Читать книгу Стратегия Левиафана - Максим Кантор - Страница 17

– Думаете, я всегда был богатым? Жил на зарплату ученого! А как жить на зарплату ученого? – он историю накоплений стал объяснять. – Антрекот за тридцать семь копеек – помните, были такие?

– Мы микояновские котлеты ели, по пять копеек штука. Вкусные.

– Антрекоты жена покупала, чтобы я мог заниматься наукой! Денег при советской власти не было! Когда я покупал люстру, пришлось кредит брать в кассе взаимопомощи!

– Неужели нужен кредит, чтобы купить светильник?

– Как? Как я мог купить хрустальную люстру за пятьсот рублей без кредита?

– А зачем так дорого? Мои родители за восемь рублей плафон купили – сорок лет висел.

– Ну, знаете, мне требовалась люстра. Надо себя уважать.

Так вот он какой был при развитом социализме, пролаза с «жигулями» и люстрой, он быт обустраивал. Так кащеи и начинали.

Над нами, на Третьем Михалковском проезде, дом 8, жил один такой прыткий инженер – он вечно обустраивал быт в своей квартирке: то люстру хрустальную притащит, то паркет из красного дерева положит, то антикварное кресло купит. А под нашим окном – мы на первом этаже жили – красовались его жигули. Папа называл этого человека «гнездун». Помню, мы гуляли возле дома, а гнездун выкликал свою эрдельтерьериху: «Эрли! Эрли!»

– Вы назвали собаку – Стерлядь? – спросил папа без всякой иронии. Папа решил, что гнездун и здесь хочет как покрасивее.

Вот эти гнездуны и стали потом кащеями – но они всегда были особенными.

Диалог Скотта Фицджеральда и Хемингуэя известен:

– Богатые не похожи на нас с вами, – сказал Фицджеральд.

– Верно, у них денег больше.

Оба неправы. Не в том дело, что богатые не похожи на нас, проблема в другом – в том, что богатые на нас похожи. Гнездуны и кащеи с виду почти как люди. Они тоже смеются, тоже плачут, часто и подолгу едят, если их ранить, из них течет кровь, если холодно – они мерзнут. Они даже свое гнездо вьют из каких-то соображений, близких к человеческим. Иногда их принимают за людей, но это не люди.

После цитаты из Шейлока читатель, думающий, что корень бед в евреях, решит, что и я про то же: мол, началось с дантистов, вьющих гнездо, а потом пошли банкиры. Это действительно удобная форма рассуждения. Однажды писатель Булгаков уже описал, как злобный Швондер рушит русский мир, подговаривает Шарикова на разбой, – а вот благородные русские жильцы дома на Обуховом (они описаны сочувственно: буржуй Саблин, сахарозаводчик Полозов) страдают от еврейского самоуправства. Соблазнительно сказать, что швондеры нынче не в красных комиссарах, а в финансистах – вот так за сто лет поменялось.

Евреи – первые в разорении капиталистического мира, и первые в его построении; это непонятно, но думать так приятно. Однако крепостное право в России придумали не евреи. Здесь давно так.

«Все поделить?» – возмущается благостный профессор Преображенский. Профессору, обличителю разрухи, и в голову не приходит, что буржуй Саблин и сахарозаводчик Полозов свои капиталы нажили не вполне нравственным путем. Почему Саблин стал богат, а «певуны в котельной» бедны – это остается за кадром. А между тем, именно это и интересно. Условия труда на заводах Саблина и Полозова были таковы, что мужики ополоумели – Швондер здесь ни при чем. Никакого мягкого эволюционного процесса, разрушенного злобной теорией Маркса, не было – была мировая война. И эту мировую войну затеяли не швондеры и шариковы, а саблины и полозовы.

Гражданская резня возникла не вдруг, а потому что человеческая жизнь обесценилась, жизнь уценили как рубль.

В процессе обесценивания человеческой жизни (а такое случается регулярно в истории) важно установить, что приобретает ценность, когда жизнь человека ценность теряет. И здесь надо сказать, что ни комиссары, ни дантисты не выиграли. Красные комиссары были расстреляны, а суетливый средний класс был разорен – хотя создатели демократии клялись, что демократии нужен средний класс и красные комиссары. И те и другие были накрошены в котел большой алхимии, у которой нет нации.

Кащей – не еврей и не русский. Из предприимчивого мещанина вылупился кащей – но для того, чтобы стать кащеем, он должен был убить в себе все человеческое, и мещанство в том числе. Окаменевший мир потерял национальные особенности, вместо культуры возник усредненный продукт – абстрактная цивилизация. Появились страты и формы деятельности, именующие себя прежними названиями: интеллигенция, искусство и т. п., это функции нового мира. Авангард не принадлежит культуре страны, это форма салонного протеста, отменяющего революцию; интеллигенция – давно не адвокатура народа, но обслуга олигарха.

Даже в сказках объясняют, что кащей – не человек, хотя человеческое ему не чуждо. Ему мало золота, он хочет женщин, поклонения и признания. Но люди для него – материал.

Когда я расспрашивал о данном лондонском кащее российских либеральных журналистов и правозащитников, ругать его не хотели, а хвалить боялись. Они все были в долгу у кащея. Большинству из опрошенных он платил деньги – как же теперь его ругать. Они на его виллах шампанское пили, гуляли по клеточкам его шахматной доски. Время от времени кащей жертвует одной из своих шахматных фигурок. А фигуркам он сам представляется значительной фигурой.

– Трагическая фигура! – сказала про кащея одна правозащитница.

А кащей сказал про эту правозащитницу так:

– Я ей квартиру купил. Надо было.

– Скажите, он людей убивал? – спросил я у этой правозащитницы.

– Нет, он не убивал. Вот, может быть, Бадри… – это я от нескольких слышал. Почему-то теперь правозащитники списывают мокруху на Бадри, партнера преобразователя страны. Так следователи норовят все нераскрытые убийства повесить на покойного вора – ему-то уже все равно. Отчего-то соображение о том, что партнер трагической фигуры, вероятно, был замешан в убийствах – не делало трагическую фигуру менее притягательной.

– Да не убивал он, не убивал, ну что вы пристали!

Говоря с кащеями, не принято упоминать про первые мошенничества и убийства, совершенные в пубертатном возрасте. Ну да, Абрамович признался, что он мухлевал, капиталы нажил незаконно. И что теперь – в нос ему этим вечно тыкать? Ну да, у Березовского с «Аэрофлотом» не все чисто, ну да, кто-то с кем-то в банях Солнцевского района сиживал… Ну да, мэра Нефтеюганска застрелили… И что теперь, слезы по нему лить до сих пор? Вот, скажем, Усманов когда-то сидел, но не будем же мы ворошить прошлое. А Ходорковский обманул вкладчиков банка «Менатеп», еще в девяносто восьмом. Но ведь не этим же они интересны! Вы же не будете поминать, допустим, космонавту, что он когда-то писал в штанишки? Ну, писался герой, когда маленький был – но давно в космос летает.

Русские буржуи так и говорят: «Наша работа имеет специфику». А еще говорят так: «Я работал с пенсионными фондами» или так: «Мой муж много работал – он выдумал схему» – какую, не уточняют, имеется в виду та, которая позволяет брать деньги пенсионеров. «Было разное, но я не переступал черту!» – сказал мне однажды румяный воротила, торговец холодильниками. Он рассказал мне, как они закрыли завод и выгнали людей, но вот убивать – не убивали. Заводы банкротили, людей по миру пускали, разоряли семьи, саму страну выжали как лимон – но «черты не переступали». И директор в Верхнем Уфалее «черты не переступал» – он рабочих не убивал буквально. Впрочем, на пространстве, освоенном им вплоть до этой последней черты, он растоптал немало судеб и обрек людей на нищету. Однако самой черты не переступал. И потом – это ведь честно: возможности к разбою были у всех, он свои реализовал. Он освоил те самые акции прав, которые у него имелись. А работяги – как вкалывали в цеху, так другого и не придумали. Поделом!

И этот кащей, напротив меня, устроитель российской судьбы, ловкач, математик, комбинатор, похожий на цепкую обезьянку, – он тоже говорил, что не убивал.

– Ну а как вы думаете? Мог ли я желать стране блага и убивать?

– Но вы же страну разорили?

– Перестаньте! Страна – концлагерь. Нашли что жалеть!