Читать книгу Везучая - Лилия Макеева - Страница 6

Сам по себе диплом лучшей в стране театральной школы не функционировал. Нужно было где-то набирать навыки и мастерство. Считалось, что только каждодневный труд мог способствовать развитию актера. Желательно, у хорошего режиссера, в известном театре.

Прийти туда просто так разумному индивидууму в голову не приходило. Только показ. Выбираешь два-три отрывка из разных, желательно талантливых пьес, находишь партнера, согласного подыграть, репетируешь до готовности. Затем, если удастся, находишь через знакомых так называемые «выходы» на заведующего труппой или, если крупно повезет, на самого главного режиссера, и убеждаешь, что тебя стоит посмотреть. Если это срослось, остается согласовать день и час показа. И там уже не ударить в грязь лицом.

Что касается отрывков, я их давно выбрала. И выучила наизусть свои реплики. Не хватало только партнера…

На съемках «Красных колоколов» Сергея Бондарчука я оказалась в качестве участницы групповки. Это – следующая ступень актерского роста после массовки, – то есть, ты уже не просто в толпе, а чем-то из нее выделяешься и, тем самым, имеешь право стоять рядом с главными героями и с желанной камерой. Если повезет, и твой облик окажется ближе к эпохе настолько, что режиссер тебя разглядит в массе лиц, то в групповке может перепасть и конкретное задание от режиссера. А это уже не групповка – эпизод. Например, изображая у Бондарчука посетительницу модного кафе, в котором поет Александр Вертинский, можно экзальтированно крикнуть «Браво!» в конце исполняемой певцом песни. Крикнуть не просто, а талантливо и достоверно, чтобы Сергей Федорович подумал: «Какая потрясающая актриса!» и, наклонив красивую седую голову к ассистентке по актерам, незаметно спросил: «Как фамилия той, что так убедительно крикнула „браво“?» И вот ты уже – не как все.

Мечтая о своем шансе, несколько актеров в образах посетителей кафе даже курить не выходили во время коротких перерывов, когда, допустим, переставляли свет для нового кадра. А вдруг режиссер в это время придумает сцену, для которой потребуется именно такой типаж? Ох, уж эти мне типажи. Актеры зависят и от них. Тот типаж, не тот типаж – уж какой родился. Попадешь в типаж – крикнешь «браво!», не попадешь – до следующей встречи! Будь ты хоть семи пядей во лбу, если твой лоб не типичен для изображаемого в фильме отрезка времени, можешь ждать своего звездного часа дальше.

Мой типаж был грандиозно старомоден, судя по всему. На костюмные фильмы меня брали чаще всего. Мне шло декольте. Длинные, густые волосы послушно превращались под щипцами гримёров в букли. Высокий лоб, претендовавший на семь пядей, выглядел на экране достаточно «алебастрово». Талия легко забиралась в корсет. Веером словно с пеленок вертела тонкая, как будто аристократическая кисть. Мне нравилось семенить, изящно приподнимая подол платья. Костюмеры благодарили порой за это, ведь портнихи «Мосфильма» – мастерицы и рукодельницы, незаметные художники, как правило, влюбленные в свое дело, корпели над шлейфами и кружевами часами, а то и сутками.

Среди тех, кто не выходил курить, дежуря на страже судьбы, выделялся большеглазый, кудрявый, веселый блондин. Он перезнакомился со всеми, не забыв и про меня. Тем более, что посадили нас за один столик, ближний к эстраде с «Вертинским».

– Ты давно закончила институт?

– Год назад.

– В театре работаешь?

– Нет, только снимаюсь. А ты?

– А я уже семь лет в профессии. Три театра сменил.

– Ого! А что так?

– Да… Один раз пришел на спектакль пьяный и повалил декорацию. И не на себя, что характерно, а на партнеров.

– Ничего себе! Ранило их?

– Нет, но ушибы, царапины – весёленького мало. Меня сразу уволили. Второй раз – по семейным обстоятельствам, переехал в Подмосковье. Жена в декрет ушла, а моей зарплаты не хватало, мы же в Москве жилье снимали.

– Так ты уже отец?

– А что тут удивительного? – усмехнулся веселый блондин. – Я уже два раза отец. Делов-то! Не я ведь рожаю…

– Ну, да… А третий театр какой?

– А это даже не театр. Коллектив такой. Чтецкие программы делаю и «катаю» по обширным просторам родины. Но мне в театре хочется играть.

– Всем в театре хочется играть, – вздохнула я.

Как только включалась камера и звучала команда Бондарчука «Мотор!», Юра Шпагин – так звали «весёлого» – хлопотал лицом по-черному. Хлопотать лицом и сучить ногами – было любимым выражением нашего педагога, сильной, гордой и красивой Софьи Станиславовны Пилявской, народной артистки Советского Союза. Это означало активно изображать мимикой какое-либо душевное волнение, гримасничать, вращать глазными яблоками так, что они едва не выпадали прямо под ноги, которые сучили, то есть, постоянно перемещались и дергались, указывая опять-таки на мощные чувства, испытываемые персонажем. Вкупе все это выглядело неестественно, и на актерском сленге означало элементарный «зажим». Зажатый актер похож на марионетку, и Станиславский, окажись он рядом, ему ни за что не поверил бы.

Короче, хлопотать лицом и сучить ногами – это расписаться в том, что ты слабый артист. Слишком, волнуешься – значит, не совсем уверен в себе. Плохо работал над образом, стало быть. А вот если работал на совесть и буквально сжился со своим героем, то тебе передались его пластика и жесты, ты раскован и убедителен, поскольку знаешь, почему именно так ведет себя изображаемый тобой человек.

Юра дёргался, наверное, потому, что Бондарчук нам никаких указаний не давал. А что такое артист без режиссера? Ананас в собственном соку.

– Артисты массовки, внимание! Сейчас все аплодируем Вертинскому! Сразу, как кончится песня! Дайте фонограмму! – раздалось в мегафон пожелание второго режиссера.

Зазвучала песня «Сегодня полная луна, как бледная царевна». Актер, изображавший певца, стал правильно разевать рот и жестикулировать. Все послушно внимали и заинтересованно смотрели. Фонограмма закончилась. Мы, как зайцы в барабан, заколотили руками в перчатках. Стоп! Снято. Бондарчук остался доволен. После нескольких дублей ладони болели, а от Вертинского подташнивало. К тому же хотелось есть, а к пирожным нам не велено было притрагиваться. Юра Шпагин, похоже, устал, потому что перестал дергаться. И вот тогда, в перерывах между дублями, выяснилось, что он ищет партнершу, чтобы показываться в театры.

– Мы с тобой могли бы сделать показ на двоих. Ты показываешься – я тебе подыгрываю, и наоборот. Давай порепетируем Сарояна «Эй, кто-нибудь!». Я эту пьесу в областном театре два сезона играл и свой текст знаю. Там классный отрывок, можно здорово сделать. Для актрисы очень выигрышный материал! Ты там весь диапазон свой проявишь! – обратился Юра ко мне взволнованно, если не сказать – пылко.

– Да, диапазон мой просится наружу, чего греха таить. Я уже своих однокашников в партнеры брала, но как-то не заладилось.

– Вот посмотришь – мы заладим, – оптимистично заявил Шпагин.

Его предложение стоило того, чтобы несколько часов бить в ладоши, так и не отведав вкусное на вид пирожное.

Текст я выучила быстро. Мы встречались для репетиций почти каждый день. Довольные друг другом, мы с Юрой быстро подружились. За обнаженность природы я прозвала его «Шпагин наголо», согласно воинственному восклицанию мушкетеров «Шпаги наголо!»

С Юрой было легко. Он был искренним, спонтанным, открытым, без двойного дна человеком. Несколько наивным – и от этого провинциальным. А если учесть, что я и сама была такая, тандем у нас сложился. Репетируя, мы орали, срывали голоса, шептали и плакали в конце отрывка настоящими слезами, удивляясь, как хорошо мы друг другу подходим. Настрой был только на победу. Особенно, когда Юра велел мне смешать в литровой банке грецкие орехи, мед и протертый лимон вместе с корочкой, дать настояться в темноте и кушать столовую ложку этой смеси ежедневно.

– Ты не представляешь, как это заряжает! Такой витамин прёт! – кричал мне в лицо Юра с вытаращенными глазами. Ничего не оставалось, как поверить.

Видимо, благодаря витаминам, мы по-пластунски пробрались на показ в театр имени Гоголя. Не скажу, что нам рьяно хотелось работать именно в этом театре – изо всех московских театров он был самый нереспектабельный. Но ведь начинать с чего-то было надо.

Показ был общий. То есть, не только мы со «Шпагиным наголо», а еще несколько пар трепещущих артистов. Но, несмотря на вовремя съеденную смесь, мы там как-то затерялись. Хотя после, когда расходившиеся артисты делились впечатлениями от показа, кто-то сказал, что я комиссии понравилась, но подобная артистка в этом театре уже есть. Типаж! Твой меч – моя голова с плеч…

– Первый блин всегда комом, не переживай! – подбадривал меня Юра. – Главное, что мы не поодиночке. Один в поле не воин – хорошая пословица. Мы еще всем покажем.

– Да не хочу я воевать. Мне бы, знаешь, мирным путем…

– «Мы мирные люди, но наш бронепоезд…» – пропел Шпагин на всю улицу, по которой мы шли к метро.

– Юр, а ты хотел бы, чтобы твои дети стали артистами?

– Ни за что! Я же им не враг.

– Почему сразу враг? А если талант? Если они гении?

– Вот только если гении. А так мыкаться, как я – не пожелаю никому, тем более – своим деткам. Доказывать постоянно, что ты не осёл и не бездарь. Муторно.

– Я тоже… Не хочу доказывать.

– Может, нам другие профессии надо было выбрать?

– Не знаю… Мне с юности казалось, что это дело – для меня. Я не учитывала, насколько сложно окажется потом, уже с дипломом. Что прописка на пути встанет.

– Вот и я до сих пор думаю, что профессия моя – для меня. А вообще, кто знает, на что я еще способен? Иногда не сплю ночами, до утра сам с собой беседы веду. Может, я просто поддался всеобщему соблазну? Какие-то комплексы юношеские меня в актерство погнали. А теперь поздно менять, переучиваться поздно. Я раньше не понимал, что же всех так привлекает, чего все прутся в театральный? А тут на книжку по психологии наткнулся. Там теория одна прописана: человек, который идет в актерскую профессию, бессознательно настроен на уход от реальности. Сцена – это ведь как другой мир, параллельный. На ней о своих печалях забываешь. Уходишь в роль с головой, и она перестает перемалывать твои думки и проблемы.

– Да, наверное. Когда эта роль есть в наличии. В этом-то – вся сермяга…

– Хорошее выражение. Надо включить его в свой рацион.

Мы вошли в метро – отнюдь не место для продолжения дискуссии на тему выбора жизненного пути и безработицы. Слишком шумно. К тому же у меня сильно разболелась голова.

– В рацион? Ты хотел сказать – лексикон?

– А чем тебе рацион не нравится? – засмеялся Шпагин.

– Ну, да, правильно: лексикон – это набор слов, а тут целая фраза. Значит, ее употребление – уже рацион.

– Ух, ты! Какую теорию гладкую вывела! Может, ты и впрямь не актриса? Может, в тебе умерла какая-нибудь Мария Склодовская-Кюри?

– Умерла так умерла! Анекдот знаешь, про тёщу? Ты его просто обязан знать: у тебя же есть тёща.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, это же наболевшая тема всех зятьев!

– Да я анекдоты не запоминаю. Только конец помню. Там зятю врачи говорят: «Ваша теща умерла. Но мы можем попробовать ее реанимировать». А зять вскрикивает: «Нет уж, нет уж, на фиг, на фиг, померла так померла!»

– Ой, классный анекдот, мать! Надо записать, а то я их тоже не запоминаю.

– Этот не забудешь, зять.

– Пожалуй, ты права. Ладно, побежал, дети ждут. Тебе на какую ветку?

«Ветками» назывались в обиходе линии метро. А я представила себе живую, зеленую веточку сирени и почувствовала себя птичкой. И, уходя от реальности в своем направлении, помахала Шпагину крылом.