниилович и оставался в неведении.

Малая Гвардейская улица. Авто замедлилось, вскоре остановилось неподалёку от заброшенной избушки, где разрушался советский грузовик. Раздался лай собак, шипение перебегающих тропу котов, крик бесстрашного петуха на деревянном заборе. Показались шаткие ограды, запорожцы на территории безлюдных участков. Свисающие виноградники прямиком с кровли, поросшей мхом. Всего пара таунхаусов, да и то не современных. Деревня деревней, захолустье, каких в России поискать. Но в отличие от города, здесь пахло свежестью. Воздух, наполнялся ароматами цветущих люпинов. Зелень поглощала жилища, создавалось впечатление, будто бы лес наползал. Газели, чей метал давно почернел. Впустил в разбитые окна сорняки, в которых шарудили мыши. На краше которых ползали божьи коровки, да муравьи. Это уже и близко не скандинавский Выборг, а село, где-нибудь под Лесосибирском. Не какой-нибудь элитный коттеджный посёлок под МКАДом, а портал в естественную природу, где трещат птицы, а по небу пролетают стаи лебедей.

– Приехали, – оповестил дядя, – а это, Дима, тебе, возьми-ка, – он протянул визитку знакомого психотерапевта, где была указана клиника и номер. – 10 лет стажа, возьмёт недорого. В Петербурге с вас и не такую сумму сдерут.

– Не нужно, – Георгий опустил вытянутое запястье Дмитрия, изволив пробудиться в подходящий момент. – Не знаю, что он вам наплёл, но психотерапевта, как я понимаю, не для себя попросил.

– Молодой человек, вы что-то имеете против врачей?

– Да! – Павлович открыл дверь, выходя на щебёнку, – если они лечат и без того здоровых людей.

Пока привереда корчил рожи в стороне, Даниилович протянул пару сотен рублей, оплачивая проезд. Мужичок оказался находчивый, догадавшись подложить под сдачу желанную Дмитрием карту с контактами психотерапевта. Он похлопал его по обратной стороне ладони, прощаясь с попутчиком. Осталось прошагать пару метров в гнетущей тишине и упрятать заветную вещицу в карман пиджака.

Дом бабушки Георгия находился на виду. Весь палисад завалился на бок, а калитка окончательно просела. За парниками, для огурцов и помидоров, стояла беседка. На столе, внутри неё, угощалась молоком дворовая кошка. На крыльце избушки, с кружевными занавесками, валялась ещё пара представителей кошачьего семейства. Стоял запашок скотины, навоза и удобрений. А за шторами, с раннего утра, возилась пожилая дама. В сорочке, в рукавицах и по всей видимости с приготовленными пряностями. Как знала, что в гости заявится блудный внук. На подоконнике птицы клевали семечки, шелухи от них было немерено. Участок пестрил перьями, а всё благодаря когтистым хищникам с ангельскими мордахами. Повсюду валялись трупы полёвок и кротов, которыми можно поживиться.

Гоша скинул петлю с балки, устремляясь вперёд по тропе из спиленных пеньков. Повыдёргивать бы крапиву, проросшую сквозь щели, иначе придётся ежедневно с зудом ходить. Не даром предусмотрительный Дозорцев надел плотные брюки. До него жгучие волоски, уж точно, не доберутся. А вот клещи, селящиеся в густых травах, не побоятся проникнуть под штанину. Слепень, не постесняется сесть прямиком на переносицу.

– Ба! – постучался Георгий. – Ба, открой!

Женщина наспех, как слон, потопала к террасе, заухала и даже перепугалась. Позабыла о кипящем чайнике и струящимся через края супе, лишь бы не запоздать к незваным гостям. Она взглянула в глазок, не поверив увиденному. Неужто спустя столько лет пропавший мальчишка навестил старушку? Лишний раз не позвонит, а тут пригнал на всех парах.

– Мать честная, – София Степановна ударила себя по лодыжкам. – Какой сюрприз, ты какими судьбами в Выборге, внучок? Где твоя мамашка? Тоже забросила меня, старую.

– Я один, – он обернулся на Дмитрия, – точнее, без неё, – махнул Георгий рукой, – познакомься, это мой друг, Дима.

– Приятно, Димочка.

Соловьёва София Степановна выглядела для своих лет бодрой дамой. Пожилая леди бросилась сжимать повзрослевшего шкета в крепкие объятия, продолжительно рассматривая возмужавшего мальца. С возрастом ясные очи Софии не потускнели, а волосы были такими же длинными, как в былой молодости. Хозяйка заметно истощилась, а серебристая седина, с морщинами возле вежд, указывали на благородную старость. И всю кожу заполонили розы смерти.

От радости руки и колени Степановны поддались тремору. Она глядела на Георгия и видела в нём мальчонку, которого привозили на лето. Предавшись воспоминаниям, Соловьёва прикинула, насколько давно они, вместе с внуком, не бывали в Парке Монрепо, на китайском мостике или хотя бы в местном продуктовом, до которого Гоша так не любил прогуливаться. А как замечал пацанов на баскетбольной площадке, стоящей поблизости, то плаксиво вымаливал задержаться на часок другой. Заигрывался до сумерек, не смея даже пискнуть об усталости и долгой ходьбе.

– Я так соскучилась по тебе, – потянулась София с очередными объятиями. – Завтра сходишь бабушке за молочком на соседнюю улицу. Ой, прополоть бы ещё картофель. До магазина добраться, купить свежего хлеба. Мой уже засох, да затвердел.

– Притормози, – он сделал шаг назад, – мы не планировали задерживаться в Выборге.

– Кто же из Москвы едет почти на границу ради дня, двух?

– Получается, что я.

– Эх ты, – цыкнула Степановна, – я-то надеялась, меня повидать, а ты, пади, по делу примчался?

– Врать не стану, так и есть, – Павлович повесил голову.

– О, что замыслил! – повысила голос София Степановна. – Вот чего захотел? Приехал, значится, в кой-то веки, да и то по личным делам. А как навестить, так у нас все занятые! Как тебе не совестно! – негодовала Степановна. – Раз такие мы упрямые, то и документы получишь, когда мне по хозяйству поможешь. Таковы мои условия, Гошенька, – извлекла выгоду хитрая женщина.

– Как ты узнала?

– Ой, да твоя мать все уши прожужжала, как ты рвёшься к этим бумажкам. Я и не верила, что ты и впрямь приедешь, – оттого-то и локти у Степановны чесались. – Так что и тебе и мне. С тебя помощь, с меня свидетельство об усыновлении.

– Но у нас нет времени, давай я приеду следующим летом и буду помогать хоть весь сезон? Сейчас у меня есть дела поважнее огорода.

– Успеется тебе, всего на денёк задержитесь. Ещё совсем молодые, вам ли спешить. Не пори горячку. Один день погоды не сделает, – выплеснула эмоции Соловьёва, с усилием заталкивая внука в мазанку.

Остаток дня Георгий и Дмитрий обживали отведённую комнату. Помимо спальной Софии, кухни и ходячего ходуном коридора, внутри, ничего не было. Ни привычного каждому человеку телевизора, просторной гостиной с удобным диваном, туалета в пределах утеплённых стен. Нет, там, в пропахшем плесенью, да сыростью помещении, городским неженкам придётся ютиться на тахте, а это им не просторная кровать Данииловича.

Потёртая мебель советских времён. Багровый ковёр с известным, любому русскому человеку, орнаментом. Пыльное радио и разложенные поблизости кассеты. У Софии нашлось несколько портретов людей прошлого века, одним из них был советский вождь 40 годов. Низкие дверные проёмы, хрустальная посуда, мягкие игрушки. Иконы, множество обличий святых. Распятие Христа над печкой, подстилки то ли для тепла, то ли для, забегающих в дом, кошаков. Любая возня с улицы, хоть и редкая, проникала в избу. Когти пернатых, бьющиеся о подоконник, раздавались эхом. А с потолка, кажется, что-то капало. В ночь, от холодных деревяшек, веяло холодом. Пришлось накрыться шерстяным пледом, прижимаясь к друг-другу. Они не спали вольтом, покуда были для этого слишком близки. Меховое покрывало насквозь провоняло зверьём, от чего Георгий чихал и сопливил. Гогот Дозорцева разбавил мёртвую тишину хижины. На то, как Гоша затягивает слизь обратно, ею же и давится, без слёз не взглянешь. Какая же незаурядная мелочь подняла настроение Данииловичу, прогнав его сон. Всего-то аллергия, а мучает похлеще простуды.

Заботливый Дима стащил с Палагина одеяло. Со скрипучего кресла он взял пиджак, заменяя им одеяло. На плечи Палагина была наброшено верхнее одеяние Дозорцева. Гоша зашуршал, забрыкался, стараясь согреть холодную носопырку. И наблюдая за беспомощным другом, Дмитрий напрочь позабыл о прохладе. Он больше не жмурился от яркого фонаря, бьющего сквозь ставни. Не обращал внимание на жуткие скрипы со двора. На душераздирающий вой безродных псов. Даниилович приковал взгляд к человеку напротив, сейчас, им он и жил.

– Могу я у тебя кое-что спросить? – робко подал голос Дмитрий.

– Спрашивай.

– Ты говорил, что хочешь спокойствия, за этим ты ворошишь прошлое.

– Да.

– А если бы можно было добиться его иным путём, ты бы попробовал?

– Надурить захотел? – Палагин грубо потрепал Дозорцева за щёку, оставив красный след. – А ловко ты это замудрил, я даже вначале и не понял, молодец, – отшутился он. – Умно, незаметно подвёл к любимой теме. Моя школа.

– Раскусил.

– Я не обращусь к психотерапевту, – Георгий вынул из кармана пиджака визитку, покрутив ею перед удивлённым Дмитрием. – Думал, не замечу?

– Но почему? Где здесь адекватная причина? – разгорячился Дима. – Прямой путь к душевному умиротворению! Он перед тобой, а ты, так просто, его отметаешь!

Павловичу почудилось, будто буйный Даниилович не в себе. Гоша похлопал приятеля по лицу, лишь бы привести его в дух.

– Почему ты не веришь, что я здоров?

– Необязательно быть больным, чтобы обращаться к психотерапевту! – горланил Дозорцев, отворачиваясь к стене. – Я предлагаю тебе выход, а ты продолжаешь биться о бетонное препятствие.

Жертвенность стала олицетворением Дмитрия, синонимом к его имени. Каждый раз переступать через личную жизнь, лишь бы спасти кого-то другого. Как говорят в народе, наступать себе на горло, у Дмитрия вошло в привычку. И насколько окружение ценило снисходительность москвича, ему оставалось только догадываться. Даниил Дозорцев оказался первым человеком, которого взволновало благородство сына. И бизнесмен предвидел итоги поездки ещё задолго до её начала, предугадывая каждый поступок отпрыска. Мужчина ждал. Ждал заветного звонка, в котором Дима предупредит о задержке на неделю, две, а то и целый месяц. В характере Палагина, благо, не сокрылись хитрые намерения, да и манипуляции Палагина никогда не звучали убедительно. И всё же Георгий не способен оценить старания Димы по достоинству, поскольку заплывший разум непрерывно грезил лишь об одном. О вызывающей страх истине. Этого и опасался родитель Дозорцева, что однажды утопающий в болоте Георгий потянет за собой Дмитрия. И, быть может, за его счёт сумеет выбраться. Личные желания перекроют память об гибнувшем в низине, некогда оказавшем поддержку. А Дима всякий раз тянул к Гоше руку помощи, испытывая от этого наслаждение. Благородство стало Дмитрию подпиткой, насыщающее его гордыню.

– Я знаю, что мне нужно для покоя, – непреклонно твердил Георгий.

– А если ты заблуждаешься? – Дмитрий подскочил с места. – Вспомни, сперва ты хотел узнать, кто ты. Позже, посетить место, откуда ты родом, – он обильно жестикулировал. – Но дальше. Почему ты реши, что на этом ты остановишься? С чего ты взял, что тогда, сможешь жить, как прежде?

– Если потребуется, я зайду дальше.

– Насколько? – испуганно вымолвил Дима, хватаясь за плечо лежащего.

Что-то вызвало переполох в мыслях Данииловича, но Гоша не стремился это выяснять. Он лишь грубо придавил Дозорцева к кушетке, укладывая ладонь поверх его волос, чтобы Дима больше не вскакивал. Оголтелый смиренно подчинился воле Павловича и более не смел даже двинуться.

– Успокойся, – Палагин поглаживал кудри товарища, прислоняясь к его лбу своим челом.

– Ты меня возмущаешь, я не понимаю твоей логики, – и тут ему вспомнилось, на свой страх и риск Дмитрий выразил всплывшее напутствие, – слышал в интернете, что здоровому человеку никогда не понять того, у кого есть расстройство.

Павлович смолчал. Взглянул на Дозорцева с осуждением, прикусил губу, словно борясь с желанием выдать упрёк.

В синих глазах Дмитрия отсвечивал тёплый свет фонарного столба. Будто бы поталь, плавающая в атлантическом море. И блестели они, не от сожаления за сказанное, не от тревоги за дуга. Не от жажды расслышать долгожданное согласие. Он и не догадывался, что трепетало внутри. Как из важной, золотой молодёжи, по воле которой и земля остановится, он стал таким покорным. Перед каким-то неотёсанным пофигистом, перед простолюдином без тяги к лучшей жизни. Перед фанатиком, одержимым и помешенным Палагиным. А тупой, как дубовый тейбл Павлович даже не старался разыскать причин.

– Я больше не стану наседать, – смирился Дима. – Тебе с этим жить, не мне.

– Ты знал, что расстройства передаются по наследству? – а он продолжил беседу, важную Дмитрию. – Знал, какую большую роль в психологических отклонениях играет генетика?

– И не только генетика.

– Но и она тоже.

– К чему ты клонишь?

– Если бы я знал, кто они, откуда, чем болели, каких тараканов вынашивали в голове, как боролись с ними, – Георгий был тих, на радость Дмитрию, мягок. – Предрасположенность, это и прекрасно, и ужасно. Если понимать, чему подвержен, это легко предотвратить. Но если нет, – утих Палагин.

– Поэтому и существуют врачи.

– Я мог бы справиться без них, – жалобно проскулил Гоша, – знай то, о чём по рождению имею право знать.

– Тогда, почему большинство обращается в клиники? – с вызовом спросил Дима. – А они знают о болезнях и особенностях семьи, – беглым взором прошёлся он по противнику. – Справляться с расстройствами труднее, чем тебе кажется.

– Ты меня не переубедишь, – блефовал спутник, – я всё равно продолжу поиски.

– Неужели, хочешь найти биологических родителей?

– Нет, ничего подобного, – юнец незамедлительно опроверг мысль Димы. – Но я не знаю, что в том документе. После рассказа бабушки, всё наконец-то прояснится. Одно я знаю точно, что не намерен возвращаться назад. По крайней мере, сейчас, —Георгий пожал оголёнными плечами, осторожно выставляя пятерню перед Димой. – В случай чего, ты всегда можешь вернуться в Москву. Тебе нужно устроиться на работу, и я помню об этом, – но Дозорцев сторонился, не решаясь скреплять с ним пальцы.

– А ты будешь шастать непонятно где? Не зря же ты с собой заграничный паспорт уволок и мой ещё прихватил! – вздрагивал Димитрий. – Ты же никогда не путешествовал один, а если окажется, что твоя родина – это совершенно другая страна? Поедешь туда, о чём ничего не знаешь? Ты спятил? Ладно бы ещё это была Беларусь или Украина, а если это Европа? Скандинавия? Как ты собрался там находиться? Без опыта путешествий, да ещё и в дальних краях, – но пугало Дозорцева далеко не преданное гласности благоразумие, а нечто иное, о чём Даниилович не сумеет поведать.

– Тогда, что ты предлагаешь?

– С тобой поеду, что же ещё, – выдал не поразмыслив, о чём и пожалел. – Ты дороже, чем какая-то профессия. Вакансий ещё много будет, да и отец связи сможет подключить. А если ты там затеряешься, вот это, уже не смешно.

Последствия – это результат, а он лучше, чем ничего. Но мастеря феньку из тонких нитей, не стоит наивно полагать о её вечности. Порой старания, не более, чем трата времени. И остановиться Дмитрию так же важно, как и его дружку.

– Всюду следуя за тобой по пятам, я невольно утерял связь с былыми целями, которые вот уже несколько лет, удерживали меня в родной Москве, – признавался романтик. – Сдаётся мне, всему виной услужливая натура, а может и вовсе синдром спасателя. Хотя я никогда не испытывал к тебе сочувствия.

– А что ты испытывал?

Антарктида и Артика на противоположных сторонах земли, но они одинаково холодны. Георгий и Дмитрий разные полярности, в чём-то напоминающие друг друга. От сего ли феномена Даниилович рисковал будущим ради упрямого шкета? Потому ли терпел вонь Гоши, спустя пару месяцев без душа? От этого ли усердно ждал, когда Палагин покинет депрессивную фазу и выйдет на связь? Потому что видел в нём себя? Или видел себя радом с ним? Его рядом с собой? Их вместе в общем доме, где-то на Басманке?

Дозорцев утрамбовывал подушку и припоминал как навещал больного гриппом. Ухаживал за прикованным к кровати после перелома. Вычищал расчёску, забитую обломками волос. Протирал полы, убирал бардак, приносил фрукты и средства гигиены. Отдавался Георгию полностью, пока перспективная молодёжь грызла гранит наук и рвалась по карьерной лестнице. Он научился готовить любимый Лохикейто Палагина, рыбный суп с укропом и сливками. Разобрался в технике, лишь бы наладить работу его компьютера. Пропустил выпуск, заявившись с сюрпризом к Павловичу. Позволял спать в своей постели, когда Палагин сбегал из квартиры родителей.

Так что же он испытывал? Привязанность, названую созависимостью. Посвящая себя Георгию, без него жизнь уже давно казалась пустой и бессмысленной. Будь Георгий нелюдим, взбалмошен и меланхоличен, он был готов терпеть. И один Даниил Дозорцев лицезрел со стороны утопию в нездоровых отношениях, наровясь, как можно скорее это прекратить. Оборвать крепкую нить, натирающую шеи и удушая обеих подростков.

– Я испытывал, – речь звучала спутанной, – к тебе, я, – обрывающейся и бессвязной, – с тобой, я, – его щёки вспыхнули, виски вспотели. – Испытывал, всегда, я, – вертелся Дима.

– Не продолжай.