Читать книгу Вы не знаете, где ночуют чайки - Любовь Пименова - Страница 11

Когда у Гавриила Филипповича родилась седьмая дочь, он понял, что сына ему уже не дождаться. Мечтам о наследнике, помощнике и кормильце уже не суждено было исполниться, особенно если учесть, что и он и жена его, Анна Леонтьевна, по их понятиям, были уже староваты для нового пополнения в семействе. Ему было под сорок, жене тридцать пять, и оставшихся в живых четверых девок надо было и на ноги поставить, и замуж выдать, а нехватка рабочих рук уже давно решалась наемниками. Молодые батраки и за быками ходили, и пшеницу собирали, и на базар возили, контролируемые и подбадриваемые самим Гавриилом. А девчата росли под материным строгим, но любящим надзором. Простые огородные работы не мешали им гонять, поднимая пыль, с другими такими же хуторскими босоногими ровесницами, быть в няньках у своих младших сестер, а вечерами на завалинках слушать взрослые разговоры своих старших сестер или, что еще интереснее, – видеть, как уже невестящиеся старшенькие идут к Дону с милыми дружками, набросив на плечи шальки или, по холодному времени, гешки. И тихий ночной Дон легко нес волны свои и прохладу вдоль берегов, и доносил запахи свежести и покоя до всех куреней.

Семья их сложилась после возвращения Гавриила со службы, когда он, лихой казак с развевающимся чубом, подбоченившись, проскакал по хутору на тонконогой Серой прямо к родительскому дому, готовый, как и подобает казаку и сыну казака, к работе на отцовской земле и к новой роли мужа и отца – продолжателя дедовских и отеческих традиций. И не одна молодка остановила свой мечтательный взгляд на статном и чернобровом отставнике. А он, как приметил сразу хрупкую и складненькую Нюру, да с глазами серо-голубыми, да скромную, как и полагается, даже глаза на него не поднимающую, так и решил, что вот она, судьбина и есть. Не знал того Гавриил, что Нюра не только на него взгляда поднять не смела, но и на свет белый ей глядеть было невмочь, и причина тому была простая и вечная, как жизнь. Гриша, сосед и друг детских игр, любитель всех хуторских посиделок и гуляний, почти признанный родителями обоих семейств женихом, стал неласков и начал отдаляться. И причина обозначилась для всех, а не только для нее, быстро, как и бывает в селах и хуторах. Виновницей Нюриной беды и сердечных ее страданий стала высокая, статная, крутобокая и боевая, да еще и острая на язык Леся, – с другого берега Дона, но тоже своя, казачка. Поговаривали уже, что скоро-скоро сватов зашлют и отыграв свадебку, введут Лесю в семейство Ильиных на горе Нюре и на радость ее родителям, не очень-то Гришку привечавших.

Гавриил был настойчив и мудр умом крестьянина и зрелого отслужившего мужика. Не слишком напористо, но сумел он показать Нюре, что люба она ему. И платочек подарить. И взглядом обогреть. Сердцу болящему ведь тепло и понятие дорого. А он понятлив был. И знал, что тут борьба идет за всю его будущность, и потерять или проиграть он не может. Никак. Аннушка же, как называл ее только он один (в семье и на хуторе все звали Нюрой) все внимательнее присматривалась к серьезному и уважаемому даже ее отцом кавалеру. Поэтому, когда Филипп с женой и сыном пришли сватать ее за Гавриила Филипповича, дело сладилось легко и споро. Родители ее рады были породниться с ровней – хозяйственными, крепкими казаками, с землей, быками, батраками. На сватовстве, как и полагалось по хуторскому закону, после всех положенных церемонией похвал и товара, и купца (у вас товар – у нас купец), где и товар был свеж и юн, и купец – молодец, после знатного угощения и песен, которые «играли» на голоса, отозвал батюшка дочку младшую в ее девичью светелку и спросил, по нраву ли ей жених. Ответила она, что готова выйти за Гавриила, по нраву он ей, и положенное завершение ответа, – что «из воли родительской она не выйдет».

Значит, так тому и быть, решили – сыграем свадьбу на Покрова. Все дела управлены, самое время повеселиться. А отец жениха добавил, как отрезал: «Жить с нами будете. Дом большой – всем места хватит».

И вот он настал, этот самый большой день ее жизни. Вспоминать его Аннушка будет долгие годы своей доброй жизни, а может, и в самый последний день, когда изболев и истаяв от тяжкой болезни, поймет и почувствует, что вот оно уже, близко. И той последней ночью перед самым Рождеством, когда заберет Господь ее душу в свои небесные кущи, будет видеться ей он, муж ее нареченный и она сама рядом, в белом, а сверху, над ними, ангелы поют. Она и на других венчаниях и до, и после своей свадьбы бывала, но нигде и никогда так светло и высоко не звучала эта музыка, так ярко и многоцветно не спускались прямо из купола церковного солнечные полосы, осеняя их и всех причастных золотом осени и наполняя душу ожиданием счастья, и покоя, и света вечного.

К свадьбе готовились со всем тщанием. Куплено было платье цвета молока парного, маменька смогла-таки переказать-заказать ботиночки на шнурках да с каблучком не высоким, но фасонистым. Подружка, рукодельница Евдокия, которую по сельскому их обыкновению все звали Авдокея, или еще чаще – Душка, сделала к ее свадебному наряду восковой веночек на фату и восковой же цветок, который сама приколола на левую сторону белого ее свадебного платья. Она была известная мастерица, и все невесты хутора и окрестных мест украшены были восковыми веночками, сделанными ее проворными и умными руками. Из самой белой из белых бумаг делала она прекрасные и нежные, как весенние ландыши, цветы, потом, с особой осторожностью, опускала каждый цветочек в белейший парафин, а когда все высыхало, оно превращалось в нежный и невесомый веночек невесты. За неделю до свадьбы Авдокея принесла лучшее свое произведение дорогой подружке, развернула и выдохнула: «Вот. Тебе. Подарок мой».

Гуляли, ели-пили, песни играли несколько дней. На второй день наряжались, ходили по хутору, и до соседнего дошли, где жили двоюродные и троюродные жениха, все гостечки веселые и шумные, в переодевках: бабы и девчата с усами и в казачьих фуражках и портках, мужики в юбках с оборками, галошах на босу ногу – где ж туфли на такие лапищи найти.

И припевки, и пляс, и смех молодой – все, как встарь: отпеть и отплясать да новую жизнь начинать молодым.