Читать книгу Моленсоух. История одной индивидуации - Макс Аврелий - Страница 5

EM: 02. Master of Psychedelic Ambiance «Artificial Countryside».

…я все-таки просыпаюсь. Это почти уже отработано. Несколько минут на осознание – это постель, здесь некуда, подняться, идти писать.

Страшные мучительные шаги сквозь черноту коридора. Так-так, тык… Нет, дальше, ещё дальше, туда, где пахнет. Так-так, тык-тук! Наконец-то колени упираются во что-то твердое, овальное, холодное. Вот оно. Да. Да! Вот так.

Сначала мои глаза увидели нелепые узоры на занавесках. После осознания квадратности комнаты дошло – это такие цветы, такие… необычные плоские гиацинты, или может быть негоцианты…ну это вряд ли… Затем я осмыслил черноту реальности – ночь! Далее – руку, левую, сжимающую его… Потом, собственно, пришла и первая мысль: «Да ведь он был зеленый!» Именно поэтому я называл его Пластик, определенный тон зеленого цвета ассоциировался у меня с пластилином! Пластик! Зеленое желтоглазое божество моих сновидений…

По дороге к унитазу я воспринимаю свою непрошенную рефлексию как реальность более достоверную, чем та, в которой я со скоростью улитки движусь к очередной утренней реанимации. Улитка, проткнутая иглой участи и предопределения. Она ползет, цепляясь своим апгрейдом за ткань стебля, вряд ли даже осознавая, что скорость убавилась. Конечно, это та самая улитка из мультика, где поется про улыбку, поэтому у нее есть, чем осознавать (она же улыбалась). Но, видимо, ее мультяшного сознания не хватало, на то чтобы понимать что-то более глобальное, чем-то, что «от улыбки стало всем светлей», и несчастная козявка попросту не врубалась, что её уже замочили…

За пол часа до того, как написать про ночное ссание и невеликодушно поострить насчет беззащитных козявок, я ехал в трамвае. По Шверника на Кржижановского через Дмитрия Ульянова под ленивое постукивание дождя по крыше вагона. Обычно когда во время дождя я оказываюсь в трамвае, моя верхняя чакра открывается и прямо из космических далей в мою земную голову словно НЛО влетают готовые стихи. Я сразу порой без исправлений записываю их в блокнот, или если его нет под рукой, то я пишу на чем угодно. Вообще, стихи, образы, обрывки фраз, новых мелодий, и без этого так и копошатся в моей голове, но когда я оказываюсь в трамвае, все это лезет из меня, как дрожжи из маленького горшочка, поставленного в теплую кладовую. Обыкновенно бывает так, но видимо что-то со мной было не совсем обычное на этот раз. Потому что вместо создания гениального текста или припева для песни (новой музыки в моей голове накопилось на пару десятков гигабайт), я зачем-то искал рифму для дурацкого, неизвестно откуда свалившегося на меня слов «Тряся». Что-то такое у меня там плелось и выпячивалось на свет божий: неся – тряся, что-то, наверное, совсем уж козьма-прутковское. И вдруг от всех этих мук творчества мозг пронзило огромное что-то… Какая-то Годзилла версификации вырвалась из недр подсознания, или, патриотически выражаясь, Змей Горыныч русской словесности обдал и опалил огнедышащим своим зевом мое космополитанское маниакально-депрессивное Я. Словно наблюдая за собой со стороны, я вижу, как, выпучив глаза в пространство – а его, кстати сказать, в этот момент заполняли какие-то полуодетые девочки-подростки, – я произношу это словечище: пи-ся!

Нет, я не произносил, не повторял, а, наверное, пел просто, или так завороженно подвывал «пися-а-а-а». Короче, описать (О Боже! Да оно везде) всё это, без патетики, как вы видите, довольно-таки сложно, тем более где же еще быть патетике, как если не там, где вдруг зашёл разговор о уе насущном?

Надо сказать, забегая самую малость вперед, что потом уже, на остановке, выходя на автопилоте из трамвая, я осознал это последнее, ну то, о чем я на самом деле и рефлексировал; что при всем моем Tedium Vitae с таким хлюпающим оргазмом эякулировалось на мою всё-таки по большей части человеческую, а потому незащищенную от нежданных вторжений корку мозга.

Осмысление пришло позже, однако неумолимо, так-как до трамвайных упражнений в версификации я как раз размышлял об этой повинности, об этом оброке природе или Богу, или кому-то, а может и чему-то, что там над нами обязательно есть, об обязанности размножения, воспроизводства, чадородия. Я обдумывал чудовищный, явно мизантропо– какой-то там «сардонически-инфернальный» смысл всех этих гадких противоестественных словечек и словосочетаний типа фертильность, репродуктивность, демографическое поведение вида… Я вспоминал, словно взятую из каких-то гестаповских мемуаров шутку, о том, что, мол, ежели существующие темпы роста человечества на Земле сохранятся и в будущем такими, какими они являются на сегодняшний день, то через каких-нибудь триста лет на земле останутся одни лишь стоячие места. Хотя дело было, наверное, не совсем так. То есть то, о чем я размышлял, так это об обязанности всякому носящему член использовать его по назначению… Да, многие согласятся здесь со мной, даже и те, которые без члена. Мочиться – это, по меньшей мере, воняет, но я думал, опять же не совсем в этом роде, т. е. не о писянье, а как раз, наоборот, о траханье насущном.

Вы можете называть это самыми красивыми и умными словами: коитусом, соитием и чадородием. Однако совершенно неважно для нашего стихийного и беглого исследования, как по-научному правильно называется поза, в которой лежит, раздвинув ноги, или стоит, раздвинув ягодицы, та, что приготовилась к свершению таинства. Важно, что если у тебя член, то ты работаешь им, функционируешь, фрикционируешь, оправдываешь надежды, так сказать, даже не давая себе труда подумать чьи они и на что… Ты волочёшь свои тело и душу (прицепом) по жизни, как та самая замоченная улитка, цепляясь за всё, что попадается тебе на пути, за каждое тело, каждый зад, каждый лобок, пупок, сосок, подмышку, рот, глаза, уши, ладони, пальцы… Причем вовсе необязательно, чтобы все вышеперечисленные органы принадлежали положенному тебе для употребления от века существу с клитором. Это вообще может быть и не человеческое существо. И разве есть на земле такое место, куда ему не захотелось бы залезть? Не занимался специально этим вопросом, но что-то во мне очень глубоко (уж не Сам ли?) указывает на отрицательный ответ.

Здесь, по-моему, как раз и время, и место вспомнить гения, что возможно «… все это было бы смешно, когда бы ни было так грустно». Да! Вот именно: когда бы так не заебало, когда бы не было так всегда кстати. Приапизм тут ни при чем, при всей вашей осведомленности. Вы можете даже, если хотите, спать. Дело не в том, на сколько Вы всегда готовы, а в том, что ему всегда надо! Вот где таится пресловутый «That is the questions» вида Хомо Трахиенс.

Что касается наших баранов и моего барана лично, то он даже не нуждается вовсе в моем личном (иначе видимо не скажешь) участии. Он спокойно себе встает среди ночи и, используя мой мозг как 3D-кинотеатр развлекается в своей виртуальной реальности не хуже, чем в реальной невертуальности, и тут-то уж дело поистине мастера боится… Он находит все свои любимые местечки, все свои дырочки и щелочки, и тут уж, как говорится, кто не спрятался – я не виноват: он прыгает, скачет и разгуливается на воле, как может. Потом кончит тебе в свежие трусы и уже без всякого кинотеатра, просто от нечего делать (скорее из-за отсутствия альтернативы) будет изображать из себя дуб или пень дуба, это уж у кого как. И даже если вам тут приспичит пописать, то в туалете он будет все таким же вечно молодым, и вы будете (ну вы знаете все эти дела) вставать раком над унитазом, пытаясь ссать в толчок, потому как в такие моменты, после классического оргазма в виртуальной жопе, вами (но только не им) позабытой классной руководительницы, прогонять через себя какие-то там токсины и кислоты – дело, понятно, не царское. A’posteriori, эти страницы возможно не удостоились бы участи подобных прискорбных воспоминаний, если бы все это не было бы самой что ни на есть голой правдой, но при всем при этом вам не приходилось бы всем своим существом доказывать свою нормальность (ибо каждый знает своё безумие). Вот вы и чувствуете себя, как кортасаровский член общества плоской земли, где все уверены в том, что она круглая, но каждый твердит другому о бесспорности ее плоскости.

А как же иначе вести себя членам клуба плоской земли. Они это делают с таким же обыкновением, как когда говорят о себе «Я порядочный человек» или «Я интеллигентный человек», или «Я нормальный», «Я не голубой», «Я же недурак» и так далее. С таким же сознанием своей правоты, как когда о ком-то («…за недостатком материала в беседе»[1] они говорят «непорядочный», «ненормальный», «идиот», «педик», «вор», «тунеядец», «клоун», «педофил», «кровосмеситель» и т. д. Не дай Бог заявить среди них, что в свете подобных недавних нежелательных воспоминаний все мы, в сущности, животные. Нет! «Какая собака?!». Животное звучит не гордо. А вот человек – другое дело! В любом случае ты должен быть уверен(!), а как оно на самом деле, плоская она или круглая, это виднее сверху…

Итак, если вы уже поняли, что все сказанное здесь не имеет никакого отношения к литературной клоунаде Моравиа и его «Он ‘у», то уже послушайте кое-что еще, прежде чем, наконец, вы откроете для себя подлинное содержание этой книги. Кто знает, может, именно вы как раз из тех, кто и не связывал все вышесказанное в уме ни с каким Моравиа и в глубине души уже давно понимал, чем должна, в конце концов, закончиться вся эта полемика. Если это вы, то, по-видимому, обязанность быть чем-то или кем-то, помимо своей воли, или, может, лучше сказать, невозможность не быть этим, не потеряв бытие вообще, уже подводила вас к размышлению о некоторых вещах, изложенных мной ниже; если это так, то, вполне разумно предположить, что дойдя до этого места, вы будете читать книгу до конца и уже, ясное дело, простили мне мой дилетантизм и никакую корректность. Если это так, то вам лично мне нечего сказать помимо того, что уже сказано в этой книге, и я могу позволить себе никак не относиться к вашей жизни и уж тем более не чувствовать себя ответственным лишь потому, что вы сами по доброй воле взялись эту книгу читать.

EM: 03. Add N to(X) «Black Regent».

Если говорить о другой категории людей, то им, я так же благодарен, как и любому, за это, по своей сути, метафизическое общение. Но что делать, если узор, который мы с вами начинали составлять в самом начале, теперь, пока еще отдаленно, но тем не менее точно напоминает головоломку, решение или разгадка которой, имеет лишь один печальный исход – завершение процесса разгадки, что есть неминуемо лишь начало разгадывания новых… Может ли это обстоятельство стать причиной завершения с моей стороны складывания этого узора? О, нет. И причина такого ответа, по совместительству, есть также разгадка головоломки, ожидающая нас после завершения нашего общения.

Что же касается лично Вас – увы, причины вашей любознательности мне неизвестны; следовательно, я не буду пытаться рассуждать о них. Итак, я спрашиваю себя: делал ли бы я вообще то, что делается мною сейчас, если бы был уверен, что целесообразность выживания вида имеет какой-либо смысл, как и выживание вообще? И прежде всего, выживания моих «Я и Оно»? Но ведь это, как было, так же и остается пресловутым нашим основным вопросом философии. Черная дыра, в которую минута за минутой уходит наше такое драгоценное время… Время – это вопрос, который и в наступившем техногенном будущем вряд ли будет кем-то решен. И вот здесь я говорю: «Да!» Да, ибо страх перед неизвестностью, окружающей человеческое бытие со всех сторон, заставил меня писать эту чертову книгу, играть в эту игру, которой я не люблю, но от которой и не могу отказаться, так как боюсь того, что мне одному все-таки выпало счастье узнать… Знать! Знать истину? Я боюсь того, и мне хочется сказать подозреваю, что именно я – тот самый человек… (если мы с вами читаем примерно с одинаковой скоростью то, в этом месте органчик очень деликатно прибавил мощи, последнее слово с ударением на последнем слоге…). Тот, кто на самом деле говорит правду, но будет обвинен во лжи, и цена ее будет столь велика, что и, отняв жизнь, истец будет считать меня должником…Тот самый, кто устал от попыток вытащить яблоко из такой крепкой пасти, как абсолютное одиночество (во вселенной) и молчание (длинной в целое время), и поэтому сел подле дерева, обвитого туловищем возлагавшего надежды хозяина яблока, и… «умер» от голода, так и не узнав, что после сорокадневного ожидания ответ придет вместе с утренними лучами сорок первого дня, от того кто в свою очередь тоже возлагал надежды, хотя может быть совсем иные… Вот моя экзистенциальная тревога, вот формула моего страха перед неизвестностью, но в то же время и мой смысл выживания. Можете примерить, если хотите, однако дело в том, что-меня-то как раз интересует ваш смысл существования и существования вашего вида; не правда ли, что ваша вера в целесообразность своего бытия выходит из почти неосознанной веры в смысл бытия всего мира, а следовательно, и вашего вида, отсюда же и слепая вера в продолжение рода, а значит, и необходимость фрикций и всех этих хитроумных манипуляций, необходимость ношения тела с членом. Необходимость означает, что в обход нельзя. Пусть даже это и не ваше тело.

Может, это и есть сама истина: жить ради того, чтобы жить! Мыслить ради того, чтобы выжить! Выжить ради того, чтобы выжить! Не знаю, может кто-то и смотрит на такой подход к задаче обоснования бытия как на нечто необоснованное? Может, кто-то пытается критиковать – пусть засунут себе свою критику в задницу! – не правда ли, в этом ваша отповедь? Пусть, и желательно поглубже пусть запихнут. Почему, собственно, какие-то извращенцы должны портить вам аппетит жизни своей болезненной псевдофилософией? Что, может быть, вся эта болтовня должна помешать вам заботиться о жизни своего организма и организмов, населяющих его по праву рождения? Вот ещё… Да ведь этот организм обеспечивает вам восприятие того, что вы любите! А посему желудок должен быть накормлен, а кишечник – кипятить продукты распада, посылая их в прямую кишку; мозгу надлежит получше подумать, как это все обустроить, ну а виновник торжества, он свое дело должен знать и не бояться всяких там случайных попаданий не в ту дверь, и вместе со всеми бороться за жизнь в полном смысле этого слова.

Итак, я не собираюсь и далее рассуждать в этом духе, но поверьте мне, я никак не мог отказаться от всего вышесказанного и процитированного, т. к. прежде чем приступить к поеданию горячих блюд, обычно кушают холодные закуски. Почему бы и нам не поступить подобным образом?… Тем более что книжку с таким аппетитным названием, как эта, мог взять в руки лишь настоящий гурман, настоящий ценитель всего тонкого, горячего, влажного, слегка солоноватого на вкус и безусловно ароматного!

* * *

Я ехал в трамвае, ехал и глядел перед собой. А буквально в метре от моего носа крутились какие-то девочки лет одиннадцати-двенадцати. Вряд ли в этом возрасте они уже понимают, что созданы для какой-то там фертильности. В одиннадцать лет понять, что ты по сути своей лишь носитель влагалища, потенциально неминуемо вместилища чьих-то пенисов… Хотя, что я о них сейчас знаю?… Они выглядят, как маленькие женщины, ведут себя, как пьяные шлюшки… Но, может, им хотя бы еще не приходило в голову, что тем, что может послужить влагалищем, они кушают с одной стороны, и какают – с другой?

Да, думали они об этом или нет, что это могло бы изменить… Милые маленькие дурёхи – они обречены. Ах, только бы не стать вам уже теперь добычей порно-студий и не узнать, что значит собачий, или не дай Бог, лошадиный член. Да пошлет вам Господь супруга верного и верующего, православного ортодокса. Пусть будет он сильный, трудолюбивый с руками Ильи Муромца, с душой спаниеля, с мозгами рабочего скота, чтобы вы могли крутить его за нос, а он думал бы при этом, на сколько же вы, наверное, изобретательны и в других делах… Да. Но вот кончится пост, стихнут литургии, погаснут свечи и лампады, и тогда, исполняя наставления Апостола Павла, воздаст, наконец, супруг положенное жене его… И вот, после долгих трудов, кончая, как утопленник в волосы спасающего, вопьется супруг в эту пока еще такую маленькую грудь, вгрызется зубами, хрипя, мыча и испуская жидкости изо всех желез, отверстий и чресел своих, и будет долбить своей колбасищей в это бархатное, нежное, то, что должно когда-то стать колыбелью его ребёнка… Будет наносить эти сокрушительные удары в стенки трубы маточной, будет ломиться этой своей редисищей, этой кувалдой, которой в такой момент можно легко расколоть грецкий орех. Нет, это не Чикатило, не Калигула и не Рокко Сиффреди. Это он, хомо-трахиенс обыкновенный. Для всех категорий (Heterosexualis/Homosexualis) взыскующих к слову людей, приведу аналогии с вышевведенным мной понятием: человек-пенертрация, Homo-Coitus, Homo-Multiple Man – Множитель, Человек Слагаемое, Человек Я-муж сиречь Я-множ. Я множусь – следовательно, я существую.

Девочки кокетливо поколачивали друг дружку сумочками, визжа, хихикая, порой разыгрывая истерику или припадок уничижительного смеха, все это предназначалось сидящим в салоне приутихнувшим особям мужского пола. Например, вот эта, видимо самая старшая из них, с таким убийственным взором темных, все-таки уже девичьих, а не детских, глаз, через сколько годиков или месяцев она раздвинет свои безупречные юные ножки и… И я сижу и пялюсь на этот так беспощадно обтянутый джинсами лобок. То, что сейчас таится под ним, такое нежное, голое, беззащитное… Оно обречено вырасти, окрепнуть и, превратившись в кроваво-розового, ощетинившегося черным жестким волосом хищника, однажды растянуть свою глотку, всосав в себя с головой другое вышеописанное чудовище. Нет! Нет же сластолюбцы, не смейте дрочить! Уберите от него свои грязные ручищи. От моего чертового ребёнка, моей книжки, которая (я чувствую) умирает у вас на глазах, по сути, ещё не родившись. Она погибает в процессе ее чтения, как гордая, прекрасная и всё же слишком неприспособленная жить на земле птица в пасти голодного и усталого хищника…

Успокойте свои неуместные инстинкты. Господи, да не упомяну имя твое всуе. Но уж, какая тут суя. И вот, уже и словами пытается кто-то уловить меня с этой суей… Не для этого я убивал драгоценные часы своего времени, чтобы возбудить чью-то похоть. Ты – Человек. Веришь ли, хотя бы – не для этого? Не знаю точно и наверняка, для чего, но не онанизма под одеялом или в ванной ради, скорее, наоборот. Наоборот, но разве понять это человеку, купившему эту книгу, искусившись лишь её названием? Вряд ли… каждый делает свое дело, ибо создан для этого…

Я вышел из трамвая, испугавшись, что девочки или – ещё хуже – какие-нибудь мальчики заметят мои слезы. Я испугался их испуга. Тёплые влажные змейки уже сбегали вниз к моему подбородку. От горячей обиды, от боли, от жалости к себе, к этим девочкам, от нежности ко всему созданному для траханья и от презрения к этому всему ударили мне по глазам ядовитые воды. От того, что я никогда не смогу сказать всех этих слов тем, кому они нужны. Потому что никому, кроме меня самого, не нужен этот горячечный бред воспаленного и больного, уже очень давно больного разума, бесперебойно рождающего чудовищ, и при этом он почти никогда не спит. Представить себе, что всё это я нашептываю хотя бы той же самой темноглазой с джинсовым лобком… Она бы подняла крик, кинулась бежать… Граждане, наверное, попытались выяснить, кто я такой и что мне нужно от ребенка, и Бог знает, чем всё это могло бы закончиться, а ведь я уже вполне мог быть отцом этой малышки. Я мог бы гулять с ней за ручку, целовать в губы, отправляя в школу. Смог ли бы я? Может ли случиться, что однажды какая-нибудь такая девочка заметит эти мои слезы и поймет их причину. Самые невинные слезы, слезы обязанности быть человеком.