Читать книгу Последнее слово. Книга первая - Людмила Гулян - Страница 8

Алаис наслаждалась покоем в Страта Флорида: лишь окончательно избавившись от преследований Черлтона, она осознала, как измотана событиями последних недель.

Расположенный в самом сердце Кередигиона монастырь имел длинную, насыщенную событиями историю: более полувека назад основанный норманнским бароном Робертом ФитцСтивеном, вскоре он перешел под опеку принца Риса ап Грифида, активно занявшегося его перестройкой и расширением. И теперь насчитывавшее уже свыше шестидесяти служителей цистерианского ордена аббатство являлось одним из крупнейших духовных центров Уэльса. В нем хранились копии трудов и библиотека знаменитого теолога Жеральда Уэльского; здесь же велись записи Хроники Принцев, а церковь служила местом захоронения принцев Дехейбарта. На монастырском кладбище покоились и родители Алаис.

Щедрое великодушие валлийских принцев и князей способствовало дальнейшему процветанию аббатства и позволило заложить два дочерних монастыря: Страта Марселла в северном Поуис и женскую обитель Лланллир – здесь же, в Кередигионе. В лечебницу Страта Флорида стекались больные со всей округи; обширный внутренний двор всегда был полон завернувшими на ночлег гостями – Алаис часто видела аббата Кедифера, по обычаю выходившего им навстречу для традиционного приветствия.

Кедифер ежедневно принимал ее в своей келье. Она почти не знала его, невзирая на то, что отец ее при жизни был ревностным прихожанином аббатства. Только однажды лорд Хью взял ее с собой, чтобы она могла поклониться праху матери – Алаис тогда было около семи. Воспитывавшуюся в строгости уединенного замка маленькую девочку мало заинтересовала личность настоятеля: все внимание ее целиком было поглощено созерцанием внушительной арки ворот и величественных зданий монастыря; а убранство церкви с высоким сводом, расписными стенами и алтарем привело ее в благоговейный восторг – особенно понравились ей цветные узорчатые плиты, которыми были выложены полы. Посещение аббатства оказало неизгладимое впечатление на Алаис: потерявшая мать в день своего рождения, совершенно заброшенная отцом и игнорируемая сводным братом, она проводила время в обществе няни Махельт, и самыми счастливыми считала редкие дни, когда та брала ее в расположенную у замка деревню. Там Алаис видела деревенских детей – чумазых, босоногих, в изношенных рваных рубахах. Полные жизни и задора, они бегали, кричали и смеялись, и с затаенной тоской она наблюдала за их играми: ей, дочери лорда, не дозволялось общаться с ними. Завидев принаряженную в платье из дорогой шерсти и мягкие кожаные башмачки Алаис, они с любопытством оглядывали ее – валлийским детям, впрочем как и взрослым, неведомо было чувство зависти – и переключались на свои забавы, даже не подозревая что державшаяся за руку няни дочь их господина страстно желала только одного: скинуть изящные башмачки и броситься вслед за ними через лужи и грязь, забыв о нарядном платье и знатном происхождении.

Незамедлительно после кончины лорда Хью Роджер – он был старше сестры на одиннадцать лет – отвез ее в монастырь под предлогом занятости и частого отсутствия в замке. Неподалеку от Гволлтера находилась женская обитель Лланллир, однако Роджер предпочел отправить сестру в расположенный в северном Поуис Лланллуган, мотивируя свой выбор тем, что настоятельницей в нем пребывала кузина ее покойной матери.

Алаис была счастлива: в душе ее сохранились воспоминания о Страта Флорида, и она знала, что в монастыре одиночество ее закончится. Самым трудным оказалось расставание с Махельт – няня вырастила девочку, заменив ей мать; и все же Алаис без сожаления покинула Гволлтер, в котором всегда чувствовала себя нежелательной обузой.

В Лланллугане их встретили приветливо; облаченная в белую сутану молодая монашенка проводила Роджера и Алаис в келью аббатиссы и с поклоном отворила перед ними узкую дверь. Они оказались в крошечном, ярко освещенном множеством свечей помещении; навстречу им шагнула женщина – невысокая и до хрупкости изящная.

Алаис поразило лицо настоятельницы: тонкое, невероятно одухотворенное и белое, словно выточенное из мрамора; ясные темные глаза ее светились добротой, и вся она излучала мягкое, какое-то особое сияние. Замерев, Алаис следила за плавной поступью аббатиссы; приблизившись, та начертала над ее головой крест и протянула руку, к которой девочка почтительно приложилась губами.

– Дитя мое, – настоятельница ласково провела узкой прохладной ладонью по лицу Алаис. – Ты не должна бояться – тебе будет хорошо здесь.

Увидев на лице женщины улыбку, открытую и доброжелательную, Алаис перевела дыхание; сковывавший ее члены страх отступил, и она робко улыбнулась в ответ.

– Я не боюсь, – прошептала она. – И обещаю быть послушной.

– Вот и умница, – тронутая доверчивостью сироты, аббатисса обняла ее, чувствуя как та цепляется за нее маленькими руками.

И Алаис действительно было хорошо, невзирая на суровый, наполненный непрекращающимися заботами и изнурительным физическим трудом монастырский быт. Аббатисса доводилась ей родственницей, однако девочке не делали никаких поблажек. Алаис жила так же, как и другие: делила крошечную, вечно холодную келью с одной из монахинь, меж молитвами наравне с остальными усердно трудилась в саду, огороде, сыроварне, на пасеке. Она научилась изготовлять свечи из пчелиного воска, варить пищу и сбивать масло, собирать лечебные травы и готовить целебные отвары и мази; много времени проводила в лечебнице, помогая монахиням ухаживать за больными и ранеными. И вместе с другими девушками усердно занималась латынью и основами счета.

Роджер не навещал Алаис, ограничиваясь посланиями, редкими и короткими. И со временем аббатисса пришла к заключению, что де Бек намеревается уготовить сестре будущее монахини – он не предпринимал никаких попыток устроить ее судьбу, как обещал, и не выказал интереса забрать ее домой, когда ей исполнилось четырнадцать: в этом возрасте знатные девушки обычно были уже замужем.

Аббатисса была осведомлена о предсмертном завещании лорда Хью относительно дочери: Алаис должна быть выдана замуж за равного ей по сословию человека. Не откладывая дела в долгий ящик, настоятельница написала Роджеру. Ответа пришлось ждать довольно долго; и в нем Роджер, в весьма туманных выражениях подтверждая правильность ее предположений, испрашивал время, необходимое ему для получения от дядюшек Алаис согласия на ее постриг.

А вскоре король Джон начал активные военные действия против принца Лливелина, и жизнь Алаис, такая размеренная и слаженная, рассыпалась словно песочный замок под ураганным ветром: погиб Роджер, и из послушницы женского монастыря она превратилась в супругу английского рыцаря.

Кедифер был полон сочувствия и неоднократно высказывал сожаление что все обернулось для нее так печально; однако каждый раз после беседы с ним в душе Алаис просыпалось какое-то смутное беспокойство, причин которого она не могла объяснить. Он выспрашивал ее о жизни в Лланллугане, и каждый раз сводил их разговор к утверждению о том, что самый правильный путь в жизни – тот, что ведет к самоотречению во имя служения Господу. Девушка отмалчивалась, не понимая к чему он клонит; возвратясь в отведенную ей келью, вспоминала быстрые, оценивающие взгляды аббата, которыми иногда он окидывал ее: точно так же совсем недавно на нее смотрел Черлтон. И ей становилось не по себе.

Алаис пребывала в монастыре в качестве знатной гостьи, поэтому ее не загружали работой. В свободное от молитв в церкви и посещения могил родителей время она с удовольствием гуляла по монастырскому саду, где с прилежным усердием трудились монахи, пропалывая грядки с овощами, ухаживая за фруктовыми деревьями и пчелиными ульями. Если день выдавался ясным, выходила за ворота и бродила вокруг монастырских стен, любуясь прекрасным пейзажем. Весьма обширное, аббатство раскинулось средь живописных лугов Кередигиона, прозванных Цветочной Долиной и служивших прекрасными пастбищами для разводимых монахами овец: продажа шерсти являлась основным источником доходов монастыря. Как женщине доступ в крытую галерею и библиотеку ей был воспрещен, и в ненастную погоду она вынуждена была оставаться в своей келье, бесцельно коротая время в ожидании очередной службы в церкви или беседы с Кедифером.

Вечерами Алаис подолгу простаивала перед узеньким зарешеченным окошком, устремив мечтательный взор к горизонту, где далекие холмы сливались с небом, и наблюдая как постепенно сгущающаяся темнота поглощает все видимое вокруг. И с нетерпением ждала того дня, когда сможет вернуться домой. О том как дальше сложится ее жизнь девушка старалась не думать: ее пугало неизвестное будущее с мужем, которого она избрала сама и которого совершенно не знала. Стараясь свыкнуться с мыслью что уже замужем, она вызывала в памяти облик Деверо: его зеленые глаза под темными бровями, полные, решительно очерченные губы, тепло его больших рук с мозолистыми от постоянного соприкосновения с оружием и конским поводом ладонями. И непроизвольно сжимала в руке перстень с рубином, которым за неимением другого он воспользовался вместо обручального кольца: перстень оказался слишком велик, и она хранила его на шелковом шнурке, на груди.

Воспитывавшаяся в монастыре с одиннадцати лет, Алаис не имела опыта общения с мужчинами. Она плохо помнила отца, которого видела изредка и издалека – он часто отлучался из замка. В памяти иногда всплывали размытые образы: расположившийся в кресле за трапезным столом худощавый русоволосый мужчина с привлекательным, неулыбчивым лицом и светло-голубыми глазами, взиравшими на нее с выражением плохо скрытого неодобрения когда няня подводила ее к нему – скованная робостью, девочка не осмеливалась взглянуть на него.

Со старшим братом Роджером она не виделась с того самого дня, как он оставил ее в Лланллугане. И когда Черлтон перевез ее в свой манор, она оказалась в окружении большого количества мужчин – рыцарей, солдат, слуг. Чувствуя на себе их откровенные, оценивающие взгляды, Алаис старалась не поднимать глаз, чтобы не выдавать своего смущения краской на лице. Она имела весьма смутное представление о мужской красоте; однако понимала, что Деверо хорош собой, и осознание того, что муж ее к тому же отважен и силен, наполняло ее сердце тайной гордостью.

На четвертый день, ближе к вечеру, аббат прислал за ней монаха. Как обычно, Кедифер пребывал в своем деревянном кресле, перебирая четки. В заправленных оливковым маслом бронзовых лампах тихо потрескивали фитили; на алтаре, под распятием, ярко горели массивные свечи – изготовленные из пчелиного воска, они совершенно не чадили.

Приблизившись к нему, она поклонилась и замерла, потупясь и переплетя пальцы.

– Алаис, – обратился к ней аббат своим глубоким, хорошо поставленным голосом. – Мне нужно поговорить с тобой.

– Да, святой отец, – смиренно ответила она, чувствуя как сердце ее вдруг тревожно встрепенулось.

– Речь пойдет о твоем будущем. Вернее, о том, как исправить твое настоящее.

Она взглянула на него, насторожившись и слегка приподняв брови – слова священника озадачили ее.

– Тебе пришлось заключить брак с молодым Деверо, – продолжал аббат вкрадчивым голосом. – Разумеется, это был благороднейший с его стороны поступок, но теперь, когда лорд Черлтон отступился от своих опекунских притязаний, тебе следует призадуматься о том, что тебя ждет дальше.

Алаис перевела дыхание. Речи его всколыхнули притаившиеся в ее душе страхи и сомнения, но разум подсказывал не выдавать своей неуверенности. Ибо перед ней был мужчина – в обличье служителя церкви, и все же мужчина: события последних недель сильно пошатнули ее веру в порядочность представителей сильного пола.

– Я сделала свой выбор. Каким ни окажется мое будущее, я с готовностью приму его: назад пути нет.

– Так ли это? – в голосе аббата прозвучало едва различимая нотка сарказма.

Она слегка опешила.

– Святой отец, Алан Деверо – мой законный супруг. Я намерена сдержать данное ему перед алтарем слово.

– Весьма похвально с твоей стороны, – отозвался Кедифер. – Я не сомневался в твоей честности. Но вдумайся, дочь моя, какая жизнь ожидает тебя – быть женой солдата нелегко. Да еще в такие неспокойные времена… Твой муж будет часто отлучаться из дому, а кто защитит тебя? Кто разделит с тобой заботы повседневного бытия? К тому же он англичанин; как знать – быть может тебе придется покинуть родные места и отправиться за ним в Англию. Каково будет тебе там?

– Другие как-то живут, – возразила девушка.

Тонкие, бесцветные губы настоятеля скорбно поджались.

– Именно как-то! Пойми, Алаис, для тебя, выросшей в тиши и благочестии монастыря, такая жизнь окажется тяжким бременем. Одиночество, неуверенность в завтрашнем дне и постоянные тревоги – разве такого достойна наследница Хью де Бека? Но у тебя еще есть возможность исправить это.

– Я… Я не понимаю, – Алаис заметно растерялась.

– Если ты отречешься от грешного мира и вверишь себя церкви…

– Но я замужем! – воскликнула она.

– Не зря я настоял на том, чтобы тебя оставили здесь: твой брак можно аннулировать на основании того, что консуммации его как таковой не произошло.

При этих словах его Алаис вспыхнула и залилась густой краской, но, преодолев приступ стыдливого смущения, категорично заявила:

– Я не хочу этого, святой отец.

– Представь, дитя, – Кедифер убеждал ее мягким, журчащим голосом. – Спокойная жизнь под надежной защитой божьих стен!

– Я дала обет Деверо – перед Богом и людьми, и не нарушу его, – упорствовала Алаис. – Он оказал мне неоценимую услугу, и я не оскорблю его таким низким вероломством.

– О, но ведь он всего лишь выполнил свое обещание защитить тебя! И я уверен – он поймет твои мотивы, когда получит послание…

– Послание? – вскинулась Алаис; светлые глаза ее широко распахнулись в дурном предчувствии. – Какое послание?

– Мое, – ответил Кедифер. – Я отправил его лорду Деверо – сегодня утром. В нем я описал твое трудное положение и выразил надежду, что как благородный человек он не станет принуждать тебя к исполнению данного тобой обета. А также разъяснил, что сам он не имеет пред тобой никаких обязательств – ибо брак нельзя считать действительным без совершения супружеских отношений.

Свет померк в глазах Алаис. Она покачнулась; все вдруг поплыло у нее перед глазами – она зажмурилась на мгновение, чтобы не потерять равновесия и устоять на ногах.

– Вы… Вы сделали это, не спросив меня? – воскликнула она, порывисто выпрямляясь и подступая к нему.

– Только ради твоих интересов я решился на этот шаг, – строго произнес аббат. – Я знал твоих отца и брата – упокой Господь их души; я же вынужден был отдать тебя Деверо, и я посчитал себя ответственным за твою судьбу.

На некоторое время воцарилось гнетущее молчание, нарушаемое потрескиванием фитилей горящих свечей и ламп. Несмотря на вызванное столь бесчестным поступком настоятеля потрясение, девушке удалось совладать с собой. Она не сводила с него своего взора, но в прозрачной, яркой голубизне ее прекрасных глаз он уже не видел прежнего смирения. И нежные губы ее строптиво поджались в выражении откровенного протеста.

– Мой отец отрекся от меня в день моего рождения. Мой брат изгнал меня из дому. Мой опекун хотел отдать меня полоумному сыну, чтобы завладеть моим наследством. Из всех повстречавшихся мне на жизненном пути мужчин лишь один оказался бескорыстным и благородным. Да, я всего лишь слабая женщина, но ничто не заставит меня отречься от него, – голос Алаис был тверд и холоден; во взоре ее плеснулся неприкрытый гнев, и аббата вдруг поразило невероятное сходство девушки с ее покойными отцом и братом.

Маска притворного сочувствия слетела с лица настоятеля: он не привык к тому, чтобы ему перечили. В груди его всколыхнулась глухая злоба: она осмелилась возражать ему! Однако он тут же подавил в себе вспышку неприличествующего служителю церкви негодования. В конце концов, что бы ни возомнила о себе эта глупая, несмышленная девчонка, что сейчас с таким гордым видом стояла перед ним, ей не устоять против его воли. Она была обречена – уверенный в своих силах, Кедифер не собирался отступать от задуманного. И не сомневался в успехе своей затеи.

– Подумай хорошенько, Алаис. Время не торопит нас; уверен – Господь моими устами вразумит тебя.

«Я заставлю тебя!» – говорили его глаза, темные, немигающие и пронзительные под полуприкрытыми белыми веками. Девушка похолодела – ускользнув от Черлтона, она попалась в другую ловушку. Ее не выпустят отсюда: по собственному опыту Алаис знала, что нет надежнее темницы, чем монастырские стены. Согласившись на предложение Кедифера, она примет постриг; ее заставят подписать дарственную на земли Гволлтера в пользу аббатства, и до конца дней своих она окажется заживо погребенной в каменных стенах обители. И ей не на кого больше рассчитывать: получив послание аббата, Деверо будет сильно оскорблен и не вернется за нею, как обещал.

Алаис зажмурилась, вызывая образ Деверо – когда он прощался с нею здесь, в этих самых покоях; словно наяву она вновь почувствовала его несмелый поцелуй, и непроизвольно прижала ладонь к губам в бессознательном порыве удержать мимолетное ощущение его прикосновения – воспоминание это наполнило ее сердце ожесточенной решимостью. «Сопротивляйся и борись… Не позволяй им сломать твою жизнь…» – вновь прозвучал в ее памяти голос настоятельницы Лланллугана, далекий, но живой и страстный.

Именно так намеревался поступить Кедифер – однако Алаис не имела ни малейшего желания покоряться ему. Как не покорилась и Черлтону. «Все хорошо в меру – и смирение тоже… Помни: ты – Алаис де Бек!» Что ж, теперь она носила другое имя, но оставалась дочерью Хью де Бека – а он был не из тех, кем можно было безнаказанно помыкать.

Глубоко вдохнув, она смело взглянула Кедиферу в лицо. В глазах ее он утерял всяческое уважение: прикрываясь саном священнослужителя и лживыми речами, этот человек вознамерился присвоить не только принадлежавшее ей по закону имущество – он пытался украсть ее жизнь. Чем сравнял себя с подобными Черлтону. Голубые озера больших глаз ее затянулись льдом, и от напрягшейся фигуры повеяло холодом высокомерного отчуждения. Демонстративным жестом она крепко сжала хранимый на груди перстень Алана – и украшение, словно ожив в ее ладони, вдохнуло в нее решимость и веру в себя.

– Я не откажусь от него, – повторила она, отчетливо выговаривая слова.

– Позволь напомнить тебе о сопутствовавших твоему замужеству обстоятельствах, – едко произнес аббат. – Если мне не изменяет память, лорд Деверо вовсе не горел желанием вступать в брак. Более того, он всячески пытался избежать этого. Не вмешайся тот коротышка-сквайр, тебе не удалось бы уговорить его. Так что не обессудь, дочь моя, – откровенно-ядовитая улыбка скривила его тонкие губы. – Если твой несостоявшийся супруг все же воспоследует моему совету – ибо ни один уважающий себя мужчина не станет делить жизнь с женщиной, загнавшей его в угол. Твой удел – послушание и покорность. Нарушив эту заповедь, ты унизила его – он не простит и не смирится.

– Это только ваши предположения, святой отец, – резко, не скрывая своей непочтительности, прервала она аббата.

– Ты расстроена, – голос Кедифера стал заметно суше, бусинки пронзительных глаз почти прикрылись веками. – Тебе нужно отдохнуть. Ступай, Алаис. А завтра мы поговорим снова.

Аберистуит, Кередигион,

начало сентября 1211

Дневная трапеза завершалась. Солдаты все еще оставались за длинными, расставленными под холщовыми тентами столами. Воспользовавшись тем, что де Брент вместе со своей свитой уже удалился, Лэнгли пересел к де Мансу. Утром он переговорил с констеблем о Деверо: ему удалось добиться разрешения снарядить отряд в Страта Флорида, чтобы забрать леди Алаис, после чего молодоженов надлежало переправить в Гволлтер – констебль передавал часть гарнизона под начало Деверо, для охраны замка. И теперь Лэнгли с нетерпением ждал припозднившегося к столу друга, чтобы поделиться с ним хорошей новостью.

Прихлебывая кисловато-холодное вино, он рассеянно оглядывал оживленный двор, выискивая Алана в шумной людской толпе.

– Куда подевался Деверо? – наконец спросил он у сидевшего рядом Руперта.

– Я видел его недавно, милорд, – отозвался всезнающий сквайр. – Он был страшно зол, прямо-таки светился от ярости.

– Что могло его так разозлить? – Лэнгли не скрыл удивления: отличительными, можно сказать фамильными чертами Деверо были редкое добродушие и спокойный, покладистый нрав.

Руперт покачал головой, с завидным рвением вгрызаясь в гусиную ножку.

– Я было спросил, да он так на меня зыркнул своими глазищами! Я даже подумал, что он меня с ног свалит. Но нет – пробежал мимо.

– И куда же?

– В конюшню, милорд: когда у него что-то не ладится, он отправляется чистить гнедого. А принимая во внимание степень его огорчения, я не удивлюсь если к ужину вся конюшня будет сверкать, словно отполированный шлем!

Явно обеспокоенный, Лэнгли глянул на Руперта.

– Каким расстроенным бы ни был, Деверо никогда не пропускал трапезы. Это на него не похоже – свет не видал второго такого обжоры!

Де Манс бросил обглоданную кость собаке, сидевшей у его ног и не сводившей голодных глаз с его рук; отломив кусок хлеба, обмакнул его в собравшийся на дне глиняного блюда мясной сок.

– Знаю наверняка: он получил какое-то послание, – прожевав хлеб, он облизнул пальцы.

– Не знаешь, от кого?

Руперт пожал плечами.

– Его принес монах, милорд, – и потянулся за очередным куском дичи.

– Монах… – непроизвольно напрягся Лэнгли. – Случаем, не из Страта Флорида?

Разом прекративший жевать Руперт выпрямился.

– Что еще взбрело ей в голову? – поспешно обтерев жирные руки полой скатерти, он поднялся из-за стола.

Сквайр вскоре вернулся. Лицо его было хмурым, и Лэнгли понял, что догадка его оказалась верна.

– Вот, милорд, – Руперт протянул ему скомканный кусок пергамента. – Нашел возле его постели.

Лэнгли сдвинул в сторону деревянную доску с нарезанным хлебом, освобождая место перед собой; разложив пергамент на столе, разгладил его широкой ладонью и углубился в чтение. С каждой прочитанной строчкой лицо его мрачнело все больше. Закончив, он долго смотрел на скреплявшую послание восковую печать Кедифера, кусая губы и постепенно наливаясь яростью.

– Так, – обронил он. – Я был прав: она недалеко ушла от своего брата. Проклятье!

Рука Лэнгли непроизвольно сжалась в громадный кулак – так, что костяшки суставов побелели, и кулаком этим он с силой грохнул по столу. Блюда подпыгнули, оловянные чаши опрокинулись и со звоном попадали на землю. Крутившаяся у ног Руперта собака, заскулив, поджала хвост и шмыгнула под лавку.

Заканчивавшие трапезу солдаты оглянулись, с удивлением таращась на Лэнгли: впервые они видели обычно невозмутимого и выдержанного рыцаря в таком гневе.

– Ну, ладно, – сгребая послание, Лэнгли порывисто поднялся из-за обеденного стола. – Мы еще посмотрим, кто кого!

Он прямиком направился к констеблю. Охранники, не останавливая, пропустили его в шатер. У узкого складного стола Фалк де Брент, в красной тунике поверх темно-зеленой шерстяной рубахи, проглядывал недавно доставленную в крепость королевскую почту. Заслышав шаги, констебль обернулся; недовольно нахмурившееся было лицо его разгладилось при виде Лэнгли.

Сидевшая у стола молодая женщина подхватила свое шитье и поспешно удалилась в отгороженный занавесью угол шатра.

– Прошу прощения, милорд, что нарушаю ваш покой, – склонил голову Лэнгли. – Дело не терпит отлагательств.

Де Брент кивнул, небрежным жестом бросая распечаннный пергамент на стол.

– Говори, Лэнгли.

– Сначала прочтите это, милорд.

Шевеля губами, констебль ознакомился с посланием Кедифера.

– А! Девица, выходит, пошла на попятную? – он иронично выгнул бровь.

– Она разыграла Деверо, и теперь требует свободы, – голос Лэнгли был спокоен, но серые глаза его потемнели от гнева. – Я не допущу этого.

– А что говорит сам Деверо? – поинтересовался де Брент, возвращая ему послание.

– Я не спрашивал.

– Что ты собираешься делать?

– Оскорбление нанесено не только Деверо. Я послал его с ней, и я несу полную ответственность за случившееся. Она воспользовалась его неопытностью и благородством, но я не позволю ей сделать из него посмешище.

– Как ты намерен поступить? – в голосе де Брента послышалось любопытство.

– Милорд, я заберу ее из аббатства сам.

Заявление Лэнгли не вызвало особого восторга у констебля. Хмыкнув, тот прошествовал к своему креслу; усевшись, воззарился на рыцаря, недовольно хмуря брови.

– Мы должны быть крайне осмотрительны, – напомнил он Лэнгли. – Необдуманные поступки могут привести к тяжелым последствиям. Стоит ли рисковать нашим и без того нелегким положением ради какой-то ветренной особы?

– Милорд, Алаис де Бек – законная жена Деверо, со всеми вытекающими отсюда последствиями, – возразил Лэнгли. – Возможно, он не станет упорствовать и предоставит ей свободу. Но они должны прийти к соглашению сами. И даже если они расстанутся, произойти это должно честно и открыто.

Понимая правоту Лэнгли, де Брент тем не менее колебался.

– Не забывай о аббате: что если он откажется отпустить ее? Кедифер – крепкий орешек.

– Я сумею убедить его, – многозначительно усмехнулся Лэнгли.

Де Брент задумался, потирая нижнюю губу согнутым пальцем; затем, пожав плечами, откинулся на спинку кресла.

– Не стану выпытывать, как собираешься убеждать аббата, – заявил он. – Но я не сомневаюсь в тебе, Лэнгли. К тому же давно пора приструнить этого не в меру зазнавшегося служителя церкви: король не раз высказывал недовольство в связи с его более чем откровенной лояльностью к Лливелину. Тем не менее надеюсь, что все обойдется без кровопролития.

– Разумеется, милорд, – склонил голову Лэнгли.

Руперт в одиночестве дожидался на том же месте; отобедавшие солдаты уже разошлись по своим делам. Громко переговаривавшиеся женщины собирали опустевшие блюда; у ног их шныряли собаки, выискивая под столами объедки. Завидев своего патрона, Руперт поднялся и, придерживая меч, двинулся ему навстречу.

– Собирай людей. Полсотни человек достаточно; возьми пару лучников. Выходим сейчас же, – не останавливаясь, бросил Лэнгли.

– Да, милорд.

– Разыщи Деверо – он едет с нами, – Лэнгли направился к своему шатру. – Да, ему ни слова! Кстати, – приостановившись, он подступил к сквайру и отдал очередное распоряжение.

– Милорд! – злорадно усмехаясь, де Манс бросился исполнять приказы – он уже понял, куда они отправятся.

Хмурый и молчаливый, он ехал рядом с Деверо, изредка бросая на него косые взгляды. Деверо также хранил молчание, понурясь и не обращая внимания на дорогу. День был пасмурным; за последнюю неделю дождей не выпадало, что способствовало их быстрому передвижению – Лэнгли рассчитывал добраться до Страта Флорида до наступления темноты. Без труда переправившись вброд через несколько мелких рек, в сумерках они оказались вблизи аббатства.

Лэнгли не стал приближаться к монастырю и распорядился устроить ночлег неподалеку, в небольшом дубняке. Солдаты проворно разбили шатер для предводителя и вповалку улеглись на земле, наскоро перекусив хлебом и холодным мясом – Лэнгли велел костров не разводить. Деверо он пригласил в шатер, и тот, по-прежнему молчаливый и угрюмый, растянулся на одеяле подле его походного ложа.

Руперт поднял всех с восходом солнца. Лэнгли приказал не сворачивать шатра, и после короткого затрака повел отряд к монастырю. Теперь Деверо стал беспокойно озираться: местность показалась ему знакомой, но он не спрашивал ни о чем – пока они не оказались перед монастырскими стенами.

Резко натянув поводья и приподнявшись в стременах, Деверо с изумлением воззарился на монастырь. Затем, бросив коня вперед, остановился перед Лэнгли.

– Почему мы здесь? – хрипло воскликнул он.

– Разве ты не обещал леди Алаис забрать ее, как только сможешь? – вопросом на вопрос ответил Лэнгли.

– Нет! – затряс головой Деверо; потемневшее лицо его исказилось. – Я не хочу ее!

– Она – твоя жена, – возразил Лэнгли. – Ты не можешь оставлять ее здесь.

– Ты не знаешь…

– Знаю, – жестко оборвал его Лэнгли. – Потому и не стал посылать тебя одного.

Лицо Деверо покрылось красными пятнами.

– Мне не нужна женщина, которая лжет и притворяется! – задыхаясь, запальчиво выкрикнул он. – Молю тебя, не делай этого! Не унижай меня еще больше!

– Кто говорит об унижении? Она принадлежит тебе по закону, как и титул лорда Гволлтера – не забывай этого. Возьми себя в руки – я не желаю, чтобы она видела тебя в таком состоянии.

– А я не желаю видеть ее вообще! – и Деверо, пришпорив коня, помчался обратно к месту стоянки.

– Руперт! – окликнул Лэнгли. – Догони эту горячую голову и отведи в мой шатер. Да смотри, чтобы не сбежал – возьми с собой троих. И вот еще что… – он склонился к оруженосцу и что-то тихо сказал ему.

Приказав воинам дожидаться его возвращения, Лэнгли направил вороного к монастырским воротам.

Кедифер встретил его стоя. Он был сильно встревожен неожиданным визитом англичанина, однако беспокойство свое умело завуалировал маской напускной любезности.

– Я рад видеть столь доблестного рыцаря в стенах нашей обители, – с нарочитым воодушевлением проговорил он, окидывая взглядом могучую, закованную в доспехи фигуру незванного гостя.

Удерживая в руке шлем, Лэнгли сдержанно поклонился ему.

– Что привело тебя сюда, сын мой?

– Святой отец, я здесь, чтобы поблагодарить вас за гостеприимство, столь любезно предоставленное вами супруге одного из моих рыцарей, Алана Деверо. Согласно данному им обещанию, мы вернулись за ней при первой выдавшейся возможности.

Как ни владел собой аббат, он не смог скрыть растерянности. Ему понадобилось усилие, чтобы вновь обрести способность говорить; кашлянув, с притворным сожалением он развел короткими руками.

– Но это невозможно, сын мой! Леди Алаис, вверившаяся мне, изъявила желание аннулировать брак – с тем, чтобы посвятить свою жизнь служению Богу.

– Весьма похвальное желание, – сухо произнес Лэнгли. – Однако вынесение решения должно быть предоставлено лорду Деверо. Кому как не вам знать, что без его согласия она не вправе расторгнуть брак. Если супруги придут к обоюдному соглашению, я сам привезу леди Алаис обратно.

И без того бледное, рыхлое лицо аббата совершенно побелело: он понял, что перед ним достойный противник, и сладить с ним будет непросто.

– Сожалею, достойный рыцарь, но видеть ее нельзя – она отреклась от мирского бытия, и теперь находится под защитой ордена.

– И все же я настаиваю, святой отец, – англичанин оставался невозмутимым, однако серые глаза его заметно потемнели.

– Это невозможно, – ответ Кедифера был категоричным. – Я не позволю забрать ее.

Лэнгли усмехнулся. Он уже понял, что скрывалось за действиями аббата: этот служитель Господний не желал выпускать так неожиданно свалившуюся ему в руки добычу. Что ж, в запасе Лэнгли оставался последний довод. Он вздохнул.

– Проводите меня, святой отец, – просьба его оказалась для настоятеля более чем неожиданной.

Аббат, помедлив, кивнул в знак согласия и вышел первым, поджимая тонкие бескровные губы и бросая на него косые подозрительные взгляды. Они пересекли обширный двор, минуя низко кланяющихся им монахов и крестьян, и приблизились к величественной въездной арке. Кедифер застыл, потрясенный видом выстроившихся перед распахнутыми настежь воротами всадников в красных королевских туниках – доспехи их ослепительно сверкали под лучами занимающегося солнца.

– Хочу предупредить, святой отец – мы не уйдем без леди Алаис.

Кедифер вспыхнул; обычно бледно-желтоватое лицо его покрылось неровными багровыми пятнами, клочки седых волос вокруг тонзуры вздыбились, руки затряслись – он растерял все свое былое величие. Аббат с такой силой сжал четки, что, казалось, пытался раскрошить их.

– Это святотатство! Ты нарушаешь главную заповедь рыцаря: охранять церковь! – гневно воскликнул он, подступая к Лэнгли и потрясая рукой с зажатыми в ней четками. – Как смеешь ты угрожать святым стенам? Я поставлю в известность владыку Уэльса!

Лэнгли усмехнулся:

– Какого именно, святой отец? Короля Джона? Но именно я представляю его здесь. А может, вы имеете в виду принца Лливелина? В таком случае короля весьма заинтересуют ваши связи с мятежниками.

Кедифер прикусил язык, мысленно проклиная себя за несдержанность: Джон давно точил зубы на Страта Флорида, не без основания обвиняя монастырь в поддержке валлийских принцев, и неоднократно грозился разорить крупнейшее в Кередигионе цистерианское аббатство – как уже расправился с монастырем в Аберконуи и Бангорской церковью. И если этот нахальный выскочка обратится к Джону с жалобой, тот не преминет воспользоваться благоприятным предлогом и двинет войска на монастырь – отлученный от церкви Папой Римским, английский король не страшился проклятий церковников. На помощь Лливелина рассчитывать не приходилось: запертый в северных замках принц не осмеливался покидать их пределов. А покровители монастыря – принцы Дехейбарта – в этот момент находились при дворе короля, к которому переметнулись, польстившись на его обещания покончить с господством Гвинеда.

Кедифер глубоко вдохнул, собирая остатки своего достоинства; надменно поджав губы, с уничтожающим высокомерием глянул на Лэнгли – понимая, что это сражение он проиграл.

– Споры бессмысленны, святой отец, – Лэнгли позволил себе ироничную улыбку. – Не смею более занимать вашего драгоценного времени. Я подожду леди Алаис за воротами.

И, не прощаясь, направился к дожидавшемуся у привязи вороному.

Недвижно возвышаясь в седле, Лэнгли не спускал глаз с каменной арки ворот. Направлявшиеся в церковь женщины, с опаской косясь на величественного рыцаря, предусмотрительно обходили его стороной; несколько послушников-подростков провезли мимо наполненные тюками с шерстью тачки. Переночевавший в обители торговец тканями выехал за ворота, на поводу ведя навьюченного товаром пони.

Лэнгли выпрямился при виде молодого тщедушного монаха, семенившего впереди восседавшей на белой лошади юной всадницы в малиновой мантии. Они приблизились; монах поклонился – солнечные лучи отразились на гладко выбритой тонзуре – и, не заговаривая, потрусил обратно.

Лэнгли пристально смотрел на Алаис. Он не заметил страха на ее хорошеньком личике: она была встревожена, но не напугана. Узнав его, она вспыхнула и хотела что-то сказать, но, натолкнувшись на его холодный взор, сникла.

– Миледи, – сухо произнес Лэнгли, кивая.

Едва слышным голосом она ответила на приветствие. Краски схлынули с ее лица, и теперь на нем читалось явное беспокойство – она не увидела Деверо промеж англичан. Лэнгли повернул коня; солдаты расступились, пропуская их, затем сомкнули ряды и пристроились за ними.

Неподалеку от шатра Лэнгли спешился.

– Где он? – вполголоса отрывисто спросил он Руперта, перенявшего из его рук конский повод.

– Внутри, милорд.

Широкими шагами Лэнгли направился к шатру. Он приподнял полог и, войдя, оказался лицом к лицу с Деверо: даже царивший внутри полумрак не мог скрыть его напряженной бледности.

– Она с тобой?

Лэнгли молча кивнул.

Уголки рта Деверо дернулись; крепко стискивая челюсти, он отвел глаза.

– Отправь ее обратно, – он нервно потер ладони. – Если она этого хочет…

– Послушай меня, – прервал его Лэнгли. – С момента как она произнесла клятву перед алтарем, капризам ее пришел конец. Леди Алаис – твоя жена, и этим сказано все. Сейчас от тебя мне нужно одно – доказательство того, что ты ее муж.

Подступив к своему походному ложу, он отбросил одеяло. Ошеломленный, потерявший дар речи Деверо уставился на устилавшую ложе белую простыню.

– Ричард, – наконец выдавил он из себя. – Ричард, я не могу… Я не хочу! Это насилие!

Только оставаясь наедине с Лэнгли, Деверо позволял себе обращаться к нему по имени: он скрывал от других насколько дружественными, почти родственными были их отношения. Лэнгли сжал его плечо в попытке ободрить, но это не проинесло желаемого результата: Деверо упорно избегал смотреть на него.

– Сейчас ты гневаешься на меня, но позже поймешь, что я был прав. Она – твоя жена. Сделай так, чтобы ни у кого не возникало сомнений в этом! Ибо только так можно прекратить всю эту возню вокруг наследия Гволлтера, и положить конец страданиям этой несчастной.

С этими словами Лэнгли повернулся и вышел.

Не отрываясь, Деверо смотрел на ложе. Холодная ярость душила его. Ярость на женщину, унизившую его. Ярость на Лэнгли, вынуждавшего его на насилие. Ярость на самого себя за то, что не осмеливался ослушаться Лэнгли. И ярость эта, как ни странно, оказалась спасительной: он вдруг понял, как должен поступить – чтобы, не нарушая воли наставника и старшего друга, не пойти против себя самого.

Алаис не понимала, что происходит. Она чувствовала враждебное настроение Лэнгли, и не решалась спросить его о Деверо. Тем не менее без колебаний покинула седло, когда он протянул ей руку. Так же послушно она проследовала за ним к шатру и вошла внутрь – он услужливо придержал перед ней приподнятый полог.

Когда глаза ее освоились с полумраком, она узнала Деверо – и не смогла удержать слабого восклицания. Он пристально смотрел на нее, не шевелясь, отмечая про себя что, как и положено замужней женщине, она прикрыла голову покрывалом.

С сильно бьющимся сердцем Алаис шагнула к нему: он здесь, он все же приехал за ней! Она хотела было заговорить, но полный жгучего презрения взгляд его заставил ее застыть на месте.

Так, молча, они глядели друг на друга. Алаис поняла, что послание аббата достигло цели. Она с трудом узнавала в нем того, кто несколько дней назад был к ней так добр и участлив: меж сдвинувшихся бровей его пролегла гневная морщинка, крылья носа подрагивали, уголки плотно сжатого рта опустились книзу – даже на расстоянии девушка ощущала волну исходившей от него острой неприязни. Внезапная усталость охватила ее: она поняла тщетность своих надежд. Чувство гордости не позволило ей рассказать ему всю правду, и она покорно ждала развязки.

Наконец, Деверо двинулся к ней – шаги его сопровождались приглушенным звяканьем надетой под туникой кольчуги; не говоря ни слова, ухватил ее за локоть и подвел к узкому ложу – Алаис недоуменно уставилась на белую простыню. А когда поняла, что сейчас произойдет, сдавленно вскрикнула и отшатнулась. Он обошел ложе и остановился напротив девушки. Не спуская с нее горевших мрачным огнем глаз, неторопливо вытянул над ложем руку; вынув из ножен кинжал, быстрым и точным движением рассек кожу на ребре ладони.

Замерев, не в силах пошевелиться, Алаис наблюдала за ним расширенными глазами, все еще не понимая. Обтерев лезвие о тунику, Деверо убрал оружие, затем встряхнул рукой над ложем – и простыня расцвела алыми пятнами. Склонясь, он размазал кровь пальцами; не сводя взора с ее лица, отступил и с расстановкой произнес:

– Пусть теперь кто-нибудь осмелится усомниться в законности нашего брака!

С этими словами он сгреб простыню с ложа и, не оглядываясь, покинул шатер. Алаис, покачнувшись, закрыла лицо руками. Ослабевшие колени подогнулись под ней; словно надломленный цветок, с бессильным стоном она опустилась на землю.

– Святой отец!

Кедифер недовольно вскинулся на робкий голос монаха. Он велел не беспокоить его – с тем, чтобы в одиночестве переварить удар, нанесенный его самолюбию проклятым англичанином: последние дни он провел в радужных раздумиях и расчетах относительно планов закладки нового монастыря на землях Гволлтера, которые уже считал своими. И даже взял на себя смелость оповестить настоятельницу Лланллира – дочернего женского монастыря Страта Флорида – о предстоящем пополнении контингента монахинь в лице дочери всеми уважаемого лорда Хью!

Владения де Беков не были обширными; основным их достоянием являлось то обстоятельство, что они выходили к морскому побережью: покойный Хью де Бек получил прибрежные земли в качестве приданого своей супруги, скончавшейся при родах. Доступ к морю означал беспошлинный вывоз производимой аббатством шерсти и – как неизбежное следствие – значительное увеличение доходов. Теперь же Кедиферу требовалось время, чтобы вернуть надлежащее его сану смирение; он не мог позволить подопечным видеть его в состоянии величайшего раздражения, в коем пребывал с того самого момента, когда вынужден был отдать распоряжение об освобождении Алаис, со вчерашнего вечера содержавшейся взаперти – чтобы предотвратить всяческую возможность побега.

– Святой отец, англичанин, что был здесь недавно, передал вам это, – с поклоном приблизившийся монах удерживал сверток на почтительно вытянутых руках.

– Что это?

Монах услужливо развернул покрывало, из которого показалась что-то белое. Аббат, потянувшись, встряхнул сложенную материю – и окаменел при виде льняной простыни с пятнами крови, совсем свежими.

– Он так же велел передать, что это ответ Деверо.

Обещавший быть ясным день неожиданно сменился моросящим дождем: как только они снялись с места и двинулись к Аберистуиту, небо заволокло низкими серыми тучами. Отряд шел неспешной рысью – учитывая, что в составе его находилась женщина.

Алаис ехала меж Лэнгли и Деверо – молчаливая, бледная, с опущенными ресницами и плотно сжатыми губами. Деверо выглядел не намного веселее: пара совершенно не напоминала счастливых молодоженов. Поглядывая на них, таких отчужденных и угрюмых, Лэнгли вдруг засомневался в правильности своих действий: стоило ли доводить дело до такой крайности и вынуждать Деверо закрепить супружеские права прямо у стен монастыря? И тут же отмел свои сомнения, припоминая алчность Кедифера, оказавшегося ничуть не лучше корыстолюбивого и жадного до чужого добра Черлтона – последний хотя бы не прикрывался церковным саном и лицемерными утверждениями о богоугодии принимаемых им решений и совершаемых им же поступков.

Лэнгли вновь покосился на Алаис. Осунувшееся, измученное лицо ее было мокрым, но она не предпринимала попыток получше прикрыться от непогоды. И он подумал: быть может, не все скатывавшиеся по девичьим щекам капли были дождевыми – вероятно, так легче было скрывать слезы. Чувство озлобления всколыхнулось в его груди: грызня, затеянная другими в попытке прибрать к рукам Гволлтер, привела к тому, что сам того не желая он вынужден был принять участие в недостойном для него деле. Его не утешало то обстоятельство, что это была единственная возможность защитить и уберечь эту несчастную сироту от дальнейших унижений и оскорблений: в конце концов, Деверо был честным и порядочным человеком. И все же Лэнгли понимал: в случае этих двоих счастливое супружество может оказаться попросту невозможным – принимая во внимание его весьма неприглядное начало.

Впереди показалась река. Зная, что проведшая долгие годы в стенах обители девушка не имеет опыта верховой езды, Лэнгли вознамерился было перенять у нее конский повод, но она, не выказывая ни малейших признаков робости при виде неглубокого, но бурного и стремительного потока, решительно направила коня в воду – при этом Деверо с неприкрытым удивлением уставился ей вслед.

Они отъехали уже довольно далеко от монастыря, и Лэнгли, подавшись к Алаис, спросил:

– Не желаете ли отдохнуть, миледи?

При звуках его голоса девушка, вздрогнув, подняла на него отрешенные глаза: погруженная в свои мысли, она не расслышала сказанных им слов. Он повторил вопрос; качнув головой, она отчужденно отвернулась.

Деверо переглянулся с Лэнгли; тот многозначительно выгнул бровь в сторону девушки и едва заметно кивнул. Решительно натягивая поводья, Деверо обернулся к де Мансу.

– Сделаем привал.

Изморось прекратилась. Они уже выбрались на равнину, оставив лес позади. Солдаты спешились и принялись выкладывать на расстеленную на влажной траве скатерть съестные припасы: хлеб, сыр, копченую колбасу, кожаные фляги с медовухой. Заметив направлявшегося к ней Деверо, Алаис поспешно бросила поводья и соскользнула с седла – она явно не желала принимать его помощи. Деверо приостановился, хмуро глядя на оправляющую подол мантии жену, но все же пересилил себя и предложил ей руку, на которую та оперлась после заметного колебания – зная, что в эту минуту глаза всех были устремлены на них. По побелевшим, плотно стиснутым губам ее Деверо понял, чего стоило ей это усилие. И по достоинству оценил его, почувствовав как в глубине его души шевельнулось какое-то тайное, но вполне ощутимое удовлетворение в том, что в нежелании выставлять свои личные переживания на публичное обозрение она схожа с ним самим.

Он подвел ее к скатерти и усадил на складной стул, услужливо предоставленный Томом Беггардом, оруженосцем Лэнгли. Не поднимая глаз, она поблагодарила его едва слышным шепотом. Деверо нарезал колбасу, уложил кружочки на ломте хлеба и протянул его Алаис. Та недоуменно уставилась на еду, потом качнула головой.

– Вам нужно подкрепиться, госпожа, – тон его был твердым, не допускающим возражений.

Она покорно приняла хлеб; положив еду на колени, нерешительно уставилась на нее. Расположившиеся вокруг скатерти мужчины деликатно отвернулись; перекусывая, они переговаривались вполголоса, помня о присутствии дамы.

Краем глаза Лэнгли наблюдал за Алаис. Вопреки первоначальному отказу, она явно была голодна: сначала неохотно отщипывала маленькие кусочки хлеба, затем принялась и за колбасу. Он обратил внимание на ее руки: маленькие, словно у ребенка узкие ладони с непривычки покраснели от конской уздечки. Заметив, что она украдкой бросила взгляд на флягу, Лэнгли толкнул локтем в бок сидевшего рядом Деверо. Тот обернулся – и Лэнгли недовольно пробормотал:

– Забудь о своем желудке и займись женой: ты не дал ей питья, невежа!

Пристыженный, Деверо торопливо вытер руки о край скатерти и, поднявшись, подал Алаис чашу с медовухой, которую незадолго до этого наполнил для себя. Она приняла ее обеими ладонями: в глаза ему бросились вздувшиеся меж тонких пальцев пузыри свежих волдырей.

Усаживаясь на свое место, он озабоченно обратился к Лэнгли:

– Она натерла руки – я возьму повод сам.

На что тот одобрительно кивнул.

– Кажется, ты начинаешь понимать свои обязанности мужа!

На подступах к Аберистуиту они неожиданно столкнулись с отрядом неизвестных им воинов, очевидно, покидавших замок. Обе группы остановились; настороженно оглядывая друг друга, люди невольно подобрались, по привычке хватаясь за рукоятки мечей. Среди незнакомцев Лэнгли все же признал одного: рядом с пожилым, отталкивающей наружности мужчиной находился его старый неприятель – Ральф Мортимер. Из чего сделал вывод, что видит перед собой лорда Черлтона.

В свою очередь барон узнал Алаис; маленькие, темные глазки его торжествующе сверкнули, и он выпрямился в седле, глумливо ухмыляясь.

– Леди Алаис! Какая приятная встреча! – крючковатый нос его дернулся. – Приношу вам поздравления в связи со счастливым бракосочетанием.

Деверо метнул взгляд на жену: неприятно пораженная встречей с виновником обрушившихся на нее несчастий, та поначалу растерялась.

– О, – язвительным тоном продолжил бывший опекун девушки. – Но я не вижу особой радости, мадам: надеюсь, вы не раскаиваетесь в своем выборе! В таком случае я всегда готов принять вас обратно под свою опеку.

Солдаты за его спиной переглянулись, усмехаясь.

Откровенная насмешка и циничный тон Черлтона привели Алаис в чувство; подобравшись, она надменно вздернула подбородок.

– Да, я невесела, ибо все еще оплакиваю брата, который бы порадовался вместе со мной. И который отдал свою жизнь за правое дело, сражаясь с мечом в руке – в отличие от тех, кто лижет королевские сапоги, вымаливая жалкие подачки!

Удар попал в цель: усмешка слетела с лица барона, и он сильно покраснел. Настала очередь людей Лэнгли ухмыляться: некоторые даже издали одобрительные смешки. Заметив явно враждебные движения солдат Черлтона, Лэнгли выехал вперед.

– Лорд Черлтон, – тон его был официальным и сухим.

– Кто спрашивает? – буркнул тот, не сводя злобного взгляда с бледного девичьего лица.

– Ричард Лэнгли.

Черлтон оценивающим взором окинул рослого англичанина, восседавшего на превосходном вороном ломбардце. Он не отказал бы себе в удовольствии покуражиться над молокососом Деверо, но не в присутствии Лэнгли – с этим шутки были плохи. О чем совсем недавно ему откровенно заявил констебль английской крепости, к которому он заявился с жалобой на самоуправство рыцаря, умыкнувшего из-под его носа законную добычу в виде юной наследницы Гволлтера.

Фалк де Брент решительно отмел обвинения Черлтона и посоветовал ему смириться с потерей или обратиться к Папе Римскому с требованием расторжения брака Деверо и леди Алаис. Что Черлтон воспринял как откровенное оскорбление – он пригрозил пожаловаться королю. Угроза, впрочем, не возымела должного действия на констебля; тот лишь пренебрежительно отмахнулся и заявил, что во всем виноват не кто иной, как сам Черлтон: именно он упустил свою добычу. После чего барону не оставалось ничего другого, как откланяться – что он и сделал, в душе проклиная всех замешанных в эту историю, включая де Брента.

Мрачно насупившийся Черлтон пришпорил коня и, с демонстративным высокомерием игнорируя Лэнгли, продолжил путь; Мортимер же, минуя Лэнгли, обжег его коротким, полным жгучей ненависти взором.

Лэнгли вскинул руку, отдавая приказ трогаться, и вновь пристроился рядом с Деверо, по-прежнему удерживавшего на поводу лошадь Алаис.

– Кто бы мог подумать, – тихо проговорил он, так, чтобы слышал только Алан. – Такая смирная на вид, но жалит, словно змея! Правду говорят: внешность обманчива. Не знаю, как тебе, но мне она начинает нравиться: у нее задатки настоящего бойца.

Деверо молча скосился через плечо: невзирая на усталость и перенесенные переживания, Алаис сидела прямо, крепко стискивая луку седла побелевшими от напряжения пальцами. После стычки с Черлтоном все еще бледное лицо ее хранило выражение гордого высокомерия, и он вдруг подумал – быть может, Лэнгли все же прав, и она не такая уж плохая.

Де Брент, оповещенный о возвращении Лэнгли, ожидал во дворе: им двигало неудержимое любопытство, вызванное громкой суматохой вокруг наследницы Гволлтера, в этот момент с почетным эскортом въезжавшей в крепость. Лэнгли не посвящал его в подробности ее истории; лишь обмолвился о том, что брат девушки сложил голову под Бангором, а сама она намеревалась принять постриг. И разглядевший леди Алаис констебль был приятно удивлен: как ни была она измучена, усталость не могла скрыть ее благородной красоты и изящной грации, отличавшей знатных девушек.

В этот раз Деверо проявил должную расторопность и вовремя оказался у лошади жены. Алаис покорно приняла его помощь и позволила мужу подхватить ее с седла. Оказавшись в его руках, девушка замерла на мгновение; впервые в жизни ее обнимал мужчина – его объятия показались ей надежными, крепкими и далеко не неприятными. Она вскинула голову: взор ее уперся в подбородок Деверо, на котором пробивалась рыжеватая щетина. На нее пахнуло крепким мужским духом, к которому примешивались запахи конского пота, кожи и влажной шерсти от еще непросохшей после дождя накидки. Ожидавший что она тут же попытается высвободиться Деверо был озадачен ее медлительностью; склонив голову к плечу, он удивленно приподнял брови. Поймав его недоумевающий взгляд, Алаис вспыхнула и решительно разомкнула кольцо его рук.

Солдаты уже уводили лошадей; неподалеку Лэнгли беседовал с невысоким, преисполненным важности и сознания собственного величия богато одетым господином. Деверо подвел к ним Алаис.

Господин, встрепенувшись, шагнул к ней.

– Миледи, – любезно улыбаясь, он поцеловал ей руку. – Теперь я понимаю, почему лорд Деверо вступил в схватку за обладание вами – и от души поздравляю его с победой.

Алаис постаралась изобразить вежливое смущение, хотя чувствовала себя совершенно опустошенной и обессиленной. В данный момент ей страстно хотелось только одного: забиться в какой-нибудь укромный уголок, подальше от всех этих мужчин, бесцеремонно глазевших на нее – словно она была призовой лошадью. Деверо продолжал поддерживать ее под локоть; невзирая на незатихающую душевную боль от унижения, которому недавно он подверг ее, сейчас девушка была почти благодарна ему – сама она попросту не смогла бы устоять на ногах. Она подняла глаза и натолкнулась на внимательный взгляд Лэнгли. Очевидно, он догадался о ее душевном смятении – ибо тут же обратился к Деверо:

– Алан, боюсь, леди Алаис слишком утомлена дорогой. Тебе следует проводить ее в шатер – ей необходим отдых.

Поклонившись констеблю, Деверо увлек молодую жену в дальний конец двора, спиной чувствуя обращенные на них взоры столпившихся во дворе солдат. Он ввел Алаис в шатер, что делил с Лэнгли; подведя к своему ложу, отстегнул золотую брошь с ее плеча и освободил от отяжелевшей после дождя мантии. Глаза вконец измученной девушки закрывались; сдернув с ложа меховое одеяло, он уложил ее, и уже через мгновение она забылась в глубоком полуобморочном сне. Поколебавшись, Деверо осторожно распустил завязки на туфлях и разул ее, про себя поражаясь крошечным, обтянутым шелком чулок ступням. После чего прикрыл ее одеялом и замер в нерешительности – а дальше-то что?

Таким и нашел его вскоре явившийся в шатер Лэнгли: недвижно застывшим у постели, на которой спала юная женщина – его жена.

– Ричард, – потерянно выдавил Деверо. – Ричард, что я буду с ней делать?

Лэнгли скрестил руки на груди, внимательно разглядывая спящую.

– В первую очередь, ты должен войти в ее ужасное положение: совершенно одинокая, среди скопища солдат, к тому же англичан, один из которых – ко всему прочему – доводится ей мужем. Я уж не говорю о том, что бедняжке пришлось пережить по милости Черлтона – после того, как он поставил ее в известность, что собирается отдать полоумному сыну-дегенерату.

Деверо непроизвольно поежился.

– Потому она захотела остаться в монастыре? Чтоб быть подальше от мужских рук?

Лэнгли сдвинул брови, размышляя.

– Не думаю, что она хотела этого, – проговорил он, наконец. – После милой беседы с почтеннейшим Кедифером я склонился к мысли, что это была исключительно его затея: не только Черлтону хотелось нажиться на ее наследстве. Она слишком молода, чтобы так преуспеть в двойных играх; да еще полжизни провела в монастыре, где вряд ли ее обучали основам притворства и интриг.

– Тогда… – заметно побледневший Деверо нервно сглотнул. – Тогда, быть может, она и не виновата…

– Скорее всего, – согласился Лэнгли и, окинув его оценивающим взглядом, многозначительно усмехнулся. – К тому же ни один не осмелится назвать тебя дегенератом.

Деверо шумно выдохнул; стиснув зубы, невидящим взором уставился перед собой, припоминая, как обошелся с ней там, у монастыря. Чувство мучительного раскаяния охватило его: если и в самом деле все произошло так, как считает Лэнгли, то ему попросту нет прощения!

– Господи, – пробормотал он с мучительной тоской и поднял руку, чтобы утереть взмокший лоб рукавом, но вовремя спохватился, вспоминая что еще не снимал кольчуги. – Угораздило же меня так влипнуть!

Лэнгли озадаченно покосился на него.

– Теперь она в безопасности, – поспешил успокоить он Деверо. – Теперь она с тобой, и бояться ей нечего – ты не дашь ее в обиду.

«Да ведь главный обидчик – я!» – хотелось выкрикнуть Деверо, но он промолчал, не отваживаясь признаться в совершенной им оплошности.

Лэнгли ухватил его за руку и потянул в дальний угол шатра. Стараясь не греметь амуницией, они присели на сундук, в котором хранили свою одежду.

– Я не успел сказать тебе, – тихо заговорил Лэнгли. – Де Брент выделяет людей под твое начало – немного, но вполне достаточно для гарнизона замка.

– Замка? Какого замка? – выпрямившись, Деверо недоумевающе заморгал.

– Ты перебираешься в Гволлтер. И чем скорее, тем лучше: Алаис не место в крепости, среди служанок и шлюх. Я уж не говорю о нашей солдатне. Де Манс отправится с вами; хочу быть уверенным, что ваше водворение в Гволлтере пройдет без осложнений.

Деверо с сомнением покачал головой.

– Ты так уверен, что нас туда впустят? Что признают ее: ведь она покинула дом совсем девочкой!

Лэнгли угрюмо усмехнулся в ответ.

– Признают, – уверенно заявил он; при этом загорелое лицо его скривилось в кислой гримасе. – Я встречался с Роджером де Беком; этот мерзавец обладал не только душой дьявола – он был так же дьявольски красив. А его сестра невероятно похожа на него.

Уныло понурясь, Деверо стиснул пальцами край скамьи: если ныне покойный шурин его был Демоном, вполне вероятно что сестра могла оказаться Мелюзиной.

Лэнгли понял сомнения друга.

– Все наладится, – он ободряюще коснулся плеча Алана. – Вам нужно немного времени и как можно меньше ненужных свидетелей – и вы привыкнете друг к другу.

– А если нет?

– Тогда и подумаем. А пока… Пока необходимо позаботиться о ней и поискать место для ночлега. Да и нам не мешает привести себя в порядок. Идем!

Стоя у узкой амбразуры окна, она оглядывала строящийся замок: за неимением лучшего ее разместили в одном из помещений караульной башни. Окно выходило во двор, и она не могла видеть моря – только слышала отдаленный, неумолчный гул прибоя. Кладка высоких наружних стен уже завершилась; возведение центральной башни было в самом разгаре: по змеившимся вдоль стен строительным лесам без конца сновали рабочие.

Внутренний двор крепости пестрел палатками и шатрами, в которых размещался состав гарнизона; вдоль крепостной стены тянулись бревенчатые конюшни. Под скрип тачек и стук инструментов у незавершенной круглой башни суетились многочисленные каменщики и мастеровые.

Взгляд ее задержался на отряде, очевидно готовившемуся к походу: воины в полном вооружении увязывали поклажу на оседланных лошадей. Среди них Алаис разглядела отдававшего распоряжения Деверо. Она непроизвольно напряглась, вспомнив прошедшую ночь, которую они провели вместе, в этой комнатке – Деверо препроводил ее сюда вчера вечером. Убедившись, что постель для нее приготовлена, он ушел; торопливо раздевшись, с облегчением она улеглась, полагая что помещение выделено ей одной.

По многолетней привычке Алаис проснулась задолго до рассвета – в монастыре это было время первой молитвы – и спросонья не сразу сообразила где находится; приподнявшись на ложе, она принялась озираться. В незнакомом ей тесном помещении царил полумрак; на стене, у двери, пылал одинокий факел, высвечивая грубую каменную кладку.

Откуда-то с полу доносилось негромкое похрапывание, и Алаис с ужасом поняла, что находится здесь не одна. Трясущимися руками закрутив вокруг себя меховое одеяло, она вытянула шею, вглядываясь – и узнала Деверо: он спал на соломенном тюфяке, прикрывшись своей накидкой. В приступе паники коснувшись груди, она нащупала затянутую у горла завязку рубашки.

Переведя дух, девушка вновь опустилась на постель; повернувшись на бок, подтянула колени к подбородку. Усталость все еще давала о себе знать: от долгого непривычного сидения в седле поясницу ломило, натруженные конским поводом руки саднили. Но хуже всего было смятение в душе – она понятия не имела, что с ней будет дальше. При мысли о том, что ей придется оставаться в наводненном сотнями английских солдат замке, Алаис бросило в дрожь. Она закусила губу, подавляя приступ безысходного отчаяния и вновь слыша слова настоятельницы: «борись, и не сдавайся». Рассудив, что для продолжения борьбы надлежит быть собранной и способной трезво рассуждать, Алаис поплотнее закуталась в одеяло и прикрыла глаза.

Когда она проснулась окончательно, Деверо уже ушел; место на полу возле ее ложа пустовало. Подхватив с табурета темно-синее платье – недавний подарок лорда Черлтона – Алаис натянула его; спустив ноги с постели, пошарила в поисках туфель. Торопливо обувшись, поднялась и огляделась. В спешно возводимой крепости никому не было дела до благоустройства помещений: строители не потрудились оштукатурить стены и прикрыть досками каменные полы. Обстановка по скудности напоминала монастырскую келью: пара скамеек, табурет и наскоро сколоченный из неровно обструганных планок стол.

Все еще чувствуя слабость, она присела на скамью и попыталась собраться с мыслями. Ей удалось ускользнуть и от Черлтона, и от Кедифера – в обоих случаях не без помощи англичан, что, невзирая на слухи о их жадности и жестокости, явно делало им честь. Один из невольных спасителей ее вынужден был дорого расплатиться за проявленное им благородство: Деверо пришлось жениться на ней.

Происшедшее меж ними в шатре нанесло самолюбию девушки сокрушительный удар – Деверо смертельно оскорбил ее. Но сейчас, когда у нее появилась возможность вновь обдумать вчерашние события, Алаис попыталась взглянуть на происшедшее с его точки зрения: после полученнного от Кедифера послания он вполне мог считать себя обманутым и униженным. И то, что она не имела никакого отношения к действиям аббата, ни в коей мере не умаляло ее собственной вины перед Деверо. Конечно, она могла бы попытаться оправдаться перед ним, но вряд ли бы он поверил ей.

– Что же теперь? – с тоской прошептала она, стискивая руки. – Как мне быть дальше?

Слезы отчаяния подступили к горлу, но со всей решимостью, на какую была способна, она сдержала их. «…борись…» – прозвучал в ушах голос настоятельницы, отдаленный, но полный страстной веры. «За что бороться?» потерянно думала она, вспоминая выражение глаз Деверо – когда он смотрел на нее там, в шатре. Отношения их, не успев начаться, оказались совершенно испорченными возникшими по вине других обстоятельствами.

Машинально заправляя за ухо выбившуюся из косы прядь, Алаис вдруг вспомнила, что еще не приводила себя в порядок. У нее не было никаких вещей: в спешке покидая манор Черлтона, она ничего не взяла с собой. То немногое, что было ей одолжено в аббатстве, она не пожелала брать из принципа. На столе стояли бронзовая лохань и кувшин с водой; умывшись, девушка утерлась льняным полотенцем и принялась переплетать волосы.

И тут в дверь постучали.

Сердце девушки испуганно екнуло; выпрямившись, она с тревогой уставилась на дверь. Появившаяся на пороге молодая женщина в темном грубошерстном платье удерживала в руках поднос; поклонившись, она поставила его на стол и нерешительно приблизилась к Алаис.

– Госпожа, – она протянула ей костяную гребенку.

Алаис, переводя дыхание, поблагодарила ее.

– Я могу причесать вас, госпожа, – вопросительно посмотрела на нее незнакомка.

Алаис отказалась – она привыкла делать это сама, однако попросила служанку сопроводить ее в уборную. Когда они вернулись в комнатку, женщина с привычной проворностью принялась сворачивать постель. Алаис к тому времени причесалась и убрала косы под покрывало.

– Госпожа, милорд прислал вам еду, – служанка пододвинула табурет к столу. – Не угодно ли чего-нибудь еще?

Алаис вновь поблагодарила ее, и женщина с поклоном удалилась. Девушка приблизилась к столу: на подносе исходил паром свежеиспеченный хлеб, на небольшом глиняном блюде уложен нарезанный тонкими ломтиками овечий сыр, рядом – свежее масло; в чаше, судя по рубиновому цвету жидкости, было вино. Она принялась за еду: разломила теплый хлеб и намазала его маслом. Не привыкшая к вину, с опаской отхлебнула маленький глоток – оно ей не понравилось; сморщив нос, потрясла головой и, чтобы избавиться от неприятного привкуса, принялась за сыр. Насытившись, Алаис взяла с подноса заботливо приготовленную ореховую веточку с расщепленными концами и вычистила зубы. После чего, привлеченная шумом со двора, подошла к окну.

И теперь наблюдала за мужем: в полном вооружении Деверо подвязывал под подбородком стеганый подшлемник; рядом молодой оруженосец держал наготове шлем и щит. Деверо натянул на голову кольчужный капюшон – Алаис поняла, что он собирается куда-то. И тут увидела де Манса: он приближался к солдатам, ведя на поводу белую лошадь – ее лошадь! В этот момент Деверо повернулся и направился к сторожевой башне, и Алаис в смятении отступила от окна.

Стараясь не выдать охватившей ее паники, она выпрямилась: вне всякого сомнения ее куда-то отправляют. Не сводя глаз с двери, ждала; вскоре за дверью послышались сопровождаемые звоном шпор шаги, и после короткого стука в комнатку вошел Деверо. Высокая, с широким разворотом мощных плеч фигура его буквально заполнила собой пространство маленького помещения. Металлическая сетка кольчужного капюшона обрамляла его чисто выбритое загорелое лицо; на надетой поверх кольчуги тунике алого шелка красовался искусно вышитый золотыми нитями лев Плантагенетов. На мгновение у нее перехватило дыхание: он показался ей героем из сказочной легенды, но мимолетное ощущение это улетучилось – стоило ей встретиться с его полным ледяного хладнокровия взором.

– Миледи, – голос его был вежлив и холоден.

Алаис заставила себя ответить на приветствие. Деверо скользнул взглядом по столу; отметив, что она поела, вновь глянул на неподвижно застывшую перед ним с опущенными глазами жену: она по-прежнему была бледна, лицо заметно осунулось, даже губы утеряли нежно-розовый цвет.

Алаис не осмеливалась взглянуть на Деверо. Ей хотелось попросить у него прощения за все неприятности, выпавшие на его долю по ее вине, но язык не слушался ее.

– Если вы готовы…

Вздрогнув, она робко вскинула на него глаза: он удерживал в руках ее малиновую мантию. Приблизившись, Деверо набросил мантию ей на плечи; не решаясь сам заколоть брошь, неловко протянул ее девушке. Сдвинув брови, он наблюдал, как она, закрепив украшение, покорно идет к двери.

– Вы не спрашиваете, куда мы едем?

Алаис приостановилась; взмахнув ресницами в его сторону, слабо качнула головой.

– У меня никогда не было такого права, – едва слышно ответила она.

Деверо, закусив губу, несколько мгновений пристально вглядывался в нее: он вдруг подумал, что она приблизительно того же возраста что и его младшая сестра. И почувствовал, как волна гнева поднимается в нем – гнева на тех, что так бессовестно пытались воспользоваться ее беззащитностью и одиночеством. Самым неприятным во всем этом было то, что сам он оказался не лучше тех других; и его мало утешал факт, что произошло это против его желания. Вчера он нанес ей оскорбление, и теперь считал своим долгом загладить свою вину.

Он шагнул к смиренно ожидавшей девушке.

– Я везу вас домой.

Она порывисто обернулась – его поразила чистая, прозрачная голубизна ее широко распахнувшихся, полных недоумения глаз.

– Домой? – непонимающе переспросила она.

– Домой, – подтвердил он и добавил. – В Гволлтер.