Читать книгу Последнее слово. Книга первая - Людмила Гулян - Страница 4

Уильям пришел в себя от пронизывающего холода. Отяжелевшая, словно налитая свинцом голова гудела; частые удары сердца гулким эхом отдавались в ушах и висках. Попытка пошевелиться вызвала в правом бедре нестерпимую боль, от которой у него потемнело в глазах. Некоторое время он недвижно лежал на сыром земляном полу, выравнивая дыхание и чувствуя, как озноб пробирает его до костей: шотландцы разули его, отобрали накидку, кольчугу и тунику. Когда волна острой боли схлынула, он, стиснув зубы и сдерживая стоны, с трудом приподнялся на ослабевших, подламывающихся руках и отполз к каменной стене, к которой привалился спиной, тяжело дыша и обливаясь холодным потом.

Освоившийся вскоре с темнотой взор его различил контуры маленького помещения с крошечным оконцем под низким потолком. Кривясь от боли, он подтянул кверху подол длинной рубахи из грубого льняного полотна и, к своему удивлению, обнаружил, что бедро перевязано. Рана все еще кровоточила: холщовая повязка насквозь пропиталась кровью. От солоновато-приторного запаха крови его замутило. Уильям поспешно склонился набок; облегчившись, утерся рукавом и вновь прислонился к стене. На это ушли остатки его сил; охваченный противной мелкой дрожью, он прикрыл глаза, медленно проваливаясь в забытье и от всей души надеясь, что это конец.

Он погрузился в давящую на плечи и грудь тьму, непроницаемо-плотную, наполненную неумолчным шепотом – тихим и многоголосым, словно его вдруг окружила неразличимая в непроглядном мраке людская толпа. Внезапно перед ним ярким лучом вспыхнул свет; ослепленный, он зажмурился на мгновение. Проморгавшись, разглядел неясные очертания устремившихся к источнику света фигур-призраков. Он не видел лиц, лишь спины; среди них были мужчины, женщины, дети. Этот казавшийся нескончаемым людской поток подхватил его и увлек к широко раскрытой двери, за которой сияло неведомое светило. Уильям был уже перед порогом, когда толпа вокруг него вдруг разом растаяла. Он замер в нерешительности, растерявшись; затем неуверенно шагнул вперед. И тут в дверном проеме возникли двое. У него перехватило дыхание: в пожилой паре он узнал умерших несколько лет назад приемных родителей. Лица их были строги и торжественны. Он было потянулся к ним – чтобы обнять, но отец, вскинув ладонь, остановил его: «еще не время, сынок!» И дверь неожиданно захлопнулась, оставив его, одинокого и жалкого, в кромешной темноте.

Из вожделенного небытия его вырвали грубые прикосновения и громкая мужская речь на гаэльском. Уильям попытался было отмахнуться от чужих рук, но его довольно бесцеремонно встряхнули. Приступ невыносимой, насквозь пронзившей измученное тело боли полностью привел его в сознание. В этот раз он не сдержал стона; с трудом разлепив невероятно отяжелевшие веки, различил перед собой заросшее черной бородой лицо, хмурое и неприветливое. Кособокая, небрежно сколоченная дверь за спиной мужчины была распахнута, впуская внутрь сарая блеклый свет пасмурного дня; за ней под свинцово-мрачным небом виднелось подворье, на котором копошились куры.

Визитер был не один: двое других крепко удерживали его за плечи, не позволяя шевельнуться. Уильям сконцентрировался на коленопреклоненном возле него бородаче, который возился с его бедром; скосив глаза вниз, понял, что тот меняет повязку. Мужчина причинял ему сильную боль, но он терпел, молча, напрягшись и крепко стиснув челюсти. Бородач знал свое дело: быстро и умело он обмыл рану, смазал ее какой-то остро пахнущей мазью и наложил новую повязку.

День был сырой и промозглый, но Уильям не чувствовал холода; с висков его скатывались частые капли пота, влажная рубаха прилипла к спине. Все вдруг стало расплываться перед его глазами; предметы утеряли четкость, и назойливо бубнящие голоса переговаривавшихся рядом людей отдалились.

Возникшая в дверном проеме фигура на мгновение заслонила собой полосу света. Вошедший, приблизившись, склонился над Уильямом; уже теряя сознание, он понял, что это была женщина – юная и ангельски прекрасная.

Рана затягивалась, хотя он все еще не мог ступать на больную ногу. По распоряжению хозяина в углу сарая для него соорудили некое подобие постели: на сложенные доски набросали старых одеял, так что от ночной прохлады худо-бедно он был защищен. Кормили утром и вечером: когда хозяин, когда хозяйка – крепко сбитая, полная женщина с сурово насупленными бровями на круглом веснушчатом лице. Они не разговаривали с ним, только оставляли на неровно утоптанном земляном полу миску с варевом и кувшин с водой.

Уильям равнодушно принимал их заботу, понимая ее подоплеку: они собирались продать его. Или использовать в качестве раба, позарившись на его рост и недюжинную силу: тогда, в сражении, обороняясь до последнего, он уложил не одного противника; шотландцам удалось взять его лишь после того, как один из них, изловчившись, свалил его с коня сильным ударом копья в бедро – оружие попало в незащищенное место, чуть ниже разреза на кольчуге.

Хозяин – тот самый чернобородый – неоднократно пытался выведать его имя, но он отмалчивался, притворяясь, что не понимает гаельского, которым владел свободно: большая часть жителей Нортумберленда, столетиями представлявшего собой яблоко раздора меж английской и шотландской коронами и переходившего из рук в руки, свободно изъяснялась на гаельском. В намерения Уильяма не входило открывать хозяевам своего имени по той простой причине, что он не мог внести выкупа за себя, а торговаться за свою жизнь считал ниже своего достоинства: стоимость коня и вооружения, доставшихся пленившим его шотландцам, была немалой, но это было все, чем он владел.

Вынужденные одиночество и молчание тяжким грузом давили на сердце; чтобы преодолеть приступы невыносимого отчаяния и отречься от ужасной действительности, он погружался в воспоминания своего прошлого.

Из глубин памяти он вызывал образы тех, кого считал своими родителями – вплоть до того рокового дня, когда умирающая мать, в предсмертном порыве стиснув его руку, призналась в том, что не они дали ему жизнь. «… прости, сынок, не могу оставить тебя одного… ты должен знать правду…» Они часто приходили к нему в снах: простые, бесхитростные мужчина и женщина, научившие его понятиям чести и справедливости, вере в бога и любви к ближним. Открывшаяся истина не изменила его к ним отношения. Скорее наоборот: он проникся еще большим уважением к людям, окружившим его заботой и лаской и вырастившим как собственного сына.

Как ни странно, чаще всего он думал о брате, которого не видел много лет; и воспоминания эти вызывали в его душе чувство горького сожаления о том, что превратности судьбы развели их по разные стороны. Иногда пред ним возникал смутный облик отца – его настоящего отца – в момент, когда припертый к стене неопровержимыми доказательствами, тот вынужден был признать его, тогда пятнадцатилетнего, своим сыном. И полные отчаяния и немой мольбы глаза Адама, у которого служил сквайром, и который оказался его сводным братом, когда оскорбленный и униженный подробностями окружавшей его прошлое грязной истории Уильям категорически отказался принять отцовское имя и заявил о немедленном отъезде – с тем, чтобы никогда не возвращаться. Что ж, думал теперь он с горькой усмешкой, так оно и вышло – вряд ли ему удастся вырваться из плена живым.

Рана его воспалилась; несколько дней он провалялся в горячке. Совершенно измученный и обессиленный, он решил уморить себя голодом в надежде ускорить свой конец, но подобный исход не удовлетворял хозяина, прикладывавшего немало усилий для его выздоровления. Поняв, что идет на поправку, Уильям изменил решение – он вознамерился бежать. Существование вновь обрело смысл; он отлеживался в углу своей маленькой каменной темницы, потихоньку набираясь сил и обдумывая возможные варианты побега.

Однако день, когда Уильяму впервые удалось самостоятельно, не цепляясь за стену, проковылять к окошку, завершился весьма трагично: шотландец явился к нему не один. Его сопровождали двое молодых, внешне похожих на него мужчин. Пока сыновья удерживали вырывающегося пленника, хозяин проворно надел на его здоровую ногу толстую железную цепь и закрепил ее конец во вбитом в стену кольце. Уильям сопротивлялся до полного изнеможения, но был еще слишком ослаблен ранением. Закончив, шотландцы ушли, оставив на полу пленника, дрожащего, униженного и совершенно отчаявшегося. Впервые, с тех пор, как повзрослел, он плакал – молча, зажмурясь и сдерживая рвущиеся из груди глухие рыдания; слезы скатывались вниз по его лицу, частые и горячие, и он чувствовал на губах их солоноватый привкус.

Дни шли – он давно потерял им счет. Длина цепи позволяла ему передвигаться по помещению. Рана затянулась, оставив на бедре безобразный шрам; он уже почти не хромал. Его еще кормили, хотя отношение к нему изменилось к худшему: все попытки хозяев заставить его работать оказались безуспешными – он не желал подчиняться. Каждый раз, когда закованного в цепи его выводили наружу, он застывал в недвижно-угрюмом молчании, возвышаясь над своими захватчиками и отрешенно уставясь на простиравшуюся вокруг сочную, яркую зелень бескрайней шотландской равнины. И каждый раз дело заканчивалось тем, что рассерженный хозяин хватал палку и начинал избивать непокорного пленника, а затем приказывал сыновьям отвести его обратно в сарай.

Шотландец был зажиточным: сложенный из камня вместительный дом стоял на обширном подворье; поодаль располагались хлев, конюшня, кладовые и плетеный курятник. Сам хозяин, как и остальные члены семейства, никогда не сидел сложа рук. Все они трудились с раннего утра до темноты: мужчины охотились, ухаживали за скотиной, занимались сбором урожая ржи и овса; женщины возились по дому, на кухне и сыроварне. Но Уильям не собирался служить орудием обогащения своего тюремщика – даже под страхом смерти.

Наступила осень. Дни становились короче и прохладнее; по ночам иногда выпадали заморозки, так, что трава на подворье по утрам покрывалась инеем. Он часто просыпался от холода и, пытаясь согреться, принимался кружить по помещению. Тяжелая цепь натерла ему ногу: на покрасневшей щиколотке образовались волдыри; чтобы облегчить боль, он вынужден был придерживать цепь рукой.

Наступил период дождей; воздух пропитался влагой, густой и тяжелой, и от сырости недавно зажившее бедро мучительно ныло – так, что порой он не мог уснуть.

Однажды утром его разбудили громкие голоса и конское ржание. Волоча цепь за собой, Уильям приблизился к окошку: двор был заполнен вооруженными до зубов верховыми. Среди них он разглядел хозяина и обоих его сыновей. Хозяйка что-то говорила склонившемуся к ней с высоты седла мужу; рядом с ними стояла женщина, на вид молодая. Внезапно он вздрогнул и напрягся: один из сыновей хозяина восседал на высоком рыжем жеребце, в котором он признал своего скакуна! Конь выглядел сытым и ухоженным, и он почувствовал себя почти счастливым: что бы не случилось с ним самим, верному другу его не придется страдать. В этот момент хозяин склонился к жене; погладив ее по щеке, пришпорил коня. Шумный отряд выехал за ограду: шотландцы отправлялись на очередной разбой.

В тот день его забыли покормить. Следующим утром в сарае появилась замеченная им минувшим днем во дворе женщина. Помедлив у порога, она вошла – робко, опасливо косясь на пленника, скорчившегося в углу на куче грязного, кишащего блохами тряпья. Он притворился спящим, наблюдая за ней сквозь опущенные ресницы. Приблизившись, женщина наклонилась, чтобы поставить миску на пол. Она оказалась совсем молоденькой – лет пятнадцати, не больше. Темные волосы ее были заплетены в длинные косы, лицо поражало тонкостью черт и белизной кожи. Раскосые серые глаза в обрамлении густых черных ресниц с пугливым любопытством разглядывали пленника, белые зубы прикусили нижнюю губу. У него захватило дух – она была тем самым ангелом из его видения!

Пораженный, Уильям пошевелился. Цепь лязгнула, и испуганная девушка, ойкнув, опрометью бросилась к двери. Сдерживая дыхание, он следил за ее грациозными движениями и развевающимися за спиной косами. Ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Он присел; заметив миску, потянулся к ней. Сжимая посудину обеими руками, тешил себя мыслью, что руки красавицы совсем недавно касались ее.

С волнением ждал он вечерней кормежки, но к нему заявилась хозяйка – как всегда, хмурая и раздраженная. Даже не взглянув на него, она небрежно поставила еду на пол, прямо у порога и с грохотом захлопнула дверь. Горькое разочарование, почти отчаяние охватило его – он так надеялся увидеть ее!

Она пришла утром. Такая же пугливая и осторожная. Уильям не стал притворяться и встретил ее сидя. При виде пленника, внимательно наблюдавшего за ней синими глазами, светившимися на грязном, изможденном, заросшем темной бородой лице, она замерла, испуганно прижимая к себе плошку с едой.

Они долго смотрели друг на друга. Когда же он решился заговорить с ней, со двора послышался громкий, нетерпеливый оклик:

– Эллен!

Девушка пришла в себя; стремительно приблизившись, протянула ему миску и так же стремительно убежала. Волна торжества всколыхнулась в его груди: она не поставила еду на пол, она передала миску ему в руки! Варево из объедков, которым его обычно кормили, в тот день показалось ему райским угощением. Неожиданно для себя он обнаружил в нем кусочки мяса, вкус которого уже успел позабыть за то время, что находился здесь: очевидно, она припрятала мясо за обедом и украдкой, чтобы не видели домочадцы, добавила в его похлебку.

Уверенный, что девушка будет приходить к нему по утрам, Уильям не ждал ее вечером. И вздрогнул от неожиданности, разглядев ее изящный силуэт в полутемном в наступивших сумерках дверном проеме. Сам того не ожидая, он резко поднялся ей навстречу. Громкий звон цепей напугал ее, и она невольно отшатнулась при виде пленника – такого высокого, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

Он разлепил сухие, потрескавшиеся губы и тихо, хрипло произнес по-гаельски:

– Не бойся, – это были первые его слова за все месяцы плена.

Девушка смутилась: свет лампы, что она удерживала в руке, позволил ему разглядеть окрасивший ее высокие скулы румянец. Потупившись, она сунула посудину ему в руки и торопливо пошла к двери. Перед тем, как выйти, она приостановилась на мгновение и обернулась – в полумраке блеснули ее глаза.

Эллен продолжала носить ему еду и после возвращения хозяина. Поход шотландцев, вероятно, оказался не столь удачным: сам хозяин и один из сыновей его получили ранения в стычке – Уильям видел, как их снимали с лошадей и вносили в дом, так что некоторое время он был избавлен от битья. Воспользовавшись удобным случаем, Эллен осмелела: почти каждый день он находил в миске какое-нибудь лакомство – ломтик рыбы, косточку с остатками мяса; иногда ей удавалось пронести для него кусок хлеба.

Дни его были заполнены ожиданием кормежек: только тогда он мог видеть ее. Заслышав с подворья легкие шаги, он устремлялся к окошку и, притаившись у стены, с жадностью следил за ее приближением – так, чтобы никто другой не заметил его уловки. Они не разговаривали – просто смотрели друг на друга. Затем она передавала посудину пленнику и уходила; и вновь он приникал к окошку, взором провожая тонкую, гибкую фигурку в простом темном платье.

И настал день, когда руки их нечаянно соприкоснулись. Эллен испуганно отдернула свои и торопливо выбежала. Когда это произошло вновь, она вздрогнула, но рук не отняла. Затаив дыхание, они не сводили друг с друга горящих глаз. Большие ладони его накрыли ее маленькие, удерживавшие миску – она чувствовала, какие они горячие и сильные. Сердце ее вдруг заколотилось с такой силой, что на мгновение ей почудилось, будто оно вот-вот выскочит из груди.

– Как тебя зовут? – шепотом спросила она, тщетно стараясь унять дрожь и в душе благословляя царивший в помещении спасительный полумрак, скрывавший разлившуюся по ее лицу краску смущения.

– Уильям, – шепнул он в ответ. – Уильям Лэнгли.

Белые зубы сверкнули в улыбке, и в следующее мгновение ее уже не было рядом с ним. Но звук голоса ее и прикосновение тонких девичьих пальчиков наполнили его сердце невыразимым восторгом.

Утро следующего дня сопровождалось шумом и гвалтом: хозяйское семейство отправлялось куда-то в полном составе. Мужчины оседлали лошадей; для хозяйки подали мохноногого пони. Уильям в волнении пытался отыскать среди них Эллен, но не увидел ее. Она вышла из дому прямо перед отъездом родных, чтобы попрощаться с ними. Хозяйка, видимо, давала ей наставления, потому что внимательно слушавшая ее девушка время от времени послушно кивала. Одновременно сам хозяин толковал с работниками – и те так же покорно кивали в ответ. Наконец, группа потянулась со двора; он проводил их глазами, как всегда, прижимаясь к стене у окошка.

Ближе к полудню он заметил Эллен, направлявшуюся к его сарайчику с большой бронзовой лоханью в руках. Она поставила ее на земляной пол и, ни слова не говоря, вышла. Уильям недоуменно смотрел на посудину, не понимая. Но тут шаги раздались вновь: она втащила два больших деревянных ведра с водой, которые опустила рядом с лоханью – на водной поверхности одного из ведер плавал ковшик.

– Я согрела воду, – распрямившись, сообщила она. – Вымойся и смени одежду, – и удалилась, прикрыв за собой низкую кособокую дверь.

Подступив, он попробовал воду пальцем – она действительно была горячей! Не теряя времени, сбросил с себя полуистлевшие лохмотья. Сменная одежда вместе с льняным полотенцем была в лохани; он выложил их и ступил в лохань, придерживая цепь рукой.

Уильям мылся долго, с наслаждением, бережно выливая на себя воду. Это было замечательно – вновь почувствовать себя чистым! Он обтерся полотенцем, при этом стараясь не касаться рваного рубца на правом бедре, и развернул одежду – грубую полотняную рубаху и штаны, изношенные, но чистые, в которые и облачился. Рукава и штанины оказались коротковатыми, но он не обратил на это внимания. Связав в узел грязные лохмотья, он присел в свой угол в ожидании Эллен.

Она принесла с собой ножницы и гребенку. Усадив его на перевернутое ведро, принялась вычесывать вшей, после чего подрезала отросшие за время плена волосы и бороду. Он сидел смирно, боясь пошевелиться – прикосновения ее рук доставляли ему невероятное наслаждение. Закончив, Эллен принесла метелку, собрала волосы с полу и вынесла их вместе с тряпьем, что он снял с себя. Унесла пустые ведра. А когда хотела подтащить лохань с грязной водой к двери, мягким, но решительным движением он отстранил ее и, с легкостью подхватив тяжелую посудину, отнес к выходу и выплеснул воду за порогом.

Со смущенной улыбкой девушка разглядывала совершенно преобразившегося пленника.

– Я не думала, что ты так молод! – воскликнула она.

Вечером вместе с ужином она принесла ему пару старых одеял, которыми заменила грязные – она собиралась выстирать их на следующий день.

В ту ночь впервые за все время плена он уснул спокойно.

Хозяин выздоровел, однако о пленнике словно позабыл. Он частенько выезжал куда-то в сопровождении сыновей, и к нему стали наведываться гости. В доме чувствовалась напряженная суета; сам не зная отчего, Уильям забеспокоился. Чутьем он понял, что каким-то образом это связано с Эллен: все эти дни она была скованной и печальной. Приходя, она уже не улыбалась, и старательно прятала от него глаза.

Причина выяснилась через неделю: в один из дней во дворе показалась группа всадников во главе с молодым, богато одетым шотландцем на великолепном вороном скакуне. Его с почестями встречала вся семья; рослый, высокомерный и дерзкий, он громко смеялся и много говорил. Припав к окошку, пленник следил за всем этим, теряясь в догадках.

Спешившись, шотландец с подчеркнутым почтением поздоровался с главой семейства и его сыновьями. Затем хозяйка подтолкнула к нему Эллен, бледную, не поднимающую глаз. И гость склонился перед нею, после чего завладел рукой девушки и прижал ее к губам – даже на таком расстоянии Уильям заметил, как она изменилась в лице. Шотландец требовательно взмахнул рукой – к нему подступил один из его свиты, удерживая на почтительно вытянутых руках подбитую лисьим мехом накидку. Набросив одеяние на плечи Эллен, гость вновь взял ее за руку и, сопровождаемый свитой и оживленно галдевшими хозяевами, прошел с нею в дом.

Страшная мука исказила лицо пленника; он глухо, обреченно застонал и, привалившись к стене, мешком осел на земляной пол.

В тот вечер она не пришла. Когда Эллен появилась в сарае утром, она нашла пленника лежащим в углу, лицом к стене. Он не пошевелился при звуках ее шагов. Она бережно поставила миску около него, думая, что он спит, и тихонько удалилась. Однако вечером обнаружила его в прежней позе – и еда осталась нетронутой. Девушка помедлила; решившись, приблизилась и склонилась над ним. Скудный свет лампы высветил его широко раскрытые, отрешенно уставившиеся на стену глаза.

– Уильям, – тихонько окликнула она.

Он слегка вздрогнул, но не взглянул на нее, только задышал часто и шумно. Тогда она, набравшись смелости, робко коснулась его плеча. И почувствовала, как он напрягся.

– Уильям, ты болен?

– Уходи, – голос его был глухим и безжизненным.

Девушка выпрямилась. Некоторое время нерешительно смотрела на него. Губы ее задрожали, на глаза навернулись слезы.

– Прошу тебя, Уильям! – с мольбой прошептала она.

– Уходи, – повторил он. – И не утруждай себя больше – я не стану есть.

Она медленно пошла к двери, с отчаянием оглядываясь на его неподвижную фигуру. По бледным щекам ее струились слезы; сдерживая всхлипы, она закусила нижнюю губу.

Время словно остановилось для него. Он не чувствовал ни холода, ни голода, но душа его под оцепеневшей телесной оболочкой разрывалась от острой и мучительной боли. Впервые он полюбил, и впервые переживал горечь безумной ревности. И, осознавая свое бессилие, сокрушался, что остался в живых.

Глубокой ночью до него донесся стук выдвигаемого дверного засова. Уильям не поднял головы. Он слышал чьи-то шаги, но в темноте не мог разглядеть визитера, который, позвякивая цепью, возился у кольца в стене. Безучастный, он недвижно сидел в своем углу и равнодушно ждал.

С приглушенным звоном цепь упала на земляной пол. Припозднившийся гость приблизился к пленнику.

– Уильям!

Он ошеломленно вскинулся. Эллен опустилась перед ним на колени и в темноте затеяла непонятную возню с его оковами. Он все еще не понимал.

– Что ты делаешь?

– Шшш, – предостерегающе прошептала она, не отрываясь от своего занятия. – Потом!

Вскоре он почувствовал себя свободным: с мягким металлическим звяканьем цепь скрутилась у его ног. Девушка ощупью нашла его руку и увлекла за собой к двери. Это было непривычно для него: передвигаться без звона и неприятной тяжести сковывающей его цепи.

Они пересекли пустынное, погруженное в безмолвный покой подворье, держась поближе к стенам строений – чтобы их не заметили дежурившие у ворот охранники. Проскользнув на скотный двор, прокрались к встроенной в высокую ограду задней калитке. Услышав мягкий перестук лап, Уильям вгляделся – к ним приближался громадный волкодав. Пес было глухо заворчал, но Эллен шикнула на него. Шумно обнюхав ее ладонь, собака, фыркнув, отошла. Стараясь не греметь, Эллен выдвинула тяжелый брус засова, и они оказались за оградой. Несмотря на окутывавшую их плотную ночную мглу, девушка уверенно вела его за собой; ни о чем не спрашивая, он покорно следовал за нею.

Эллен отвела его довольно далеко от дома. Остановилась она внезапно – он едва не натолкнулся на нее. Она обернулась к нему: ночь выдалась холодная и безлунная, и он с трудом различал запрокинутое к нему тонкое девичье лицо.

– Уходи, Уильям, – голос ее прерывался от быстрой ходьбы и волнения. – Домой, к своим близким!

Он замер – она освободила его! Она не хотела его смерти! Шагнув к ней, Уильям осторожно сжал ее плечи, чувствуя под ладонями тепло ее хрупкого тела. Сдавленно всхлипнув, девушка опустила голову.

– Меня выдают замуж, – глотая слезы, торопливо зашептала она. – Когда меня увезут, они вновь займутся тобой: продадут или забьют насмерть. Пожалуйста, уходи! Вот, возьми, – она протянула ему снятую с плеча суму. – Здесь немного еды. И это тоже для тебя.

Эллен сняла с себя теплую накидку из грубой шерсти и набросила ему на плечи.

– А ты? Что будет с тобой? Ведь они сразу поймут, что именно ты выпустила меня.

Она решительно утерла ладонью мокрое лицо.

– Ничего, – в голосе ее прозвучала горькая ирония. – Они не властны более надо мной: теперь я собственность Эрика Армстронга.

Он непроизвольно напрягся, припоминая рослого, самоуверенного шотландца, устремленный на девушку победный взор его и снисходительную улыбку – когда с бесцеремонностью новоиспеченного владельца входил с нареченной невестой в дом ее родителей в сопровождении шумной толпы будущих родичей.

– Ты любишь его?

– Нет! – она отчаянно затрясла головой. – Я ненавижу его! Но родители обещали, уже давно… И я ничего не могу сделать…

Уильям внезапно решился.

– Я… Я мог бы взять тебя с собой, – с замиранием сердца он ждал ответа, уверенный, что она только посмеется над ним.

– Ты? – Эллен не скрыла своего изумления.

– Пойдешь ли ты со мной? – он склонился к девушке, в сумраке ночи пытаясь разглядеть ее глаза.

– О, Уилли, – прошептала она, пряча лицо у него на груди. – С тобой я пойду на край света!

Слова ее наполнили его душу чувством невыразимого блаженства и пьянящего восторга. Он рассмеялся тихим, счастливым смехом; склонясь, отыскал ее губы и запечатлел на них нежный поцелуй. Повесив на плечо суму, вновь закутал девушку в накидку.

– Тогда идем!

Крепко держась за руки, они растворились в ночной мгле.