Читать книгу Дьявольские шутки - Лизз Демаро - Страница 9

– Я уже говорил, священник, что каждый последующий Путь начинался с испытаний Первого. К шестому Пути я уже почти привык к этому, но на Втором это всё ещё было больно. Я сходил с ума, когда слышал шаги за закрытой дверью. Сходил с ума, когда слышал до убивающей дрожи знакомые голоса Чезаре и Гаспаро, реже – Миреллы. Сходил с ума и тогда, когда слышал чужие крики. Я уже давно знал, что был не единственным, над кем они проводили эти… эксперименты. Или испытания. Так, во всяком случае, этот ужас называли сами Инганнаморте.

Путь Голодных Призраков звучит менее страшно, чем Путь Ада, более мистически, загадочно. Духи есть духи, и тот, кто умер, не вернётся никогда, разве что во сне. Я так думал, пока Чезаре не решил начать мой Второй Путь. Я так думал, пока не увидел этих призраков своими глазами. Знаешь, священник, сейчас мне кажется, что тогда у меня просто помутился рассудок, но, клянусь, я видел их. И нет, призраки не выглядят так, как их все представляют: в полупрозрачных белых одеяниях с нарисованными чёрными лицами, летающие и проходящие сквозь стены. Призраки выглядят намного страшнее.

Скажи, отец Мартин, ты видел когда-нибудь призраков?

Мартин отрицательно покачал головой, слабо осознавая, о чем вообще шла речь. Его мысли путались, и всё звучало, как страшная сказка. Но священник знал: Рагиро не лгал. О таком никто не смог бы солгать.

– Они жуткие, эти призраки. У них нет лиц, но выглядят они как люди. Словно скелеты, обтянутые чисто белой кожей. Пугающие монстры с чёрной улыбкой сумасшедшего, пускающие корни в каменный пол, чтобы навеки замереть статуями напротив кровати, где спал маленький мальчик. Эти призраки стояли рядом со мной ровно до того момента, пока я не сбежал из того ада. А после они всегда стояли за моей спиной. Они стоят там и сейчас.

Видишь их, священник?

Мартин в ужасе посмотрел за спину Рагиро, будто бы действительно ожидал увидеть там описанных чудовищ. И тогда Рагиро рассмеялся. Это было уже не в первый раз за долгую ночь, но каждый раз Мартину от его смеха становилось не по себе. Смех у него был ледяной. И набатом звенел ушах.

– Что… что было потом? – спросил прерывающимся голосом Мартин. Рагиро замолк, словно вновь погрузился в мир бестелесных духов.

– Потом? – голос Рагиро звучал немногоудивлённо. – Потом было всё то же самое, священник. Был Ад. Или жизнь. Называй, как хочешь. Они повторили Первый Путь: избили меня палками, разрезали моё тело, вновь отравляя его ядом, и ослепили меня тем жгучим веществом. А потом заперли в клетке, рядом с которой постоянно стоял какой-то мужчина. Это точно был не Чезаре и не Гаспаро. Они по очереди приходили ко мне, но больше не трогали.

Кажется, четыре дня… Да, три или четыре дня они не давали мне еды и воды. А мужчина, стоявший около клетки, не позволял мне и глаз сомкнуть. Если я закрывал глаза, он бил меня. Не так сильно, чтобы я потерял сознание, но достаточно, чтобы понял: спать нельзя.

Я молча молился Богу. Я возносил ему безмолвные молитвы, надеясь, что ваш Бог меня услышит, но он не слышал. Или не хотел слышать. Ваш Бог решил, что одна жизнь ничего не значила. Ты тоже так считаешь, священник?.. – но не успел Мартин и рта раскрыть, как Рагиро, полный той же надменной иронии вперемешку с жестоким спокойствием, перебил его. – Не отвечай мне.

Четыре дня я чувствовал себя трупом. А потом мой Дьявол вернулся, воодушевлённый возможностью вновь издеваться надо мной.

Чезаре начал с ножа, ничего необычного: он просто так же наносил порезы, немного глубже и болезненнее, нежели до этого. И в этот раз он резал, придерживаясь какой-то определенной схемы. Теперь он ранил меня не просто так, а для чего-то. Чего-то более страшного, более жуткого.

Ножевые раны, священник, это не так больно по сравнению с тем, что Инганнаморте делали со мной после. Путь Ада научил меня молчать в те моменты, когда Чезаре и Гаспаро полосовали меня холодным лезвием. Поэтому второй Путь начался с молчания. Но оно не могло длиться долго.

Чезаре слишком быстро понял, что боль от ножа я больше не чувствовал. Поэтому на пятый день моего заточения в клетке он пришёл вместе с Гаспаро, в руках у которого были деревянные колышки. Знаешь, священник, такие, за которые очень легко подвесить, как тряпичную куклу, неживую игрушку, которая не чувствует боли. Но я не был игрушкой, не был куклой. Я был живым…

– Вы говорите так, будто сейчас вы уже… – Мартин не договорил, замечая на себе пристальный взгляд Рагиро.

– Будто сейчас я уже мёртв? – нетерпеливо, раздражённо перебил его Рагиро. Отец Мартин неуверенно кивнул ему в ответ. – А разве это не так, священник? Разве я всё ещё жив? Посмотри на меня и скажи, что ты видишь. Что или кого. И если ты скажешь, что видишь живого человека, то, возможно, я ещё поборюсь за своё существование. Ну так что, священник, я живой?..

– Почему вы думаете, что вы мертвы? – Мартин уже не пытался скрыть страха. Паника в глазах, надломленный, дрожащий голос и трясущиеся руки выдавали его с потрохами, тело не слушалось, а сердце колотилось так сильно и так быстро, что Мартин был уверен: Рагиро слышал.

– Потому что не может быть живым тот, кто на своём пути встретил Дьявола и Бога, кто получил по-дьявольски божественную силу и кто смог…

– Замолчите! Я понял, – оборвал его Мартин. Сначала резко, тревожно, но после неведомым образом взял себя в руки. – Продолжайте.

– Как скажешь, священник, – Рагиро послушно прекратил проверять Мартина на прочность. Он чувствовал себя монстром, забывшим о человеческих чувствах. Чудовищем, способным на всё. Кем угодно, но только не человеком. Рагиро бросил равнодушный взгляд за решётку: на небе уже красовалась луна. Интересно, сколько ещё у них есть времени? Хватит ли ему этому времени, чтобы рассказать все до конца?

– Гаспаро схватил меня за обе руки мёртвой хваткой, а Чезаре медленно, с упоительным наслаждением, начал вонзать в порезы принесённые им деревянные колышки.

Отец Мартин, запомни одну вещь: если до этого момента тебе когда-нибудь было больно, то забудь и будь уверен, что это было ничто по сравнению с тем, что испытал тогда тот ребёнок.

Один за другим он вонзал в меня деревяшки, вслушиваясь в каждый мой крик, будто бы в музыку. Они оба улыбались безумными, жестокими улыбками, но в те секунды я едва ли мог это замечать: боль застилала сознание. Несколько раз я отключался, но, едва я приходил в сознание, как Чезаре продолжал, не давая мне ни секунды на передышку. Я задыхался в собственном крике и слезах. Мой мир тогда сконцентрировался в одной точке – точке моей боли.

Боль стала эпицентром моей вселенной, единственным живым существом. Всё остальное растворилось в дым. Я остался один на один с ней, такой неистовой и дикой. Ей не было конца. И призраки тогда смеялись вместе с братьями Инганнаморте, потому что не было ничего смешнее моих страданий. К двадцати годам я сам научился смеяться над своей болью. Потому что иначе… иначе я бы сошёл с… – Рагиро не договорил, осёкся: сойти с ума мог только нормальный, а он им не был.

Отец Мартин не торопил его: ему самому было слишком тяжело это слушать. И с каждым новым словом молодой священник всё больше и всё сильнее сомневался в Боге.

– А они продолжали. После я понял, что колышки мне вонзали так глубоко, как могли, поэтому боль была в разы и разы больше, сильнее… больнее. К середине седьмого дня у меня не осталось голоса, чтобы кричать, и слёз, чтобы плакать. Помнишь, священник, что раны на мне заживали быстрее, чем на собаке? Они стали затягиваться ещё быстрее. Это значило, что Чезаре и Гаспаро приходили чаще и сильнее пытали меня. Божественная сила, видимо, была им очень нужна. Мне, во всяком случае, хотелось так думать, потому что иначе это бы означало, что они издевались надо мной просто так.

Священник хотел закрыть лицо ладонями, но Рагиро остановил его, схватив за запястье, и покачал головой: слишком рано.

– Знаешь, что они сделали потом? – Рагиро не удержался от смешка. – Они прибили колышки к стене и подвесили меня на них. В таком подвешенном положении я провёл четыре дня. Без еды, воды и сна. Наверное, я стал похож на скелет. Или на призрака.

Кстати, они никуда не делись. Призраки.

Они всё так же стояли рядом со мной с сумасшедшими пустыми улыбками, и в одну из тех четырёх ночей один из них заговорил со мной. Сейчас я не уверен, действительно ли слышал его, но тогда, находясь на грани безумия, я видел, как его улыбка менялась, и слышал, как в голове у меня эхом отдавались его слова: «Прошлое определяется настоящим. Будущее определяется прошлым». Тогда я не знал и не понимал, что это значит, но сейчас, кажется, начинаю догадываться. Только сейчас… Может быть, если бы я понял это раньше, всё обернулось бы не так, как думаешь, священник?

– Чьи это были призраки, вы знаете?

– Думаю, тех, кого они убили. Таких же детей, как я. Но наверняка мы этого уже не узнаем, – пожал плечами Рагиро и поморщился.

– Я думаю, Рагиро, – начал говорить священник, – что вы ничего не смогли бы изменить. Думаю, что вам не в чем себя винить и что…

– С чего ты решил, что я виню себя? – резко перебил Мартина Рагиро.

– Хотите сказать, что это не так?

– Хочу сказать, чтобы ты не лез ко мне в душу. Я и так себя наизнанку выворачиваю перед тобой, потому что хоть кто-то должен услышать эту историю от начала и до конца, чтобы подобного ужаса ни с кем не повторилось. Ты же не допустишь этого, священник? Прошу тебя, сделай так, чтобы таких как Инганнаморте больше не появлялось, и чтобы беспризорные дети не страдали по вине тех, кто возомнили себя богами.

Отец Мартин кивнул:

– Я обещаю.

Он не обещал. Он не имел ни малейшего представления о том, как это сделать, но отказать Рагиро не мог. Только не сейчас, не после того, что он пережил.

Кто-то зашуршал в углу комнаты, а потом из темноты показалась крыса: она грызла раскрытую страницу отброшенной Библии.

– Я четыре дня провисел в одном положении, не чувствуя ни рук, ни ног, – продолжил Рагиро. – Гаспаро резким движением сорвал меня со стены. Кровь хлынула, и я, кажется, снова почувствовал боль, хотя не уверен в этом наверняка. Если честно, я вообще ни в чём не уверен, особенно если это происходило где-то между реальностью и адом.

– Это был конец второго пути? – отец Мартин снова перебил Рагиро слишком резко и слишком живо.

Рагиро отстранённо покачал головой: конечно же, нет. Инганнаморте не ограничились бы всего на всего четырьмя днями, это была бы нелепость.

– Ты правда считаешь, что они закончили бы на этом?

– Вы были ребёнком! – на эмоциях воскликнул священник, но сразу же понял – зря. Глаза Рагиро широко распахнулись: никто никогда не считал это достаточно веской причиной, чтобы останавливаться, перестать, оставить его в покое.

– Священник, ты слишком мало знаешь о людях.

Мартин не стал с этим спорить.

Они помолчали. Непозволительно долго. Ночь была в самом разгаре, и за маленьким решётчатым окошком слышалась тишина.

– Самое интересное было потом, – задумчиво продолжил Рагиро. – После того, как Гаспаро сорвал меня со стены. Он не позволил мне передохнуть, сразу потащил куда-то. Тогда я ещё задавался вопросом, почему они не могли пытать меня в каком-то одном месте, но потом я понял, что для каждого Пути, для каждого испытания у них был своё помещение.

Мы с Гаспаро оказались в совсем маленькой комнатке, даже меньше той, в которой я изредка спал, когда мне позволяли и когда ночные кошмары и призраки не мучили меня. Такое, знаешь ли, случалось не часто.

Там стоял всего один стол, низкий, круглый и на одной ножке, сделанный из дерева и испачканный в чьей-то крови. Когда мы подошли к нему, я понял, что крови там было намного больше, чем я мог увидеть. Какие-то пятна были темнее, какие-то – светлее. Некоторые – совсем свежие, другие же, напротив, – затёртые. Вероятно, порой они пытались отмыть этот столик, хотя зачем – непонятно.

Поверхность у него вся была в рубцах от лезвий, это было заметно даже невооружённым взглядом.

Гаспаро не произносил ни слова. Я, кажется, уже говорил о том, что он вообще был не особо разговорчив, как и все, кто когда-либо приходил ко мне. Гаспаро опустил меня рядом со столом.

Окон там тоже не было, только несколько факелов. Ничего, кроме этого кровавого круглого столика на одной ножке. Я никогда не забуду его, как и ту комнату. Как и всё, что там произошло, – чуть тише добавил Рагиро. – В левой руке Гаспаро блестел огромный нож. Я никогда в жизни не видел таких огромных ножей, ни до того момента, ни после.

Он заставил опуститься меня на колени: столик был низким даже для меня. Уложил мою руку на шершавую поверхность. Знаешь, что было самым мерзким? Ощущение, будто рука пачкалась в чужой крови. Крови таких же детей, как я, которых Инганнаморте здесь пытали и которым уже…

На этом столике они отрезали им мизинцы. На обеих руках. Просто рубили ножом, испачканным в чужой крови.

Так было и со мной. Он даже не привязал меня или мою руку, будто бы не боясь, что я мог дёрнуться.

Я не дёрнулся.

Я даже не сразу понял, что должно произойти.

Потом, когда закончился Второй Путь, я вспоминал приходивших ко мне призраков. Между ними была одна общая чёрта: у каждого не доставало по одному пальцу на обеих руках. Но я не сразу обратил на это внимание. Может быть, если бы обратил… может быть… А впрочем, вряд ли, правда же, священник?

– Вряд ли, – тупо подтвердил отец Мартин, даже не вдумываясь. – Вряд ли.

– Да, – протянул Рагиро. – Точно. Боль окутала почти сразу, хотя… стоит ли мне говорить о ней, когда боль была единственной моей составляющей? Думаю, стоит, иначе ты забудешь о ней. Чтобы боль не забывали, о ней нужно постоянно напоминать.

И мне не переставали о ней напоминать. Никогда.

Знаешь, священник, я не помню, когда последний раз забывал о боли.

Тебе, возможно, кажется это ужасным, бесчеловечным, но для меня боль привычна. Она заставляла чувствовать себя живым. Удивительно, как мы можем договориться с собственным сознанием, убедить самих себя, чтобы реальность вокруг нас стала чуть менее ужасной.

Честно говоря, я не помню, кричал ли я тогда. Наверное, кричал, потому что нельзя не кричать, когда тебе отрезают часть тела. Но ты – поправь меня, если я не прав – уже устал слушать о моих криках и слёзах.

– В вашей истории есть что-то другое? – отец Мартин не заметил, как его понимающий, сочувствующий голос стал грубым, резким. И от звука собственного голоса его передёрнуло, но эта грубость предназначалась вовсе не Рагиро – Инганнаморте и самому себе. Сумасшедшим сектантам, потому что даже безумие не оправдывало их действий в глазах Мартина. Самому себе, потому что он никак не мог это изменить.

– Как ты думаешь? – губы Рагиро изогнулись в странной полуусмешке. Он смеялся над священником и в то же время безжалостно смеялся над собой. Он не хотел причинять боль именно отцу Мартину и понял это лишь сейчас, когда маска добродетели слетела с его лица, открывая привычную человеческую грубость и ненависть.

– Думаю, нет.

Рагиро предполагал, что священник продержится чуть дольше, а он сорвался – или сломался – на середине Второго Пути. Рагиро было почти жаль.

– Потом он отрубил мне второй мизинец. И вот тогда я уже кричал, точно помню. Раны от деревянных колышков ещё не зажили, ещё кровоточили, а он добавлял другие. Когда лезвие ножа только-только касалось кожи, сердце замирало. В эти доли секунды ещё хранилась надежда на то, что крови можно избежать, но каждый раз Чезаре или Гаспаро отбирали эту надежду, которая пусть и ненадолго, но возвращалась.

Кисти рук начинали неметь.

Мне было больно, но я уже не различал источник боли. Гаспаро что-то говорил мне, но сконцентрироваться на его голосе не получалось. Я и не старался.

– Ну, вы закончили? – Мирелла оказалась прямо перед нами, и я скорее догадался, что она спросила, нежели услышал. Её густые волосы ниспадали с плеч, а губы были ярко красными.

Сознание покидало меня, но отключиться совсем не получалось, а в голове вертелась одна единственная мысль: Мирелла Инганнаморте слишком красива.

– Закончили, – подтвердил Гаспаро и поднял меня за шиворот с колен. – Можем продолжать.

И мы продолжили.

Продолжая держать за воротник рвущейся рубахи, он чуть ли не выкинул меня за порог. На ногах я, конечно же, не удержался и плашмя рухнул на пол, истекая кровью. Гаспаро и Мирелла засмеялись, а потом он поцеловал её. Я видел это сквозь пелену собственных слёз. Даже на фоне обшарпанных холодных стен и кровавых пятен они выглядели как король и королева.

Тогда я не подумал, что Мирелла – жена Чезаре.

– Что уставился? – зло бросила Мирелла.

Ей не подходил такой голос.

В нашу первую встречу она казалось доброй, и мне это понравилось. Даже если потом она резала меня. Я влюбился в её фальшивую доброту.

Я сразу же опустил глаза.

Гаспаро кинул в меня тот большой нож, которым отрезал пальцы, но промахнулся. Специально или случайно. Нож стукнулся со звоном о стену и рухнул рядом со мной, тоже истекая кровью, как и я.

А потом он начал её раздевать. Целовал в губы, шею и плечи, облизывал языком её светлую кожу. В моих глазах подобное выглядело крайне мерзким. Гаспаро любил Миреллу, жену своего брата, а она любила его. Он трогал её пальцами, гладил, и она выгибалась и закусывала губы от его прикосновений.

Они дали мне несколько минут отдыха, пока обнимались в той маленькой комнатушке, прижимая друг друга к стенам. Я до сих пор помню её стоны, ведь это был первый раз, когда я услышал стоны удовольствия, а не боли.

Но Мирелла любила не только Гаспаро: своего мужа она тоже любила. Иногда они любили друг друга втроём. Моё присутствие их не смущало, потому что я был лишь инструментом.

Это было странно: слышать, как кто-то стонал не от того, что его пытали, а потому, что было приятно.

Я продолжал лежать на полу с закрытыми глазами, слушая, как они занимались сексом, потом Мирелла вскрикнула особенно громко, и всё резко стихло. До меня доносилось лишь шумное дыхание.

Раны начинали затягиваться.

– Беги, – приказал Гаспаро. Я краем глаза заметил его ботинки около своего лица. – Встань и беги, – повторил он и топнул ногой. К нему подошла Мирелла, тяжело дыша, обвила руками за шею и, наклонившись, что-то прошептала. Они снова засмеялись, и я понял: их смех мне опротивел.

– Хватит развлекаться! Пацан должен закончить Второй Путь! – рыкнул появившийся из ниоткуда Чезаре, и Гаспаро с Миреллой сразу же стали серьёзными. – Встал. – На этот раз Чезаре обращался ко мне.

Я на дрожащих ногах поднялся.

– А теперь беги. – Следующий приказ Чезаре.

И я побежал.

Отец Мартин закрыл уши ладонями, и Рагиро все же замолчал. С каждой секундой, с каждым своим новым словом он проникался какими-то непонятными, неизвестными ему чувствами, понимая, что отец Мартин не плохой человек, даже если самому Рагиро хотелось думать иначе. А хотелось ему священника ненавидеть.

– Как долго?

– Что – как долго? – не понял Рагиро. Внутренне он убеждал себя в том, что не должен чувствовать то, что чувствовал, но уже сейчас говорил немного мягче.

– Вы бежали… как долго? – голос священника дрожал. Сильнее, ощутимее, страшнее.

– Иногда мне кажется, что я до сих пор там бегу.

Отец Мартин закрыл ладонями лицо.

Рагиро не стал его успокаивать, но и насмехаться над ним тоже не стал.

– Прошу прощения, – тихо проговорил отец Мартин, вытирая остатки слёз.

– Отец Мартин, если ты плачешь сейчас, то мне не стоит продолжать. Боюсь, ты этого не перенесёшь, – грустно ответил Рагиро.

– Когда вы обращаетесь ко мне просто «священник», без должного уважения, мне как-то спокойнее, если честно, – признался Мартин и почему-то на одну секунду улыбнулся.

– Что ж, буду это расценивать как твой отказ от моего великодушного предложения остановиться.

Я точно не знаю, как долго я бежал. Я бежал до того момента, пока в моей голове не замолчал настойчивый ледяной голос Чезаре. Он всё твердил это одно слово, которому я не мог противиться. И бежал, бежал, бежал. Не знаю, куда. Там не было дорог или тоненьких тропинок, как в лесах. Не было того холодного пола. Я просто бежал, а вокруг плясали призраки, и каждый призрак смеялся надо мной.

Они смеялись так громко, что закладывало уши. Что невозможно было понять, где я, что я, кто я, когда я. Они смеялись, потому что уже через это прошли. А мне – только предстояло.

Я падал, а потом сразу же вставал, спотыкался, влетал в несуществующие стены, буквально проходил сквозь призраков, снова падал и снова вставал.

К тому моменту, как мне было разрешено остановится, – не знаю, как понял это, но был уверен, что больше можно не бежать, – я не чувствовал своего тела, а кровь перестала течь из ран. Некоторые полностью затянулись, хотя ещё давали о себе знать и уж точно не исчезли насовсем.

Может быть, я бежал несколько часов, а может – несколько дней. Мы никогда этого не узнаем, но, поверь, священник, если бы мы могли узнать, ты бы этого не перенёс. Как и я.

К концу Второго пути я был там же, откуда начал бежать. Словно… ну, знаешь. Словно я бежал на одном месте.

Вокруг никого не было.

В дверном проходе появилась Доннателла с тёплым одеялом в одной руке и стаканом воды – в другой. Она отвела меня обратно в мою комнату. Оставила стакан с водой и ушла. Не сказав ни слова.

Второй Путь был окончен.

Впереди меня ждал Третий Путь Зверей.