Читать книгу Фрагментация - Максим Иванов - Страница 8

Старший инспектор убойного отдела Рома Рябкин с любопытством наблюдал за неспешными действиями эксперта судебно-психиатрической комиссии. Эксперт был грузным человеком лет пятидесяти с плоским невыразительным восточным лицом. Но у него было необычное «фио» – Пахтакор Айтуганович Голенищев. Рябкин сразу же записал «фио» в блокнот для допросов. Голенищев достал из черного кожаного портфеля ноутбук и подключил блок питания к розетке. Потом он вынул из кармана продолговатый футляр, достал из него очки в роговой оправе, подышал на них и стал медленно протирать стекла платком.

Рябкин откашлялся.

– Пахтакор Айтуганович, я вам уже говорил, что начальство решило провести предварительное освидетельствование, – слишком громко сказал он. – Дело в том, что у нас возникли сомнения насчет вменяемости обвиняемого, да и сам он постоянно требует врачей… – Рябкин потеребил уголок папки с материалами дела. – Будь моя воля, я бы его без зазрений совести расстрелял! – сказал он тихо, будто себе. – Но согласно процедуре нам необходимо знать о наличии психического расстройства. От этого зависит его содержание в СИЗО. А вы заслуженный врач, ведущий эксперт, светило, так сказать…

Рябкин немного замялся из-за врожденного неумения делать комплименты и, сглотнув нервный комок, продолжил:

– Ваше мнение будет означать заключение комиссии, участия которой, несомненно, будет требовать адвокат. Он уже заявил, что подаст заявление о признании Головатко недееспособным из-за психического расстройства. Так вот, прокуратура не хочет облажаться на суде! Все хотят быть уверенными в его вменяемости. Иначе придется переделывать обвинение и действовать по общему сценарию. А общий сценарий… – Рябкин поморщился. – Это херня полная!

Эксперт наконец-то водрузил очки на нос и скептически посмотрел на Рябкина.

– Должен заметить, что мое освидетельствование носит лишь предварительный характер. Окончательный вердикт всегда за комиссией.

Рябкин благодарно посмотрел на эксперта.

– Пахтакор Айтуганович, давайте на чистоту! Ни для кого не секрет, что с вашим мнением считаются абсолютно все в Институте Сербского. Вы всегда верны в своих диагнозах. Вне всяких сомнений, ваше освидетельствование станет для комиссии безоговорочным аргументом, и последующая экспертиза будет носить лишь формальный… – Рябкин опять запнулся, вспоминая недавно заученный термин. – Верифицирующий характер! Именно поэтому мы пригласили вас.

Эксперт неопределенно хмыкнул.

– В чем обвиняется подследственный?

– Серийные изнасилования с членовредительством и грабежом. В одном случае потерпевшая была убита.

– Жертвы?

– Молодые женщины. Всего пять. От девятнадцати до двадцати семи лет.

– Время, место и исполнение?

Рябкин заглянул в дело.

– Всех пять девушек он изнасиловал в лифте. Выслеживал жертву поздно вечером или ночью, подходил к ней на улице с предложением проводить до дома. Шел рядом или крался за ней. Таким образом узнавал место жительства потенциальной жертвы. Пока еще не доказано, но, может быть, он узнавал о ее частной жизни заранее, вплоть до распорядка дня и времени возращения домой. В общем, через несколько дней он подкарауливал ее, заскакивал вместе с ней в лифт и поднимался на последний этаж. Там он останавливал лифт и насиловал. Иногда наносил жертве ножевые ранения, чаще всего надрезы на лице. После этого он забирал ценные вещи – кошелек, золотые украшения, и уходил. Преступления совершенны в течение четырех месяцев. Без четкой регулярности. Двух девок за пару недель оприходовал. Потом целый месяц перерыв. И снова…

Эксперт быстро печатал на компьютере. Не отрывая взгляда от него, он спросил:

– Обвиняемый состоял на учете в психоневрологических заведениях?

– По нашим сведениям, нет.

– Какие-нибудь характеристики на него есть? С работы, например?

– С работы есть. Показания матери тоже есть. Говорила, что у сына с детства отклонения.

– Показания матери включены в материалы дела?

– Да, конечно. – Рябкин улыбнулся. – Так значит, беретесь?

Пахтакор продолжал спрашивать:

– Какие у обвиняемого физические увечья?

Рябкин удивился.

– А откуда вы знаете? Впрочем, да. У него отсутствуют три пальца на левой руке. В девяносто восьмом он работал на предприятии «Волжский дизель». При запуске листогибочного станка заусенец на детали зацепил рукавицу и затащил пальцы под вал.

Пахтакор удовлетворенно хмыкнул.

– Хорошо, я проведу освидетельствование. Передайте мне материалы дела и оставьте на часок-другой. После этого мы сможем перейти к беседе с обвиняемым.

Довольный Рябкин сразу же выпорхнул за дверь.

Оставшись один, Пахтакор принялся читать материалы дела. На пятнадцатой минуте он не сомневался в том, что обвиняемому не жить. Камертон прогностика сигнализировал о полной вменяемости преступника. Пахтакор не видел Головатко в мягкой пижаме и китайских тапочках, долгосрочно пьющего чай в подмосковной психиатрической больнице. Скорее всего в будущем он умрет во Владимирской исправительной колонии, где ему в печень воткнут заточку за несоблюдение уголовной субординации.

«А материалы дела были интересными:

… родители – мягкие и добрые люди. Отец рано умер, и мать растила сына одна. Мальчик рос почти здоровым. Со слов матери, мальчик в детстве был тревожен, замкнут и малообщителен. Его часто обижали сверстники.

– Ага, вот оно, начало паталогического развития!

Школьная характеристика: “в возрасте 13 лет стали возникать конфликты с одноклассниками, Головатко постоянно подвергался избиениям и унижениям, что продолжалось до окончания школы. После школы проучился полтора года в училище и был отчислен за неуспеваемость”.

Армия – характеристики нет. Что после армии? Устраивается на “Волжский дизель”. Травматическая ампутация и последующие две операции. Увольняется. Устраивается на работу в целлюлозно-бумажный комбинат. Так, опять… Со слов матери, после травмы он стал “совершенно другим”, замкнутым, раздражительным, часто повышал голос. Мучила бессонница и кошмары».

– Тут все понятно – посттравматическая психогения. Что там коллеги с работы? Ага, тут показания против тебя, голубчик! Читаем дальше:

Из характеристики: “Трудолюбивый, добросовестный, исполнительный, старался повысить квалификацию. Был скромным, тактичным, вежливым. За время работы в цехе в совершенстве овладел профессией слесаря-ремонтника, всегда стремился к повышению квалификации…” Грубая подпись слесаря.

– Как-то не вяжется!

И точно, в углу листа виднелось размазанное от безуспешных попыток стереть слово “Пиздеж”! Явно Рябкин постарался», – подумал Пахтакор и раскрыл вторую папку с материалами. «Так. Дальше было еще интересней:

Головатко кто-то сильно избил на улице. Он попал в больницу. Сломаны ключица и три ребра. Сведения из милиции: копия протокола и информация о том, что позже потерпевший забрал заявление. Со слов матери, в течение недели после происшествия сын не ходил на работу, ничего не ел, лежал в постели и своими переживаниями ни с кем не делился. В этот период стал еще более раздражительным, вспыльчивым, начал копить деньги на пистолет для того, чтобы “защищаться от обидчиков”. Стал часто уходить ночью из дома, возвращался только под утро. В это же время Головатко много времени проводил за перепиской с девушками, с которыми знакомился при помощи интернет-сайтов”.

Дальше следовала распечатка нескольких электронных диалогов по ICQ:

Он: “Я хочу хоть с кем-нибудь встречаться и связать жизнь с одной любимой девушкой. Я хочу, что б этой девушкой была ты. Я хочу тебя!”

Девушка: “Я хочу тебя тоже, но за двести долларов”.

Он: “Давай встретимся, и я покажу тебе то, что ценнее денег”.

Девушка: “Что покажешь? Яйца Фаберже?”

Он: “Я покажу тебе страх. Ты его увидишь в своих собственных глазах”.

– Так, ясненько. Другая переписка:

Он: “Да, я инвалид третьей группы, ветеран”.

Девушка: “Где воевал?”

Он: “В первую чеченскую, под Моздоком“.

Девушка: “А фотографию можешь прислать?”

После отсылки фотографии.

Девушка: “Какой-то ты совсем потрепанный, бедняга”.

Он: “Пришли мне свое фото”.

Девушка: “Извини, но ты не в моем вкусе”.

Он: “Сдохни, тварь!”

Понятно. Вполне патологичный эгоцентризм со склонностью к невротическим формам реагирования. Опасный тип». – Пахтакор никогда не ошибался. Разве что специально. Когда желание справедливого воздаяния пересиливало врачебную этику. Пора было переходить к эпизодам.

Пахтакор принялся читать протоколы допросов и показания потерпевших. В принципе все эпизоды были очень похожи. Как говориться, лицо преступника было устрашающим, а действия не терпели никаких возражений. Пахтакор удовлетворенно хмыкнул. Схематичность сценария еще более умаляла шансы невменяемости. Последний эпизод отличался лишь тем, что женщина начала яростно сопротивляться и Головатко пришлось перерезать ей горло. Очень точно, о чем свидетельствовал глубокий точный разрез сонной артерии. Все это как-то не вязалось с показаниями обвиняемого…

«Когда я прикоснулся к лицу жертвы искалеченной рукой и оно исказилось гримасой брезгливости, я почувствовал сильнейший спазм в груди. Моя рука невольно дернулась, и нож вонзился в ее горло».

Пахтакор решил, что можно начинать интервью. Словно отозвавшись на его мысли, в кабинет бесшумно вошел Рябкин и приветливо спросил:

– Ну как, профессор, здоров иль болен подопечный?

Хорошее настроение следователя вызывало легкое недоумение. «Пообедал, наверное», – подумал Пахтакор и, не отрываясь от бумаг, ответил:

– Это зависит от того, какие координаты расстройства мы будем использовать.

Рябкин непонимающе мигнул и переспросил:

– То есть?

– Понимаете ли, расстройства личности представляют собой непрерывный континуум, включающий как пограничные с нормой формы, так и глубоко патологичные варианты. Не всегда легко провести четкую грань между чертами, формирующими патологию, и чертами безобидной индивидуальности.

– Простите, профессор, но у меня юридическое образование. Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

– Я имею в виду то, что определять, болен Головатко или здоров, не входит в нашу задачу, – сказал Пахтакор. – С точки зрения психиатрии, здоровых людей нет вообще. Наша задача – это выяснить, насколько ненормальность его действий была подконтрольной. Мог ли он осознавать фактический характер преступления или же из-за расстройства он не был способным это сделать. И вам, как юристу, занимающемуся такого рода преступлениями, следовало бы знать компоненты формулы невменяемости.

Рябкин заметно погрустнел и опустился на свой стул.

– Нет, ну почему же, я помню, что юридический критерий невменяемости определяет степень нарушений интеллекта… Способности отдавать отчет в действиях и так далее…

– Абсолютно неверно, – едко заметил Пахтакор. – Во-первых, невменяемость не всегда связана с умственными нарушениями. Во-вторых, социопаты чаще всего очень умные люди, но совершенно безвольные. Во-третьих, формула невменяемости – это симбиоз двух критериев – медицинского и юридического. И если первый определяет свойства патологии, то второй анализирует возможность свободного выбора. Формула невменяемости предполагает не само по себе наличие патологии, а то, что именно она послужила причиной преступления.

Прошло полчаса. Пахтакор закончил записи и достал из портфеля диктофон и бланки вопросников.

– Возможно заявить прямо сейчас, что Головатко вменяем. У него нет стойкого изменения личности, как, например, у шизофреников, нет поражений интеллекта и острой психопатии. Однако наличие некоторых признаков реактивного психоза, будь это следствие школьных избиений или ампутации пальцев, делает дальнейшую проверку необходимой.

– Так значит, можно приводить? – встрепенулся Рябкин.

«Господи, кому я все это говорю? И зачем?!» – подумал Пахтакор и кивнул.

– Да, можем начинать опрос.

– Допрос! – с улыбкой поправил Рябкин. Он поднял трубку настольного телефона и, набрав трехзначный номер, произнес:

– Головатко из третьей камеры ко мне, в тринадцатый кабинет. Из конвойных пусть Сидоренко сопровождает.

– Инспектор, вам придется оставить нас вдвоем с обвиняемым, – безапелляционно заявил эксперт.

– Я в курсе, профессор. За дверью будет стоять наш сотрудник. Кнопка вызова вот здесь – под столом на левой ножке. А я побуду в соседнем кабинете.

В коридоре раздался звук шагов, дверь отворилась, и конвой ввел обвиняемого. Его посадили напротив Пахтакора, пристегнув наручниками правую руку к металлической скобе на столе. Перед Пахтакором сидел угрюмый лысоватый мужчина лет сорока пяти, довольно щуплого телосложения. У него был высокий лоб и серые широко расставленные глаза. Головатко нервничал. Это было видно по легкой испарине, покрывшей лоб, и плотно сжатым губам. Пахтакор попросил Сидоренко под его ответственность освободить обвиняемого от наручников и налить ему стакан воды.

Оставшись наедине, он представился и спросил об условиях содержания. Головатко пожаловался на то, что дело его ведется предвзято и в оскорбительной манере. Поэтому он намерен писать жалобы в разные инстанции. Под конец своих излияний он совсем грустно посмотрел на профессора и почти шепотом сообщил, что инспектор Рябкин его периодически больно щипает и называет «сукиной мордой». Пахтакор совершенно искренне возмутился поведением инспектора и пообещал помочь. Потом Пахтакор предложил перейти к процедуре освидетельствования, достал медицинский шпатель и стетоскоп.

Осмотр Головатко проходил без осложнений. Он вовлечено оголялся и по просьбе эксперта становился в позу Ромберга. Чуть позже Пахтакор предложил ему пройти пару тестов.

– Это будет интересно нам обоим, – сказал он.

Головатко откликнулся:

– Пытаетесь определить мою вменяемость, доктор?

– Пока нет. Для начала определим состоятельность вашего интеллекта. Садитесь за мой компьютер. Вы будете отвечать на вопросы электронного теста, а я буду вам ассистировать.

Пахтакор внимательно следил за реакцией Головатко, так как важен был не только результат теста, но и особенности его выполнения. Раздел на осведомленность испытуемый прошел без особых проблем, лишь с фамилиями космонавтов вышла заминка. Зато проходя раздел на понятливость, Головатко стал преподносить сюрпризы. Отвечал нерешительно. На вопрос, что нужно сделать, если, сидя в кинотеатре, он увидит дым, Головатко ответил, что он начнет громко кричать. Он дал буквальные интерпретации всем пословицам и, наконец, объяснил запрет на вступление в брак до восемнадцати лет одним лишь половым созреванием. У Пахтакора создалось впечатление, что Головатко имитирует неадаптивность. Арифметические и словарные разделы были пройдены на ура. Единственное, некоторые плохо подобранные синонимы свидетельствовали о низкой культуре речи. В разделе шифровки Головатко показал нормальную координацию, заполнив шкалу соответствующими фигурами за менее, чем полторы минуты. Зато в отделе кубиков Коса он принялся валять дурака. Даже после показательного процесса сборки рисунка он не смог выполнить задание. Умоляюще смотрел на Пахтакора.

Фиаско с кубиками плохо сочеталась с предыдущими результатами. Сомнения вызывались еще и тем, что Головатко не смог бы работать фрезеровщиком при такой плохой координации. Подозрения в симуляции постепенно перерастали в уверенность. Пахтакор приветливо сообщил Головатко результаты теста.

– У вас нормальные показатели, девяносто один балл. Практически как у половины населения планеты.

Головатко, обидевшись, отвернулся. Потом сказал:

– Странно, мне показалось, что я не справился с картинками.

– Я заменил результаты по кубикам средними показателями, – ответил Пахтакор. – У меня появились сомнения в достоверности. Давайте перейдем к следующему тесту.

Пахтакор решил заменить свой любимый многоаспектный личностный опросник пятнами Роршаха. Они уменьшали возможность фальсификации. Он достал из портфеля пухлую папку с бумагами и сел рядом с обвиняемым.

– Сейчас вам будет предложено высказать свои ассоциации относительно двенадцати клякс. Это своего рода символ ваших дальнейших образов и идей, которые возникнут, если вы будете смотреть на кляксы. Вы можете высказываться в абсолютно свободной форме, а я буду записывать.

Пахтакор аккуратно сложил таблицы в стопку картинками вниз и приготовил бланки локализатора.

– Прошу вас особо не задумываться над изображением, а просто сообщать мне, что, на ваш первый взгляд, изображено на листе. Но для начала скажите, какой ваш любимый цвет?

Головатко, не задумываясь, ответил:

– Красный.

– Что вы видите на этой табличке? – Пахтакор протянул Головатко первую кляксу.

– Двух голых женщин. Они что-то варят в котле. Между ними летает бабочка.

– Что-нибудь еще видите?

– А перевернуть можно?

– Как хотите.

Головатко перевернул таблицу вверх ногами и сказал:

– Теперь я вижу зубра. Старого вислоухого зубра.

– Хорошо. Что вы видите на второй таблице?

– Я вижу морду кабана. Злого кабана…

На следующих таблицах Головатко видел серых летучих мышей, бугристых кошек, двух чудовищ, целующихся пуделей, павлинов, распил черепа, Бэтмена в дымном облаке, туманный китайский замок, красный зубастый рот и светящихся клоунов, вылезающих из черных цилиндров. В последней таблице он увидел желтого дельфина и алого Микки Мауса. Напоследок он признался, что детство у него связанно с голубым цветом, а наиболее противный для него цвет – это серый.

«По цветам получается довольно агрессивный парень», – подумал Пахтакор. Он пронумеровал ответы и сделал пометки на бланке локализатора. Потом предложил пройти все таблицы снова.

– Это не займёт много времени. Только будем делать все наоборот. Я буду зачитывать ваши предыдущие ответы, а вы – показывать мне соответствующие кляксы и рассказывать, что создало такое впечатление.

Головатко кивнул. Он хорошо объяснял свои ассоциации, энергично вычерчивал в воздухе фигуры и даже показал маленькую пантомиму, изображая Бэтмена.

«Прекрасно. Абсолютно никаких признаков диссоциации. Единственно, что смущает, это парочка ответов, связанных с текстурой клякс… Туманный замок, бугристые кошки. По Клопферу, такие ответы свидетельствовали о грубой потребности в любви. Для здорового человека это довольно странный показатель».

Пахтакор улыбнулся Головатко.

– Сделаем перерыв на минут пятнадцать.

Он позвал охранника и попросил принести кофе. Головатко уставился в окно, а Пахтакор принялся кодировать ответы, подсчитать суммы показателей и заполнять психограмму. Он делал это в тысячный раз и видел в пока еще разрозненных формулах готовый материал для интерпретации. «Передо мной сидит агрессивный тип подчиняющегося преступника. Анализ кластеров не обнаруживает ни психоза, ни невроза, ни депрессии, ни посттравмы, ни обсессии. Выявляется пограничная структура личности со слабым эго и нарушением оценки реальности. Расстройства эмоциональной сферы небольшие. А вот первичные потребности у нас в крайнем беспорядке, в протоколе нет ни одного ответа насчет них. Так не бывает. Впрочем, бывает, когда обследуемый врет. Да. Он опять врет! Лямбда 1,01. Ну и зачем он меня водит за нос?! Причем грамотно, будто он эти тесты раньше щелкал как орешки. Так. Опять. Степень депрессивной нагрузки завышенная. Во втором тесте она растет еще больше. Пять ответов подтверждают это. Бедняга живет в состоянии непреодолимой печали. Но я в это не верю! Такие подавленные меланхолики обладают сверхразвитым сопереживанием. Они собачку лишний раз не пнут, не то чтобы баб в лифте насиловать».

Пахтакор сложил бланки в портфель, достал другую папку черного цвета и обратился к Головатко:

– Милейший, последний тест. Уверен, он все докажет, как есть. – Он широко улыбнулся. Пахтакору хотелось, чтобы подозреваемый стал нервничать. Головатко мрачно посмотрел на него.

– Доктор, я тяжело болен. Никакие тесты не помогут вам доказать обратное. К тому же вы предвзято ко мне относитесь. Поэтому я опротестую ваше заключение.

– Это ваше право, – заметил эксперт. – Никто и не заявлял, что я истина в последней инстанции. Тем более я могу ошибаться. Так что вам совершенно не из-за чего беспокоиться. Сейчас я проверю вас по шкале волевых расстройств, и вы будете свободны.

Головатко рассмеялся.

– Как я могу быть свободен в этих стенах?!

– Свобода духа неподвластна никаким оковам, – с улыбкой заметил эксперт и достал очередной опросник.

– Вы издеваетесь?

– Никак нет. Свобода – наличие у человека возможности выбора. А выбор есть всегда! Даже здесь. Свобода немыслима без свободы воли. Мы можем проверить это прямо сейчас, определив ваши возможности свободного выбора в момент совершения преступлений. Если тогда вы были способны выбирать, то вы свободны и сейчас, потому как свободен ваш разум. А если нет, то вы не будете свободны нигде, ибо вы неспособны сознательно управлять своей психикой.

Головатко задумался. Потом с расстановкой произнес:

– Я вам и заявляю, что я шел на эти преступления несознательно. Что-то меня вело. Какой-то внутренний голос. Девушка отказывалась, я продолжал настаивать, и когда я заскакивал в кабину лифта, мое сознание было уже подавленно предыдущими неудачами из-за этой проклятой руки.

– Хорошо. Сознание ваше было подавленно, и вы не могли адекватно оценивать реальность происходящего. Как вы тогда объясните то, что первой потерпевшей вы предложили воспользоваться презервативом?

Обвиняемый растерялся.

– Я… да я просто так предложил. У меня был презерватив. И я решил использовать его… Тем более я полагал, что женщина будет меньше сопротивляться, если я предложу ей заняться безопасным сексом.

Пахтакор рассмеялся.

– Последний аргумент явно не в вашу пользу. Но ладно. Разрешите, я буду разбавлять нашу приятную беседу определенными вопросами. Вот, например, вы увидели нищего. Вы подадите ему милостыню, если его вид вызовет у вас сочувствие?

– Я нищим не подаю, – отрезал Головатко.

– Но допустим, вы решили кому-то помочь деньгами, чем вы будете руководствоваться?

– Внешним видом. Я инвалидам сочувствую. Будь это урод какой-нибудь или калека, я бы ему денег дал.

– Отлично, ваш ответ подтверждает то, что вы анализируете внешний вид человека и, опираясь на это, выбираете тактику поведения. А вот еще один вопрос: вы купили дорогие ботинки, одели их в первый раз и вот опаздываете на последний автобус, вам надо срезать путь и побежать по грязи. Побежите?

– Побегу!

Пахтакор усмехнулся.

– Ваши ответы подтверждают следственные выводы. Вашей первой жертвой была консуматорша из клуба «Синий арбуз». Вы прекрасно об этом знали. Именно поэтому вы воспользовались презервативом. Не по наитию, а для того, чтобы предохраниться.

Головатко уставился на Пахтакора.

– Ну, это же явные домыслы. Нет доказательств, что я был заранее осведомлен о частной жизни потерпевшей, лишь убеждения следователей. Печально, что вы идете у них на поводу. Я на дальнейшие вопросы отвечать категорически отказываюсь.

– Обвиняемый! – сказал Пахтакор более резким тоном. – Если вы будете мешать освидетельствованию, я лично позабочусь, что бы вас отправили в карцер. И поверьте, после этого всю процедуру придется проводить заново. Итак, вам обычно удается держать свои эмоции под контролем?

Головатко злобно ощерился.

– Нет! И, по-моему, это очевидно.

– Хорошо. Как вы думаете, футболисты часто проигрывают в гостях лишь из-за того, что им просто непривычно там играть?

– Да. Скорее всего да. Еще они вполне могут бояться болельщиков.

– Хорошо. Как вы относитесь к такому утверждению: «я не могу отогнать от себя мысль, которая противна всему моему естеству»? Вы согласны с этим?

– Да.

– Почему?

Головатко глубоко вздохнул.

– Я очень долго думал перед тем, как начать совершать преступления. Мучился, пытался найти выход для нарастающей во мне ненависти. Но с каждой последующей неудачей злость переполняла мой разум. Я представлял себе страшные картины надругательств над женским телом. Мне было это противно с моральной точки зрения, но эмоционально я получал удовольствие.

– Отлично, но раз уж вы коснулись морали, – Пахтакор с энтузиазмом всплеснул руками, – то согласны ли вы с тем, что мораль нередко глупа и, когда это так, ею можно пренебрегать?

Головатко подозрительно прищурился. Пахтакор чувствовал, как обвиняемый ищет подвох в вопросе. Немного помедлив, тот ответил:

– Нет, я не согласен.

– Почему?

– Мораль не глупа. Чтобы ей специально пренебрегать, нужно быть врагом общества.

– То есть, если уточнить, специально людей убивать нельзя?

– Нельзя.

«Попался, голубчик», – Пахтакор мысленно улыбнулся и спросил:

– А не специально?

– Не специально… Ну ты же тогда не можешь себя контролировать. Поэтому и на мораль тебе плевать, она для тебя как бы не существует.

Пахтакор придвинулся к Головатко.

– Но для вас-то она существует, раз уж вам были противны ваши поступки с моральной точки зрения?

Головатко понял, что попал в ловушку. Он разочарованно вздохнул и сказал:

– Я уже ответил. Давайте перейдем к следующему вопросу.

– Хорошо. Только это будет маленький следственный эксперимент.

Симуляция была неопровержима. Пахтакор специально исказил волевую шкалу и задавал вопросы не в том порядке, который предписывает методика. Это было категорически запрещено. Но иначе он не cмог бы вывести Головатко на чистую воду. Комиссия все равно повторно не будет проводить тесты. После него-то. Но было необходимо окончательное подтверждение, неопровержимое доказательство.

– Я сейчас выйду на несколько минут, – сказал Пахтакор, – а вы пока попытайтесь вспомнить свои действия во время последнего эпизода в лифте.

– Делайте что хотите, – сказал Головатко и снова отвернулся к окну.

Пахтакор вышел и через пять минут вернулся с молодой симпатичной девушкой. Дверь они специально оставили полуоткрытой, чтобы конвой мог незамедлительно прийти на помощь. Пахтакор представил девушку Головатко:

– Это Светлана. По моей просьбе она согласилась нам помочь. – Он нежно взял девушку за локоть. – Светочка, вы, пожалуйста, встаньте вон там, около стены. Прислонитесь. По моей команде, прошу вас, закройте глаза и начинайте глубоко дышать.

Эксперт достал из портфеля сенсорный блок «Конкорд», из которого тянулось множество проводков с датчиками, и подсоединил его к компьютеру.

– Головатко, подойдите, пожалуйста. Не волнуйтесь. Сейчас я размещу на вас два датчика для измерения пульса и артериального давления. Это необходимо для эксперимента.

Головатко настороженно приблизился. Было видно, что он очень не хочет участвовать в эксперименте, но перспектива отбитых почек в виртуозном исполнении Сидоренко прельщала его еще меньше. Пахтакор быстро прикрепил к его левому запястью и шее два клеящихся диска.

– Возьмите, пожалуйста, в правую руку вот этот резиновый брусок, – сказал Пахтакор и вынул из кармана прямоугольный отрезок мягкой резины длиной сантиметров пятнадцать. Он положил его на стол и посмотрел на Головатко.

– Берите же! Представьте, что это нож.

Головатко нехотя взял брусок и принялся его рассматривать.

Пахтакор отошел к компьютеру и включил запись параметров. Немного театральным тоном, словно возомнив себя режиссером, он произнес:

– Головатко, возьмите нож и медленно подойдите к девушке. Приготовьтесь по моей команде изобразить удар ножом в горло, который вы нанесли в лифте шестнадцатого ноября гражданке М. Запомните, только по моей команде! – повторил он.

Головатко медленно обошел стол, зажав в правой руке резиновый брусок. Он нервничал. Давление было повышено, пульс резко участился.

Пахтакор дал команду:

– Начали.

Света закрыла глаза и принялась шумно дышать. Не отрывая взгляда от девушки, Головатко крадучись приблизился к ней и уставился на вздымающуюся грудь. Внезапно Света открыла глаза, и ее лицо исказилось брезгливой гримасой. Она покосилась Пахтакора и сказала:

– Доктор, пусть он только ко мне своей культяпкой не прикасается. Скажите ему…

Головатко застыл. Медленно повернулся и недоуменно посмотрел на Пахтакора.

– Это еще что такое? Почему она меня оскорбляет?

Пахтакор ликовал от удавшегося эксперимента. «Получилось! Головатко никак не среагировал на самим же неоднократно упомянутый раздражитель. Оскорбление не только не вызвало нападения, оно вообще не повлияло на показатели пульса и давления».

– Господин Головатко, простите, пожалуйста!

Пахтакор обернулся к девушке.

– Света! Вам должно быть стыдно! Постарайтесь держать свои эмоции при себе. Теперь, – он кивнул Головатко, – изобразите удар ножом.

Головатко аккуратно ткнул резиновым бруском в основание шеи Светы, чуть выше ложечки, и выжидающе посмотрел на эксперта.

Пахтакор решил не расстраивать его сразу перспективой колонии и ободряюще произнес:

– Вы, Головатко, большой молодец. Эксперимент избавил нас от дальнейшего опроса. Освидетельствование закончено.

Он снял с подозреваемого датчики и постучал два раза в приоткрытую дверь.

– Конвой, отведите, пожалуйста, обследуемого в камеру и дайте ему как следует отдохнуть. Он испытал нервное напряжение.

Когда Головатко вывели, Пахтакор обратился к Свете:

– Светочка, огромное вам спасибо за помощь. Я обязательно отмечу перед начальством ваши умелые действия.

Света улыбнулась, поправляя блузку.

– Это перед Рябкиным, что ли? Он и так ко мне неровно дышит. А теперь проходу не даст со своими благодарностями.

– Ну почему обязательно перед Рябкиным. Я могу вас в дальнейшем рекомендовать ассистентом для следственных экспериментов. Я даже не надеялся на такой артистизм.

– Ой, да ладно, – щеки Светы залились легким румянцем. – Какой там артистизм? Мне этот тип сразу не понравился. Но вы, доктор, рекомендуйте меня. Я люблю острые ощущения.