Читать книгу Синдбад - Леонид Валентинович Резников - Страница 4

Нури ибн Кабоб предавался послеобеденному отдыху, блаженно развалившись на топчане на мягких подушках в тени развесистого чинара. Его обдували два опахала из павлиньих перьев, которые держали в руках два черных мальчика-слуги лет двенадцати. Глаза эмиры были закрыты. Он слушал пение соловья, сидящего в золотой клетке. Клетка висела рядом с топчаном на витой золотой же подставке с крюком наверху. Рядом с эмиром стоял серебряный кувшин, наполненный розовым вином, но Нури ибн Кабоб даже не притронулся к нему.

Несчастного эмира мутило. Он изволил сегодня скушать очень много вкусного и ужасно страдал животом. Капли, выданные придворным лекарем, помогали слабо. Вернее, вообще не помогали, и эмир уже задумывался о необходимости расстаться с этим липовым врачевателем, могущим лишь вытягивать огромные деньги на свои хитроумные лекарства, толку от которых было ни на грош. Нури ибн Кабоб давно подозревал в нем плута, но никак не мог поймать с поличным: у того всегда и на все находились хитрые увертки.

Внезапно покой эмира был нарушен шумным появлением начальника дворцовой стражи в сопровождении двух стражников, уныло плетущихся за своим начальником.

– О великий эмир! – воскликнул начальник стражи, приблизившись к топчану.

Эмир поморщился от его громкого голоса и чуть приоткрыл один глаз.

– Вот! – начальник стражи поднял руку и показал эмиру какую-то рваную тряпку.

– Что это? Что это ты мне приволок, Хасан?

– Ваша дочь опозорена, мой повелитель! – рявкнул тот, испуганно склоняясь перед эмиром.

– Что? Что ты сказал? – эмир, распахнул и второй глаз, вскочил, позабыв про боли в желудке и тошноту.

– В ваш сад сегодня проник какой-то оборванец. Он посмел увидеть лицо вашей дочери, несравненной Амаль, и даже разговаривал с ней, простите, о повелитель правоверных! – начальник стражи склонился еще ниже.

– Кто он, этот оборванец? – эмир в ярости схватил подушку и запустил ей в голову Хасана. Тот не посмел увернуться, и подушка огрела его по лбу.

– Неизвестно, о великий эмир. Разбойник бежал через забор и мои стражники не успели его схватить. Собаки прибежали раньше, но они лишь содрали с этого нечестивца халат, – начальник стражи вновь протянул эмиру ободранную тряпку в доказательство своих слов.

– Убери это с моих глаз, – застонал Нури ибн Кабоб, хватаясь рукой за сердце. – Казнить, всех немедленно казнить, – устало произнес он.

К нему тут же придвинулся мирза4, склонив ухо к голове повелителя и вытаскивая перо и бумагу.

– Собак тоже? – уточнил он.

Эмир задумался ненадолго, потом вяло махнул кистью, пальцы которой были унизаны тяжелыми золотыми перстнями.

– Тоже.

– Пощади их, пресветлый эмир! – бухнулся на колени Хасан, припадая к ногам владыки.

– Кого, собак?

– Моих людей. Они невиновны, о сиятельный эмир! Стражники выбежали, лишь заслышали женский крик из сада, и понеслись как ветер! Но дерзкий оборванец успел взобраться на стену и перелезть через нее.

– Хорошо, но больше не проси меня ни о чем, – снисходительно согласился эмир.

– Слушаю и повинуюсь, мой повелитель! – обрадовался начальник стражи. Стражники выдохнули с облегчением. – Вот эти двое видели его лицо, – Хасан жестом подозвал к себе стражников.

Те робко приблизились к эмиру и тоже бухнулись на колени, склонив головы к самой земле.

– Мне это неинтересно, – вновь поморщился эмир. Его опять замутило. – Изловить этого бесстыдника и казнить! Нет, привести ко мне. Я хочу посмотреть в его бесстыжие наглые глаза.

– Слушаюсь, пресветлый эмир. Все будет исполнено в точности, – непрестанно кланяясь, начальник стражи отступал назад. Стражники на карачках поползли следом за ним. Когда они отошли на приличное расстояние, начальник стражи поглядел на них сурово. – С каждого по золотому, – он развернулся и зашагал по своим делам.

Стражники, уж было попрощавшиеся с жизнью, не решились ему перечить.

– Я забыл спросить, как этот нечестивец проник в сад, – опомнился эмир. – Вернуть сюда начальника стражи!

– В этом нет необходимости, великий эмир! – вперед выступил главный визирь и низко поклонился, прижав ладонь к груди. – Я сам только что осмотрел то место, и могу сказать вам, как он проник сюда.

– Говори!

– Он перелез по длинному суку шелковицы, растущей по ту сторону забора.

– Спилить дерево! Немедленно!

– Мой повелитель, – главный визирь опять склонился в поклоне, – смею напомнить, это дерево у жителей вашего города считается священным. Оно старо, как наш город. Возможны народные волнения.

– Да? – задумался эмир.

– Именно так, пресветлый эмир. К тому же, если будет угодно сиятельному эмиру, мне кажется, проще спилить этот злосчастный сук.

– Ты как всегда прав, визирь! – обрадовался Нури ибн Кабоб. – Немедленно спилить этот сук!

– Будет исполнено, мой повелитель. Ваша мудрость не знает границ! – льстиво произнес главный визирь и быстренько удалился.

– А что делать с собаками, о повелитель? – опять влез мирза.

– Да чтоб ты подавился своими собаками! Тут такое… Эй, кто-нибудь, позовите ко мне мою дочь. Живо!

Эмир дотянулся до тапок, стянул их с ног и одним запустил в мирзу, а другим в соловья, пытавшегося перекричать своего хозяина. Клетка сильно закачалась.

– Нахальная птица!

Соловей примолк, втянув голову.

Мирза сиганул в сторону пруда, высоко подобрав халат.

– Эй, кто там! Принесите мои тапки!..

Амаль явилась в сопровождении своей свиты и, чуть присев в знак уважения, похлопала очаровательными густыми и черными ресницами.

– Вы звали меня, отец?

– Звали, дочь наша. Мы хотели поговорить с тобой…

– О женитьбе?

– О какой еще женитьбе? – вспылил Нури ибн Кабоб, с трудом усаживаясь и подгибая ноги.

– Как же, отец! Вы мне все уши уже прожужжали своими принцами, а теперь спрашиваете: какой? Так вот, драгоценный отец, я выбрала жениха!

– Ты? Выбрала жениха?! – эмир подскочил, словно ужаленный. – Кто он, скажи нам быстрее, дочь наша! Это Акмаль ибн Салад – принц восточных земель, земли которого простираются до самого моря? Или это Нурали аль Маруф, у которого из-под земли бьют удивительные источники горючей черной воды?

– Ни тот, ни другой! – отрезала Амаль. – Все они самовлюбленные дураки!

– Зато богатые-е, – мечтательно облизнулся эмир.

– Мы, дорогой отец, тоже, слава Аллаху, не бедны!

– Так кто же он тогда, твой жених?

– О, он прекрасен и чист, словно Ризван5, силен как лев, ловок и быстр как гепард, – Амаль мечтательно воздела руки к небу.

– Кто же он? Скажи нам, наконец, его имя! – нетерпеливо воскликнул Нури ибн Кабоб, потрясая руками.

–Ах, отец! – горестно вздохнула Амаль, опустив голову. – Я забыла его имя, да и важно ли это?

– Как – забыла? – опешил эмир.

– Он сегодня посетил наш сад…

– Наш сад? – эмир, задохнувшись, схватился рукой за грудь. – Это не тот ли нищий оборванец, который посмел…

– Не называйте его оборванцем, отец! – топнула ножкой Амаль, сжимая кулачки. – Он благородный! И не говорите о нем плохо.

– О мое больное сердце, – застонал Нури ибн Кабоб. В животе кольнуло. Рука эмира, приложенная к груди, сползла вниз к животу. – О мой несчастный живот! Ты моей смерти хочешь, да?

– Отец, я люблю его!

– Уходи, – вновь застонал повелитель правоверных. – Уходи и оставь меня! Эй, стража!

Перед топчаном возникли двое стражников и замерли, вытянувшись, словно проглотили по копью, и глядя поверх головы своего повелителя.

– Немедленно изловить этого…

– Вспомнила! – обрадовано подпрыгнула Амаль. – Его зовут Синдбад.

– Да-да, немедленно изловить этого колдуна Синдбада, обольстившего мою дочь, и привести ко мне! – эмир, обессилев, откинулся на подушки.

– Отец, что вы хотите с ним сделать? – Амаль подозрительно покосилась на отца.

– То, чего он заслуживает – самой суровой казни. Махальщики, мне душно!

Двое мальчиков наперебой испуганно замахали опахалами, мешая друг другу.

– Вот так, хорошо… – одобряюще покачал жирным подбородком Нури ибн Кабоб.

– Нет, я не позволю!

– Э, уйди, дочь моя. Не доводи до греха, – вяло отмахнулся от нее эмир, закрывая глаза. – Этот проходимец опозорил тебя и нас, и его постигнет заслуженная кара. Все, уходи. Я устал.

– Не бывать этому! – Амаль скрипнула зубками, резко развернулась и, растолкав свою свиту, бросилась к главному входу дворца. Свита устремилась за ней, словно свора прилипчивых собачонок.

– Ох, как мне плохо, – застонал эмир, протягивая руку к пиале. Слуга тут же наполнил ее вином и с поклоном протянул эмиру…

Базарная площадь гудела. Народ покупал, щупал, глядел, по-восточному, с пеной у рта торговался, сбивая взвинченные до небес жадными торговцами цены. Пронзительно надрывались зурны6, гулко, в непривычном дробном ритме бухали барабаны, жалобно пели рабабы7. По высоко натянутому канату ходил мальчик, держа в руках ужасно длинный шест. Мальчик иногда опасно раскачивался и подпрыгивал. Толпа в ужасе замирала, а потом принималась ликовать и подбадривать его.

С площади тянуло запахом шашлыка и плова.

Синдбад оставался равнодушен ко всему этому. Весь, без остатка он был поглощен одной мыслью – об Амаль. Девушка всецело завладела его душой, каждым ее закоулком и потайным уголком, не оставив места ни для чего другого. Даже голод затих, спрятался где-то в пустом желудке. Такого с Синдбадом еще никогда не бывало, и теперь он, неприкаянный, слонялся по городу, не зная куда себя деть.

Неизвестно как, он вышел на немноголюдную пристань. Ноги сами принесли его сюда, пока голова была занята другим.

Усталые грузчики, уже покончившие с разгрузкой очередного судна, отдыхали в тени пыльного и дырявого матерчатого навеса, натянутого меж четырех вколоченных в землю палок. Один из грузчиков, заметив бредущего по солнцепеку Синдбада, приветственно помахал ему. Синдбад вяло махнул в ответ и, огибая от греха подальше до сих пор пустующую чайхану Махмуда, вышел к деревянным причалам, заваленным пустыми бочками, ящиками, сложенными в невысокие пирамидки, и тюками, которым не нашлось места на складах или их владелец просто решил сэкономить на хранении.

Укрывшись за ящиками и растянутыми меж шестов на просушку рыбацкими сетями, Синдбад устало опустился на край причала. У самых его ног перекатывало свои зеленые волны море, гулко разбивающиеся о каменную кладку пристани, поросшую скользкими водорослями. Рядом, справа покачивались на волнах и бились друг о друга бортами небольшие рыбацкие лодки со спущенными и подвязанными парусами.

Разувшись, Синдбад спустил ноги в воду. Вода была мутной от поднятого со дна ила. Сквозь нее почти ничего невозможно было разглядеть, даже мелькания крупных рыб, которые угадывались только по пузырькам воздуха. На поверхности воды плавали нитеобразные водоросли и трубчатые обломки тонкого тростника, сплошным серо-зеленым ковром устилая прибрежную часть моря.

– Кар-рамба, кар-раул! – донеслось из-за ящиков откуда-то слева. И еще хлопанье крыльев, и топот ног.

– Отдай, проклятая птица! Отдай, кому сказал! – проорал чей-то гнусавый, с хрипотцой голос.

В просветы между ящиками Синдбаду было плохо видно. Он вскочил и, вытянув шею, выглянул поверх своего укрытия. К нему, низко летя и натужно хлопая крыльями, приближался крупный попугай. Красный, с сине-зелеными крыльями ара тащил в когтях нечто белое, похожее на большой кристалл, ослепительно сверкающий множеством мелких граней на солнце.

Следом за арой, потрясая над головой огромными кулачищами, бежал немолодой мужчина со встрепанной седеющей шевелюрой и отекшим красным лицом. Ноги его заплетались. Красные свободные штаны, раздуваясь, словно паруса, хлопали и мешали бежать. Некогда белая рубаха, давно не стиранная и покрытая темными пятнами пота, липла к телу.

– Вор-ры! – опять истошно завопил попугай, разевая свой белый, с черным клюв. – Кар-раул! Сахар-рок!

– Сам ворюга! – огрызнулся мужчина. Он быстро нагонял птицу. – Стой, джинново отродье! Шайтан с крыльями!!!

Попугай, заметив за ящиками голову Синдбада, резко отвернул в сторону моря. Мужчина кинулся следом за ним, протягивая руку к длинному хвосту птицы, но тут неудачно зацепился ногой за моток каната и шумно, со всего разбегу ухнул в воду.

Попугай резко затормозил, повисел на месте, наблюдая за фонтаном брызг, потом отлетел к ящикам и тяжело опустился на них неподалеку от Синдбада. Кусок сахара он на всякий случай откатил лапой себе за спину.

– Помоги… Буль-буль …те! То… Буль-буль-буль. …ну! Кто ни-буль!.. – голосил мужчина, бестолково хлопая руками по воде. Его голова то появлялась над водой, то вновь скрывалась под ней.

– Кар-рамба! Тону, тону! – радостно задергал головой вредный попугай.

Синдбад, не раздумывая, кинулся в воду и резкими мощными взмахами рук быстро поплыл к утопающему.

Подобраться к мужчине оказалось не так-то просто. Тот совсем одурел с перепугу и запросто мог утопить еще и своего спасителя. Синдбад, не придумав ничего лучше, саданул ему с размаху по широкой нижней челюсти, когда та в очередной раз показалась на поверхности воды, и подхватил обеими руками обмякшее тело.

Попугай любопытно крутил головой, наклоняя ее то так, то эдак, а когда Синдбад с трудом, выбиваясь из последних сил, втащил на доски причала мужчину, серьезно изрек:

– Кар-рамба. Дур-рак! – и отвернулся, принявшись обгрызать мощным клювом кусок сахара, придавив его когтистой лапой.

Мужчина все еще пребывал в отключке, но дышал ровно. Под ним образовалась приличная лужа воды, медленно, тонкими струйками утекающей сквозь щели меж досок. На руках спасенного синели татуировки: русалка, скалящаяся – рот до ушей – в приступе смеха, штурвал с арабской вязью по кругу и якорь с извивом цепи.

Синдбад стянул с себя штаны, хорошенько отжал их, затем повесил их сушиться на ящики, и, все еще тяжело дыша, опустился рядом с мужчиной.

Любопытный попугай отвлекся от своего занятия, вытянул шею и посмотрел вниз.

– В первый раз вижу моряка, не умеющего плавать, – сказал Синдбад попугаю.

– Плавать. Тону! Кар-раул! – довольно задергал головой попугай. Видимо, подобные этому события имели место не единожды, и попугай успел запомнить и увязать между собой смысл этих слов.

– Вот именно, – ответил ему Синдбад.

Попугай задумался, но ничего на это не сказал. Вместо этого он, цепляясь клювом и когтями за ящики, перебрался на плечо Синдбаду и, нахохлившись, уставился на своего хозяина?

– Секир-р башка? – спросил он.

Синдбад не сразу понял, о чем спрашивает птица.

– Нет, живой, – с некоторой заминкой отозвался он. – Немного «буль-буль», но скоро отойдет, – Это было не совсем правдой, насчет «буль-буль» – не рассказывать же птице, как он в целях спасения огрел мужика ни за что ни про что в челюсть.

Синдбад протянул палец и почесал шею попугая под клювом. Перья у того оказались шелковистые и мягкие.

«Дошел! Уже с птицей разговариваю…»

Попугай прикрыл глаза и задрал от удовольствия голову.

Мужчина завозился и, приоткрыв глаза, сел.

– Что со мной? – спросил он, отирая с лица воду. Челюсть, видимо, у него побаливала, поскольку дотронувшись до нее, мужчина поморщился. – Вот шайтан! Челюсть болит, – пожаловался он Синдбаду.

– Это ты, дядя, в воду неудачно бухнулся… – начал было Синдбад и осекся – а вдруг тот все помнит.

– Не помню, – признался тот, подвигав челюстью, и у Синдбада отлегло от сердца. – Это ты меня спас, отважный юноша?

– Да чего там, – отмахнулся Синдбад. – Спас и спас.

– О мой спаситель! – мужчина резко перевернулся на колени и благодарно треснулся лбом о доски так, что те затрещали. Синдбад испуганно отстранился. – Вовек не забыть мне твоей помощи!

– Ну, сказал же: все, проехали!

– Нет! – мужчина вскочил. – Такое не забывается! Оторви Башку у тебя в неоплатном долгу!

– Что? – не совсем уловил смысл сказанного Синдбад. Может, какой местный маджнун8?

– Так меня зовут, – ткнул себя кулаком в грудь моряк.

– Знаешь, по-моему, гораздо красивее звучало бы Сорви-голова, – подсказал Синдбад, немного успокаиваясь.

– А ты прав, мой мудрый не по годам спаситель, – обрадовано загорелся мужчина. – Я сам чувствовал, что это несколько грубовато. Сорви-голова… – задумчиво протянул он, словно пробуя слова на вкус, и закатил от удовольствия глаза. – Да! С этого мгновения я так и зовусь.

– Рад за тебя, дядя, – Синдбад сдернул влажные брюки с ящика и неторопливо натянул их.

Потревоженный попугай перелетел обратно на ящик, где у него лежал сахар, и оттуда недоверчиво косился на своего хозяина. Но тот уже и вспоминать забыл про украденный у него кусок сахара. Мужчина, казалось, был полностью поглощен новым случайным знакомством.

– Как же тебя зовут, о мой скромный и мудрый спаситель?

– Синдбад меня зовут. И хватит уже о спасении. Лучше бы, дядя, плавать научились, – Синдбад поднялся с досок и застегнул брюки.

Новоиспеченный Сорви-голова поднялся следом.

– Не получается, – грустно развел тот руками. – Столько раз уже пробовал, и все впустую, – горестно шмыгнул он крупным носом. – Видно, кость тяжелая.

Синдбад придирчиво окинул взглядом его грушевидную фигуру с довольно толстым задом, что в обвислых мокрых шароварах стало особенно заметно.

– Ладно, бывай, дядя, – Синдбад развернулся и пошел прочь.

– Постой, куда же ты, славный юноша! – бросился за ним Сорви-голова. – Разреши тебя хотя бы угостить обедом.

– Обедом? Ну, хорошо! – сдался наконец тот, прекрасно понимая, что иным способом от нового слишком назойливого знакомого отделаться не удастся. – Только скромный обед. И все!

– Будь по-твоему, о Синдбад, – обрадовался Сорви-голова.

Попугай заволновался. Бросить кусок сахара было выше его сил, а лететь с ним за хозяином – это верный способ лишиться своей выстраданной добычи. Решение к нему пришло внезапно. Зарыв сахар в тряпках, валявшихся меж ящиков, он, вполне довольный собой, в несколько взмахов крыльев настиг уходящих и удобно устроился на плече Синдбада. Ластиться к хозяину он все еще опасался.

– Ваш? – спросил Синдбад.

– Мой, – кивнул Сорви-голова, поглаживая все еще болевшую челюсть, на которой сквозь ухоженную короткую бороду явственно проступал огромный синяк. – Препротивнейшее, смею заметить, создание, мда. Тащит все, что не так лежит. Выменял в одном порту у пьяницы на свою голову. Я, видишь ли, капитан на «Золотой стреле», – он указал сухим пальцем на обшарпанный бриг, стоявший на приколе у самого края пристани.

– Голову. Дур-рак! – встрепенулся попугай. – Стр-рела в задницу!

– Вот именно, – согласился с ним Сорви-голова. – А чем занимаешься ты, мой драгоценный Синдбад?

– С сегодняшнего дня – ничем, – честно признался тот.

Мужчина почему-то располагал к откровениям, чего Синдбад никогда и ни с кем себе не позволял. Жаловаться кому-либо на тяжелую судьбину было против его правил, тем более, от этого выходил один вред: по-настоящему сочувствующих в его жизни попадались единицы. Остальные только и знали, что позубоскалить на этот счет с друзьями или знакомыми, нажиться на этом или подложить огромную вонючую хрюкающую свинью своему ближнему. Ведь, как известно, нет ничего радостнее и слаще, чем видеть, как кто-то мучается с подложенной тобой свиньей.

– О! – глаза Сорви-головы округлились. – Прискорбно. Но мы об этом еще поговорим с тобой, – он панибратски хлопнул широкой заскорузлой ладонью Синдбада меж лопаток, отчего тот чуть не улетел в придорожный арык. – Но давай все же для начала перекусим. Я тут знаю одно местечко, где подают отличную араку и сало. И, разумеется, все остальное, конечно.

– Сало! Араку! – воскликнул Синдбад, сбиваясь с шага.

Некоторые из прохожих обернулись к нему, прислушиваясь, не показалось ли им.

– Не кричи так! – зашипел на него Сорви-голова. – Здесь полным-полно ушей. Ну, сало, ну, арака – что тут такого?

– Но ведь Коран запрещает…

– А разве Коран разрешает преумножение богатств, которыми больны все поголовно? Или продажных судей? Или сварливых жен? – выкрутился Сорви-голова. – К тому же, мы по чуть-чуть, – показал он Синдбаду сведенные большой и указательный пальцы, – и будем при этом морщиться. А сало… Знаешь ли, сколько народов – столько и обычаев. К примеру, есть дивная страна, в которой корова – священное животное, а баранов там вовсе нет. И что же прикажешь делать? Приходилось есть свинину!

– Вы бы и сами, дядя, того, потише, – предостерег его Синдбад. – А то на нас уже косятся.

– Да-да, ты прав, мой юный друг! Идем же, скорее! Я уже изрядно истосковался по нормальной пище. Кстати, послушай вот это:

«Доколе будешь нас корить, ханжа ты скверный,

За то, что к кабаку горим любовью верной?

Нас радует вино и милая, а ты

Опутан четками и ложью лицемерной».

Или вот еще:

«Запрет вина – закон, считающийся с тем,

Кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить – признак мудрости, а не порок совсем».

– Омар Хайям? – догадался Синдбад. – Но, мне кажется, его стихи нельзя трактовать буквально: дядька-то умный был.

Сорви-голова, хитро прищурившись, ничего не ответил и заторопился к базарной площади.

Синдбад не отставал от него ни на шаг. Ему действительно хотелось есть, а уж выпить «по чуть-чуть», так сказать, за знакомство было бы совсем нелишним. Тем более, на халяву.