Читать книгу Ведьмы. Запретная магия - Луиза Морган - Страница 8

1847 год

Урсуле Оршьер нравилось расти на корнуолльском берегу. У нее было пастбище, полное болотных пони, на которых можно было кататься, курятник, наполненный курами, и стадо коз, собиравшихся подле нее, куда бы она ни пошла, и мечтающих, чтобы им почесали шею.

Единственным животным, не вертевшимся вокруг нее, был старый серый кот, который спал в комнате ее матери. Когда она интересовалась, почему он так себя ведет, Нанетт пожимала плечами и говорила, что это просто кот и он сам себе на уме.

Урсула понимала это. У животных были свои причины вести себя определенным образом. Как и у нее.

– Маман, – спросила она однажды, когда была маленькой, обращаясь к матери по-французски, – почему бы tante[32] Луизетт, tante Анн-Мари и другим не говорить по-английски? Никто в Марасионе не говорит по-французски.

– Тсс… – прошипела Нанетт. – Они тебя услышат.

– Ну и что! Они же все равно ничего не поймут.

– Ты не поверишь, но они понимают больше, чем ты думаешь. – Нанетт бросила взгляд на дочь, потом схватила ее, чтобы пощекотать. Она была единственной из сестер Оршьер, кого малышка видела смеющейся.

Любопытство Урсулы с годами только росло.

– Что не так с нашей семьей, маман? Они никогда не покидают ферму, даже если могут. Они прячутся, когда люди приходят посмотреть на пони или купить сыра. Они как… как самотники!

– Ты имеешь в виду «отшельники», Урсула. Не смешивай языки.

Урсула уперлась маленькими кулачками в бока, склонила голову к плечу – жест, которому она научилась у Нанетт, – и детским голосом требовательно спросила:

– И?

Нанетт поправила одну из ее кудряшек.

– Урсула, относись с уважением к старшим. Твоя мама одна из них! – Урсула сморщила нос в ответ, и Нанетт сдалась: – Дорогая, я думаю, они хотели бы остаться во Франции. Никто из них – ни Луизетт, ни другие, включая дядей, – не хотел покидать ее.

– Так почему же они уехали?

– Это грустная история.

– Расскажи мне.

Они были в саду, где Нанетт окучивала грядки с картофелем. Она остановилась и оперлась на мотыгу, пристально всматриваясь в неспокойное серое море за утесом. Силуэт Сент-Майклс-Маунт возвышался над горизонтом, отделенным от материка высокими полуденными волнами.

– Мне было всего четыре года, когда мы бежали, – начала она. – Но даже тогда я уже понимала, что все боялись.

– Чего?

– Людей. Злых людей. – Нанетт снова взялась за мотыгу. – Мы были ромами. Цыганами. Люди их не любят.

– Почему?

Нанетт пожала плечами:

– Людям всякое приходит в голову.

– Это не ответ!

– Не на все вопросы есть ответы, милая, – уже спокойнее сказала Нанетт.

Она передвинулась на одну грядку вниз и продолжила вскапывать почву. Урсула следовала за ней, то и дело наклоняясь, чтобы вырвать сорняк из разрыхленной земли. Время от времени она задавала какой-то вопрос, но мама не отвечала.

Достигнув конца длинного ряда, Нанетт выпрямилась, потирая спину.

– Ну, хоть здесь закончили. Я так устала, а нужно еще доить коз.

– Нет-нет, маман! Козочки мои. Я подою их.

Нанетт прикрыла губы рукой, чтобы скрыть улыбку. Урсула знала, что попалась на хитрую уловку, но ей было все равно. К десяти годам она уже заботилась о стаде коз, доила их, пасла, следила за запасами сена и кормовой смеси в период зимних месяцев. Не единожды она проводила ночь в хлеву, принимая роды у одной из коз.

В отличие от тетей и дядей, себя Урсула считала корнуоллкой. Она любила старый фермерский домик с длинной, низкой линией крыши и своей тесной спаленкой под свесом карниза. Часами она бродила по пастбищам, пытаясь уговорить диких пони приблизиться. Она собирала моллюсков на каменистом пляже под утесом и поднимала их в ведре по крутому подъему, чтобы тети сварили обед. Она сидела в повозке, когда Нанетт отвозила сыр, мыло и овощи на рынок в Марасионе, и там болтала с домохозяйками и фермерами на английском или корнуэльском – в зависимости от того, какой язык они предпочитали. Она играла с другими детьми, которые туда приходили, особенно с детьми Миган, и иногда ходила на обедню с Миган и ее семьей.

Все это радовало Нанетт, пока она не заметила, как священник церкви Святого Илария положил руку Урсуле на плечо и о чем-то говорил с ней, грозя пальцем. Тогда она окриком позвала дочь обратно.

– Почему ты это сделала? – возмущалась Урсула, когда они снова оказались в повозке. – Это же просто отец Мэддок из церкви.

– Держись от него подальше, – велела Нанетт.

– Но мне нравится ходить в церковь с Миган. После службы там раздают конфеты.

– Я ничего не имею против, Миган присматривает за тобой. Но не оставайся наедине с ним.

– Почему?

– Ему наплевать на таких, как мы.

– Каких «таких»? Ты имеешь в виду – цыган?

– Хотя бы раз в жизни просто сделай так, как тебе говорят, – произнесла Нанетт таким сдавленным голосом, что Урсула едва узнала его. – Отец Мэддок опасен для нас, поверь.

Больше она не сказала ни слова, и со временем дочь сдалась.

Урсуле удавалось обмениваться и торговать лучше, чем матери. Каждый раз по возвращении домой с рынка она высыпала заработанное на кухонный стол и стояла подбоченясь, ожидая одобрения клана. Она знала, хотя была совсем юной, что однажды сделает Орчард-фарм самой процветающей фермой в стране.

Тети и дяди были старшими сестрами Нанетт и их мужьями, но Урсуле они казались такими древними, что она считала их тетями и дядями Нанетт.

Женщины были высокими и худощавыми, особенно старшие. У тети Луизетт постоянно был угрюмый вид, в чем Анн-Мари, следующая за ней по возрасту, упрекала ее. Изабель была ниже ростом своих сестер и имела более мягкий характер. Флоранс была дотошной, чопорной и часто говорила за Флеретт, свою сестру-близнеца, которая могла молчать днями. Дяди, высокие и угловатые, как их жены, говорили односложно. Урсуле все трое мужчин казались взаимозаменяемыми, хотя, когда Клод, муж Луизетт, говорил, что делать или чего делать не стоит, все слушались.

Один из дядей сильно напугал Урсулу. Однажды вечером после ужина он отложил трубку и вперил в нее свой мутный взгляд.

– Сколько тебе лет, девочка?

– Двенадцать, дядя Жан.

– Хех, двенадцать… Да ты уже настоящий фермер. – Он снова зажал трубку между зубов и пожевал ее. – Все мы скитальцы. Мы не выбирали жить здесь. Но ты… Ты дома.