Читать книгу Из личных записок следователя - Леонид Сердюк - Страница 7

На четвертом году моей следственной карьеры я был направлен областным прокурором в прокуратуру Николаевского района Сталинградской области, для, так называемой, разгрузки, где не оказалось следователя. Там накопилось достаточно большое количество уголовных дел. Среди них было одно, как я его называл, «куриное дело», которое вначале, казалось, не представляло большой сложности. Его суть заключалась в том, что преступники очистили все курятники от кур в поселке. Но это еще мало волновало милицию и прокуратуру. Потом начались квартирные кражи и кражи различного мелкого скота по всему Николаевскому району.

По делу были установлены два подозреваемых, которые проживали на другой стороне Волги в г. Камышине. Один из них тридцатилетний Анатолий, по кличке «Шнур», дважды судимый, не имел постоянного места жительства. Второй Слава Пекарский по кличке «Король», семнадцатилетний парень, который жил с матерью, однако милиция никак не могла его взять. Даже в четыре часа ночи в квартире его не оказывалось, хотя постель его, говорят, была еще теплой. Он как будто испарялся, или проваливался сквозь землю. Мать заявляла, что не видела его уже месяц.

У меня заканчивался срок следствия по делу, а потому крайне возмущала беспомощность работников уголовного розыска, в том числе и николаевской милиции. На своей прокурорской машине – зеленом «бобике», с шофером и одним работником уголовного розыска я поехал на пароме через Волгу в Камышин с намерением задержать этих подозреваемых. Это была почти не реальная задача за один день в чужом городе найти людей, которых даже местная милиция не могла разыскать.

Для начала мы заехали в милицейский участок к участковому, которого я попросил найти какого-нибудь мальчишку – хулигана или бездомного с камышинского Бродвея. Вскоре он привел вместо одного трех лохматых ребят, которых я начал расспрашивать про Толю Шнура. По приметам один из них догадался о ком идет речь, сказал, что он его иногда видит на улице, но с ним не дружит и не может сказать, где он бывает.

Я подумал, что Шнур не может нигде не жить. Ему обязательно нужен какой-то приют. Мне пришла в голову мысль об одном местном притоне, с которым я познакомился совсем недавно, расследуя дело по смерти Марины Красиной. Тогда участницей по делу была дочь хозяйки этой квартиры Светлана – довольно симпатичная, но немного распущенная девушка двадцати лет. Она была подругой Марины. История этой смерти очень была похожа на убийство, что потребовало полного двухмесячного расследования. Замешаны были брат Светы и возлюбленный Марины Валерий, которые пасли коров в Николаевском районе, и девушки приезжали к ним прямо на пастбище. Там целый день отдыхали с ребятами с распитием спиртного, а к вечеру Марина со своим парнем отлучились в лесопосадку. Вскоре парень вернулся, сказав, что Марина сейчас придет и увидели, что стадо коров зашло на хлебное поле. Все побежали заворачивать стадо, а когда хватились Марины и стали ее искать, то нашли повешенной на собственной косынке на ветке дерева.

Дело было прекращено, так как выяснилось, что Марина покончила жизнь самоубийством, и подозрение от всех участников этого дела отпало. Здесь проявил свою негативную роль тот самый честный, но страшный для влюбленных молодых девушек смысл слов – «Я тебя не люблю». Такие слова даже с позиций морали и нравственности не всегда можно осудить. Но здесь они были сказаны девушке после интимной близости, где бездушность и элементарная подлость Валерия очевидны. Поэтому я сожалел, что нельзя было привлечь парня к уголовной ответственности за доведение девушки до самоубийства, и изнасилование нельзя было доказать.

Так что в квартире Светланы и ее брата мне приходилось бывать, и я знал многое о жизни этой семьи.

Не ютится ли Толя-Шнур там? – подумал я.

Оставив своих работников в участке, я пешком отправился в этот притон на разведку. Квартира Светланы и ее одноглазой матери Лены была на соседней улице. Хозяйка любила выпить, а потому принимала у себя на квартире разную неустроенную молодежь, представители которой часто приносили с собой спиртное. Квартира находилась на третьем этаже пятиэтажного дома. Придя туда, я сразу понял, что не ошибся. Толя был там. Я сразу узнал его по приметам. Он был раздет по пояс и гладил на столе рубашку. Это был коренастый спортивного телосложения парень. Казалось, он даже не обратил на меня внимания, хотя я был в прокурорской форме, которую он не мог не знать. Здесь же в комнате на диване и стульях сидело еще несколько молодых людей. Я сделал вид, что зашел к Светлане по каким-то делам. Ее матери дома не было. Светлана приняла меня радушно. Мы прошли с ней в другую комнату, и я заговорил о разных мелочах, спросив, между прочим, не жених ли это ее гладит рубашку.

– Да нет, – тихо, чтобы не слышали в зале, отвечала она, – это Толик. Он часто заходит, чтобы привести себя в порядок. Иногда просит постирать.

– Что же он не стирает у себя дома? – спросил я.

– Да у него нет дома. Он только год как освободился, а мать у него где-то в деревне.

Брать Толю в квартире в присутствии народа я посчитал неудобным, распрощался со Светланой и вышел, зная, что он обязательно спросит у девушки, кто приходил, и будет срочно уходить. Спустившись вниз по лестнице до первого этажа, стал ждать. Ждать пришлось не долго. На лестнице послышалась дробь быстро спускающегося человека. Когда Толя поравнялся со мной у самого выхода из подъезда, я взял его за руку, словно хотел поздороваться с другом, заговорив как со старым знакомым:

– Здравствуй, Толя. Ты, конечно, догадался кто я. Где ты постоянно бываешь? Милиция сбилась с ног, ищет тебя. Но бог с ней, с милицией. Ты нужен мне. Хочу поговорить с тобой по одному куриному делу, которое и выеденного яйца не стоит. Пойдем до кабинета участкового.

Толя, казалось, был шокирован моим монологом, молчал, и сопротивления не оказал. Он лихорадочно соображал, как ему поступить в такой ситуации. Пауза продолжалась с минуту. Видимо он оценивал соотношение сил, и какая роль ему определена в курином деле. Потом резким движением оттолкнул меня от себя, вырвал свою руку и побежал к выходу из подъезда. Я догнал его в дверях и, сделав подножку, сбил с ног, пытаясь завернуть его левую руку ему за спину, заметив при этом, что его правая рука опустилась в карман его брюк, где возможно был нож. Прижав его к полу подъезда так, что он свою правую руку из кармана вынуть не мог, я вновь начал с ним говорить.

– Не надо, Толя, если тебя будет задерживать милиция, тебе придется тогда хуже. Я же не сказал, что арестовываю тебя. У меня и ордера на твой арест нет. Мне нужно только с тобой поговорить. Этим сопротивлением ты только доказываешь, что виновен в курином деле.

– Я не хочу к участковому. Можно поговорить и здесь, – наконец заговорил он уже почти мирным тоном.

– Ты же прекрасно знаешь, что нельзя. Давай не портить отношения.

– Ладно, пойду, все равно не отстанете, – мрачно сказал он. – С ментами я не хочу иметь дел. Они уже совсем меня затравили, как волка на охоте. Везде красные флажки наставили, просто жить стало невозможно.

– Вот и хорошо. Только покажи что у тебя в кармане, и я тебя отпущу.

– Как же я покажу, если без рук?

– Вынимай, вынимай правую руку. Думаю, тебе не нужна дополнительная статья, которая нечета куриному делу.

Он медленно, с каким-то невероятным усилием вынул из кармана руку, в которой был складной нож «лисичка» с кнопочным откидным лезвием. Этот нож в то время только появился в продаже в магазинах и был популярен, особенно у ребят-малолеток.

Я забрал у него нож, помог подняться и мы пошли. Так как наручников при мне не было, я всю дорогу держал его за руку повыше кисти. Мы шли по городу, держась за руки, как два закадычных друга почти одного возраста. Он не попытался больше сопротивляться, лишь что-то говорил о своей неудачной судьбе, даже вспомнил о матери где-то в деревне, что так и не успел побывать у нее за последний месяц.

Я спросил про «короля», кто он и где обитает.

– О каком короле речь? – спросил Толя, и прежде чем я что-то сказал, вдруг вспомнил, – может Вы о Пекарском, так какой он король, так обыкновенный слюнтяй. Я уже не дружу с ним, давно не видел и где он не знаю. Скажу лишь, что это обыкновенный трус, мамин сынок, от матери оторваться не может. А я подумал, что это он меня сдал. Светка тоже не могла, она настоящий друг. Может, скажете, как вы на меня вышли.

Я отвечал, что разговор будет потом. Мы дошли до участкового. Отправив задержанного с оперативником через паром в Николаевку, я со своим шофером вновь поехал к Светлане, рассудив, если она знает Шнура, то не может не знать Пекарского.

Девушка удивилась, что я так быстро вернулся, спросила, не забыл ли я что-то. Компания ребят как прежде продолжала сидеть у нее в общей комнате. Они играли в карты. Светлана не была с ними, а что-то готовила на кухне вместе со своей матерью. Я предложил девушке собраться и пойти со мной. Она испугалась, спросила, не собираюсь ли я ее снова задержать по какому-то делу. Я ее успокоил, сказав, что хочу прокатиться с ней по городу на машине. Ее мать тоже меня знала и отнеслась с доверием.

– Иди, коли человек просит, – сказала она дочери.

– Это что-то новое кататься по городу. Мне еще никто такое не предлагал, – сказала Светлана с кокетливой улыбкой, и поехать согласилась.

Мы ехали по улицам Камышина. Без предисловий я спросил Светлану, знает ли она Славу Пекарского.

– Короля? Кто ж его не знает, – сказала она.

– Почему ты его зовешь королем?

– Да это он сам себе такую кличку придумал, большой романтик.

– Мне он нужен. Ты не знаешь где его найти?

– Знаю, конечно, – отвечала она необдуманно, – но не думайте, что я Вам скажу, я друзей не выдаю.

– Ах, Света, Света, если уж ты знаешь, то обязательно мне скажешь, – сказал я. – Мы будем ездить до тех пор, пока ты не скажешь, где прячется твой Король. Если здесь нам улиц не хватит, поедем ко мне за Волгу. Ты же помнишь мой кабинет?

– Не напоминайте мне про это, ничего приятного я там не видела. А ваши милиционеры просто грубияны и нахалы.

– Но я же с тобой вежливо обращался, и на второй же день тебя отпустил, а по закону мог бы продержать в камере три дня.

– Да про Вас-то я плохого сказать не могу. Но, если честно, не думаю, что Вы добрый. Вы просто хитрый. Вот и теперь, зачем Вы меня возите? Разве нельзя было дома поговорить? Я бы Вас может даже чаем угостила.

– Дома – твоя территория, а здесь мы с тобой на нейтральной.

– Думаете, я не догадалась, зачем Вы ко мне утром заходили. Вас Толя интересовал. Вы же, наверно, взяли его? Можете не говорить, я и так знаю. Толя, конечно, вор, но он не плохой человек, справедливый и добрый.

– Ты не о том говоришь, – прервал я ее, – я спрашивал о Пекарском.

– Ладно, – сказала она после некоторого молчания. Я скажу, но только потому, что я на него злая. Он презирает меня, а я этого никому не прощаю.

И она рассказала секрет неуловимости Славы Пекарского. Секрет был простой. Поскольку квартира Пекарских находилась на первом этаже пятиэтажного дома, на кухне имеется подпол, крышка которого прикрыта жестяным рукомойником, с виду кажущимся массивным и тяжелым, но фактически он легко сдвигается. Там и прячется Пекарский от милиции.

– Может, ты знаешь, где Толя-Шнур и Пекарский прячут краденое? – спросил я на всякий случай.

Света замялась, стала говорить, что не хочет связываться с этим делом, что я обязательно ее потащу свидетелем, как тогда она будет смотреть в суде в лицо своим друзьям.

Я ее понимал, и заверил, что постараюсь обойтись без ее свидетельских показаний, если она мне скажет адрес нелегальной квартиры Толи-Шнура.

– Я не знаю, где они прячут краденое, – сказала она, – но знаю, что на квартире одной Толькиной знакомой, которую я терпеть не могу, целая фабрика по переработке краденых кур, овец и еще не знаю чего. Они мясо продают на рынке. У них мясо, деньги и водка, все, что надо. Эта женщина их использует, хотя они думают, что используют ее. И она назвала адрес.

Это было именно то, что мне нужно. Я поблагодарил девушку, еще раз заверил, что ее не выдам, высадил около ее дома, и мы поехали на квартиру второго подозреваемого.

Мать Пекарского долго дверь не открывала. Потом открыла, и я увидел, как она взволнована, говорила, пряча глаза, что сына дома нет, что он даже не дает о себе знать, и она сама переживает и хотела бы его видеть.

Было сразу заметно, что женщина не привыкла в жизни обманывать, и делать это ей трудно. Мне было искренне ее жаль, но долг службы заставлял делать свое дело. Я попросил провести меня в комнату сына, осмотрел его кровать, заглянул в шифоньер, только потом пошел на кухню.

– Вот так вот бедно я живу одна, – заволновалась хозяйка, раскрывая зачем-то старый шкафчик с посудой.

Я попросил своего шофера сдвинуть умывальник.

Что тут началось. Хозяйка решительно запротестовала, ссылаясь на то, что там грязно, совсем не убрано, и смотреть совсем нечего на грязный пол. Но умывальник был уже сдвинут. Я открыл крышку, обнаружившуюся в полу, и заглянул внутрь подпола. Там была кромешная темь, но находившегося внизу человека выдал блеск наручных часов. Я сказал, что я его вижу и велел выходить. Слава долго молчал и не двигался с места. Только после моего повторного требования, понимая, что выйти ему все равно придется, «Король» вылез из своего убежища. Однако, увидев, что в комнате нас только двое и нет милиции, прокурорская форма видимо ему не была знакома, вдруг осмелел и сказал, что он никуда с нами не поедет. Я предъявил ему свое удостоверение и сказал, что хотел бы обойтись без участия милиции. Уже несколько успокоившаяся мать Вячеслава меня поддержала:

– Не осложняй отношение со следователем, сынок, – сказала она, – нельзя же скрываться в подполе вечно.

– А Вы не будьте с ним жестоки, он у меня один, – обратилась она уже ко мне. – Мой Слава, он никакой не король, – продолжала она, – он вообще-то хороший. Связался вот только с одним плохим парнем по кличке, как я узнала, «Шнур». Вот того отправьте из Камышина куда подальше.

Я извинился перед ней за наше вторжение и обещал быть справедливым с ее сыном, если он будет хорошо себя вести на следствии.

Она собрала сына в дорогу, завязав ему в узелок какого-то питания, и перекрестила его три раза. Слава, молча, ей повиновался, обнял мать и пошел с нами. Я вел его до машины, пристегнув наручниками к своей руке. Так было надежнее. В машине, посадив его на заднее боковое сидение, пристегнул наручниками к сиденью водителя, и мы поехали на пристань, где через полчаса должен был отходить последний в этот день паром до Николаевки.

Во время следствия выяснилось, что на Толю Шнура в соседнем районе также уже давно заведено уголовное дело, где он воровал кур из колхозной птицефабрики, совершил несколько квартирных краж и находится в розыске. Затребовав это дело, я присоединил его к своему уголовному делу. Это уже значительно прибавляло срок для рецидивиста Шнура. По делу была привлечена также соучастница его краж тридцати пяти летняя Соня Горелова, которая перерабатывала и продавала краденых кур и мясо краденых животных. У нее же на квартире при обыске было найдено много краденых вещей, которые она не успела продать.

Удивительно покладисто на следствии повел себя Слава Пекарский. Он при каждом допросе выдавал все новые и новые эпизоды краж, которые они совершали вместе со Шнуром. Чувствовалось, что он раскаивается в своей связи с рецидивистом. Шнур также все признавал, хотя и пытался свалить на Пекарского более важную роль в некоторых эпизодах совершенных преступлений. Я специально не делал между ними очной ставки, хотя при допросе использовал показания каждого, и тем самым разжигал между ними определенную неприязнь.

Однако новые эпизоды затягивали расследование, и мне пришлось продлять срок следствия по куриному делу. Казалось уже достаточно, но Пекарский, желая снять с себя все грехи, вдруг вспоминал, что в одной деревушке километрах в двадцати от Камышина они украли у бабки барана.

Бог ты мой, думал я, еще один баран. Может уже хватит. Так он мне никогда не даст закончить и без того раздутое до двух томов уголовное дело.

– Ну что ж, поедем, показывай, где и у кого.

И мы опять ехали на нашем зеленом газоне через паром в степь от Камышина, в захудалую деревеньку, о которой я бы и никогда не узнал, что она вообще существует на земле. Пекарский попросил остановить машину около домика-развалюхи. Я вошел во двор через воротца, висящие на одной петле без всякого запора. Увидев меня в окно, из дома вышла старая женщина, и остановилась, с удивлением рассматривая меня и машину, стоящую у ворот.

Я заговорил первым, поприветствовал ее и спросил, не украли ли у нее барана прошлой осенью.

– Какого барана? – с явным удивлением спросила старуха.

– Я говорю про вашего барана, которого у вас украли в октябре прошлого года.

– Откуда Вы это знаете? – спросила старуха, все более удивляясь, – Я же никому даже об этом не говорила. Вы боги, что ли?

– Нет, мы не боги, – сказал я. – Я вора Вам привез. Вор оказался честным, и все нам рассказал.

– Да разве ж бывают честные воры? – изумилась старуха.

– Да, бабушка, он очень жалеет, что так с Вами поступил. Веди его сюда, – обратился я к конвойному.

Пекарский подошел к старухе и вежливо поздоровался.

– Рассказывай, – сказал я, – откуда и как вы забирали барана.

Пекарский показал на старый сарайчик, сплетенный из прутьев, который когда-то был обмазан глиной с кизяком, но теперь весь просвечивал.

– Вот отсюда, – сказал Пекарский. – Мы даже не заходили во двор, просто сделали дыру позади сарая.

– Так все и было, – сказала старуха. – Только я все равно не верю в честных воров. Я жизнь прожила, и столько их видела. Особенно в тридцатые и сороковые годы. Бедно народ жил, а они обирали даже самых бедных. Теперь-то я хотя по миру не хожу. Поросенок есть и две овцы остались. Зимой будет из чего носки связать. Картошки вот накопала полтора мешка, свеклы да моркови немного. А молоко и масло мне старой уже и не положено, пусть молодые едят. Думаю, проживу зиму как-нибудь.

Не дождавшись, когда старушка закончит рассказ о своей безбедной жизни, я попросил ее пригласить понятых из соседнего дома, и начал составлять протокол показа, сфотографировав Пекарского, указывающего рукой на сарай, с помощью фотоаппарата «Зоркий-ЗМ». Понятые пожилой мужчина и его супруга молча наблюдали за моими действиями и внимательно осматривали Пекарского. Потом мужчина вдруг сказал:

– Чем в тюрьму сажать, отдайте нам этого парня. Нам до зарезу тракторист нужен. Такая беда – вся молодежь в город ушла. А мы бы воспитали его. Работы много, баловать некогда. Дом бы ему помогли построить, невесту бы нашли хорошую, от которой бы никуда не ушел. Девки у нас пока еще остались, да вот женихов нету. А этот вроде неплохой парень, нечего ему в тюрьме делать. Ну как, правду я говорю? – обратился он к Пекарскому.

Я посмотрел на Пекарского. Он слушал, глядя себе под ноги, как будто что-то искал там в пожухлой от солнца траве. Оперативник отвел его в машину. Зайдя в дом старушки, которая назвалась Зинаидой Гавриловной Чеботарь, я ее допросил, признав потерпевшей, и предложил написать заявление на признание гражданским истцом по делу. К моему удивлению Зинаида Гавриловна наотрез отказалась.

– Не нужно мне ничего от воров, – сказала она. – Я уже и забыла про этого моего барашка, да суд и не вернет мне его. А в суды ездить я не люблю. Ездить туда – только расстройство одно, и денег на это у меня нет. Пенсию нам в деревне совсем дают малую. Видно считают, что земля нас прокормит.

Я смотрел на нее и думал: как невзлюбил крестьян Ленин в начале двадцатых за то, что они возмущались, когда их грабили освобожденные из тюрем и сбежавшие дезертиры с первой мировой, так называемые пролетарии, так и осталось это на десятилетия. Крестьяне наших деревень уже настолько привыкли к своему положению, что и не претендовали на большее.

Толя Шнур получил десять лет усиленного режима. Соня была осуждена на три года лишения свободы. Славе Пекарскому дали четыре года лишения свободы общего режима. Мне хотелось как-то ему помочь, учитывая его поведение на следствии и жалея его одинокую мать. Я знал, что она не сможет ездить к нему на свидания в далекую колонию, и уговорил начальника камышинской тюрьмы оставить ее сына в виде исключения в этой тюрьме при хозяйственной части почти на королевской должности кочегара.

Позже, когда я однажды прибыл в Камышин по другому уголовному делу, узнал, что бывший король на втором году заключения работал уже слесарем, что позже в жизни ему пригодилось. Выйдя на свободу досрочно, Пекарский женился и поступил работать на завод. Это редкий случай, когда лишение свободы пошло молодому парню на пользу.