Читать книгу Ведьмы. Запретная магия - Луиза Морган - Страница 6

За завтраком Луизетт при всех обратилась к Клоду:

– Охотника на ведьм больше нет, а сегодня канун Белтейна. Мы хотим пойти в храм.

Он даже не потрудился взглянуть на нее.

– Non[23].

– Никто не узнает, – отозвалась Анн-Мари.

– Тот рыжеволосый дьявол не единственный священник в Корнуолле и уже наверняка не единственный охотник на ведьм. К чему рисковать всеми нами?

– Ты слышала, что сказал Клод, Анн-Мари. Оставьте колдовство в прошлом, где ему и место, – вмешался Поль.

Луизетт с грохотом поставила чашку на стол:

– Мы никогда не оставим колдовство. Именно оно привело нас сюда.

– Это то, что поддерживает нас, – добавила Флоранс.

Клод фыркнул так, что слюна брызнула в похлебку.

– Поддерживает вас? – прорычал он. – Ваш род мертв. Неужели вы этого не видите?

– Что ты имеешь в виду? – требовательно спросила Луизетт.

Муж повернулся к ней. На его лице было негодование.

– Ни одна из вас шестерых не смогла родить дочь, несмотря на все ваши ритуалы и снадобья. Урсула могла добиться всего, к чему прикладывала руку, но ни одной из ее внучек не под силу простейшее заклинание!

Все это время Нанетт слушала, опустив голову и крепко сцепив руки на коленях. После заявления Клода она подняла голову и спокойным голосом произнесла:

– Ce n’est pas vrai[24].

– Да какая там неправда! – огрызнулся Поль. – Мыло да травы!

Луизетт бросила на сестру предостерегающий взгляд, но Нанетт сделала вид, что не заметила этого.

– Я создала заклинание отвлечения, – громко заявила она.

– Ты лжешь! – От замешательства и гнева Клод повысил голос.

Нанетт вздернула подбородок:

– По-твоему, Клод, отчего священник покинул Марасион? Ты серьезно считаешь, что охотник на ведьм просто сдался?

– Oui!

– Non! – Нанетт оперлась ладонями на стол и рывком поднялась. Чуть подавшись вперед, она твердо встретила пристальный взгляд черных глаз зятя. – Тебе ничего не известно о нашем колдовстве или о силе крови Урсулы. Моей крови. – Ее гнев разрастался, и слова выплескивались, как кипящая вода из чайника. – Ты видишь девочку, способную лишь доить коз, говорить по-английски и ездить в повозке на рынок. Pfft!

С этими словами она выскочила из-за стола и отвернулась, чтобы скрыть обжигающие глаза слезы ярости.

– Мужчины! Вы только разглагольствуете: «Урсула то, Урсула это», а сами не видите того, что творится у вас под носом!

Нанетт с шумом выбежала из кухни на крыльцо. Не остановившись, чтобы накинуть плащ или хотя бы платок, она помчалась через сад к воротам, а затем по тропинке, перепрыгнув канаву в ее конце. Она бежала около десяти минут, ее волосы разметал ветер, а кусты вереска цеплялись за юбку. Она даже не замечала, что плачет, пока, когда уже ныли ребра и горели легкие, не рухнула на холм, закрыв лицо руками.

Нанетт всегда не выносила слез. Из сестер Оршьер только Флеретт ничего не стоило расплакаться: слезы тихо катились по ее щекам, как капли дождя. На плач любой другой сестры было неприятно смотреть: искривленные губы, опухшие глаза, надрывные всхлипы. Разумеется, мужчины никогда не лили слез. Нанетт считала их слишком черствыми для этого. Она сомневалась, что они вообще способны плакать.

Она хотела бы оплакивать Майкла: сидеть у окна и смотреть на море, сокрушаясь о своей потерянной любви. Иной раз она чувствовала на себе взгляд Изабель, многозначительный взгляд, который призывал к доверию, но Нанетт не собиралась оправдываться или говорить о нем. Она была ведьмой и обладала силой, о которой Майкл даже не догадывался. Она бы не поддалась девчачьим слабостям.

Но неуклюжее обвинение Клода просто выбило ее из колеи, как булыжник, утративший равновесие и летящий со скалы, чтобы разбиться вдребезги о камни у подножия. Она громко рыдала. Лицо было мокрым, а щеки наверняка обветрились. Ее тело казалось нежным и уязвимым, как у новорожденного младенца. Она обхватила себя руками, засунув ладони в подмышки, чтобы защититься от ветра. При этом ее грудь заныла.

Нанетт медленно разомкнула руки и пристально посмотрела на себя сверху вниз. Слезы на щеках успели высохнуть, пока она встревоженно рассматривала свою увеличившуюся грудь под корсажем. Казалось, она набухла и стала раза в два больше. Этого не могло быть. В последние три года Нанетт определенно перестала расти.

Она поднялась на ноги – не с обычной для себя проворной легкостью, а осторожно. Каждая косточка и мускул казались хрупкими, будто ее давно лихорадило. Она отвела взгляд от моря вдали и всмотрелась в болото, которое позеленело с приходом весны. Белтейн[25], известный в Марасионе как Майский день. Майкл приехал на Остару. Если бы у нее был календарь, она бы точно посчитала, сколько недель прошло с тех пор. Внезапно Нанетт поняла, что это бессмысленно. Бесполезно было вспоминать, когда у нее в последний раз была менструация.

Она ждала ребенка.

Клан будет в ярости.

* * *

– Как? – требовательно спросил Клод.

Прошла неделя с тех пор, как Нанетт узнала о своем положении. Изабель заметила происшедшие с ней изменения, и они вместе решили, что лучше рассказать всем сразу.

– Ох, прошу тебя! – огрызнулась Луизетт. – Как ты думаешь – как? Тебе ли не знать, как это делается, Клод!

– Но она никого не знает! Никуда не ходит!

Анн-Мари, обычно выступавшая в роли миротворца, которая до этого стояла, прислонившись к холодной печи, выпрямилась и свирепо уставилась на зятя.

– И тебя это вполне устраивает, правда?

– Что ты имеешь в виду? – сплюнул тот.

Они находились в кухне, но на столе не было ни еды, ни напитков. Кто-то стоял, другие сидели в разных местах комнаты, отложив начало рабочего дня и внимая шокирующим новостям, которые поведала Нанетт.

Через открытое окно в кухню проникал весенний воздух, насыщенный сладким запахом свежевспаханной земли и готового распуститься вереска. В кухне же, напротив, – и эта разница была особо ощутима для Нанетт – скверно пахло топленым жиром и масляным чадом, что вызывало тошноту. Изабель обещала, что такое состояние продлится недолго. «Срок – три месяца, – сказала она. – Через месяц станет лучше».

Изабель шагнула вперед.

– Она имеет в виду, – обратилась она к Клоду, охватив взглядом и остальных мужчин, – что вы все рады иметь при себе готовую услужить Нанетт – из года в год. У нее нет друзей, нет времени для себя, нет развлечений.

– Развлечений? – переспросил Поль. Он сидел на другом конце стола от Клода, и их мрачные, суровые лица как бы отзеркаливали друг друга. – Когда у кого-то из нас были развлечения?

– Ей восемнадцать, – возразила Анн-Мари.

– В этом возрасте ты уже родила Луи, – сказал Поль.

– Это было до того, как мы приехали сюда. Мы могли встречаться с людьми, заводить друзей…

– Похоже, одного дружка Нанетт таки завела, – угрюмо заметил Клод.

Нанетт стояла, прислонившись к стене у окна и обхватив руками ноющий живот, в то время как вокруг нее кружил поток звуков. Она была дезориентирована тем, что в кухне, где обычно было тихо, теперь раздавались голоса – и все громче и громче. Она перестала слушать и закрыла глаза, чтобы не видеть их обозленные лица, позволив себе мысленно оказаться на болоте, куда спускаются с гор пощипать свежей травы дикие пони и где из зарослей ежевики выглядывают лисы. Она даже не заметила, что родственники перестали спорить.

Нанетт почувствовала руку на своем плече, затем другую, обхватившую ее за талию, и открыла глаза. Флоранс повела ее к столу. Мужчины уже отправились по домашним делам, в комнате остались только сестры. Из кладовой появилась Флеретт с одной из своих маленьких бутылочек с темной жидкостью. Откупорив ее, она вылила содержимое в глиняную чашку.

– Выпей, – негромко сказала Флоранс. – Снадобье усмирит боль в животе.

Нанетт послушно выпила жидкость, сморщившись от ее кислого вкуса, и с облегчением вздохнула, почувствовав, что тошнота отступила.

– Лучше?

Изабель села рядом, взяв ее руку в свою. Нанетт кивнула.

Флоранс принялась подкидывать поленья в печь и наливать воду в чайник. Флеретт вышла в коридор и вернулась с домотканым мешком в руках, в котором они хранили гримуар. Она положила мешок в центре стола и осторожно вытащила старинную книгу в потрескавшейся кожаной обложке. Она открыла ее и принялась перелистывать страницы пергамента. На некоторых были ясно видны записи, сделанные острым почерком. На других чернила уже начали исчезать, и написанное становилось неразборчивее и бледнее. Девушка придвинула ближе масляную лампу и, сощурившись, склонилась над страницей.

– Что ты собираешься делать? – спросила Нанетт.

– Это зависит от тебя, – практически неслышимый голос Флеретт звучал скрипуче. – Твой ребенок. Твой выбор.

– Я не понимаю.

Изабель погладила руку сестры и отпустила ее. В медном чайнике начала закипать вода, Флоранс приготовила чай и накрыла заварник стеганым чехлом. Флеретт тем временем раздала всем чашки.

Близнецы устроились напротив Нанетт и Изабель. Четыре сестры сидели, сохраняя спокойное молчание. В глазах Флеретт блестели слезы. Наконец Флоранс выразила общую мысль:

– Нанетт, тебе не обязательно рожать ребенка.

– Мне – что?

Нанетт вскинула голову. И в этот момент почувствовала на ногах вес кошачьего тела – кот согревал ее, устроившись у лодыжек. Он научился избегать общества мужчин и демонстрировал уникальную способность определять, когда они покидают фермерский дом. В основном сестры игнорировали кота – все, кроме Изабель. Она заботилась о том, чтобы ему было чем поживиться в кладовой, где Клод и другие его не заметили бы.

– Есть одно снадобье, – произнесла Флоранс. – У тебя случится выкидыш.

– Будет больно, – прошептала Флеретт.

– Рождение ребенка всегда сопровождается болью, – сказала Изабель.

Нанетт переводила взгляд широко раскрытых глаз с одной сестры на другую. На их лицах не было ни осуждения, ни злости. Они внимательно смотрели на нее, ожидая ответ.

Где-то в глубине живота Нанетт чувствовала, как начинает шевелиться новая магия, как через ее кровеносные сосуды начинает бить энергия новой жизни, обращенная в будущее.

– Я хочу оставить ее, – прошептала она.

– Ты не сможешь спрятать ее от людей, – произнесла Флоранс.

– Кому какое дело?

– Клоду. Полю. Жану.

– С чего бы это? Они ни с кем не видятся.

– Потому что, – начала Изабель, – они хотят, чтобы мы бросили колдовство. А появление ребенка означает – возможно! – что род Оршьеров продолжается.

– Я думаю, Клод мог бы отправить меня куда-нибудь подальше от Орчард-фарм.

– Отправил бы, если бы мог, – ответила Флоранс. – Только мы бы этого ни за что не допустили. Ты одна из Оршьеров, а он нет.

– Орчард-фарм принадлежит нам, – сказала Изабель. – Об этом позаботилась Урсула.

– Поэтому он постоянно зол?

– Частично – да, – подтвердила Флоранс.

– Их злит, что их собственные фамилии забыты, – пояснила Изабель.

– Спустя столько времени?

Она пожала плечами.

– Когда была жива Урсула, вопрос о том, чтобы отказаться от нашей фамилии и принять их, не стоял. Отец знал об этом и никогда не жаловался. Но с тех пор, как бабушки не стало, а с ней и силы…

– Но сила есть у меня.

– Достаточно ли? – спросила Флоранс.

Нанетт взглянула на проясняющееся за спинами сестер небо и устало вздохнула:

– Как оказалось, недостаточно для того, чтобы удержать Майкла, хотя мне и хотелось этого. Но достаточно, чтобы сохранить его ребенка, что я и сделаю.

– Быть может, этот ребенок будет обладать силой, – заметила Изабель.

Никто не ответил, потому что никто не знал наверняка.

* * *

Когда положение Нанетт уже невозможно было скрыть, жители Марасиона начали поглядывать на нее с неодобрением, стоило девушке появиться на рынке. Домохозяйки перешептывались, когда она проходила мимо. Мужчины хмурились и отступали в сторону, как будто ее увеличивающийся живот мог их заразить. Одна лишь Миган, у которой уже в который раз живот становился все больше, дружелюбно приветствовала ее и отдавала предпочтение сырам с Орчард-фарм перед всеми остальными.

– Ты могла бы объявить себя замужней, – как-то сказала она, когда они отдыхали вдвоем, покрываясь пóтом от несвойственной для октября жары. – Или вдовой.

– Зачем? Мне все равно, что обо мне думают, – ответила Нанетт. – Лишь бы покупали товар.

Миган вздохнула:

– Товар у тебя лучше некуда, иначе бы не покупали. Но уж этой ты точно ничего не продашь, это как пить дать!

С этими словами она кивнула в сторону толстой фермерши, стоявшей у телеги, на которой громоздились нераспроданные овощи. Это была краснолицая женщина, руки ее были спрятаны под фартуком, и она свирепо смотрела на девушек.

Нанетт мельком взглянула на нее и тут же отвела взгляд.

– Вон той? Уж точно нет, даже если бы она была в совершенно отчаянном положении. Она крестится, чтобы ее не сглазили.

– Вот корова! Она же тебя даже не знает.

Нанетт улыбнулась в благодарность за поддержку.

– Миган, она не может мне навредить.

– Надеюсь, ты права.

Нанетт не терзали сомнения на этот счет. В эти дни она излучала уверенность – тело ее наполнялось чудом зарождения новой жизни. Ребенок стремительно рос, а товар расходился как никогда хорошо. Неудивительно, что других фермеров это приводило в негодование.

Разумеется, Миган не было известно ни о заклинаниях, которые Нанетт накладывала на свой товар, ни о талисманах, сделанных Анн-Мари и спрятанных по углам повозки, ни о защитном амулете на шее Нанетт, который изготовила Флеретт. Когда амулет шевелился у Нанетт на груди, она ощущала ответное движение в своей утробе. Магия окружала ее. Она чувствовала себя неуязвимой.

Хотя Клод вовсе перестал с ней разговаривать, а мужчины, приходившие посмотреть на знаменитых пони с Орчард-фарм, глядели поверх ее головы, притворяясь, что не замечают Нанетт, она вынашивала ребенка с гордостью.

– Как будто я первая корнуолльская девушка, зачавшая ребенка без мужа, – сказала она однажды утром Изабель, ерзая на табуретке для дойки молока в попытках уменьшить давление живота на ноги.

– Жители не считают тебя корнуолльской девушкой.

– Я живу здесь с четырех лет! – покряхтывая, Нанетт ухватилась за козье вымя. – Я знаю их языки, говорю с ними, веду с ними дела…

– Это из-за нас. Для них мы чужаки, а ты одна из нас.

– В этом вряд ли есть моя вина, – с раздражением бросила Нанетт, но тут же прикусила язык. – Прости, Изабель. Я не хотела, чтобы это так прозвучало.

– Знаю, ma chérie[26].

– Я просто неважно себя чувствую, одышка замучила.

– Давай я закончу доить, а ты отдохни в кухне.

Самайн уже давно прошел, и быстро приближался Йоль[27]. До наступления зимы следовало переделать множество дел, поэтому Нанетт было невыносимо уступать своей слабости, но мысль вытянуть распухшие ноги и отдохнуть у теплой печи была слишком соблазнительна.

– Изабель, ты не против?

– Non, bien sûr[28]. Я помню, каково это. К тому времени, как родился Жорж, я едва ходила.

– Merci[29].

Нанетт протянула сестре ведро, вышла из хлева и направилась через сад. Она чувствовала себя переваливающейся уткой и была уверена, что лицо у нее распухло так же, как грудь. Ей хотелось какого-нибудь снадобья Флеретт, особенно того, которое она сделала с лимонным бальзамом, – натирать ноги и раздутый живот.

Уже на полпути к дому она услышала стук колес повозки по скалистой дороге. Это не было чем-то из ряда вон выходящим, но стоило этому звуку достичь ее слуха, как в животе начало поднывать. Это ощущение быстро распространялось по телу – по животу, вверх по груди, пока не превратилось чуть ли не в острую боль. Нанетт коснулась амулета Флеретт под корсажем, и боль усилилась. Значит, это предупреждение. Что-то было неладно.

Вид кота, поджидающего у двери на крыльце, лишний раз убедил ее в этом. Он выгнул спину и зашипел, клочковатая серая шерсть встала дыбом. Он бил хвостом настолько быстро, что Нанетт его едва видела. Достигнув тропинки, цокот копыт замедлился, но продолжал приближаться.

Нанетт попыталась ускорить шаг, чтобы добраться до фермерского дома раньше, чем кто-то – кем бы он ни был – добрался до нее.

– Mademoiselle![30]

Слишком поздно. Чувствуя себя большой и неловкой, Нанетт повернулась.

За год с небольшим отсутствия в Корнуолле охотник на ведьм успел измениться. Рыжие волосы начали блекнуть, а острые скулы стали еще острее, из-за чего глаза казались зажатыми над опущенным вниз носом. Он управлял повозкой и, придержав пони, одним движением спрыгнул с сиденья.

В глазах охотника на ведьм плясали недобрые огоньки, как будто за ними прятался сам дьявол, – дьявол, порожденный ненавистью, страхом и фанатизмом. Нанетт инстинктивно прикрыла увеличившийся живот руками.

Едва он приблизился к воротам, ведущим в сад, как у нее дрогнули ноздри от тошнотворного запаха тухлых яиц, пропитавшего его грязную черную рясу. Когда он заговорил, его дыхание оказалось еще более зловонным, словно он дышал настоящей серой. Он обратился к ней по-французски:

– Вижу, вы молитесь о прощении своего греха, мадемуазель.

Нанетт стояла, выпрямив спину, насколько позволял живот. Боль начала стихать, так что ей удалось заставить себя взглянуть ему в глаза. Один его глаз двигался хаотично: сначала смотрел ей в лицо, а затем закатывался в сторону.

– Вы заставили бедного пони проделать такой путь по холоду, только чтобы сказать мне это, сэр?

– Называйте меня отцом.

– Вы мне не отец, и я не из вашей паствы. У вас нет надо мной власти.

Он ухмыльнулся, обнажив зияющие дыры в гнилых зубах, и его вращающийся глаз снова остановился на ее лице.

– Вы ошибаетесь, – возразил он.

– У вас здесь нет церкви, – продолжала Нанетт. Ей полегчало от того, что она столкнулась с ним лицом к лицу и высказывала то, что думала. Ее утроба задрожала, напоминая о силе, которую она носила в себе. – У вас нет полномочий.

– У меня есть полномочия от Бога, – ответил он. – К тому же отец Мэддок и его прихожане – богобоязненные христиане и праведные воины Господни. Они знают, что есть правильно.

Она уперлась руками в бока, осознавая, что в этой позе ее живот еще более заметен, но не придала этому значения.

– И что же, по-вашему, правильно, сэр? Что вам нужно?

Он указал пальцем на ее округлившийся живот.

– Этот ребенок, – сказал он прямо.

– Мой ребенок? Но зачем?

– Невинное дитя должно воспитываться в христианском доме, матерью и отцом, а не в этом распутном гнезде, полным ведьм!

Последнее слово он прошипел, из-за чего сернистый смрад стал еще невыносимее.

Нанетт показалось, что она стоит у ворот самого ада, в который он так верил. Стиснув зубы, она повернулась к фермерскому дому.

– Мы придем за ребенком, как только он родится! – закричал он ей вслед.

Она замерла и бросила взгляд через плечо. Охотник на ведьм стоял, прислонившись к садовым воротам, полы его потрепанной рясы развевались на ледяном ветру, костлявой рукой он сжимал шляпу с плоскими краями. Это был самый отвратительный человек, которого ей когда-либо доводилось видеть, – и изнутри, и снаружи. У нее снова заныл живот, но теперь это отозвалась таящаяся в нем сила. Нанетт круто развернулась к нему лицом и почувствовала, словно через нее говорит сама Мать-богиня:

– Убирайтесь к черту, месье Бернар! Чтоб ноги вашей больше не было в Орчард-фарм!

Он просунул руку через ворота, отодвинул засов и вошел внутрь. Его больной глаз дико вращался, в то время как сам он, вытянув руку, приближался к Нанетт. Он что-то бормотал: отрывки из Писания, молитвы или, быть может, просто ругань. Нанетт машинально отступила назад. Она, казалось, уже чувствовала, как ее горло сжимают костлявые пальцы.

Кот, вертевшийся у ее ног, завопил, как младенец. Лицо священника приобрело пепельный оттенок.

– Сатана! – прошипел он и, схватившись за уголок шляпы, швырнул ею в кота.

От удара тот завыл с новой силой.

– Сделаешь, как я говорю, потаскуха, – прорычал охотник на ведьм, протягивая к Нанетт усыпанные красными пятнами руки.

Вдруг с крыльца донесся резкий окрик:

– Только коснись ее, священник, и ты умрешь!

Вздрогнув, охотник на ведьм замер на месте, глядя мимо Нанетт на крыльцо. Послышался звук хлопнувшей двери, и Нанетт почувствовала на плече тяжелую руку Клода. Она искоса взглянула на него. В руке у него был топор – тот самый, которым он рубил дрова, чтобы топить печь. Он не озаботился тем, чтобы обуться, но даже в носках имел устрашающий вид – высокий, смуглый, мускулистый от долгих лет труда на ферме.

Лицо священника исказилось.

– Этот ребенок будет моим! – заявил он. – Вот увидите!

Он круто развернулся, так что полы его черной рясы обвились вокруг сапог. Ворота с шумом захлопнулись за ним, а черная шляпа так и осталась валяться в грязи.

Ни Нанетт, ни Клод не двинулись с места, пока священник не уселся на сиденье повозки. Нанетт вздрогнула, когда он резко дернул за поводья пони, заставляя бедное создание свернуть влево на узкую тропу. Он бросил на них единственный взгляд – когда повозка сделала полукруг и развернулась к дороге. Клод только молча поднял топор на уровень плеч. Уезжая, охотник на ведьм потряс в их сторону кулаком.

– Он не шутит, – проворчал Клод, стоя бок о бок с Нанетт.

– Я не отдам ее.

– Мы не сможем защитить тебя.

– Ты только что защитил. – Она склонила голову. – Спасибо тебе. Он хотел навредить мне.

– Он приведет других, – произнес Клод, наконец опустил топор и провел пальцем по гладкой поверхности лезвия. – Того, другого священника из Марасиона.

– Отца Мэддока.

– И не только. Твой ребенок – лишь повод. Они хотят выжить нас отсюда.

В голове Нанетт глухо пульсировала кровь, а живот все еще сводило судорогой от глухой боли, вызванной магией.

– Тогда я избавлюсь от него, – прошептала она.

– Как? Что ты можешь сделать? – спросил Клод, но она уже сорвалась с места.

Выбежав за ворота, она бросилась на вершину горы настолько быстро, насколько позволяло ставшее неуклюжим тело. Впереди зигзагами вприпрыжку бежал кот. За ней поспевали сестры, словно созванные звоном колокольчика. Изабель не закончила доить коз. Флоранс и Флеретт вышли из дома, не помыв посуду после завтрака. Луизетт бросила сыр, который переносила в холодный подвал. Анн-Мари выскочила из запотевшей прачечной, оставив кучу бельевой мелочи в деревянном чане. Она прихватила что-то из кладовой и последовала за сестрами по тропе к храму.

Несмотря на холод, Нанетт обливалась пóтом к тому времени, как достигла валунов, венчавших вершину горы. Она была неповоротлива и шла медленно, так что, когда она шагнула во тьму пещеры, сестры догнали ее. Не было нужды говорить, задавать вопросы, раздавать указания. Их вела магия, и ее мощь была в самом разгаре.

К тому же нельзя было терять ни минуты.