Читать книгу Синдбад - Леонид Валентинович Резников - Страница 1

Никто не мог сказать точно, когда в небольшом портовом городе Эль-Хайя объявился молодой светлокожий человек лет тридцати. Лицо у него было овальное, нос чуть приплюснутый, глаза зеленые и хитрые, с длинными женскими ресницами, которыми парень наивно хлопал по любому поводу. Его темные жесткие волосы кучерявились, а чуть пухлые губы виновато улыбались каждому встречному.

Он щеголял в каком-то несуразном наряде, состоящем из необычных узких штанов синего цвета, прошитых желтыми нитками, и тонкой рубахи с нарисованной на ней страшной мордой лупоглазого джинна с треугольными волосами, торчащими во все стороны. Рубаху украшала корявая надпись на никому не известном языке. Ноги молодого человека были обуты в невиданную бело-красную обувь, завязанную веревками, продетыми в дырочки крест-накрест.

Молодой человек ни слова не понимал из языка правоверных мусульман и все время бормотал какие-то непонятные слова на странном варварском наречии. А когда его спрашивали о чем-либо, он тыкал себя кулаком в грудь и выкрикивал нечто вроде «синдар бадя». Постепенно все стали называть его Синдбадом. Новое имя молодому человеку пришлось по вкусу, и он на него охотно откликался.

Хотя Синдбад был силен, крепок и широк в плечах, его не особо тянуло к тяжелой работе, и он всегда долго, с сомнением приглядывался и приценивался к ней, вечно привередничал и воротил нос. В общем, вел себя, как какой-нибудь нувориш, хотя иной раз ему и в рот-то положить было нечего. И это окружающих несказанно удивляло. Однако, если уж парень брался за что, так работа спорилась у него в руках. Купцы и бывалые грузчики только диву давались, как он, словно шутя, перетаскивал тяжеленные тюки и ворочал огромные бочки, с которыми иные справлялись разве что по двое.

Жил Синдбад в одной из подворотен, близ пристани – благо погода благоприятствовала этому, – в закутке меж двух смыкающихся глинобитных стен. Там у него лежал набитый соломой джутовый мешок – что еще надо бедному чужестранцу, чтобы хорошенько выспаться или просто передохнуть.

Обедал он, как правило (когда, разумеется, в кармане звенела монета), в чайхане на пристани, где собирались завсегдатаи городка неспешно обсудить за пловом и горячим зеленым чаем новости и дела. Синдбад обычно скромно сидел в уголочке, грыз свою лепешку, иногда даже с пловом или кабобом, и прислушивался к разговорам, пытаясь вникнуть в смысл незнакомых слов.

Надо заметить, кабоб в этом городе называли исключительно жареным мясом – именно так и никак иначе! Дело в том, что эмира этого благословенного города звали Нури ибн Кабоб, и никто не рисковал называть мясное блюдо именем великого правителя. Откуда правителю досталось такое имечко, оставалось только догадываться. Вероятно, его отец был большим любителем мясных блюд…

И вот, в один из прекрасных погожих дней, когда Синдбад уже доедал свой скромный обед, в чайхану вошли два расфуфыренных джентльмена. Синдбад тут же признал в них нахальных чопорных англичан, не узнать которых было просто невозможно.

Англичане смотрели на всех свысока, явно полагая себя исключительной нацией, и, надменно вскидывая подбородки, пихали плечами всех, кто, по их мнению, мешал им пройти к элитному топчану, застеленному лучшими курпачами, и с квадратным резным дастарханом посередине.

Один из англичан, проходя мимо Синдбада, пихнул его локтем. Синдбат, любовно наполнявший в этот момент свою пиалу горячим чаем из чайника и сыто цыкая зубом, плеснул на себя кипяток, вскочил и зашипел от боли. Присутствующие лишь осуждающе покачали головами. Англичане заржали. Этого делать не стоило. Им всего лишь и нужно было что извиниться и убраться подобру-поздорову. Но на то они и высшая нация, чтобы необдуманно поступать себе во вред.

Синдбад от злости покраснел, словно хорошо проваренный рак, затем неожиданно схватил наглого англичанина за жабо, притянул к себе и без особого размаха съездил здоровенным кулачищем по наглой англосакской морде. Жабо осталось в руке Синдбада, а англичанина снесло к противоположной стене чайханы и так припечатало к ней, что несчастный закатил глаза и неторопливо сполз на пол. Окружающие охнули, округлив глаза. Второй англичанин, изрядно побледнев, потянул из ножен шпагу. Синдбад предупредительно зыркнул на него, но англичанин попался, видимо, совершенно тупой.

Блеснула сталь клинка. Англичанин сделал выпад вперед, но Синдбада в том месте уже не оказалось. Парень успел сместиться вбок, схватил англичанина за широкую короткую штанину и камзол, шутя поднял в воздух и, держа над собой, словно пуховую подушку, пронес к перилам на улицу. Англичанин от неожиданности выронил шпагу и заверещал, смешно болтая руками и ногами.

– И-и-эх! – ухнул Синдбад, выбрасывая англичанина из чайханы.

Тот покатился по хорошо утоптанной и унавоженной мостовой и плюхнулся головой в одну из навозных куч. Чайхана огласилась здоровым хохотом. Все кинулись поздравлять Синдбада, дружески похлопывая его по плечам и спине.

Тот скромно высморкался в ажурное шелковое жабо, которое все еще держал в руке, засунул его себе в карман штанов и вернулся к прерванному обеду. Хозяин чайханы притащил ему бесплатно огромную палку шашлыка, посыпанную нарезкой из лука и щавеля, еще одну лепешку и полный чайник свежезаваренного чая. Не подумайте только, что хозяин чайханы впал в слезливый альтруизм. Нет! Он сразу смекнул свою выгоду – такого охранника еще поискать надо. Однако, Синдбад лишь поблагодарил его скромным кивком головы и принялся за еду, сочтя ее вполне заслуженной.

Мимо на карачках прополз первый англичанин, отклянчив зад и бренча по полу кончиком шпаги. Вокруг правого глаза у него расплывался огромный синяк. Англичанин пугливо косился на местного богатыря, но Синдбад не удостоил его вниманием, продолжая трапезу и периодически утирая рот рукавом халата.

Откуда у Синдбада взялся халат? Это отдельная история, достойная, как мне кажется, вашего внимания.

Однажды, когда Синдбад, изрядно измучавшись за трудовой день, прилег у себя в закутке, рядом с ним объявился ловкий воришка. Он долго крутился рядом, пока Синдбад не уснул, а потом аккуратно стянул с ног бездомного удивительную обувь и припустил с ней наутек.

Пропажа обнаружилась лишь на следующее утро, и Синдбад, витиевато выругавшись на своем непонятном наречии, отправился в город искать пропажу. Вора он обнаружил спустя всего полчаса. Тот важно расхаживал вдоль базарной площади, примериваясь к чужим кошелькам.

Надо сказать, воровать подобную слишком заметную обувь – это то же самое, что угнать единственный в городе лимузин, причем у главного мафиози, а потом с дури взяться разъезжать на нем перед его домом.

Вор заметил Синдбада, грозно приближающегося к нему, в самый последний момент. Синдбад, успел даже ухватить его за халат, но вор, прекрасно понимая, что его ждет, вывернулся и, откупившись халатом, припустил к выходу с базара. Столь понравившаяся вору обувь была ему несколько велика, и он, хлюпая пятками, запнулся за торчавший из земли булыжник и растянулся на дороге. Обувь слетела с его ног.

Синдбад покрутил в руке халат, удовлетворенно хмыкнул и натянул на себя – халат ему пришелся впору. Потом медленно приблизился к незадачливому воришке, с кряхтением поднимающемуся с земли, отвесил ему пинка и неторопливо обулся. Можно было, конечно, сдать воришку городской страже – закон здесь был суров, и любитель чужого добра остался бы как минимум без кисти руки, – но Синдбад был по натуре отходчивым незлобивым человеком и потому, сочтя халат достаточной платой за нанесенный моральный ущерб, просто развернулся и удалился восвояси.

… Когда Синдбад покончил с так удачно, можно сказать, за сущий пустяк привалившим ему шашлыком и собрался уходить, бросив на стол пару медяков за чай и лепешку с чувотом1, к нему подлетел хозяин чайханы и дернул молодого человека за рукав халата. Синдбад недовольно нахмурил брови, но чайханщик заискивающе расплылся в улыбке и попытался жестами объяснить тому, что желал бы нанять его вышибалой. Синдбад долго не мог понять, чего от него добивается пожилой пройдоха, а затем коротко кивнул, отодвинул в сторону чайханщика и вернулся на свое место, указав пальцем на пустой чайник. Чайханщик, вздохнув, поплелся за полным.

Работы у вышибалы было немного – на Востоке народ в большинстве своем порядочный, воспитанный и законопослушный. Тем более, когда наказание за проступки сурово. Но Синдбад все же оправдывал свое содержание. Периодически он вытряхивал деньги из наглецов, не желающих по тем или иным причинам платить за ужин, причем, все, что были их в карманах. Никто этому не возмущался: слава Аллаху, живы остались! Иногда выставлял из чайханы местных мафиози в лице разбойной шайки с громким названием «Гиены пустыни», державших в страхе всех торговцев и требующих огромную плату за «крышевание». А то и подворачивались под руку эмирские сборщики налогов. Они были еще наглее разбойников, и с ними Синдбад вообще не церемонился. Вот эти уже возмущались вовсю, брызжа слюной и грозя страшными бедствиями, но боялись связываться со странным неустрашимым силачом – в конце концов, собственное здоровье дороже нескольких серебряный монет, отсутствия которых пресветлый эмир даже не заметит. Синдбад в драке был быстр, ловок, неутомим и практически неуязвим. Несколько ссадин и легких порезов не в счет. К тому же он применял неизвестные никому здесь приемы, действенные и наводящие ужас даже на бывалых громил.

Так что вскоре чайхана стала самым безопасным и процветающим местом в городе. Ее хозяин не мог нарадоваться на своего нового работника, но, каждый раз принося Синдбаду плов или шашлык, на нет изводился от жадности, весь вечер потом не находя себе места: Синдбад не только отменно исполнял свои обязанности, но и ел за троих.

Надо сказать, что Синдбад за пару месяцев с небольшим прилично выучился говорить на местном наречии, и охотно сдабривал свою речь восточными ругательствами – как известно, именно ругательства есть то, что, как правило, в первую очередь учат все переселенцы.

– Куда прешь, грязный шакал! – отгонял Синдбад нищих попрошаек, не желавших зарабатывать честным трудом. Или подбадривал вылетающих из чайханы разбойников фразой: – Будешь знать, сын облезлой верблюдицы! – Ну и тому подобное в том же духе.

А по вечерам, когда на ночном небе зажигались звезды – здесь они не такие, как у него на родине, и небо шире и бархатнее, и луна крупнее и ярче, – Синдбад, лежа на топчане, вздыхал о том мире, откуда он не по своей воле был заброшен сюда, на Восток.

По настоящему Синдбада звали Синдарев Богдан, Бодя, как звала его мама, ласково улыбаясь и приглаживая сыну непослушные вихры, о которые было сломано немало гребней.

Мама воспитывала сына одна, выбиваясь из сил на должности главбуха крупной фирмы. Папа исчез еще до рождения Богдана, и единственное, что тот знал о своем отце – тот был казахом. Ни имени, ни фамилии, ни кем он был по профессии. Просто казах, и все – не более и не менее. Заделал матери ребенка и слинял, видимо, устрашившись ответственности. Мать особенно не расстроилась, хотя ночами иногда плакала в подушку, но Богдан сомневался, что именно этот самый казах и был причиной ее слез: несчастной женщине вполне хватало проблем и с собственным сыном, вечно встревающим в какие-то истории.

Учился Богдан ни шатко ни валко, перебиваясь с четверки на тройку. Драки обходил стороной, но если уж кто его задевал по-настоящему, то остановиться уже не мог, и принимался крушить все вокруг. Ссадины и шишки у его противников – это только полбеды. Вылетали стекла, ломались парты, падали классные доски… Несчастная мать не успевала оплачивать ремонты, а Богдан только твердил свое: «А чего он?» – и неизменно шмыгал носом, в душе соглашаясь с матерью, и каждый раз обещал себе взнуздать свой непокорный характер.

Чтобы направить энергию сына в нужное русло, мать отдала Богдана в секцию дзюдо. Там Бодя, помимо приемов научился держать себя в руках…

При всем при этом, Богдан просто бредил Востоком. Вероятно, это было единственным, что ему передалось от отца. Он зачитывался «Тысячей и одной ночью», похождениями хитреца и заступника бедных Ходжи Насреддина и с жадностью поглощал все фильмы, имеющие хоть какое-то отношение к Востоку.

После школы были колледж, где Богдан выучился на повара, и армия, о службе в которой Богдан не любил вспоминать – нудное однообразие с попыткой превратить его в беспрекословно подчиняющегося робота, чего Бодя терпеть не мог. Да и оружие он не особо жаловал – не его все это. А после была столь же нудная работа в ресторане, где спесивым клиентам вечно что-нибудь не нравилось, и еще неудачная любовь…

Однажды, перебирая на пыльном чердаке своего дома старые вещи, Богдан среди прочего наткнулся на пыльную керосиновую лампу. Повертев лампу в руках, он потряс ее, поднеся к уху – внутри плеснулся керосин. Богдан никогда не видел таких ламп вживую, и ему стало любопытно, как она работает. Тем более, в этой сохранилось топливо.

Захватив лампу с собой, он вернулся к себе в комнату и долго вертел в руках необычный светильник, сидя на кровати. Лампа была очень старая, стекло ее покрывал толстый слой пыли, сквозь который на стекле виднелась сеточка мелких трещин. Зеркало помутнело, окислившись, и ничего не отражало, а на металлическом основании кое-где вздулось пузырями и отслоилось никелированное покрытие. Из-под него проступили темные пятна ржавчины.

Богдан аккуратно, почти любовно протер лампу тряпочкой, затем притащил с кухни коробок спичек и покрутил маленькое колесико сбоку. Чиркнул спичкой.

Зажечь лампу он не успел…

– А-апчхи! – раздалось из лампы.

Лампа подпрыгнула на столе, и Богдан едва успел подхватить ее, чтобы та не грохнулась на пол, но тут же поставил на место и отдернул руку – из лампы повалил сизый дымок.

Спичка, догорев, обожгла пальцы.

Богдан зашипел от боли, загасил спичку и отбросил ее в сторону. Обожженный палец он засунул в рот, пристально наблюдая за дымом, продолжавшим валить из фитиля. Странное дело, но ему почему-то не было страшно. Сколько раз он читал о джиннах и видел их в кино, но никогда не думал, что сможет столкнуться с одним из этих существ вживую.

Дым не рассеивался, а собирался под потолком, словно заполнял невидимую форму, по очертаниям напоминающую грудь, плечи, руки и голову человека. Силуэт с каждым мгновением становился плотнее, и вдруг распахнулись глаза.

На Богдана изучающее уставились два зеленых глаза.

– Привет, – доброжелательно улыбнулся Богдан, помахав рукой.

Джинн удивленно вскинул дымные клубящиеся брови, но промолчал.

– Ты что, немой? – Богдан немного обиделся.

– Я не немой, – хрипло отозвался джинн. – Мое имя Ала-джинн. Скажи мне, о человек, какой сейчас год?

– Я думал, джиннам полагается сказать: слушаю и повинуюсь, о мой господин.

– Нахальный маленький человечек! – джинн начал грозно раздуваться. – Я могу тебя растереть в порошок, превратить в…

«Вероятно, это неправильный джинн», – решил Богдан. – «Или у него старческий маразм, и толку от него теперь никакого».

– Хорошо, можешь убираться, – Богдан внезапно утерял к джинну всякий интерес и потянулся за спичками.

– Что ты собираешься сделать? – разволновался джинн, внезапно перестал увеличиваться в размерах и даже немного опал, несколько уплотнившись.

– Посмотреть, как она горит.

– Заклинаю тебя, не делай этого!

– Почему? Моя лампа! Что хочу, то и делаю, – Богдан пододвинул лампу к себе поближе. Дымный хвост джинна потянулся вслед за ней, а сам джинн, дернувшись, испуганно отстранился.

– Но где я тогда буду жить? – испуганно воскликнул тот.

– А мне пофигу! Найдешь другую лампу, – Богдан чиркнул спичкой, и на ее конце расцвел огонек.

– О человек, пощади! Я перебрался в эту лампу давным давно, спасаясь от гнева великого Сулеймана. Я марид2, и не переношу огня!

– Врешь, лампе от силы лет пятьдесят, – Богдан потянулся спичкой к фитилю, скрытому за медной сеточкой.

– Вру, – согласился джинн. Лампа немного отодвинулась от пальцев Богдана. – Я отказался выполнить волю повелителя джиннов, и меня исторгли из моего жилища. Ах, какая была лампа, медная, удобная! Подожди, о человек!..

– Что еще? – спросил Богдан, замерев со спичкой в пальцах.

– Скажи мне свое сокровенное желание, и я исполню его!

– Только одно? – Богдан загасил спичку и повертел ее в пальцах.

– А разве бывает много сокровенных желаний, о мой жадный друг? – выкрутился джинн, заискивающе подплывая к молодому человеку.

– Нет, – согласился с ним Богдан. – И я вовсе не жадный.

– Я читаю в твоем сердце…

– Лучше не надо. Я сам неплохо в нем читаю, – остановил Богдан джинна.

– Но разве ты не хотел попасть на Восток? Ах, дивный, чарующий Восток, – джинн повел рукой, слегка зацепив люстру. Та опасно закачалась. Джин, ничего не заметив, продолжать вещать: – мир минаретов и прекрасных гурий, заставляющих трепетать мужские сердца! Мир сказочных легенд, услаждающих слух и разум отроков, подобно кристальным водам колодца среди жгучей пустыни, дарующим наслаждение и радость усталому путнику…

– Достаточно, я понял, – остановил его Богдан. – Но все же желаний маловато.

– Хорошо, два! Только для тебя, о мой несравненный повелитель.

– Три, – продолжал торговаться Богдан.

– Ты слишком многого требуешь от меня!

– Четыре!

– Ну, три так три, – согласился джинн, обреченно вздохнув. – Но обещай мне после этого свободу.

– Да на здоровье!

– О щедрейший и добрейший из повелителей! – обрадовался джинн, складывая руки на груди. – Приказывай, и я исполню твое желание!

– Ты что-то там говорил про Восток…

– Слушаю и повинуюсь, – джинн склонил голову и дунул на Богдана, вытянув губы трубочкой…

Мир вокруг закружился. Богдана подхватил воющий поток и бросил в пучину времени и пространства…

Так Бодя попал на Восток.

Лампы при нем не оказалось, и как теперь добраться до этого бессовестного джинна, облапошившего его, словно младенца, он не представлял.

Восток оказался совсем не таким сказочным местом, как это рисовали его фантазия и сладкие речи джинна – нищета, грязь, нахальные стражники, хитрые торговцы, жадные менялы, обирающие народ наравне с муллами, сборщиками налогов, бессовестными судьями и прочим влиятельным сбродом. И, главное, никаких гурий! А самое противное, нигде не продавали ни хваленой араки, ни вина на худой конец – спиртное официально было запрещено Кораном, но Синдбад не без причины подозревал, что где-то его все-таки подпольно продают. Только вот где?

…Синдбад спустил ноги с топчана и потянулся за стоявшей у стены саблей. Саблю он не так давно отнял у одного из разбойников в качестве военного трофея.

Легкие ножны были отделаны серебряными завитушками и полудрагоценными камнями, зато удобная рукоятка богато инкрустирована крошечными рубинами. Богдан потянул меч из ножен, отложил ножны в сторонку и полюбовался тонким синеватым лезвием дамасской стали. Такое лезвие действительно могло рассечь тончайший шелковый платок налету. Богдан вытащил из кармана жабо англичанина и принялся любовно полировать лезвие сабли.

На входной лестнице что-то зашуршало.

Синдбад опустил меч на колени и прислушался, вглядываясь в темноту. За углом чайханы кто-то тихонько крался.

Синдбад затих, затаившись: не иначе воры пожаловали!

Появившаяся из-за стены тень толстого низенького человека, остановилась на верхней ступеньке и покачалась из стороны в сторону. Человек пробормотал что-то неразборчивое и крепче прижал руками халат на груди, словно сильно замерз. Синдбада он не заметил. Тот медленно поднялся с топчана и, прокравшись вдоль стены, схватил за грудки неизвестного.

– Ага-а, попался, гнусный воришка! Шайтаново отродье!

– Ай! – неизвестный подпрыгнул от неожиданности. – Синдбад! Это же я!

– Хозяин? – удивился Синдбад, разжимая пальцы и принюхиваясь.

От Махмуда – так звали чайханщика – разило вином.

– Ты не спишь? – заплетающимся языком проговорил Махмуд, отодвигаясь от собственного вышибалы и придерживая руками что-то под халатом.

– А ты, хозяин, я смотрю, злостный нарушитель Корана, – шутливо погрозил пальцем Синдбад, прищурив один глаз.

– С чего это ты… ик… взял? – Махмуд изрядно побледнел, что было заметно даже в темноте. Лишь его нос продолжать пылать красным пятном.

– А что это у тебя там, под халатом припрятано? – Синдбад надвигался на чайханщика вихляющей походкой.

– Ничего, теб-ик… показалось. Иди лучше спать, – пролепетал Махмуд, отошел еще на шаг назад и уперся спиной в деревянные перила.

– Тебе, наверное, тяжело, давай помогу, – продолжал настаивать Синдбад, протягивая руки.

– Уйди, сын греха! – взвизгнул вконец перепуганный Махмуд, заслоняясь одной рукой.

– Э, хозяин! – поцокал языком Синдбад, осуждающе качая головой. – Разве это я сын греха? Это ты у нас величайший грешник. К тому же, разве тебе разве неизвестно что пить одному – великий грех?!

– Разве? – Махмуд недоверчиво уставился на своего работника.

– Точно тебе говорю! Аллах завещал делиться с ближним…

– …Знаешь, М-мх-муд! Ты н-нплохой этот… м-жик! – Синдбад вертел пальцем у лица Махмуда, обняв того за плечо и пытаясь сфокусировать взгляд на его лице.

Они сидели на элитном топчане. Перед ними стояли последний из трех кувшинчиков с аракой, две пиалы и тарелка с нарезанным салатом из помидоров и огурцов, к которому никто из них так и не притронулся. Два пустых кувшинчика валялись рядом на курпачах.

Махмуд что-то мычал, все время пытаясь завалиться вбок. Лицо его опухло, нижняя губа отвисла, а глаз остекленели и глядели в одну точку.

– Д-вай вып… ик… ем, – предложил Синдбад, поймал нетвердой рукой кувшин и плеснул в две пиалы араки, но больше пролил на столик.

– Д-вай, – согласился Махмуд, принимая пиалу, и опрокинул ее на себя.

– Сюши, Мх-муд, – Синдбад влил в себя араку, поморщился и грохнул пиалой о столик, – а хде у вас тут… эти, как их… бабы?

– Ба-бы… – эхом отозвался чайханщик, пытаясь стряхнуть с халата очередное мокрое пятно. – Хто это?

– Жен-щи-ны! – раздельно произнес Синдбад, потрясая руками. – Хде они?

– Бабы – они… взде, – произнес Махмуд и грохнулся лицом в салат.

– О-о, – расстроено протянул Синдбад и потряс кувшин, который до сих пор держал в руках. Арака плеснулась на донышке.

Синдбад вылил ее себе в рот, откинул пустой кувшин на курпачу, подцепил непослушными пальцами с тарелки дольку помидора, засунул ее в рот и, кряхтя, сполз с топчана. Он долго пытался попасть ногами в кроссовки, затем махнул на них рукой и, покачиваясь, направился в личные апартаменты Махмуда – душа требовала еще кувшинчик, а у этого барыги явно где-нибудь был припрятан еще один. Но Синдбад дотянул только до лежанки, застеленной мягкими, словно перина, курпачами, и блаженно растянулся поперек нее…