Читать книгу Вы не знаете, где ночуют чайки - Любовь Пименова - Страница 14

Аннушка очень старалась: тяжелого не поднимала, руками вверх не тянулась, на холодное не садилась, и даже на детей, если и заслуживали, ни разу не шумнула. Почитай, восемь месяцев так, жалеючи себя, проходила. И в доме, и на дворе все как-то затихло, и даже скотина кричала, мычала и кудахтала будто вполсилы. «Ну еще чуть», – думалось ей, да и живот вырос куда выше прежнего, вот уж месяцок – и срок придет. Но случилось по-другому. День все тянуло, ныло, к ночи воды отошли, послали за Алтуфьевной на другой конец хутора, аж за мельницей. Пока она прибыла, все было готово: горячей воды вдоволь, пеленочки и легкое теплое одеяльце, и шапочка с кружевами, связанная бабкой для старшеньких и хранившаяся для такого первого одевания младенчика. Дети уложены были в дальней спальне у стариков и давно видели свои сладкие сны. Криков и суеты им не положено было слышать и видеть.

Момент торжественный и волнующий, и каждый раз все равно бывало страшновато: как все будет-обойдется. Ручки-ножки целы, закричит сразу, не порвется ли мать?

Все началось быстро: роженица уже знала и когда вдохнуть поглубже и как боль разрывающую в себе спрятать и не выпустить через сцепленные зубы, а тут и повитуха подоспела. Точно вовремя. Проворными движениями и односложными командами организовала все пространство вокруг и Нюру подготовила к главным движениям, а тут уж и головка маленькая показалась, крошечная, прямо как игрушечная. А вот и вся она здесь, деточка, снаружи. Но не кричит, а как спит еще. «Как же разбудить ее?» – думает Нюра сквозь туман полуобморока. Охи, ахи, шлепки легкие, – тихо. Повторяются те же звуки, шлепки погромче, тихо. Тихонечко, как сквозь тряпочку, плач, слабенький, – живая, живая моя деточка!

– Девочка али парень?

– Девчонка, еще одна Гаврилова наследница. Ой, Нюрка, ну ты и мастерица девок рожать, – хохотнула Алтуфьевна. И через минуту заквохтала, – Ох, стойте, бабы, там еще не все у нас. Нюра, давай, еще работай, тута их двое. Надо второму помочь.

Вторая девочка оказалась еще меньше и слабее первой, тоже невеликой, слабенькой, тоже недоношенной. Сколько ни старались, ни оживляли младенчика, никак кричать заставить не могли. «Не жилец, – произнесла свой приговор повитуха, – да и первенькую надо будет в шапке растить, уж больно слаба». Слабы оказались для этой земной жизни обе малюточки, к вечеру того же дня преставилась и младенчик Василиса, а ее уже и заждалась Акулинушка. Вместе в этот свет пришли – вместе и назад воротились к отцу своему небесному.

Двое суток сидела не вставая Аннушка у стола с двумя маленькими гробиками на нем и смотрела – насмотреться не могла на ангельские лица деток своих. Все в белом они были, и лица их белы, красивы уж и точно неземной красотой. На лицах покой и даже вроде как улыбка легкая застыла – не успели помучиться, ангелы. Плакальщиц не звали – шума и криков не перенести было ни матери-отцу, ни дедам, а девчат старших отправили к бабушке, Нюриной матери, где вовсю уже хозяйничала Степушкина жена молодая, Наталья. Она и кормила-поила, и говорить говорила им про смерть и про жизнь вечную, а глаза их испуганные показывали, что не понять детям этого и не поверить пока. (Ничего, поймут со временем, жизнь все разъясняет, хочется нам этого или нет).

На третьи повезли младенчиков хоронить, в той же тишине, которая крика громче. Нюра волосы на себе не рвала, в яму не кидалась; только уже все сделав: помыв поминальную посуду, расставив все стулья по местам, поцеловав головки дочек, приведенных назад домой, – легла и провалилась в беспамятство. Неделю билась в жару и бреду, – опасались, что уйдет вослед, но нет, крестьянские корни удержали на земле.

Придерживаясь за стеночку, слабыми шагами вышла на крыльцо, присела на завалинку, взглянула на небо. Первой подскочила Дашка, прижалась к мамушке, головку на плечо положила. Следом Раиса подошла, с другого боку села, потрогала мать за плечико, погладила, заглянула в лицо. Анфиса подобралась спереди, присела на землю перед матерью, положила руки той на колени, а свою голову на руки. Тихая драгоценная минута. Вы мои жалкие.

– Завтракать будем?

Дни шли за днями, жизнь на хуторе не становилась легче и веселее. Кто-то из батраков уходил в город, кто-то в колхоз, работы на хозяев падало все больше. Филипп, хоть и был еще бодр и так же жилист, как и в молодые свои годы, но чувствовал, что силы уже не те. К вечеру так ухайдакаешься – до утра силы не наберешь. Нужно было пристраиваться ко времени, уменьшить посевы, сократить скот на подворье. Все вопросы решались с сыном, они вдвоем главные решатели, но и жены их прежде принимали участие в этих семейных советах, их мнения принимались как совещательные. С некоторых пор эта вторая половина семьи – Мотя к тому времени вышла-таки за своего Петра Ефимовича и была отрезанным куском – так эта совещательная часть совета понемногу отказывалась от своих прав и добровольно отдавала все на откуп мужикам. Свекровушка Нюрина как-то неожиданно скоро слабеть здоровьем стала, и одна работа и одна радость занимали ее и мысли, и досуг. Внучки ее толклись в комнатке на «дедовской стороне», слушая ее истории из той давней древней жизни, когда она еще молодушкой была. Но и не только поэтому; они следили за тем, как проворно она режет и сшивает разноцветные кусочки ткани или считает петли, вывязывая очередной узор на жилетке или даже носках, и ожидали обновок. То одеяло из кусочков сошьет одной прямо к Рождеству, а на нем разноцветная степь и вода речная голубыми кусочками, да еще и подсолнухи из остатков нежно-желтого, купленного еще ее бабушкой и бывшего наволочкой на ее праздничной постели. То жилеточка к весне готова, с вывязанными жар-птицами на груди. И каждой обязательно к зиме теплые носки – ноги в тепле надобно держать. И внучкам выдано ужо по пять спиц, вот они и постукивают-пощелкивают ими, а бабка проверяет, так ли на пятку выходят, не теряют ли петли по дороге. И не ленится проверить да посчитать под прысканье в кулачки и переглядывания. Дело это хорошее, женское, да и веселое. И время с хохотушками да неумехами идет так споро и сил прибавляет, а не отнимает как бывалоча.

У Нюры работы не убавилось, а прибавилось. Девчата подрастали быстро, вон Анфиса уже и в невесту тянется. Как была малая, так и теперь такая же разумница: все ей знать надо, и сделает все в точности так, как велено. Да и учительница ею довольна. С недавних пор под школу и читальню выделили избу бабки Ильинишны, так что учили грамоте почитай рядом с домом, а не в соседнем селе, как раньше. Опять же, о приданом думать пора, потихоньку складывать в сундучок. А там следом и Раиса подтягивается, мала еще, конечно, да время пробежит и не заметишь. Послушливая и помощница первая материна, одна беда – обидчива очень. Особенно если ребятишки дразнятся да губку ее заячью поминают.

Дарья подрастала, такая же жалостливая и отзывчивая, последнюю корочку разделит. Да больно проста, всему верит, каждому слову, обмануть ее – и труда не надо. И как учить-то – не будешь же виноватить весь белый свет, чтоб оглядчивее была. А времена все круче и тяжелее. Земля как будто перед грозой большой, не глядя, что после семнадцатого года и до сего еще и не установилось все, и все то туда, а то сюда движется, как гирька в ходиках. И все новости одна непонятнее другой. Но надо жить, девок растить, работы работать.