Читать книгу Последнее слово. Книга первая - Людмила Гулян - Страница 5

– Это невозможно! – аббатисса, побледнев, уставилась на вытянувшегося перед ней мужчину широко раскрытыми глазами.

Принимая во внимание ее высокий сан, лорд Черлтон постарался ничем не выдать своего неудовольствия. Выражение лица его оставалось вежливо-почтительным; он усиленно пытался изобразить приличествующую моменту скорбь, которой явно не испытывал.

– Примите мои сожаления, Матушка, – склонив голову, наигранным жестом он приложил к груди руку.

Аббатисса стиснула свои маленькие, сухонькие ладони; взор ее потерянно заметался по освещенной множеством свечей крошечной келье, совершенно не различая окружающих предметов.

– Пресвятая Дева Мария, прими душу раба твоего Роджера…, – голос ее прервался; она перекрестилась дрожащей рукой. – Как… Как это произошло?

Черлтон откашлялся, прочищая горло, и метнул на настоятельницу быстрый взгляд.

– Лорд Роджер участвовал в обороне Бангора, – он благоразумно решил воздержаться от подробностей, способных ввергнуть пожилую служительницу церкви в еще большее смятение. – Вынужден сообщить, что тела так и не нашли. Несколько людей де Бека уцелели; в одной из захваченных англичанами лошадей они опознали его коня.

– Но тогда, быть может… – вспыхнувший в глазах женщины огонь безумной надежды осветил ее лицо, но она так и не успела закончить фразы.

– Не может, – с непоколебимой уверенностью отрезал Черлтон. – Попона и седло сплошь были залиты кровью. Поверьте мне, мадам – уж я немало повидал такого на своем веку.

Невероятная слабость охватила настоятельницу; покачнувшись, она шагнула к простому деревянному креслу с высокой спинкой и буквально упала в него. Ужасная весть сокрушила ее: то, чего она бессознательно боялась все последние годы, в конце концов произошло. От нахлынувшего на нее чувства безмерного отчаяния женщине хотелось дать волю слезам, но долгими годами выработанное умение сдерживать свои эмоции помогло ей справиться с приступом дурноты.

Воцарившееся в крошечных, скудно обставленных покоях тягостное молчание нарушалось легким потрескиванием свечных фитилей; мерцающие огоньки их дрожащими бликами отражались на отполированной поверхности деревянного распятия над алтарем. Черлтон украдкой разглядывал настоятельницу: принятое у цистерианцев монашеское одеяние из отбеленной шерсти не скрывало ее изящной до хрупкости фигуры; тонкая, почти прозрачная кожа лица и вцепившихся в подлокотники рук поражала белизной.

Молчание явно затягивалось. Черлтон нетерпеливо переступил с ноги на ногу и деликатно кашлянул – аббатисса, вздрогнув, подняла голову.

– И что теперь? Что будет с Алаис? – ей стоило немалого труда говорить ровным голосом.

Черлтон повел плечами, словно набираясь решимости.

– Леди Алаис переходит под мою опеку – я здесь, чтобы забрать ее.

Заявление его ошеломило аббатиссу; она выпрямилась и, подавшись вперед, вперила в него сверкающие карие глаза.

– Вашу опеку? – искреннее возмущение вернуло ей сил: резким движением оттолкнувшись от подлокотников кресла, она поднялась и шагнула к нему. – На каком основании, позвольте спросить: насколько мне известно, вы не являетесь ее родственником!

– На основании распоряжения его величества короля Джона, – торжественно распрямил покатые плечи Черлтон. – Прошу вас, госпожа настоятельница!

С поклоном он протянул ей запечатанный пергамент, который удерживал на раскрытых ладонях с подчеркнутым, благоговейным почтением; аббатисса, сломав королевскую печать, развернула его и углубилась в ровные, аккуратно выведенные коричневыми чернилами строки. После чего вскинула глаза на Черлтона – они обожгли его огнем неприкрытого презрения, такого острого, что он непроизвольно отступил.

– Разумеется, – тем не менее голос ее звучал с хорошо выдержанным смирением. – Со смертью Роджера она наследует Гволлтер. Ваша расторопность делает вам честь, милорд: кровь ее брата еще не успела высохнуть на бангорских камнях, а вы уже предъявляете права на единственного оставшегося в живых члена семейства.

Черлтон крепко поджал узкий, почти безгубый рот: никому не спустил бы он подобного обращения к себе, но эта маленькая, сухонькая женщина в строгом монашеском одеянии вызывала у него суеверный трепет. Робость его усугублялась и тем немаловажным обстоятельством, что аббатисса приходилась родственницей самому Мадогу ап Грифиду, принцу северного Поуис.

– Простите, госпожа настоятельница, – запротестовал он, вновь прижимая к груди руку. – У меня и в мыслях не было ничего подобного! Я хорошо знавал лорда Хью, и посчитал своим долгом позаботиться о его дочери. Поверьте: мной руководило лишь сострадание и участие к судьбе сироты.

Сузившиеся темные глаза аббатиссы медленно обежали его, и мужчина невольно съежился под ее пристальным, оценивающим взором – он прожигал насквозь. Вероятно, результат оказался малоутешительным, ибо бескровные губы женщины сложились в сардоническую усмешку.

– Разумеется, – фыркнула она. – Как трогательно с вашей стороны…

Черлтон насупился; кустистые, с густой проседью брови его угрюмо сдвинулись, делая отталкивающим его и без того малопривлекательный облик: эта женщина внушала ему страх. Стремясь придать себе величия, он выпятил бочкообразную грудь и выставил вперед ногу – при этом раздался металлический лязг кольчуги, что была на нем под туникой.

– Как бы то ни было, я желаю видеть ее.

Не говоря ни слова, аббатисса прошла к двери и распахнула ее; тотчас возникшая в дверном проеме монахиня низко склонилась перед ней – выслушав распоряжение, немедленно отправилась исполнять его.

Настоятельница вернулась в свое кресло. Она сидела, неестественно выпрямившись, словно статуя недвижная; иссохшиеся пальцы ее нервно перебирали четки, ресницы полуопущенных век отбрасывали тени на бледные впалые щеки. Истончившаяся под бременем прожитых лет кожа лица женщины выдавала преклонный возраст; однако глаза ее светились живым умом и энергией.

Оглядев вызывающую скудность обстановки маленькой стылой кельи, Черлтон поразился про себя: какие причины вынудили эту знатную, вне всякого сомнения когда-то красивую особу отказаться от полнокровной, обеспеченной жизни и замуровать себя в глухих стенах крошечного монастыря?

Услышав скрип отворяемой двери, Черлтон обернулся: неслышными шагами к ним приблизилась молодая девушка в сутане. Пристально вглядевшись, с приятным удивлением он обнаружил, что она красива, невзирая на более чем скромный наряд из грубой шерсти и низкого, по самые брови туго повязанного платка под белым покрывалом. Девушка метнула на него недоумеващий взгляд ясных, обрамленных густыми темными ресницами голубых глаз; кожа лица ее была словно алебастр белой, припухлые губы нежностью напоминали лепестки роз.

– Матушка, – она поклонилась аббатиссе, которая порывисто поднялась ей навстречу.

– Алаис, дитя мое, соберись с мужеством.

Пораженная скорбным тоном настоятельницы, девушка широко распахнула глаза; выражение кроткого смирения слетело с ее милого лица. Она нервно сглотнула; стиснув руки, испуганно пролепетала:

– Матушка?

– Твой брат, Роджер… Он убит.

Алаис не заголосила, не всплеснула руками, как того ожидал Черлтон: несколько мгновений она оставалась недвижной, затем, покачнувшись, упала навзничь на холодные плиты каменного пола. Аббатисса бросилась к ней; опустившись на колени, поспешно принялась распускать ее платок.

Черлтон вытянул шею – и замер при виде длинных золотистых кос, упавших на плечи Алаис. Глаза его загорелись победным торжеством: девица оказалась не только состоятельной, но и поразительно красивой. Он уже прикидывал, кому окажется по карману подобное сокровище, когда неожиданная мысль поразила его – так, что у него даже перехватило дыхание: такую прелестницу не грех показать самому Джону! Королева Изабелла Ангулемская, светловолосая красавица с томными фиалковыми глазами, по праву считалась одной из очаровательнейших женщин, но она делила ложе с супругом уже с добрый десяток лет, и такой ненасытный сластолюбец, каким был Джон, ни за что не упустит удобного случая порезвиться на стороне – в особенности если предложенное ему яблоко греха окажется ненадкушенным! К тому же внешность девушки вполне соответствовала изысканному вкусу короля, отдававшего предпочтение юным блондинкам.

В воображении Черлтона завихрились картины сказочного будущего: двор короля, где он в свите Джона промеж могущественных баронов-магнатов Маршала, Биго, Честера, ФитцУолтера; оказываемые ему придворными почести и раболепство… А в одном из отведенных для нее маноров неподалеку от королевского замка – Алаис, с очередным бастардом Джона на руках…

В конце концов, в стремлении добиться высоких должностей многие бароны не гнушались подсовывать коронованным особам молодую супругу или одну из дочерей: женщина, удостоившаяся монаршей благосклонности, почиталась величайшим призом. Влиятельный Роджер Биго, граф Норфолка и королевский юстициарий, был женат на Иде де Тосни, перекочевавшей в супружескую постель прямиком из ложа совратившего ее любвеобильного короля Генриха II, и именно женитьба на ней помогла Биго начать успешную борьбу за возвращение Норфолка, утерянного его отцом в результате восстания против короля – Ида была матерью самого младшего из многочисленной плеяды королевских бастардов Уильяма Лонгспи, графа Солсбери, доводившегося сводным братом нынешнему монарху Джону. Так высоко, разумеется, Черлтон не метил: в могуществе ему никогда не сравняться с английскими графами, однако недавно занятые англичанами территории Кередигиона и Поуис вполне удовлетворили бы его запросы.

Взволнованный женский голос, низвергнув с мечтательных высот, вернул его к действительности: аббатисса, поняв, что девушка в глубоком обмороке, громко звала на помощь. В покои вбежала давешняя монахиня – та всплеснула руками; метнувшись к столу, налила в деревянную чашу воды и склонилась над Алаис. Она побрызгала водой в лицо девушке: судорожно вздохнув, та пошевелилась и открыла глаза. И залилась слезами, безудержными и горькими; в порыве отчаяния она, сотрясаясь от сдавленных рыданий, прижалась к аббатиссе.

Настоятельница обратила бескровный лик к Черлтону; встретившись с его алчным взором, она тут же набросила покрывало на голову Алаис, пряча ее красоту от похотливых мужских глаз.

– Оставьте нас!

Заморгав, барон покорно попятился к выходу, не осмеливаясь ослушаться ее повелительного приказа. Какое-то время он пережидал за дверью, затем в нетерпении принялся прохаживаться по сумрачному переходу, узкому и короткому. Аббатисса не заставила себя долго ждать – она вышла к нему сама.

– Милорд, – голос ее казался ровным, но она не поднимала на него глаз. – Я не вправе противиться воле короля, однако прошу отсрочить отъезд Алаис: ей нужно оплакать смерть брата. Взываю к вашему христианскому милосердию – надеюсь, вы не откажете в моей просьбе.

Мысленно выбранившись, Черлтон почтительно склонился перед ней с хорошо наигранным смирением, не смея прекословить служительнице церкви.

– Как вам будет угодно, госпожа настоятельница. Но у меня встречная просьба: я привез для моей подопечной одежды и предметы туалета, приличествующие нынешнему ее положению. Нижайше прошу передать ей мои дары и проследить, чтобы она воспользовалась ими, как подобает. С этого момента она более не ваша воспитанница; она – Алаис де Бек, леди Гволлтера!

Покидая стены маленькой, затерявшейся среди раскинувшихся вдоль берегов небольшой речушки Рив лугов обители, Черлтон погрузился в лихорадочные размышления. Изначальные планы относительно Алаис утеряли для него всяческую привлекательность; теперь ему хотелось большего – много большего, чем несколько жалких кошелей с серебром. Впервые в жизни он возблагодарил Создателя, волею своей давшего ему сына-дегенерата: разум двадцатилетнего юноши был на уровне двухлетнего ребенка. Он выдаст Алаис за него; парень совершенно недееспособен как мужчина, и он подложит красотку под Джона девственницей. Так Джон будет уверен в том, что потомство ее будет зачато от него: невзирая на все свои недостатки, король проявлял искреннюю заботу о своих детях, включая незаконорожденных. Одна из них, Джоан, была замужем за Лливелином ап Иорвертом, принцем Гвинеда. И если Алаис удастся привлечь внимание Джона, будущее самого Черлтона будет обеспечено; к тому же он получит расположенные вдоль морского побережья Кередигиона земли де Беков – и это только начало!

Оставшись, наконец, одна, настоятельница позволила себе впасть в отчаяние – опустив щеколду на двери, она прошла к креслу и с тяжким, сдавленным стоном опустилась в него, откидываясь на спинку и прикрывая ладонью глаза. Происшедшее просто не укладывалось в голове: Алаис, послушная и доверчивая, которую она опекала семь лет и уже свыклась с мыслью, что будущее девушки здесь, в Лланллугане, через несколько дней будет грубо и безжалостно вырвана из привычной среды. Оказаться в руках такого человека, как Черлтон, означало лишь одно: Алаис будет продана в жены тому, кого выберет этот мужчина, громко именующий себя ее опекуном. И при этом никто не станет спрашивать ее согласия – ибо такова участь всех знатных девушек.

Возникшую было идею просить заступничества у основателя Лланллугана, Мареддадда ап Роберта, она отмела сразу: тот был всего лишь мелкопоместным князем, и к тому же, как недавно ей стало известно, примкнул к сторонникам короля Джона. Как только что покинувший монастырь Черлтон. Как многие другие валлийские князья и принцы, что, обуреваемые неуемной жаждой власти, напрочь позабыли о национальной гордости и предоставили земли Уэльса англичанам на попрание. С мучительной болью в сердце аббатисса вынуждена была признать свое бессилие: она ничем не могла помочь своей воспитаннице.

Мать Алаис, скончавшаяся родами, доводилась ей кузиной, и семь лет назад аббатисса с радостью приняла племянницу под свое покровительство. Алаис оказалась милой, смышленной девочкой, и сразу вызвала к себе ее расположение. Чего настоятельница не могла сказать о ее сводном брате: Роджер де Бек произвел весьма негативное впечастление на нее. Беседа их была непродолжительной; молодой мужчина в коротких, сухих выражениях уведомил аббатиссу о смерти отца, лорда Хью, и своем желании поместить сестру в монастыре, ссылаясь на то, что сам еще не женат и не имеет никого, кому мог бы доверить ее воспитание. И добавил, что не решается оставлять ее одну в замке на время исполнения своих вассальских обязанностей при дворе Майлгуна ап Риса, принца Дехейбарта.

Найдя его доводы вполне благоразумными, настоятельница поблагодарила Роджера за оказанные им Лланллугану доверие и честь. И все же какое-то тайное сомнение закралось в ее душу: в глазах молодого лорда Гволлтера, прозрачно-голубых и холодных, она тщетно пыталась уловить хотя бы проблеск родственных чувств к сестре, невзирая на его, казалось бы, искреннее участие в судьбе девочки и братскую заботу о ней.

Роджер, вне всякого сомнения, был на редкость красивым мужчиной: невысокий, стройный блондин, он разительно отличался от других валлийцев, смуглых и темноволосых; однако исходившее от него отталкивающее ледяное высокомерие сводило на нет всю его привлекательность. Прощаясь с Алаис, он даже не обнял ее – только коснулся ладонью ее аккуратно причесанной головы, такой же золотоволосой, как и его собственная: наблюдавшая за ними настоятельница поразилась их внешней схожести – ведь рождены они были от разных матерей. Молодой де Бек покинул покои аббатисы ни разу не оглянувшись, в то время как глаза девочки, с тоской смотревшей вслед брату, налились слезами.

– Не огорчайся, дитя мое, – настоятельница попыталась утешить ее. – Твой брат – взрослый мужчина, и ему чуждо понятие детских переживаний. Но он позаботился о тебе: это свидетельствует о том, что ты небезразлична ему.

Алаис печально качнула головой.

– Нет, Матушка, – прошептала она обреченно, и слезы покатились по ее щекам. – Роджер не любит меня – я знаю это. И он не хотел, чтобы я жила дома: сама слышала, как он говорил Махельт, моей няне, что я мешаю ему. Я…, – тут она запнулась на мгновение; обращая на аббатиссу наполненные влагой голубые глаза, закончила едва слышно. – Я всегда боялась его; иногда он смотрел на меня – так, что мне становилось страшно!

Чувство ненависти к Роджеру, теперь покойному, захлестнуло женщину: проявленные им при жизни безрассудство и недальновидность в отношении Алаис привели к тому, что судьба его сестры, которую он с такой легкостью сбыл с рук, могла оказаться ужасной. И тут же, опустив подбородок на сплетенные пальцы, она принялась горячо молиться, прося прощения у Святой Девы Марии за вспышку гнева к усопшему, недостойную и недопустимую для ее сана священнослужительницы.

Приглушенный густым утренним туманом колокольный звон уныло разносился над округой. Алаис подняла голову: у натянутого на рамку незаконченного гобелена в бронзовом подсвечнике горели две массивные свечи. Едва ощутимые дуновения слабого ветерка, проникавшего в келью сквозь узенькое, забранное решеткой окошко, не приносили облегчения – уже третий день шли затяжные моросящие дожди, вынуждая страдать от влажной до липкости духоты.

Девушка поднялась со стула и приблизилась к окошку. Некоторое время она с тоской вглядывалась в плотную, непроницаемую завесу тумана, затем с печальным вздохом вернулась к вышиванию. Присев, разгладила на коленях тонкую шерсть темно-синего платья и, машинально крутя иглу в пальцах, погрузилась в невеселые раздумья.

Она все еще не могла привыкнуть к происшедшим в ее такой размеренной и устоявшейся жизни переменам – после того, как неделю назад заявившийся в монастырь лорд Черлтон принес весть о гибели старшего брата в сражении под Бангором. Смерть Роджера превратила ее, единственную из семейства оставшуюся в живых, в наследницу Гволлтера, и Черлтон добился от английского короля права опекунства над ней в качестве награды за оказанную услугу: он предоставил англичанам проводников, с помощью которых войска короля стремительным броском вторглись в Гвинед и отбросили принца Лливелина на самый север его владений – обо всем этом ей поведала аббатисса. Черлтон намеревался увезти ее незамедлительно, однако, пойдя навстречу просьбам настоятельницы, позволил Алаис ненадолго остаться в монастыре, чтобы оплакать потерю брата.

Из воспитанницы Алаис в одночасье превратилась в знатную гостью. В келью ее принесли свечи – такая роскошь была недоступна монахиням; простую постель сменили тонкие льняные простыни и меховые одеяла из мастерски выделанных овечьих шкур. Она также была освобождена от повседневной работы в саду и на пасеке; обычный ее более чем скромный наряд послушницы сменило траурное платье из дорогой фламандской шерсти, вместо грубых башмаков на обтянутых шелковыми чулками ступнях красовались туфли из мягкой кожи с цветными завязками. Головной убор больше не скрывал роскошных волос девушки, и длинные косы ее золотились на темном фоне платья. Еду ей теперь приносили в келью, как и подогретую воду для умывания.

Непривычная к безделью, свободное от молитв время Алаис проводила за вышиванием: с появлением свечей она могла позволить себе это оставленное семь лет назад и почти забытое рукоделие. За время пребывания в Лланллугане она свыклась с мыслью, что проведет здесь остаток своей жизни: Роджер совершенно не интересовался ее судьбой и не навещал ее. Долгие годы изолированная от будней мирской жизни, Алаис понятия не имела о том, что ожидает ее теперь за монастырскими стенами, и пребывала в совершенной растерянности. В довершение ко всему, по печальным взглядам аббатиссы девушка понимала, что так нежданно свалившееся на нее богатое наследство не сулит ей ничего хорошего.

От грустных размышлений ее отвлек легкий стук. Низкая дубовая дверь с протяжным скрипом отворилась, и в келью неслышно вступила молодая монахиня, полная, с круглым, простоватым лицом. Потупясь, она несмело обратилась к ней:

– Леди Алаис, – и поклонилась.

Воткнув иглу в туго натянутое полотно вышивания, с просветлевшим лицом Алаис поднялась и устремилась ей навстречу.

– Не называй меня так, Мараред! – воскликнула она, хватая монахиню за руки. – Ведь мы подруги.

– Уже нет, – покачала та головой, избегая смотреть ей в лицо.

– Неправда! – запротестовала Алаис. – Меж нами ничего не изменилось.

Мараред подняла на нее полный тоски взгляд.

– О, Алаис, – прошептала она. – Теперь я останусь одна – они заберут тебя!

Слезы навернулись на глаза Алаис, и она горячо обняла подругу, с которой много лет делила одну келью.

– Пожалуйста, – стараясь не расплакаться, сдавленно проговорила она. – Не надо, не отравляй наших последних дней…

Мягко высвободившись, монахиня сжала ее руки.

– Последних мгновений.

Алаис, похолодев, отступила.

– Что такое ты говоришь?

Роняя слезы, Мараред едва слышно промолвила:

– Он уже здесь, Алаис. Матушка велела передать, что они ждут тебя.

Пропустив в покои, Мараред затворила за ней узкую аркообразную дверь. Они обернулись к Алаис – маленькая, сухонькая аббатисса и облаченный в зеленую тунику поверх кольчуги невысокий, тучный Черлтон. Капюшон кольчужной рубахи обрамлял его смуглое одутловатое лицо с буравчиками маленьких темных глаз и крючковатым носом. При виде девушки Черлтон встрепенулся: он не смог скрыть своего восхищения, вызванного чудесным перевоплощением бледной монашенки в очаровательнейшее, изящно сложенное юное существо. Встретившись с его откровенно-голодным горящим взором, она смятенно потупилась; скулы ее окрасились слабым румянцем мучительного смущения.

– Дитя мое, – приблизившись, аббатисса заключила ее в объятия.

Алаис внезапно охватила противная мелкая дрожь; пытаясь устоять на подкашивающихся ногах, она прильнула к ней.

– Нет, – зашептала девушка, прижимаясь лбом к плечу настоятельницы. – Нет, я не хочу! Не отдавайте меня, Матушка!

Аббатисса гладила ее по голове, успокаивая. Черлтон, насупясь, наблюдал за ними: он хорошо помнил прошлый свой визит, сопровождавшийся потоками слез, после чего был вынужден уступить просьбе аббатиссы и оставить Алаис в монастыре на несколько дней. Однако сегодня он был настроен весьма решительно, и не собирался более потакать женским капризам. Рассудив, что настало время вмешаться, он нетерпеливо воскликнул:

– Полно, Алаис – к чему слезы? Я увезу тебя в свой манор; у тебя будут дорогие украшения и наряды, и ты будешь наслаждаться полнокровной жизнью.

Аббатисса отпустила девушку и стремительно повернулась к нему, неодобрительно поджимая губы. Нервно сминая ладонями материю платья, Алаис подалась к Черлтону.

– Милорд, позвольте мне остаться, молю вас! Мне не нужно ничего такого, мне хорошо здесь.

Черлтон недовольно вздернул плечи.

– Это невозможно, Алаис. Ты – леди Гволлтера!

– Алаис была доверена мне Роджером, и он знал о ее желании остаться здесь навсегда, – начала было аббатисса. – Я могу обратиться к королю…

– Матушка настоятельница, – повернулся к ней Черлтон. – Понимаете ли вы о чем просите? Да уже завтра сюда нагрянут вооруженные люди и захватят ее, попутно разгромив ваш монастырь!

Аббатисса сверкнула на него глазами.

– Никто не осмелится поднять руку на святую обитель! – воскликнула она.

Черлтон осклабился.

– Никто? Вы и знать не знаете, что сотворили королевские войска с церковью в Бангоре. Что ж, я могу просветить вас: они схватили епископа Роберта; стащив его с алтаря, предали церковь огню – после того, как разорили ее! – при этих словах объятая ужасом настоятельница со сдавленным возгласом осенила себя крестом. – Поймите: эта девушка – предмет вожделения многих и многих мужчин!

– Таких же, как и вы сами, – не удержавшись, гневно выпалила аббатисса; на тонком, обычно бледном лице ее вспыхнули неровные пятна болезненного румянца. – Все, что вы видите в ней – это только ее земли!

– Не только, – Черлтон окинул девушку откровенным взглядом. – Она к тому же красива. Светловолосые женщины высоко ценятся.

Алаис замерла, не веря свои ушам: этот человек говорил о ней, словно о какой-то вещи! Настоятельница резко выпрямилась, отчего вдруг показалась выше, чем была на самом деле, и ледяным тоном отчеканила:

– Как смеете вы произносить подобные вещи в присутствии невинной девушки?

Опасливо косясь на нее, Черлтон примирительно пробормотал:

– Не стоит так сердиться, госпожа настоятельница – ведь я сказал правду.

Аббатисса на мгновение прикрыла глаза, усмиряя вспышку гнева. Совершенно подавленная, Алаис в безмолвном отчаянии прижала к груди судорожно стиснутые руки. Не страх – ужас теперь владел ею: она вдруг с отчетливой ясностью поняла, что присутствовавший здесь мужчина практически стал ее хозяином, и, несмотря на все ее богатства, она не имеет права ослушаться его ни в чем.

Стремившийся как можно поскорее убраться из монастыря Черлтон прочистил горло.

– У нас мало времени, Алаис. Надеюсь, ты готова к отъезду.

Аббатисса повернула к нему туго закутанную белым покрывалом голову.

– Я должна переговорить с моей воспитанницей, прежде чем вы заберете ее, – проговорила она повелительным тоном. – Оставьте нас!

И Черлтон, про себя проклиная эту маленькую, вызывавшую в нем необъяснимый трепет женщину, молча поклонился и вышел, тяжело переставляя кривые от долгого пребывания в седле ноги.

Аббатисса шагнула к Алаис и забрала ее похолодевшие руки в свои; глядя в девичье лицо, такое несчастное и потерянное, заговорила мягко и нежно:

– Дитя мое, выслушай меня. Семь лет ты была под защитой этих стен, и теперь обстоятельства вынуждают тебя покинуть нас, – при этих словах по щекам Алаис заструились слезы. – Бог свидетель, как хотела бы я уберечь тебя от мирского зла! Но это не в моих силах. Знай – я буду молиться за тебя денно и нощно.

Алаис вскинула на нее глаза.

– Матушка, что же будет со мной? Вы слышали, что сказал этот человек: он… Он продаст меня!

– Не говори так! – воскликнула настоятельница. – Как твой опекун он обязан заботиться о тебе.

Девушка обреченно качнула головой.

– Нет, Матушка, – тихим, надломленным голосом проговорила она. – Я его рабыня: он поступит со мной так, как ему захочется. Вы и сами знаете это.

Аббатисса отвернулась к окну. Прожившая достаточно долго, чтобы понимать, что ожидает ее молоденькую племянницу, сейчас она горько раскаивалась в том, что не так и сумела добиться от Роджера де Бека официального согласия на постриг девушки. Она оставалась одной из немногочисленных родственников Алаис, и все же не имела никаких прав на участие в дальнейшей судьбы племянницы, впрочем, как и сама девушка: ожидавший за дверью мужчина, чванливый, алчный и бессердечный, в результате низменной сделки с королем приобрел все права на нее.

Некоторое время она раздумывала, подбирая верные слова, затем вновь повернулась к Алаис. С лица настоятельницы исчезло привычное выражение смирения; теперь оно выражало одухотворенную решимость. Она увлекла девушку к стоявшей у стены скамье; усадив рядом с собой, заговорила проникновенным голосом:

– Никому и никогда не говорила того, что скажу тебе сейчас. Не в моих силах оградить тебя, но предупредить и наставить я могу. Мужчины твердят, что женщины грязны и грешны – не верь этому! Мужчины твердят, что Господь сотворил женщин для того, чтобы угождать им – не верь этому! С утра до ночи женщины гнут спины на хозяйственных работах, ублажают мужей и рожают им детей. А чем занимаются мужчины? Воюют, грабят, убивают, насилуют! Им неведомо чувство милосердия, и они неспособны на сострадание – даже к своим близким. Промеж них попадаются хорошие мужья и отцы; но большей частью они ведут себя, словно похотливые самцы, ибо в женщине видят только предназначенную для удовлетворения их низменной похоти добычу. От всей души надеюсь, что на жизненном пути своем ты встретишь настоящего мужчину, которого полюбишь, и который полюбит тебя; тогда хватайся за него и не отпускай – не каждой выпадает такое счастье. И помни: не все продается и покупается: пусть блеск золота не застит твоего взора. За этими стенами ты окажешься одна; не позволяй им сломать твою жизнь. Сопротивляйся и борись: все мы живем лишь однажды, и каждый из нас имеет право на собственное счастье – будь то монастырская жизнь, жизнь в замке или обычном шалаше! Все хорошо в меру, и смирение в том числе. Будь хитрее своих врагов, научись читать их мысли и скрывать собственные, и тогда им не одолеть тебя: ибо ты не просто женщина, ты – богатая красивая женщина! Мужчины будут сражаться за тебя, и если уж тебе выпало стать трофеем, пусть обладателем твоим станет достойнейший. Помни: ты Алаис де Бек, и такие, как Черлтон, должны почитать за честь прислуживать тебе!

Некоторое время Алаис осмысливала сказанное аббатиссой. Речи ее поразили девушку до глубины души: вместо так долго внушаемого смирения и покорности настоятельница открыто призывала к самозащите и самоуважению! Она глубоко вдохнула и утерла слезы.

– Благодарю, Матушка. Ваши слова вдохнули в меня силы и надежду.

– Вот и хорошо, дитя мое. А теперь ступай, соберись. С вами отправится Мараред; она пробудет с тобой первое время, чтобы тебе было не так одиноко.

С радостным восклицанием Алаис бросилась аббатиссе на шею: она и мечтать не могла о таком подарке! Настоятельница тихонько засмеялась и коснулась сухими прохладными губами лба племянницы.

– Скажи этому человеку, что я жду его. И да благословит тебя Господь! – она перекрестила Алаис; поднявшись, прошла к алтарю и подхватила с него искусно вырезанную из дерева фигурку Святой Девы Марии, покровительницы Лланллугана. – Береги ее: она не оставит тебя! – и вложила статуэтку в руки воспитанницы.

Перед тем как удалиться, Алаис опустилась на колени и благоговейно приложилась губами к руке настоятельницы.

Черлтон, вконец раздраженный, нетерпеливо топтался по узкой темной галерее. С высоко поднятой головой Алаис приблизилась к нему; минуя, повернула голову и, не останавливаясь, холодно обронила:

– Матушка настоятельница ожидает вас.

Застыв, с отвисшей челюстью Черлтон уставился вслед удаляющейся девичьей фигурке: совсем недавно несчастная и робкая, теперь она выглядела гордой и знающей себе цену знатной особой, каковой по сути дела и являлась.

– Проклятая старуха, – выбранился он сквозь зубы. – Как ей удалось так быстро превратить забитую монашенку в мегеру?

Кередигион, август 1211

Растянувшийся длинной колонной отряд пробирался по узкой, едва различимой в сгущавшихся сумерках лесной тропе. Всадникам то и дело приходилось пригибаться, чтобы не задевать низко нависавших ветвей, или объезжать лежавшие поперек дороги стволы упавших деревьев. Ехали молча; тишину нарушало лишь мерное чавканье лошадиных копыт по раскисшей почве под бряцанье воинских доспехов. Воины держались настороже, безпрерывно оглядываясь и крепко сжимая в руках длинные тяжелые копья, готовые пустить оружие в ход при первом же появлении противника. Они обливались потом под тяжелым обмундированием в этот сырой, наполненный липкой влагой после выпавшего дождя августовский вечер, но не осмеливались снимать шлемов – валлийcкие лучники славились своей убийственной меткостью.

Возглавлял отряд Ричард Лэнгли. Перед ним, ритмично покачиваясь в седле в такт хода лошади, маячила фигура геральда, удерживавшего древко с вяло обвисшим шелковым знаменем Плантагенетов. По подсчетам проводника, что на своем пони трусил рядом с геральдом, они были недалеко от деревушки, в которой можно будет раздобыть провизию: им пришлось выступить из Шрусбери в спешке, так что времени на сборы почти не оставалось. Те скудные запасы еды, что они успели прихватить на скорую руку, закончились, и восполнить их в этом безлюдном горном краю было делом непростым: с началом военных действий многие валлийцы, забрав с собой живность, ушли на север, к Лливелину, без сожаления оставив на произвол судьбы свои жалкие лачуги. Этим Уэльс отличался от Англии: здесь не было городов, деревни можно было перечесть по пальцам, и почти не занимались фермерством по причине слишком влажного климата и гористой местности; а население в основном состояло из кочевавших с места на место скотоводов и охотников.

Подобная тактика ведения валлийским принцем войны оправдала себя во время первого вторжения англичан на земли Гвинеда три месяца назад, в мае: уже через несколько недель армия Джона начала голодать, и остатки ее вынуждены были в спешном порядке отступить. Горький опыт не прошел бесследно; к воспоследовавшему вскоре очередному нападению король подготовился основательно: в колоннах шли обозы с мукой, фасолью, сыром, беконом. И наряду с солдатами в состав войска входили тысячи рабочих-строителей, которым предстояло возводить крепости на захваченных землях.

Второй поход против Лливелина, в начале июля, оказался весьма успешным еще и потому, что королю удалось переманить на свою сторону других валлийских принцев, пообещав предоставить им отвоеванные у Лливелина земли. Мадог ап Грифид безпрепятственно пропустил англичан через земли своего княжества, Верхнего Поуис; одновременно братья Майлгун ап Рис и Рис ап Григ, властелины Дехейрбарта, начали наступление на Лливелина с юга Уэльса. Уже к началу августа англичане захватили юго-восточную часть Гвинеда, где разграбили и сожгли цистерианское аббатство Аберконуи, оставленный Лливелином замок Абер и церковь в Бангоре. На отвоеванных территориях по приказу короля Джона спешно закладывались замки, гарнизоны которых укомплектовывались наемниками – такими же, как те, что под предводительством Лэнгли сейчас шли в Аберистуит. Подавляющее большинство отряда его составляли фламандцы: опытные, закаленные в боях воины, готовые без колебания сражаться с любым противником – при условии гарантированной оплаты в виде звонкого серебра.

К чувству голода добавлялась усталость от напряжения, в котором они постоянно пребывали с тех пор, как пересекли границу Поуис. Хорошо зная привычки валлийцев – к тому же это был его третий за последние четыре месяца поход в Уэльс – Лэнгли включил в состав отряда дюжину искусных лучников и арбалетчиков. Солдатам приказали прикрываться щитами и категорически запретили снимать шлемы. Самыми уязвимыми для вражеских стрел были лошади, и несколько оруженосцев вели на поводу запасных коней. В конце колонны мулы тянули за собой возок: на дне его валялись пустые мешки из-под провизии и кожаные фляги с водой, наполняемые из попадавшихся по пути родников.

Лэнгли знал, что на открытой местности валлийцы атаковать не станут. Другое дело леса и горные склоны: тут приходилось быть настороже, опасаясь засад горцев, отличавшихся непримиримой жестокостью по отношению к противнику и безжалостно вырезавших всех подряд. Пешие валлийцы, быстрые и ловкие, наносили большой урон отрядам королевских рыцарей, неповоротливых из-за тяжелого вооружения. Выпущенные с близкого расстояния стрелы гвентских лучников отличались невероятной силой удара и запросто пробивали кольчуги англичан; не меньшую опасность представляли и копья бойцов Гвинеда. Если горцам удавалось добиться быстрого преимущества, сражение заканчивалось резней: они не брали пленных. В случае же упорного сопротивления противника они прекращали бой и бесследно растворялись в лесной чаще или исчезали в глубинах скальных расщелин.

Валлийцы не заставили себя долго ждать. Сумрак леса вдруг прорезался тонким свистом: одна из лошадей с пронзительным ржанием взвилась на дыбы – из шеи ее торчал конец стрелы, неровной и наскоро обструганной, и все же смертоносной. Захрапев, конь повалился наземь, едва не придавив седока, который успел вынуть ноги из стремян и откатиться в сторону.

Тишина взорвалась дикими гортанными криками, и англичане тут же плотно сомкнули свои ряды. Град стрел с треском застучал по щитам и шлемам, но выступившие вперед лучники Лэнгли осыпали противника ответной волной выстрелов, не позволяя горцам приблизиться.

В просветах меж деревьями замелькали фигуры в развевающихся коротких накидках. Валлийцы были скоры на ногу, и все же арбалетчику англичан удалось подстрелить одного из нападавших. С громким воплем тот скатился вниз по склону, прямо к ногам беспокойно переступавших лошадей; в ответ раздался яростный, хриплый вой его товарищей.

Атака завершилась так же внезапно, как и началась: все смолкло разом, и вокруг вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь пронзительным ржанием подбитой лошади и глухими стонами валлийца.

Убедившись, что неприятель отступил, Руперт де Манс, сквайр Лэнгли, спрыгнул с коня и склонился над раненным: стрела пробила тому плечо. Судорожно стиснув челюсти и держась рукой за обломок торчавшей из раны стрелы, горец с ненавистью смотрел на него.

Ранение было явно не смертельным, и де Манс переключил свое внимание на подстреленного коня: оглядев бьющееся в судорогах несчастное животное, велел поднявшемуся на ноги хозяину добить его. Солдат, кивнув, молча вынул из ножен кинжал; сняв седло с уже мертвого скакуна, направился к одному из запасных.

– Это ж надо – пробили шею насквозь, – покачал головой де Манс. – А ведь стреляли издалека!

– Я слышал, в мае одного из наших валлийский стрелок пригвоздил к коню: пройдя сквозь кольчугу, стрела пробила бедро, седло и застряла в конской спине, – заметил Лэнгли. – Его собратьям пришлось перепиливать древко, чтобы освободить беднягу.

– А с ним что? – кивнул Алан Деверо на поверженного противника.

– Возьмем с собой, – распорядился Лэнгли. – Его дружки не станут нападать на нас, если мы сохраним ему жизнь. А в деревне ему окажут помощь.

Деверо спешился и подступил к раненному, который, вообразив, что его собираются прикончить, зажмурил глаза. Уголки прикрытого длинными усами рта его подергивались от боли, взмокшие от напряжения короткие темные волосы слиплись на лбу, красная льняная рубаха вокруг раны пропиталась кровью. При падении он потерял свой лук, но набитый стрелами колчан все еще оставался при нем, как и кожаный заплечный мешок. Наклонясь, Деверо слегка встряхнул его за здоровое плечо и помог подняться на ноги. Поддерживая валлийца, он подал знак своему оруженосцу, и тот подвел к ним коня. Вдвоем им удалось взгромоздить пленника на лошадь.

– Держись крепче, парень, – на валлийском обратился к раненному Деверо.

Удивленный великодушием англичанина, валлиец перевел дыхание и, кивнув, вцепился здоровой рукой в луку седла. Оруженосец повел коня с пленником за собой.

Один из молодых фламандцев, что находился вблизи Лэнгли, с нескрываемым интересом щурился на пленника в прорези полностью закрывавшего лицо шлема – это был первый его рейд в Уэльс.

– На нем только один сапог, милорд.

– Босой ногой легче удержаться на горном склоне: при стрельбе из лука обе руки заняты, – пояснил Лэнгли. – Чаще всего валлийские лучники отправляются в бой босыми.

Он обернулся: несколько солдат уже возились вокруг конской туши, разрубая ее топорами и складывая куски в кожаные мешки, которые затем погрузили в возок: конина не входила в обычное меню, однако в их положении выбирать не приходилось.

– Надо бы освятить мясо: с легкой руки одного из Римских Пап конину почитают дьяволовой пищей, – ухмыльнулся де Манс. – Может, Деверо сгодится: как-никак, когда-то его прочили в священники.

– Кости Господни, Руперт, – Лэнгли возвел к небу глаза. – Эти вояки не страшатся ни Бога, ни дьявола. Что им древние предрассудки давно забытого священнослужителя, стремившегося покончить с язычеством скандинавов и британцев?

Убедившись в полной готовности людей, Лэнгли обратился к де Мансу:

– Передай всем: в деревне никого не трогать, ничего не забирать силой. Нарушители будут строго наказаны, вплоть до смертной казни, – и пришпорил коня.

Сквайр поскакал вдоль линии отряда, передавая людям полученное распоряжение.

Густой лес постепенно редел. Впереди, над деревьями, показались голубоватые струйки дыма. Почуявшие жилье лошади прибавили шагу, и вскоре отряд въехал в деревушку, насчитывавшую десятка два приземистых глинобитных домиков, разгороженных плетнями. При появлении солдат в красных королевских туниках женщины, похватав детей, разбежались по своим жалким жилищам; настороженные мужчины провожали всадников угрюмыми взглядами.

На краю деревушки стоял манор, небольшой и довольно запущенный; потемневшая от времени, не раз чиненная деревянная крыша его пестрела заплатками светлых планок. Проживавший в маноре староста видом своим мало отличался от ветхого дома: маленький, сухонький, с обрамленной клочками седых волос плешью.

На раскисшем от грязи дворе перед англичанами выстроилась немногочисленная челядь. Один из слуг, еще не старый и крепкий на вид, ухватил за загривок громадного, отчаянно лающего пса и, сильно припадая на правую ногу, поволок его к конюшне. Зашвырнув собаку внутрь, он притворил иссохшуюся покосившуюся створку и подпер ее старой тачкой.

Лэнгли окинул взором жалкое подворье и бедно одетых, жавшихся к стенам дома людей. Женщины и девушки были в темных платьях, головы по самые брови закутаны в платки; на мужчинах красовались изношенные рубахи и короткие, едва достававшие до колен холстинные штаны. Чумазые и оборванные дети прятались за спинами матерей, испуганно таращась на солдат из-за ненадежного укрытия.

– Руперт! – окликнул Лэнгли своего сквайра, в совершенстве владевшего местным диалектом. – Переведи: пусть велит всем жителям деревни собраться здесь.

Староста, выслушав, кивнул, старательно пряча глаза; когда Лэнгли все-таки встретился с ним взглядом, он прочел в них то, что ожидал – ненависть и страх. Старик повернулся к слуге и передал распоряжение; прихрамывая, тот заковылял к воротам.

– Чем тут разживешься? – пробормотал Деверо, оглядывая пустые кособокие овчарни и плетеный курятник, откуда доносилось редкое кудахтанье. – Они сами дохнут с голоду!

Де Манс усмехнулся.

– Это валлийцы, – напомнил он ему. – Пастухи и охотники. Скотина, что есть, на выгоне.

– Откуда ты знаешь? – сквозь щели шлема недоверчиво скосился на него Деверо: как и многие проживавшие в непосредственной близости к Уэльсу англичане, он неплохо владел валлийским, и за время многолетней службы в приграничной зоне частенько сталкивался с горцами – как в вооруженных стычках, так и во времена мирного затишья; однако знания его о повседневной жизни валлийцев были весьма поверхностны.

– Мой младший дядя женат на валлийке; мальчишкой я с ним часто навещал родичей его жены, так что мне хорошо известны их обычаи. Здесь только одна собака, – сквайр кивул в сторону конюшни, откуда доносился хриплый собачий лай. – Остальные с пастухами.

Вскоре один за другим жители – в подавляющем большинстве женщины и дети – собрались на подворье манора. Столпившись позади старосты, они угрюмо разглядывали английских солдат, все еще остававшихся в седлах. Редкие представители мужского пола были преклонного возраста или калеки – боеспособные мужчины либо ушли на север, либо прятались по лесам. Лэнгли тронул коня и выехал вперед.

– Ты знаешь, зачем мы здесь, – обратился он к старику.

Де Манс быстро перевел его слова.

Староста хмуро кивнул, поджимая бескровные губы под седыми вислыми усами.

– Тогда вели им принести все сюда. Если вы сделаете это добровольно, я не стану посылать солдат в деревню.

При этих словах староста недоверчиво вскинул на Лэнгли блекло-карие глаза; понимая, что валлиец не верит ему, Лэнгли повторил:

– Мы не станем ходить по домам, старик – даю слово. Тебе лучше знать, у кого что есть.

Поколебавшись, староста повернулся к молчаливо прислушивавшимся к их разговору селянам и передал им слова англичанина. Женщины обеспокоенно зашушукались, возражая старику, однако он строго прикрикнул на них: испуганно оглядываясь на солдат, те поспешно потрусили в деревню, крепко удерживая за руки детей. Староста перебросился несколькими словами со служанками, и те так же торопливо разошлись по подсобным помещениям.

Двое пожилых селян тем временем помогли раненому спуститься с коня и повели к одному из жилищ. Поравнявшись с Деверо, валлиец остановился и попросил рыцаря снять шлем.

– Я не забуду вашего милосердия, сэр, – он пристально вгляделся в усталое, небритое лицо молодого англичанина. – Я Хьюго из Гвента.

Заслышав речь на вполне сносном французском, рыцарь с нескрываемым удивлением воззарился на горца.

– Алан Деверо, – в свою очередь назвался он и, склонясь с седла, коснулся рукой плеча валлийца, прощаясь с ним.

Очень скоро женщины вернулись обратно и принялись складывать в возок англичан овсяные лепешки, сырные головки, соленую и сушеную рыбу, кожаные бурдюки с cидром. Неизвестно откуда появившийся мальчик подвел к старосте двух овец – старик привязал упирающихся, протестующе блеющих животных к заднику повозки.

– Это – все, что у нас есть, – обратился он к Лэнгли. – Сами видите – в деревне остались только женщины и дети. И многие из них голодают.

– Я верю тебе, – кивнул Лэнгли, выслушав перевод де Манса. – Возьми.

Наклонясь, он вложил в руку старосты небольшой кожаный мешочек, издавший приятный звон содержавшихся в нем монет. Валлиец оторопело замер, глядя на кошель с невыразимым изумлением.

Лэнгли приподнялся в стременах и вскинул руку, отдавая приказ трогаться. Провожаемые мрачными взглядами селян всадники потянулись к видневшемуся за деревней лесу.

Как только они достигли широкого луга, Лэнгли приказал разбить лагерь: на открытом месте легче заметить подкрадывающегося противника. Солдаты сноровисто принялись за дело: одни разводили костры, другие занялись разделкой конины и свежеванием бараньих туш. Вскоре над стоянкой поплыли мясные запахи; рассевшись вокруг костров, воины принялись за еду. Лэнгли сидел с солдатами, придерживаясь собственного правила: предводитель обязан быть со своими людьми не только в бою. Он ел с удовольствием, впрочем, как и все остальные: они находились в походе около недели, и последние дни им приходилось довольствоваться черствым хлебом и родниковой водой.

Поужинав, Лэнгли проверил выставленную на ночь охрану и только после этого отправился спать. Устраиваясь поудобнее на расстеленном прямо на земле одеяле, он мысленно прикидывал расстояние до Аберистуита. «Еще два дня», – озабоченно размышлял он. Два дня по территории враждебного Кередигиона. В спешно возводимой по приказу короля крепости дожидался Фалк де Брент, констебль Кардиффа и Кардигана, к которому он должен был препроводить сотню опытных наемников, необходимых для пополнения гарнизона крепости.

Достичь места службы оказалось делом нелегким: они шли через Верхний Поуис и Кередигион, жителей которого не отличала благосклонность к английским завоевателям – благодаря весьма жесткой и деспотичной политике, проводимой последними в Уэльсе. Предательски оставленный валлийскими лордами принц Лливелин отсиживался на самом севере Гвинеда, загнанный туда армией короля Джона под предводительством Уильяма Лонгспи, графа Солсбери.

Повелитель Поуис принц Мадог ап Грифид – как и братья Рис из Дехейбарта – находился при дворе Джона; но по лесам и горам Уэльса рыскали разрозненные и не смирившиеся с присутствием англичан отряды населявших эти края полудиких и свирепых валлийцев: воинственным и гордым горцам не было никакого дела до придворной политики, и они не собирались смиряться перед попирающими их законы и обычаи захватчиками.

Лэнгли понимал это, и старался не обострять отношений с попадавшимися на пути местными жителями. Вот и сегодня: он расплатился за ужин серебром из собственного кошеля, хотя мог просто-напросто пустить солдат по домам – как поступили бы другие. Однако не в его привычках было затевать ссоры с безоружным населением, где бы он не находился: опытный и искусный воин, Лэнгли считал неприемлимым пользоваться своим превосходством и обращать оружие против беззащитных. Тем более, что несколько шиллингов, потраченных им сегодня, будут возмещены королевской казной: Джон скурпулезно возвращал военные долги по представленным его казначею распискам.

На рассвете торопливо перекусившие остатками вчерашнего пиршества солдаты продолжили свой путь. Тучи развеялись, и сквозь разорванные облака проглядывало солнце – день обещал быть жарким. Отряд вновь углубился в лес: густая тень его приносила какое-то облегчение, а тяжелое обмундирование спасало от назойливой мошкары, с противным жужжанием роившейся вокруг людей и лошадей.

Алан Деверо с пятью солдатами и проводником покинули стоянку до выступления отряда. Им предстояло отыскать ведущий к Аберистуиту трак: последние дни обильно поливавшие Кередигион дожди размыли все тропы, и Лэнгли не горел желанием попусту блуждать по округе, таская за собой сотню усталых людей.

Кембрийский хребет остался позади. Они уже приблизились к побережью: горы сменились холмами, и местность казалась более лесистой. О близости к морю свидетельствовали порывистые ветры и неустойчивая словно капризная девица погода, менявшаяся по нескольку раз в день. Отряд выбрался из пелены дождя вчера утром; и теперь окружавший их лес был наполнен шумом раскачивавшего верхушки деревьев сильного ветра и несмолкаемым шелестом листвы.

К полудню они добрались до хорошо заметной развилки: поблизости из лесу змеилась еще одна тропинка, и обе тропы сливались в широкий трак. Они остановились, прислушиваясь. Все казалось спокойным, и Деверо было собрался повернуть обратно, когда проводник предостерегающим жестом вскинул руку. Все замерли.

– Верховые, едут оттуда, – наконец, сказал проводник, показывая на соседнюю тропу.

Деверо велел ему немедленно отправляться к отряду с предупреждением, а сам вместе с солдатами затаился в густых зарослях орешника неподалеку.

Вскоре они отчетливо различили топот копыт, приглушенный устилавшим землю многолетним слоем опавшей листвы. У развилки показался небольшой, человек в пятнадцать, отряд, возглавляемый воином на вороном коне. Он был в кольчуге и шлеме старого образца – конусообразном, с длинным переносьем; по покрывавшей нижнюю часть лица короткой темной бородке в нем безошибочно можно было признать англичанина: валлийцы предпочитали брить лица, оставляя только усы. Тем не менее большинство сопровождавших его были именно валлийцами: неизменные короткие накидки, крепко сжимающие конские бока голые мускулистые колени, впечатляющие усы и заброшенные за спину устрашающе длинные луки. Внешний же облик остальных неоднозначно указывал на принадлежность к когорте английских наемников: длинные туники, предохранявшие кольчуги от непогоды, на головах – полностью закрывавшие лица шлемы, ноги защищены кольчужными чулками, под седлами – рослые, ухоженные боевые кони. Они ничем не отличались от солдат Деверо, что сейчас рядом с ним терпеливо дожидались его распоряжений.

Еще несколько месяцев назад вид мирно едущих бок о бок заклятых врагов поверг бы Деверо в неописуемое изумление; однако после того, как князья Поуис и Дехейбарта принесли вассальскую присягу королю и сообща выступили против Лливелина, его уже не удивляло подобное зрелище. Тем не менее он решил, что осторожность не помешает, и, оставаясь в укрытии, какое-то время внимательно приглядывался к этой разношерстной компании.

Бородач держался с уверенностью лидера. Щит, которым он прикрывался, был раскрашен в золотые с синим цвета; и когда он подъехал ближе, Деверо узнал герб Роджера Мортимера, лорда Вигмора. Сомнения оставили его; пришпорив коня, он выбрался из укрытия. Последовавшие за ним солдаты замерли позади, крепко сжимая древки своих копий.

Заметив их, бородач натянул поводья и издал предупреждающий возглас. Отряд его тотчас остановился, а сам он приподнялся в седле, вглядываясь в неожиданно появившихся перед ним всадников. Вид закованных в кольчуги рыцарей заметно успокоил его; обернувшись к своим людям, он отдал им короткий приказ и неспешно направился к поджидавшим англичанам, все еще удерживая перед собой щит.

Остановившись поодаль, он махнул рукой в знак приветствия. Деверо отсалютовал в ответ.

– Милорд, – подался к Алану один из его солдат. – Глядите – с ними женщина!

Деверо с удивлением заметил промеж наемников даму в малиновой мантии верхом на белой лошади, из чего заключил, что перед ним знатная особа, вероятно, путешествующая со своей свитой. Он было собрался заговорить с бородачом, как вдруг дама рванула поводья, отчего лошадь ее буквально взвилась на дыбы. Грудившиеся вокруг нее всадники от неожиданности шарахнулись в стороны, а дама, в отчаянном броске послав лошадь вперед, вырвалась из окружения и понеслась к опешившему Деверо. По посадке можно было сделать однозначный вывод, что дама не привыкла к верховой езде – одной рукой она судорожно цеплялась за седло, стараясь удержаться в нем. Оказавшись перед Деверо, она резко осадила коня и, задыхаясь, воззвала:

– Благородный рыцарь, вверяю в ваши руки жизнь свою и честь, и прошу защиты!

Пришпорив коня, бородач бросился вслед за нею, но был остановлен решительно загородившим даму Деверо.

– Стой! – повелительно выкрикнул Алан, вскидывая руку.

Воин, приподнявшись в седле, грозно воскликнул:

– Уйди в сторону! Я не причиню тебе зла, но мне нужна женщина.

– Дама под моей защитой, – твердо произнес Деверо. – Тебе придется убить меня, чтобы забрать ее.

Бородач быстрым взглядом окинул англичан, тесным кольцом сплотившихся вокруг дамы; не оборачиваясь, жестом подозвал своих людей. Наемники выстроились позади своего предводителя; за ними – валлийцы на низкорослых пони, с луками и короткими копьями наизготовку.

– Вас шестеро, – презрительно проговорил бородач. – Как долго ты надеешься продержаться?

– Ровно столько, чтобы научить тебя понятию рыцарской чести!

– Да знаешь ли ты, кому становишься поперек дороги? – незнакомец воинственно встряхнул своим щитом, обращая внимание Деверо на герб Мортимера.

Деверо была известна репутация Роджера Мортимера, лорда Марки и верного союзника короля. Еще во времена правления Генриха II, родителя ныне правящего Джона, Мортимер совершил немыслимое: случайно столкнувшись с принцем Мэйлинида Кадваллоном ап Мадок, возвращавшимся домой после рандеву с королем, он приказал своим людям атаковать его. В стычке Кадваллон был убит. Тяжесть совершенного Мортимером преступления усугубилась тем, что валлийского принца сопровождал королевский эскорт, и гибель его вызвала у Генриха взрыв яростного гнева. Лорд Роджер был немедля арестован и брошен в темницу, в которой провел около трех лет. На долю его подчиненных выпала еще более тяжкая участь: их объявили вне закона, и за ними началась охота. В результате многие из них были схвачены и казнены; уцелевшим же пришлось спешно покинуть пределы Англии и перебраться на материк. Выйдя на свободу, Мортимер с завидным рвением принялся выслуживаться перед королем, стремясь вернуть его расположение. Тюрьма вовсе не укротила его буйного характера: лорд Роджер по-прежнему отличался непостоянством нрава, неистощимой энергией и невероятным упрямством. Именно последнее качество, вкупе с сообразительностью и хитростью, способствовало тому, что, в конце концов, Мортимеру удалось прибрать к рукам Мэйлинид – княжество погубленного им принца Кадваллона.

Роджер Мортимер был далеко не единственным бароном, не гнушавшимся пользоваться любыми методами обогащения: практически все лорды Марки властвовали на землях, в свое время отвоеванных у валлийцев. И для удержания добычи он, как и те другие, вынужден был проводить свою жизнь в бесконечных сражениях, что лишь прибавляло ему воинственности. В довершение ко всему, Мортимер пользовался доверием короля Джона – качество, которым могли похвастаться весьма немногие магнаты королевства.

Деверо сознавал, чем может обернуться для него противостояние людям лорда Роджера, но отступать не собирался.

– Это не имеет никакого значения, – отрезал он. – Дама под моей защитой!

– Ответ, достойный настоящего мужчины, – раздался вдруг позади приглушенный шлемом голос.

К ним приблизился рыцарь на рослом вороном жеребце. Поверх кольчуги красная туника его была из дорогой шерсти, а шпоры на ногах – из золота. Правой рукой он удерживал конские поводья, левая небрежно покоилась на бедре.

Бородач дернулся в его сторону.

– Кто ты такой?

Рыцарь снял шлем. Загорелое, худощавое лицо его с высокими скулами и орлиным носом заросло темной щетиной; на твердо очерченных губах играла насмешливая улыбка. Раскосые серые глаза из-под черных, с изгибом, густых бровей презрительно щурились на бородача.

Разом побледнев, тот непроизвольно потянул на себя поводья – так, что лошадь под ним захрапела и попятилась.

– Я вижу, ты узнал меня, Ральф Мортимер, – холодно заключил рыцарь. – Как поживает твой кузен, лорд Роджер?

– Проклятие! – наконец обрел дар речи Мортимер. – Лэнгли! Какого дьявола тебе тут надо?

Наемники его, заслышав имя, разом переглянулись и вытянули мечи из ножен. Валлийцы, которым имя англичанина ничего не говорило, с настороженным любопытством наблюдали за происходящим.

– Именно я должен задать тебе этот вопрос: если мне не изменяет память, Вигмор находится довольно далеко отсюда.

Откровенно-высокомерное пренебрежение Лэнгли вывело Мортимера из себя: смачно сплюнув, он разразился непристойной бранью.

Лэнгли нахмурился.

– Не забывай – здесь присутствует дама!

Бросив конские поводья, Мортимер быстрым движением выхватил свой меч, одновременно прикрываясь щитом.

– Ты не раз переходил мне дорогу, – он стиснул коленями бока своего коня, готовясь пришпорить его. – Но на этот раз тебе не удастся помешать мне. И я, наконец, собью с тебя твою паршивую саксонскую спесь, которой ты так кичишься!

Лэнгли снисходительно рассмеялся.

– Мне жаль разочаровывать тебя, – с этими словами в призывном жесте он вскинул руку. – Но, боюсь, моя саксонская спесь все же останется при мне.

На тропе показался многочисленный отряд закованных в доспехи рыцарей; с копьями наперевес они выстроились позади своего предводителя и выжидающе замерли.

– Ты делаешь успехи, мой друг, – Лэнгли явно издевался. – Теперь ты воюешь с женщинами!

Лицо Мортимера приняло пепельный оттенок. В бессильной злобе он окинул взглядом своих противников: силы явно были неравны. Самым правильным было бы развернуть своих лошадей и убраться поживу-поздорову, но это означало невыполнение данного ему приказа. Он метнул взгляд через плечо: наемники его, по-прежнему удерживая в руках обнаженные мечи, напряженно застыли в седлах. Валлийцы же, воспользовавшись моментом, развернули своих пони и умчались прочь.

В попытке сохранить свое достоинство Мортимер выпрямился в седле.

– Не советую тебе вмешиваться, Лэнгли. Эта дама – воспитанница моего лорда, осмелившаяся ослушаться его, и мне приказано вернуть ее обратно. Как видишь, я не делаю ничего противозаконного, – не имея возможности вступить в открытую схватку, он поспешил сменить тон, по-видимому опасаясь гнева своего хозяина не меньше, чем неравного боя с Лэнгли.

Лэнгли с любопытством глянул на державшуюся позади Деверо даму.

– Он говорит правду?

– Да, милорд, – сверкнув глазами из-под низко надвинутого на лицо капюшона мантии, подтвердила она. – Мне пришлось бежать, чтобы спастись от позорного замужества, к которому меня пытались принудить, – судя по голосу, она была молода.

Лэнгли перевел взгляд на Мортимера.

– Что ты скажешь на это?

– Мне платят не за слова, а за дело, – уклонился тот от прямого ответа. – Я ничего не знаю.

– Лжец! – гневно воскликнула девушка. – Вы были моим тюремщиком!

Лэнгли укоризненно покачал головой.

– Я знаю тебя достаточно хорошо, Мортимер, чтобы поверить ей. Не знаю, кому ты служишь сейчас, но тебе придется отправиться к хозяину одному – леди не желает возвращаться.

Смуглое, с резкими чертами лицо Мортимера вспыхнуло. Усилием воли он сдержал готовые сорваться с языка очередные ругательства.

– Много на себя берешь, Лэнгли! – в голосе его слышалась неприкрытая угроза. – Не тебе тягаться с лордом Черлтоном, безродный наемник!

В серых глазах Лэнгли зажегся неподдельный интерес.

– Черлтон? Как же, как же – я наслышан о нем. Его проводники помогли нам захватить Бангор и Абер, за что король пожаловал ему земли присоединившихся к Лливелину мятежников. И ты тут же перебежал к нему! Хотя чему удивляться: ты всегда там, где можно легко поживиться. Что же касается меня, – он усмехнулся. – Я – солдат, и горжусь этим. Отправляйся к своему хозяину и передай мои сожаления в том, что помешал исполнению его приказа, – тон его внезапно посуровел, в сузившихся серых глазах появился стальной блеск. – А теперь убирайтесь, пока я не передумал!

Ему не пришлось повторять дважды: рыцари Мортимера тут же развернули лошадей и, горбясь в седлах и поминутно оглядываясь, понеслись прочь. За ними с бессильными проклятиями на устах следовал их незадачливый вожак.

Проводив их взором, Лэнгли обратился к Деверо:

– Ты рисковал, – голос его звучал жестко. – И не только собой. Я обещал де Бренту сотню. И не намерен нарушать своего слова.

К несказанному удивлению дамы благородный спаситель ее, только что проявивший величайшую храбрость и стойкость, виновато склонил закованную в шлем голову – словно нашкодивший, уличенный в неблаговидном проступке подросток.

К сумеркам отряд добрался до поселения с довольно вместительным манором. Лэнгли распорядился выставить охрану у лошадей и приказал бейлиффу накормить его людей, пообещав заплатить. Утомленные воины в ожидании трапезы поснимали шлемы и с удовольствием принялись умываться во дворе колодезной водой. Державшиеся поодаль жители с настороженным удивлением наблюдали за ними: не каждый раз им доводилось принимать столь миролюбиво настроенных англичан. Деревенские мальчишки, босоногие и замурзанные, как обычно, оказались самыми любопытными, и, мало-помалу подбираясь поближе, вскоре окружили воинов, с робким восхищением разглядывая их аммуницию и превосходных боевых коней. Выглядывавшие из-за материнских юбок девочки завистливо следили за ними, не решаясь последовать их примеру.

Бейлифф, молчаливый и тучный, тем не менее оказался расторопным малым, и вскоре отряд уже сидел за длинными столами в сумрачной, плохо освещенной зале манора с земляным полом, присыпанным несвежим, слежавшимся тростником. Такие же молчаливые служанки, пугливо косясь на англичан, торопливо расставляли блюда с нехитрой едой: бекон, масло, сыр, мед, лепешки.

Воспользовавшийся оказией Лэнгли договорился, чтобы бейлифф приготовил для них мешки с провизией в дорогу, а также распорядился насчет обеда для вырученной ими из беды дамы. Отдав необходимые распоряжения, Лэнгли поднялся по шаткой наружной лестнице и постучался в дверь комнатки, которую предоставили женщине. Дождавшись приглашения, он переступил порог – пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку дверного проема.

Дама ожидала его стоя, в волнении стискивая руки. Совсем молоденькая – лет семнадцати, изящная, с ясными голубыми глазами, она держалась со сдержанным достоинством знатной девушки. Прелестное, с тонкими чертами личико ее было усталым и бледным, под глазами пролегли темные круги. Она сняла свою малиновую мантию; на голове ее не было покрывала, что указывало на то, что она была незамужней. Переброшенные на грудь светлые косы ее мягким шелком золотились на фоне платья из темно-синей шерсти.

Девушка совершенно не вписывалась в обстановку убогого, скудно обставленного помещения с неровными дощатыми полами и стенами: она показалась Лэнгли чудесным, неземным существом из сказочной легенды, волею невероятного и совершенно необъяснимого случая занесенным в дремучее захолустье валлийской глубинки. Обращенные на него большие, светлые до прозрачности глаза незнакомки были полны глубокой признательности.

– Позвольте мне выразить вам благодарность, милорд, – ее французский оказался безупречным. – Вам и вашим воинам.

Лэнгли поклонился.

– Ричард Лэнгли. Могу ли я узнать ваше имя, миледи?

– Разумеется, – с готовностью откликнулась она. – Я – Алаис де Бек.

Лэнгли выпрямился, пораженный, и пристально вгляделся в нее.

– Роджер де Бек – не приходится ли он вам родственником, миледи?

Девушка, вздрогнув, совершенно побледнела – в лице ее не осталось ни кровинки.

– Он… Он был моим братом, милорд, – срывающимся голосом проговорила она.

– Был? – в изумлении воскликнул Лэнгли: похоже, сюрпризам сегодняшнего дня не было конца.

Плечи девушки поникли, губы задрожали – она часто заморгала, сдерживая набежавшие слезы.

– Роджер убит в сражении под Бангором, милорд.

– Я сожалею, миледи, – он поклонился.

Не в силах говорить, Алаис молча кивнула. На ресницах ее задрожали слезы, и она торопливо смахнула их тыльной стороной ладони.

– Как я понимаю, лорд Черлтон предъявил на вас права, – Лэнгли стала ясна подоплека недавних событий: потерявшая брата девушка превратилась в один из призов разгоревшейся войны.

– Этот человек когда-то знал моего отца и, прослышав о смерти брата, выкупил права опекунства, – проговорила Алаис с горькой иронией. – Еще бы – теперь я наследую Гволлтер! Он забрал меня из монастыря и перевез в свой манор, обещая позаботиться обо мне. А вскоре объявил, что собирается выдать меня за своего сына.

– Чья кандидатура не вызвала у вас восторга, – констатировал Лэнгли.

Девушка поджала губы; тонкие крылья носа ее гневно затрепетали.

– Один из его бастардов, к тому же умственно неполноценный, – выпалила она. – Надеюсь, вы понимаете мое возмущение!

Лэнгли приподнял брови.

– Весьма хитрый ход: сын получает ваши земли, а в виду его недееспособности Черлтон сам будет ими управлять. Мортимер что-то говорил о том, что вы ослушались опекуна?

– Я сбежала: мне помогла сопровождавшая меня из монастыря монахиня. Но Мортимер выследил меня и повез обратно. И если бы не тот отважный молодой рыцарь…, – лицо Алаис заметно порозовело.

Лэнгли в нерешительности глянул на нее; поколебавшись, все же спросил:

– Как вы намерены поступить дальше?

Алаис, вздохнув, в раздумии сдвинула темно-русые брови, отчего тоненькая морщинка пролегла на ее гладком лбу. Покусывая нижнюю губу, она несмело поглядывала на возвышавшегося перед ней рослого рыцаря, словно не решаясь заговорить.

– Если бы мне удалось добраться до Страта Флорида… Аббат Кедифер сможет приютить меня – он очень хорошо знал моего отца, и не откажет мне в помощи. А когда все успокоится, я вернусь к настоятельнице Сиван, в Лланллуган.

Лэнгли нахмурился.

– Вы рассчитываете, что вас так легко оставят в покое? Не забывайте: лорд Черлтон – ваш законный опекун; боюсь, он не станет потакать вашим капризам.

Девушка, вздрогнув, вскинула голову. Устремив на него ясный взор, она пылко воскликнула:

– Капризы? Я не желаю становиться бессловесной игрушкой в его руках. Этот бастард… – она покраснела и на мгновение смолкла, справляясь со вспышкой гнева. – Да я предпочту броситься с замковой башни, прежде чем позволю ему прикоснуться к себе!

В душе Лэнгли шевельнулась жалость к Алаис. Но такова была участь всех знатных девушек: они предназначались для заключения выгодных союзов и воспроизведения потомства. Ее отважная попытка воспротивиться воле опекуна вызвала в нем чувство невольного уважения к ней. Тем не менее он счел необходимым напомнить ей о суровой реальности существующих законов и обычаев, зачастую несправедливых и безжалостных.

– Надеетесь, что стены монастыря остановят Черлтона? – он иронично выгнул бровь. – Права опекунства стоят недешево. Не говоря уже о вашем приданом.

– Он не осмелится напасть на обитель божью! – воскликнула она, расширяя глаза.

Лэнгли, однако, не разделял ее уверенности в нерушимости святых стен: с легкой руки короля Джона, откровенно презиравшего церковников, многие монастыри и аббатства подверглись разграблению и разорению. Он вспомнил епископа Бангора Роберта, вынужденного наблюдать за погромом церкви, из которой его выволокли словно преступника. Вспомнил полные муки глаза пожилого церковника в разорванной сутане, и его дрожащие руки, воздетые к Создателю в молчаливом призыве, отчаянном и безответном – и заструившиеся по его впалым щекам слезы, когда англичане подожгли разоренную ими церковь. Впервые в жизни Лэнгли оказался свидетелем столь невероятного кощунства; оно оставило в его душе неизгладимую горечь и выветрило последние остатки почтения к королю, вынудившему своих подданных на неслыханное святотатство.

Щадя чувства девушки, Лэнгли не стал делиться с нею своими сомнениями. В глазах его судьба Алаис была предрешена, и он не имел никакого права вмешиваться, да и не имел такой возможности: в качестве законного опекуна притязания Черлтона на наследницу де Беков были неоспоримы.

В волнении переплетя пальцы, Алаис не спускала с рыцаря полного тревоги взора: ей было страшно, хоть она и пыталась не выказывать этого. Лэнгли тронула беззащитность осиротевшей, волею судьбы оказавшейся в безвыходном положении девушки, но он крепко сжал губы, не желая подавать ей каких-либо надежд на помощь с его стороны.

– Не могли бы вы сопроводить меня до Страта Флорида?

– Я выделю десятерых солдат – они доставят вас в аббатство, – Лэнгли понимал, что не вправе оставлять ее на произвол судьбы.

– О, благодарю вас! – воскликнула она с просветлевшим лицом. – Могу ли я попросить, чтобы одним из них был тот самый рыцарь, что так отважно заступился за меня?

Не выдавая своего неудовольствия, Лэнгли вежливо поклонился.

– Как пожелаете, миледи.

Он отступил, намереваясь удалиться, но девушка остановила его.

– Должна предупредить вас, милорд: права опекунства лорд Черлтон получил от самого короля. Мне бы не хотелось, чтобы вы пострадали из-за меня. И я…, – тут она нервно сглотнула. – Я пойму, если вы не станете вмешиваться.

Глаза Лэнгли сузились, крылья носа дрогнули: эта девица осмелилась сомневаться в его порядочности!

– Оказание помощи даме – непреложный долг каждого рыцаря, миледи, – тон его был сух и холоден. – Разумеется, я не вправе противиться воле короля. Однако мое решение доставить вас в аббатство остается неизменным.

– О, простите меня, милорд! – девушка уловила перемену в его настроении. – Поверьте, я не хотела оскорбить вас.

Лэнгли вдруг почувствовал себя неловко: в конце концов, она всего лишь беспокоилась о нем.

– Напротив, миледи: я благодарен вам за вашу откровенность, – пожав плечами, он послал ей ободряющую улыбку. – К тому же Мортимер ни словом не упомянул имени короля, – и шагнул к двери.

Взявшись за дверное кольцо, он обернулся.

– Сейчас вам принесут еду. Мы выступим с рассветом. Завтра к вечеру вы будете в Страта Флорида и, надеюсь, моим людям позволят переночевать там.

– Я сама прослежу за этим! – пылко заверила его девушка; необычно светлые для валлийки глаза ее сияли, скулы порозовели, и Лэнгли про себя вновь подивился ее нежной красоте.

Вернувшись в полутемный зал, где солдаты заканчивали трапезу, Лэнгли взглядом отыскал Деверо: тот дремал, привалившись к стене и свесив на грудь голову, венчавшуюся слежавшимися от долгого ношения шлема короткими каштановыми кудрями. Он подошел к нему и, перегнувшись через стол, легонько встряхнул за плечо. Невнятно промычав, Деверо приоткрыл сонные глаза; узнав Лэнгли, торопливо поднялся, потирая ладонью усталое, заросшее рыжеватой щетиной лицо.

– Выйдем, – Лэнгли зашагал к выходу.

Отведя Алана в сторонку, повернулся к нему.

– Плохие новости, Ричард? – встревожился Деверо, обратив внимание на его хмурое лицо и сдвинутые брови.

Лэнгли, покусывая верхнюю губу, озабоченно скосился на него.

– Не совсем. Мне жаль, Алан, но тебе придется препроводить даму в Страта Флорида. Я обещал ей десятерых охранников, и она сама попросила, чтобы ты повел их.

– Хорошо.

– Теперь слушай внимательно: вы доберетесь туда завтра к вечеру. Там заночуете, и с рассветом двинетесь к Аберистуиту. Избегайте поселений и не останавливайтесь. Отбери самых надежных солдат и двух лучников. Руперт пойдет с тобой. Зная Мортимера, я уверен, что он крутится поблизости: он захочет выяснить, куда она отправится. Атаковать вас он не осмелится, помня обо мне. Твоя задача – доставить ее в аббатство, и только! И еще, – Лэнгли сжал плечо Алана. – Я не знаком с леди Алаис, но мне довелось встречаться с ее братом, Роджером де Беком. В составе валлийского отряда Лливелина он участвовал в походе в Шотландию; в то время ты после ранения отлеживался в Честере. Так вот: Роджер убит под Бангором, и, признаюсь, я совершенно не сожалею о его смерти – свет не видывал таких негодяев. Он из породы тех, к кому ни в коем случае нельзя поворачиваться спиной. Быть может, сестра его не так уж плоха, хотя как знать – они похожи друг на друга как две половинки одного яблока. Так что держись от нее подальше.

Деверо слегка покраснел и понимающе кивнул.

Лэнгли ободряюще похлопал его плечу, не зная, успокаивает ли он самого себя, или обнадеживает своего младшего друга.

– Ты справишься, я знаю. А пока не мешало бы отдохнуть.

За окраиной деревни отряды разделились: основной продолжал идти вперед, маленький – под предводительством Деверо – свернул направо. Лэнгли задержался ненадолго, давая последние указания своему сквайру Руперту де Мансу, который внимательно слушал, склонив голову и изредка кивая.

Прежде чем пуститься вдогонку отряду, Лэнгли бросил прощальный взгляд на исчезающих за поворотом тропинки всадников. Процессию замыкал Деверо; уже сворачивая, тот обернулся – Лэнгли разглядел, как в щелях шлема блеснули его глаза – и махнул ему рукой.