Читать книгу Везучая - Лилия Макеева - Страница 9

Работа по профессии по-прежнему оставалась мечтой, досягаемой урывками на той или иной съемочной площадке «Мосфильма». После каждой съемки, в конце дня, мне выдавался талон с означенной суммой, равной одной десятой среднемесячной зарплаты. Через две недели по талону можно было получить деньги в квадратном окошечке кассы студии. Их хватало на три пары колготок, которые скоропалительно рвались, призывая обладательницу зарабатывать чаще и больше.

Звонок от младшей сестры подруги из Австрии пришелся на период порвавшихся колготок:

– Привет! Узнала? Это Галина.

Она всегда представлялась полным именем. Уважала себя.

– Привет…

– Я по важному делу, сильно тороплюсь. – Начала Галя метать в меня твердыми словами. – Кстати, тебе огромный привет от Лары.

– Спасибо! Какие у нее новости?

– Да все, как обычно, в норме. Едут в отпуск на Лазурный берег, на пару недель. Послушай, тут вот какое дело… Ты Петера же знаешь?

– Австрийца Петруху? Знаю… Постольку-поскольку…

– Ну вот, он на своей фирме решил организовать, так сказать, домашнюю еду. Ты ведь готовить умеешь?

– В принципе, да. Не так, чтобы очень много блюд, но супы варила всякие… А что?

– Они ищут кухарку…

– Так кухарку или повариху?

– Да всех вместе, в общем-то. Сейчас объясню. Надо на их маленькой кухне со всеми принадлежностями недельки две поготовить… Из их продуктов, в основном, австрийского производства, сварить обед из двух блюд – желательно. Потом подать, ну, накрыть на стол, а после – убрать, помыть посуду… И сразу свободна. Меню на твое усмотрение или по их желанию. Главное, чтобы вкусно было, как дома, и аккуратно, как в Австрии.

– А почему именно я?

– Да мы нашу подружку Лену предложили, она классно готовит, но у нее сейчас другие дела, и она только через две недели сможет заступить. А ты бы эти две недели поварила пока, денег бы заработала. Они хорошо заплатят. И сама там сможешь поесть. Ну, как тебе идея?

– А на сколько человек надо готовить?

– По-моему, шесть… Максимум восемь… посчитаешь их потом по головам, как в детсаде! – Галина засмеялась, довольная своим чувством юмора.

– Там кастрюли-то есть? – мой интерес пошел в рост и уже перерождался в теоретическую подготовку к кулинарному процессу.

– И знаешь, какие? Австрийские! – Галина опять засмеялась.

– Я не совсем уверена, что смогу их удивить разнообразием…

– Так полистаешь книжки специальные, поэкспериментируешь… Давай, соглашайся!

Поэкспериментировать на австрийских подданных мне еще не предлагали. Сама неожиданность идеи показалась мне привлекательной. Мелькнула мысль, что я смогу покататься на бесшумном лифте с «окном в Европу». И каждый день восторгаться зубами Петера. Да еще за это деньги получать! Последний аргумент «за» оказался едва ли не самым весомым: я снимала комнату в пятнадцати минутах езды от предстоящего места работы. Исходя из этой позиции, отказ от эксперимента можно было бы смело назвать глупостью. Или отсутствием любопытства к жизни. Или констатировать у себя минимум тяги к самосовершенствованию. В общем, согласилась.

Австрийцы говорили по-немецки. В школе у меня по немецкому языку были одни пятерки, даже текущие оценки редко опускались до четверки. Читала я хорошо, кое-что понимая, а вот говорить практически не умела. Таков опыт всех советских школьников: преподавать-то нам преподавали, а говорить на чужих языках не научили. Так ведь и не требовалось: все равно земной шар был нам доступен разве что в качестве глобуса в кабинете географии. Рефлексирующая интеллигенция, располагающая тонким и богатым воображением, пошла несколько дальше и крутила на дому купленный в антикварном, допустим, магазине «земной шар», перемещаясь по нему, куда падал голодный до путешествий взгляд. А что касается иностранных языков, их знали лишь профессиональные переводчики.

Скоро Петер, ежедневно добывавший знания русского языка из недр своей подруги Светы, помог мне сориентироваться на кухне среди продуктов:

– Стесь протукти…

В обычных, на вид книжных шкафах были «заряжены» всевозможные консервы, приправы и полуфабрикаты. Аккуратно сложенные упаковки с яркими этикетками показались мне витриной детских игрушек – манящей, красочной, как все, что ребенок видит первый раз в жизни. Вот бы сразу пощупать и понюхать!

– Ти мошно фсять фсе, – успокоил меня Петер. – Эта тфой… офис!

Он улыбнулся, открыв зубы, как шлагбаум на склад неизведанной территории.

Обычные стальные, хорошо исполненные столовые приборы показались мне серебряными. Тарелки во время мытья я рассматривала, как ракушки на море. А в мойку даже попыталась посмотреться, как в зеркало.

Для содержания хозяйства в чистоте зарубежного качества под мойкой стояли заготовленные пластиковые, цветные тары с моющими средствами, из которых хотелось отхлебнуть. А бумажные салфетки с узорами и рельефом по краям сгодились бы для шитья восхитительного летнего платьица…

Я взяла себя в руки, надела не уродующий фигуру фартук и определилась: сегодня фирмачей надо покорить сходу. И добиться этого можно борщом. Для иностранцев одно название этого блюда означало прикосновение к русским традициям самым, пожалуй, чувствительным и благодарным местом – желудком. Почти каждый из них либо слышал, как это вкусно, либо уже пробовал. Обо всех ингредиентах я позаботилась заранее, смутно предугадав, что свеклы-то в их закромах точно не найти. Запад со свеклой почему-то не дружил. Наверное, потому что у них и метаболизм протекал лучше. Позже я заказывала необходимые продукты накануне, и проблем с этим не было. Центр Торговли располагал возможностями отовариваться по международным стандартам. Зря, что ли, на входе бог Торговли Гермес мчался куда-то за покупками, оставляя позади длинные ноги?

Кухня находилась тут же, в офисе. Сквозное пространство отделялось двумя дверьми: одна вела в приемную, а через другую можно было сразу выйти в коридор. Получалось, как в сказке – входила в первую дверь актрисой, а там, у плиты, становилась кухаркой. Затем плавно, через вторую дверь, появлялась в образе официантки.

Любую артистку можно при желании превратить в повариху. Нужно просто снабдить ее большой сковородой с антипригарным покрытием, неизвестным советскому человеку, сковородой поменьше, несколькими кастрюлями, стойкой с ножами разных мастей, полкой с приправами, плитой с четырьмя конфорками, необходимыми аксессуарами для помешивания, взбивания и вылавливания и теми ингредиентами, из которых должно состоять задуманное блюдо. «Элементарно, Ватсон!» – как изрёк бы Холмс.

Мне предоставили для колдовства все, что требовалось, и у меня хоть и было две двери, но не было другого выхода, как сварить вкусный борщ.

Нож резал сам. Я только следила за тем, чтобы мелко порезанные овощи вовремя попадали в сковороду: свекла, морковь, лук, капуста. Потом любовалась через стеклянную крышку, как насыщаются их цвета в процессе тушения. В это время в кастрюле варилась сахарная мясная косточка. Все овощи затем попадали в мясной бульон и вступали там в какие-то неведомые мне взаимоотношения, после которых на медленном огне рождалось блюдо. За десять минут до финала туда привлекался картофель, но и он благополучно вступал в альянс, становясь чуть розоватым от присутствия свеклы.

За пять минут до подачи к столу я добавила нарезанной петрушки, немного готовой фасоли из баночки и кусочки помидоров. А уже когда выключила плиту, отжала в содержимое сок половинки лимона и поперчила.

Представители фирмы собрались не столько на запах, сколько по привычке быть пунктуальными: обед назначили на час тридцать. Мне доставляло удовольствие расставлять изящную посуду и раскладывать приборы, слегка утрируя каждое движение, словно я нахожусь на сцене. А что? – играю официантку и имею право профессионально повиливать бедрами, чтобы не задевать угол стола.

Австрийцы послушно положили себе в тарелку борща по ложке сметаны. В первый день всё и вправду немного смахивало на детский сад. Такое нововведение, как обед посреди офиса, для молодой фирмы тоже событие. Кто-то уронил ложку, кому-то не удалось дотянуться до соусника со сметаной, не обмокнув рукав в тарелку соседа, а одна молодая особа (я еще не знала всех по именам) так неуемно хохотала, словно это был не обед, а вечер сатиры и юмора.

Похвалы раздавались на двух языках. Кто-то даже присовокупил итальянское «миравильозо». А Петер всё это время состоял из одних зубов. И выразительно на меня поглядывал. Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то этот обед продемонстрировал, что для меня открывался путь в Австрию через желудок Петера. Другое дело, что я туда не хотела. Разве что съездить посмотреть. В офисе на стене был прикреплен плакат-календарь в виде фотографии с австрийской идиллией. Наверное, Бог, когда там трудился, уже был специалистом по ландшафтному дизайну. Казавшиеся геометрически выверенными, зеленые холмики и уютно спрятанные между ними несколько домиков с красными цветами на деревянных балкончиках и белый кубик церквушки… Там, похоже, никто никуда не ходит и ничего не трогает – до такой степени все чисто и благообразно. Любоваться любуешься, а жизни за этим не видишь. Видимо, потому что понятия о ней не имеешь. Всё это – где-то там, за гранью реальности, хоть ты и держишь в руках настоящую кастрюлю австрийского производства. С нее вон даже вода по-другому стекает. Может быть, и борщ отменный – вовсе не моя заслуга?

Если бы австрияки знали, почему я так хорошо готовила! Мы ведь жили, как кроты, но умели видеть прекрасное, изымать его из серой действительности и при случае готовить «каши из топора». А уж с их-то кастрюлями и возможностями…

«Усталая, но довольная» – совсем такая, как приводили в примерах правильного синтаксиса учебники по русскому языку – я решила прокатиться в прозрачном лифте. Как Дюймовочка в кувшинке, стояла столбиком по центру кабинки и отрывалась в скоростном режиме от действительности… Уплывала от всего серого и вязкого. От глупого и никчёмного. От боли и недоумения.

Кто-то вызвал лифт вместе со мной на пятнадцатый этаж. Я решила выйти и дождаться, когда лифт освободится, чтобы спуститься вниз одной, без свидетелей моих взлетов и падений. Приготовилась к выходу, глядя строго под ноги: немного кружилась голова.

– Вот это сюрприз! – вдруг услышала я.

И, подняв глаза, столкнулась лицом к лицу с мужчиной, который тогда в ресторане сунул мне бумажку с телефоном. Он был в том же костюме.

– Здравствуйте, Павел Алексеевич, – вежливо поздоровалась я и сделала шаг из кабинки. Мы совершили по пол-оборота каждый, как в танце, и мужчина остался на площадке вместе со мной.

– Завидная у вас память. Даже отчество мое запомнили!

– Что есть, то есть, – похвасталась я, сама не знаю, почему. – Мне книжка записная не нужна – один раз стоит номер телефона набрать, и он запоминается…

– Это хорошо. Это очень хорошо, – задумчиво сказал Павел Алексеевич и прищурил небольшие глаза. – Вы куда путь держите?

– В центр, на бульварное кольцо.

– Хотите, я Вас подвезу?

Не так часто я перемещалась по Москве на частном транспорте, чтобы добровольно от него отказаться.

– Подвезите.

Мы спустились вниз и вышли на улицу. Павел Алексеевич подвел меня, слегка придерживая за локоть, к чистеньким «Жигулям» и усадил на переднее сиденье. Молча улыбаясь чему-то, включил радио сразу, как запустил мотор. На шлагбауме показал пропуск и кивнул отдавшему честь милиционеру.

Первое время ни о чем не говорили. Он меня подвозил. А я ехала. Наслаждалась теплом ухоженной машины.

– Вы что, здесь работаете, осмелюсь спросить?

– Нет, подрабатываю, временно.

– А те, с кем Вы были в прошлый раз в ресторане – Ваши коллеги? Я не слишком любопытен?

– Да нет, не слишком. Это были мои друзья. Подруга с ее другом, если точнее. А коллег у меня нет.

– Что это у Вас за работа такая – без коллег?

– Артистка вне театра. Иногда снимаюсь в кино. А здесь готовлю еду и мою посуду. На одной фирме.

Он замолчал. Наверное, подумал, что уязвил мое профессиональное достоинство.

– Любая работа почетна, – изрек после паузы Павел Алексеевич.

Не совсем свежая сентенция, но я была очень близка к его мнению, поэтому промолчала в знак согласия.

– Вы не москвичка, угадал?

– Угадали. А как?

– По говору, едва-едва заметному. И по манере держаться. Хотите, расскажу вам про Вас?

Я растерялась, но виду не подала:

– Ну, попробуйте…

– Приехали в столицу после школы. Поступили не сразу. Хорошо закончили институт. «Щукинское» училище, предполагаю. Снимаете комнату. Друзей немного. Живете скромно и мечтаете о большой сцене. – Он улыбнулся по-дружески, без колдовского тумана.

– В целом, все правильно, конечно… – начала я фразу. И тут он меня удивил:

– А еще Вам не так давно рассекли лицо…

Я сидела к нему совсем не той стороной, где был шрам. Когда он успел его разглядеть? Еще в первый раз? Или у лифта? Да и шрама вообще не видно – убирали ультразвуком в Институте Красоты на Калининском проспекте. А может, он врач и видел меня в больнице, где мне лицо зашивали? Или это он зашивал?! Ведь я, находясь тогда в шоке, совершенно не запомнила лица хирурга…

Оцепенев, я примолкла.

– Извините, если это Вам неприятно. – Павел Алексеевич коротко прикоснулся к моему рукаву.

– Ничего. Уже забывается понемногу.

Мы доехали до Суворовского бульвара. Павел Алексеевич притормозил у тротуара, напротив известного «Гастронома» – так раньше назывались супермаркеты. Известного, потому что в кирпичном доме над ним жили актеры-гении: Смоктуновский, Ефремов и Евстигнеев. Мимо этого дома я ходила не дыша. Иногда покупала там продукты – тоже в благоговейном расположении духа, словно они были освященные.

Мотор Павел Алексеевич не выключил. Я взялась за узенькую ручку двери:

– Спасибо большое!

– Подождите, Вы не очень торопитесь?

– Нет…

– Сделайте мне, пожалуйста, одолжение, – он склонил голову набок, как это делают собаки, когда чего-то хотят от хозяина. – Зайдите в «Гастроном», купите для меня бутылку минеральной воды «Боржоми». Дело в том, что здесь нельзя оставлять машину, а на пару минут, если я останусь за рулем – не нарушение. Сходите? – Просительно глянул он в мое лицо, склонив теперь голову в другую сторону.

– Конечно, схожу.

Он протянул мне деньги – пятидесятирублевую купюру.

В «Гастрономе» было мало народу. Вода «Боржоми» стоила сорок копеек. Я взяла холодную бутылку.

– Мельче нету? – спросила кассирша, недовольно глядя на новенькую купюру.

– К сожалению, нет.

Я глянула через стекло магазина – машина стояла. Почему я подумала, что Павел Алексеевич может уехать, пока я покупаю «Боржоми»? Не знаю. Но эта мысль легла в мою руку вместе с деньгами, которые он дал мне для покупки.

Вернувшись к машине, я не успела еще взяться за ручку, как Павел Алексеевич предупредительно открыл дверцу изнутри.

– Вот спасибо! Да Вы сядьте, сядьте, давайте отъедем отсюда, – сказал он, взяв бутылку из моих рук. – Гаишник уже подходил. Я хоть и потолковал с ним, а все-таки предпочитаю легальное положение дел…

Подчинившись, я села и протянула ему зажатую в кулаке сдачу – сорок девять рублей и шестьдесят копеек:

– Вот, возьмите…

Он нежно отвел от себя мой кулак с деньгами, чуть прижав его к моему животу.

– Нет-нет, оставьте это себе. Думаю, Вам не повредит… – В его улыбке проглянуло что-то лишнее. То, что я не назвала бы заботой о ближнем. Слишком высока была сумма – по тем временам ползарплаты. Ползарплаты за доставку бутылки воды? Или за красивые глаза? Кстати, он до сих пор не сделал мне ни одного комплимента – ни изысканного, ни пошлого. Значит, как женщине он мне внимания оказывать не собирался. Зачем же деньги? И не настолько жалобно я выглядела, чтобы пронять его до такой глубины кошелька!

Всегда, когда я внутренне напрягалась, мне стягивало плечи, и я приподнимала их, словно мерзла.

– Да что Вы так нахохлились? Ерунда какая… – усмехнулся щедрый человек и, перекрещивая руки сложным, петлеобразным жестом, крутанул руль, развернувшись перед въездом в туннель у Калининского проспекта.

Я заставила себя опустить вздернутые плечи. И, разжав кулак, вывалила всю сдачу – и в бумажках, и в копейках – в чистенькое углубление рядом с рычагом коробки передач.

– Нет, Вы знаете, не нужно это… Высадите меня, пожалуйста, на Страстном бульваре.

Букой забитой показаться не хотелось. И все-таки щеки, кажется, надулись, как у обиженного ребенка.

Павел Алексеевич посмотрел на меня долгим взглядом.

– Ну, как хотите. – Вроде бы безразлично отозвался он.

Недоволен. Видно явно. Чем? Тем, что я оказалась скромнее, чем он предполагал? Или он никогда ни за кем не ухаживал и просто не знает, с чего начать, а я тут ему под красивый жест подножку, считай, подставила? Да он вообще-то на ловеласа не похож: фигура – так себе, лицо маловыразительное, глаза бесцветные, нос неприятной формы. Одна только верхняя губа была красивой, будто подрисованной, но, одинокая, вступала в конфликт со всеми остальными чертами, разрушая общую картину. И еще колючий на вид, какой-то мещанский шарфик грязно-горчичного цвета отбрасывал его назад с позиций обольстителя.

– Возьмите хотя бы визитку, ведь бумажку с моим телефоном Вы наверняка потеряли. Позвоните, если будет нужна помощь, – сказал Павел Алексеевич, высаживая меня на углу Страстного и улицы Горького.

– Ах, да! Вот еще «Боржоми» на память, – сострил он и протянул бутылку, за которой меня посылал.

Бутылку я взяла скорее машинально, а визитку с телефоном сознательно. Заранее знала, что позвоню. Хотя бы для того, чтобы понять, кто же он все-таки такой…

«Кулинарное шоу» в Хаммеровском Центре сделало меня звездой в собственных глазах. Фаршированный перец, оказывается, наипростейшее блюдо. Был бы перец мясистый и фарш свежий. А для приготовления вкусной печени не надо жалеть репчатого лука. Пусть печень утонет в нем – потом пропитанный ее соком лук будет невероятно пикантен. Свинину облагораживает чернослив и крупно порезанный чеснок, который надо буквально впихнуть между мясных волокон, чуть их надрезав. Ну, и овощное рагу – проще пареной репы: слой баклажанов, присолить, слой моркови, присолить, слой репчатого лука, присолить, слой помидоров кружочками, уже можно не солить, но необходимо поперчить черным перцем. Все это тушится под плотно закрытой крышкой, на медленном огне, в оливковом масле, с подливанием пару раз воды. Далеко отходить от этого блюда во время приготовления нельзя: баклажан – нежнейший овощ и обижается сразу, норовит пригореть и тогда быстро пропитывает своей горькой обидой остальные слои, чтобы вы были наказаны и ничего уже съесть не смогли.

К концу пребывания на австрийской фирме я до того навострилась готовить, что фантазировала смело, если не сказать нагло, жонглируя ингредиентами – но не в воздухе, а в кастрюле.

Однажды, после очередного блюда, превратившего банальный обед в пиршество, я прилегла на софу в раздумьях о течении своей жизни, складывающейся несколько иначе, чем рисовалось до выпускного бала… И вдруг вспомнила, что на третьем курсе четырем нашим студенткам, в том числе и мне, выпала честь приобщаться к актерской профессии, участвуя в легендарном спектакле театра МХАТ «Три толстяка».

На этом спектакле выросло не одно поколение детей. Он украшал репертуар и шел стабильно из года в год. Дети во время представления визжали от восторга. А взрослые, солидные артисты, занятые в нем, уставали и от этого визга, и от собственного кривляния, и от того, что в воскресенье рано утром, когда вся страна отдыхала, им надо было по будильнику вставать пораньше. А они накануне чуть ли не до полуночи, допустим, трагедию Шекспира играли, и еще в себя после страстей не пришли. Это скрытое недовольство толкало порой бедных артистов на халтурные проявления. Особенно тех, у кого роли были маленькие. К примеру, четыре поваренка. Текста, по сути, никакого, только отчаянно крути поварешкой, чтобы детки сообразили, кто ты такой. Конечно, дипломированные актрисы, назначенные на роли поварят, пару лет добросовестно трудились над образом, а потом сникали. И вот тут им на подмогу присылали студенток, для которых ступить на прославленную сцену МХАТа, да еще размахивать там, на авансцене, близко к зрителям поварешкой, было не только запредельным удовольствием, но и большой честью. На каждом курсе училось, как правило, десять-двенадцать девочек, а выбирали лишь четырех. Крупные, статные студентки, на роли поварят претендовать, разумеется, не могли.

Мне с моим калибром повезло – меня назначили на роль поваренка. В знаменитый спектакль «Три толстяка»! С настоящими и даже известными артистами бок о бок. Мне был очень дорог поварской колпак. И на первом спектакле я до головокружения волновалась. Зато теперь, у австрийской плиты, я поняла, что не зря училась актерской профессии. Она все-таки может пригодиться в жизни – и не только для славы. Как ни крути, а медные трубы ржавеют быстрее стальных кастрюль, в которых ты варишь отменный борщ…

Петеру разрешалось заглядывать на кухню. Он сначала деликатно просовывал кудрявую голову и оставлял ее на пару минут между косяком и дверью, как будто прищемил. Чтобы этого действительно не случилось, я кивала Петеру – давай, проходи! – и он просачивался весь.

– Не тряси головой, пожалуйста! – просила я его, когда он пытался заглянуть в кастрюлю.

– У меня фолос нет фыпатать! – протестовал Петер, но все-таки отстранялся, поскольку был воспитан.

Его круглые, шоколадные глаза прекрасно дополняли блестящие, каштановые кудри. Фигура безукоризненно стройная. Руки красивые, холеные. В общем, если он стоял на фоне настенного календаря, казалось, что он вырезан по своему контуру и приклеен к пейзажу.

– Ти опять приготофить нофое? – спрашивал Петер, трогательно произнося «ф» вместо «в».

В этот момент он терял свою плакатную лощеность и становился немножечко «нашим», Петрухой.

– На, Петя, пожуй морковку, укрепляет десны. А то у тебя зубы – просто никакие! – протянула я ему, улыбаясь, оранжевый кружочек.

Он перехватил мою руку и взял кружочек из пальцев одними зубами, как шашлык с шампура. Смотрел при этом мне прямо в глаза. Без улыбки.

Я отвернулась, уткнувшись взглядом в разделочную доску, мокрую от морковного сока. И вдруг Петруха поцеловал меня сзади в шею сухими, мягкими губами. Я перестала резать. Он поцеловал еще раз – осторожнее и нежнее.

Никаких чувств, как к мужчине, к Петеру я не испытывала. Тем более, что это было явное вторжение в мое личное пространство, как сказала бы Лариса. Но руки сами собой расслабились, в области солнечного сплетения образовалась шаровая молния, стремительно, горячо прокатилась вниз и разлилась внизу живота.

– Nein, – удалось мне сказать по-немецки, чтобы Петер меня точнее понял.

– Gut, – сразу отреагировал он. То ли действительно так быстро понял, то ли ему просто было пора работать.

Как он вышел, я не слышала: в этот момент закипела вода, и пар протестующе стал подбрасывать крышку…

На кухню Петер больше не заглядывал. А совсем скоро объявилась Лена, и я в торжественной обстановке сняла с себя и надела на нее постиранный накануне кухонный фартук с горкой овощей на нагруднике.