Читать книгу Башня левой руки - Максим Молчанов - Страница 1

Каждое начало имеет конец. И приходит к логическому концу каждое начало, и начинается другой пролог, и может быть, более важный, чем предыдущий. Нет замкнутости, кроме ума прельщенного, который не может выбраться за свои границы. А кто не может вырваться за свои границы, тот лучше бы и не рождался, ибо мы не замкнутые круги, а вектора направленные вверх, к небесам. Человек не достоин быть выше земли, он должен быть в земле, но есть один нюанс, он создан для небес и должен жить на небесах.

Война есть отправная точка к другой жизни. Жизнь преследует нас повсюду, даже когда мир рушится и приходит к полному уничтожению. Смерть – это наша физическая, психологическая и духовная слабость. Через смерть проявляется наша твердость и вера, и рождается что-то новое, непревзойденное по своим плодам, которые можно познать, только вкусив их. Но вкусив плоды неподготовленным духовно, можно пропасть, заблудиться там, где должно было произойти окончательное перерождение.

При войне все горит и выгорает. Нет страшнее зрелища, чем война, ибо она завораживает своей бесчеловечностью. Когда одна воля сталкивается с другой чужой волей, чтобы не случилось в этот момент, все возжигается вокруг, а душа очищается, пытаясь улететь на небеса, к Богу.

Конец войне между Пандавами и Кауравами.

На поле Куру, усеянными трупами людей, лошадей и слонов бесновались ракшасы. Такого пира еще никогда не устраивала мать земля для своих темных и злых созданий, которых она тоже очень любила. Они были ее верными санитарами от людей, чтобы те не плодились, так быстро, и не отягощали ее тело. Пьяные от крови, костного мозга и мяса они плясали над телами и пели, и как будто сама земля подпевала им, облегченная от тяжелого груза. Еще радость состояла в том, что она заранее превкушала будущее пышноцветие, которое поднимется будущей весной на месте этого страшного побоища, на поле Куру.

Радовались этому и боги, которые вместе с мудрецами, придется не раз собираться на этом поле. Вспоминать, как умирали люди, с хвалами и молитвами на губах, обращались к ним за милостью. Погибали для их потехи, развлекая их унылую и скучную вечность, давая возможность закрепостить душу человека на веки вечные, нарушить законы неба и совершить революцию.

Когда трудности преодолены, а враги повержены, рождается чувство странное и непотное для человека, но кажется таким знакомым. Когда человек повержен и попираем врагами, рождается тоже чувство, что и у абсолютного победителя. Только в мире поглощенном и обыденном очень редко просыпается человек. Чувство – это самое главное для пробуждения, для задавания извечных вопросов и самое главное отвечать на них.

Что же это за чувство такое, которое может родиться в любом возрасте, при любых ситуациях? Ведь именно с этого чувства начинается последнее странствие, независящие от возраста и развития. Это чувство оставление Богом человека. Когда это чувство восходит к экзистенциальному одиночеству, страх перед пустотой, вечной смерти, когда кажется все и вся покинуло человека, оставило, и он есть пылинка в большом мире, которая растворится в нем. Это чувство появляется тогда, когда людей покидает любовь, покидает весь мир, и начинаются терзания и стремления к поиску смысла…

Наступил знаменательный день, когда Пандавы праздновали победу. Триумф был в каждом жесте, восторг переполнял их. Торжество возводило их до небес – весь мир окрасился духом победы, когда затаптывается чужая кровь в землю, а своя возвеличивается; каждый миг говорит им об особенности духа, когда боги благоволили их незаконной воли.

Когда они убивали своих злостных братьев Кауравов, они ничего не чувствовали, кроме утоления жажды мести и упоение кровью врагов, потому что на войне нельзя не пуститься в дикий и страстный танец смерти, и при этом не сойти с ума. Нужно танцевать, получать тонкое удовольствие, потому что поет сердце. А на войне, как без крови и смерти, без благородства нельзя, ибо оно дает оправдание и силу, и имеет свойство пьянить совесть телесным ядом кровожадности.

Война не может быть священной, но может быть жертвенной. Когда человек идет на защиту людей, семьи, ближнего своего – и готов пожертвовать своей жизнью ради их жизни. Положить на алтарь свое сердце на сожжение ради любви. В человеке заложено стремление отстаивать свои ценности, и если этой потребности нет, то он вбирает чужие, и нет в них ни устойчивости, ни жизни, ничего такого, что могло спасти его от невзгод и дать питание для духовного прогресса.

Страшно видеть, когда война идет из каких-то временных корыстных интересов, а еще страшнее из гордыни и униженного тщеславия. Но тем не менее, ратоборцы, как сражались за своих хозяев, так и сражаются, не спрашивая: а зачем, а почему? Это их долг, и надеются, что не смотря на боль и причинения вреда другим людям, боги не оставят их, помогут им извести грехи и не повторять новых распрей.

Как говорилось, Пандавы победили, они не могли проиграть, им помогали боги, волшебные артефакты, герои, и даже благородные враги. Это была игра хозяев вселенной, играющие на человеческих судьбах. Пандавы должны победить – это итог, и неважно, сражались они за достоинство, за царство, за свою жену или за месть, какая разница, они пролили кровь, освободили от лишних людей Великую Мать, накормили нечисть, потешили богов и получили свое царство. Они еще не понимали, что это уже не то царство, которое было раньше, почти всех людей, которые они знали, забрала смерть и осталась убийственная тишина, навивающая непреодолимую тоску и враждебность.

От пути дхармы выиграли все кроме людей, действующий игрок получил свою выгоду, и Пандавы тоже, но все-таки у них осталось такое чувство, что они были обмануты и кроме обеднения себя, ничего не получили.

До сих пор на поле Куру звучал пьяный и дикий вой, от которого пробегали мурашки. Пир продолжался. Во всех трех мирах пир продолжался. Только не во дворце Пандавов.

Великая Мать земли теперь вздыхала с облегчением, что тысячи и тысячи людей, ушли с ее настила и дали ей дышать. К тому же ей поднесли такой приятный дар в виде крови и тел, где сгорали они, поедались они, где была жертва, где летал строптивый дух, все вернулось к ней, в ее глину, из которой был создан человек.

Ушли Пандавы с поля туда, где они должны были быть, но там уже было все по-другому, никак раньше. Дворец пуст, душа пуста и лирично-печальная от воспоминаний и слез. Что делать героям убивших родственников, друзей и врагов! Нет героям покоя, ибо все враги уничтожены, и смыслы потеряны, нет ценности жизни и другого значения. Ни одна страсть не сравнится с борьбой и победой, и ни одно поражение не сравнить время после победы, когда противника нет, душа утомляется, и сознание начинает пожирать само себя.

Братья Пандавы не забыли те чувства, когда после долгого отсутствия, осмотрели дворец, где прошло их детство и юность. Дворец потускнел, не смотря на богатый интерьер и невиданный избыток роскоши; он походил на призрак, чем на родной дом, где тебе всегда рады. Каждая комната и коридор будили воспоминания и уводили в прошлое, что с живым домом, дышащим, не должно происходить. Даже блеск злата и драгоценных камней не приковывало того внимания, которого заслуживало, и рассеянный взгляд скользил по безупречной глади и блеску, тускнея и наполняясь пустотой.

Воспоминания наступали на горло и выдавливали слезы. Нельзя было их избежать, оттолкнуть или не думать об этом, приходилось пить горькую настойку и, скрипя зубами, переваривать, скрывая ото всех свою кручину за маской гордыни и равнодушия. В этом месте их воспитывали благородству и храбрости, здесь познавали закон, которым каждый человек хочет оправдаться перед другим человеком, и что самое главное перед самим собой, закрепить право и определить границы. И Пандавы были не исключением и раболепствовали перед этими человеческими законами. Они победили, и никто не может осудить их, ни брахман, ни воин, ни купец, ни даже боги – они действовали по закону и долгу, по справедливости. Так почему же так мерзко и пошло, и выявилось невозможность оправдать себя, когда закон оправдывал их.

Пандавы вступили за грань добра и зла, когда величие и победа становятся непомерным грузом, и страдания возвращаются, раскрывая смысл и бессмысленность жизни. Это место неизвестности, когда заканчиваются боги, и начинается непознанное, которое и представить нельзя.

Залы без людей. Лучшие воины убиты, родственники уничтожены, а кто остался, ушли в дебри джунглей, где никто не смог бы их найти. Выжившие и погибшие растворились в этом мире, и быстро мир опустел, и не было очевидцев, сражение на Куру быстро превратилось в легенду нагроможденными нравоучениями и премудростями объяснения закона.

Старший брат Пандавов, Юдхиштхира получил право наследования трона. Была ослепительная коронация по поводу возращения великих героев, но сам повелитель был бледен и сумрачен, в ту минуту, как только он был коронован, лишен сил и духа, и ослабел. Ему показалось, что корона была тяжелее свинца, и так тяготила его, что хотелось скинуть, но гордыня и правила не дали этому свершиться. И эта немощь, духота и скрытый внутренний конфликт провалились куда-то глубоко в желудок и растворились в глубине души.

Юдхиштхира неожиданно понял, что его право было смертельным для него, он был обязан ассимилировать то, за что боролся, к чему стремился и чего страшился. В дни его недолгого царствования, он всегда был бледен и замкнут, и если говорил, то делал это неохотно и немногословно.

Часто братья спрашивали его, отчего он молчит, о чем дух тревожится, но Юдхиштхира упорно молчал, как будто боялся оскверниться лживым словом. Конечно, братья, отчасти понимали, и даже брат Арджуна был близок к его состоянию, и все-таки до конца им было не понять душевной хвори своего царя и брата.

Обстановка во дворце была гнетущей, все что-то чувствовали, чего-то с трепетом дожидались, но выразить свои чувства и соображения не могли. Может быть, Шива должен всех погубить ради новой более совершенной жизни.

В конце концов, так долго продолжаться не могло. Пришло время, людям уходить из дворца, кто мог это сделать! И первым решил уйти их бывший царь и дядя – Кунта, который устал жить среди людей, от житейских проблем, и от своей гиблой старости. Он официально объявил Пандавам, что уходит в дикие леса, там он намеривается найти себе покой. С ним пожелала уйти и их мать, которая тоже устала от суеты, от мыслей, от страданий. Их спрашивали, почему они уходят, ответ был очень прост и краток:

– Дорогие мои сыновья, все вы знаете меня. Мой путь близиться к концу. Все земное меня уже не интересует и утомляет мои глаза. Цвет жизни исчез, и мне нужно идти вверх, по длинной лестнице бытия.

Они ушли и исчезли из виду, и больше никто и никогда их не видел. Лес забрал их навсегда. По слухам они умерли от огня, в хижине, которую они обустроили в лесу, внезапно оно предалось огню и сгорело вместе с ними. Подтверждений этому не было, и братья все же надеялись, что это всего лишь злые кривотолки.

Прошло несколько лет. Юдхиштхира все хирел и изнывал от бремени своего царствования. Не было ни сил, ни желания править своими поданными, потому что все это было бессмысленно. Однажды он заявил братьям:

– Нет больше сил, я решил уйти! Ничего мне больше не надо, как пройти последний путь перед смертью!

– Куда же ты уйдешь? – спросил могучий Бхима. – Тебе некуда идти, здесь твой дом и твои родные! Это твоя земля!

– Ты ошибаешься, мой добрый брат, – мягко возвразил Юдхиштхира. – У меня есть куда уйти. Мне снится сон каждую ночь, что ждут меня в Гималаях. Там я найду ответы на свои вопросы и покой!

– Какие ответы ты ждешь? Какой покой? – спросил Арджуна.

– У каждого человека к жизни свои вопросы, которые в течение своего долгого пути должен разрешить. Я еще не ответил ни на один свой вопрос, поставленный жизнью, хотя есть мудрые книги, дающие ответы на любые вопросы. Но не нашел я в них ничего для себя, кроме руководства к действию. Вот, ты Арджуна ответил на свои вопросы? – Неожиданно спросил Юдхиштхира, но брат его молчал. – Молчишь, наверное, не нашел ответов и это мучает тебя! Каждый человек должен найти ответы, ибо тогда его жизнь не так бессмысленна, а мы не выполнили своего предназначения! А вы, братья, нашли в жизни ответы на свои вопросы!

Братья молчали. Они переглядывались между собой.

– Нет, не нашли вы ответов, не нашли и покоя, – рассудительно произнес Юдхиштхира. – Пойду я в Гималаи и в молитвах найду все ответы.

– Разреши нам пойти с тобой! – решительно произнес Бхима.

– И мне тоже! Я тоже хочу идти с тобой! – говорили братья со всех сторон.

– Зачем вам все это? – удивленно произнес он. – Это мой путь! Ваш, может быть, состоит совершенно в другом!

– Нет, мы хотим с тобой! – в унисон крикнули они.

– На кого мы оставим наше царство? – встревожено спросил Юдхиштхира.

– У нас есть наследники, пусть им остается царство! – сказал Арджуна.

– И у них нет врагов и соперников! – подметил Бхима.

– И мы все сделали для них и для себя, теперь если нам уходить, то уйдем вместе, – сказали близнецы Никул и Сахадев.

Тут вбежала Драупади общая жена братьев, которая ненароком подслушила весь разговор, и разъяренно заговорила:

– Я хочу идти с вами!

– Это невозможно! Зачем тебе все это? Молитва, как война, дело мужчин! Ты должна остаться здесь, в этом мире!

– Но почему? Я хочу идти с вами! – упрямилась Драупади.

– Это путь долог и опасен, полон лишений, и может привести к разочарованию, – любящим голосом сказал Юдхиштхира. – Не будь упряма, останься здесь, будь королевой своей земли и не мучайся.

Драупади покачала головой.

– Я не могу представить более сильного мучения и испытания для себя, как расстаться с вами! Не хочу слышать, чтобы я осталась здесь одна! Я пойду с вами, даже если вы будете гнать меня, как собаку!

– Что ты? Как ты можешь так говорить? Мы ведь любим тебя!

– Если любите, то не оставите меня здесь одну, ибо ничто так не тяготит, как расставание, – ей хотели возразить, но она поспешно заговорила. – Ваш путь – это мой путь, если он годится для вас, то он годится и для меня!

Решено. Последнее слово оказалось за ней.

И вот наступил день прощания, когда дела были улажены и практически все придворные знали, что великие герои в ближайшее время уйдут в далекое странствие, возможно последнее. Братья прощались с этим миром. Все было готово и сегодня у них последняя ночь во дворце, завтра утром их уже здесь не будет, их путь будет лежать в Гималаи.

На заре, когда дворец и город, все еще видели сны, и никто ничего не подозревал, путники накинули на плечи шерстяные плащи, надели котомки с провизией, взяли в руки дорожные посохи и покинули дворец.

За городской стеной к ним присоединилась собака, неизвестно откуда взявшаяся. Она неподалеку шла за ними, не мешая и не шумя. Вид собаки был жалок и тощ, живот прилип к позвоночнику, морда поникла, уши в тревоге поднимались и тут же в бессилии опускались. Но особенную выразительность собаки придавали глаза, которые походили на человеческие и призывали к доброте.

Братья хотели прогнать ее. Но Юдхиштхира приказал оставить ее в покое, и пусть самое жалкое животное само выбирает свой путь. Больше всех этим фактом был недоволен Бхима, который думал, что собака им будет в тягость и мешать их дальнейшему пути. Но его опасения были напрасны, собака ничем не выдавала себя, не кормилась с их рук и редко попадалась им на глаза, так что они перестали замечать ее, даже когда она лежала поблизости.

Все это время братья и их жена двигались гуськом и мало разговаривали. Вначале отряда шел Юдхиштхира, а замыкала путь собака. Сам Юдхиштхира двигался не спеша с посохом в руке, что позволяло беречь свои руки, ноги и спину от перенапряженного движения к своему я, которое было запрятано далеко внутри. С каждый днем у него развивались такие качества путника, как глубокая задумчивость, короткая и медленная поступь, говорившая о замедление времени в самом себе, краткая сухая речь, которая звучала практически не слышно. Он обгорел, как в прочем и его братья и жена, глаза часто прищуривались, и неважно было ли на небе солнце или нет, с ним так и остался его прищур.

Во время странствия в голове возникали такие мысли, о которых Юдхиштхира не задумывался, и которые удивляли даже его самого. Он, конечно, не догадывался, что и у братьев возникали чуждые им идеи, суждения и мысли, которые укреплялись в них, предоставляя новый наблюдательный пункт к их жизни и философии.

Путь через страну, к Гималаям, давал богатую пищу для размышления, и открывались те факты жизни, которые он давно забыл и о которых старался не вспоминать. Душа размокала от сердечности и приходила в такое состояние, когда чувствительность производила непонятный свет, приводящий к задумчивости и печали, когда уже можно переступить за грань и потеряться за ней.

Юдхиштхира вспоминал, как не мог остановиться, играя в кости из-за своей гордости; ради нее же развязал войну, потому что не мог жить, как изгнанник, и признаться, что глуп и высокомерен, и в нем живут разного рода страсти, которые и делают его несчастным и губят других людей. Всё теперь перед ним лежало, как на ладони. Он вспоминал, как подался внушению Индры, что война необходима, взывал к нему, ссылаясь на законы, на путь дхармы, на мать землю, которая требует освобождения от людского запаха неверных и их дел. И он поддался его словам, мало задумываясь о последствиях, ведь Индра бог, который имеет могущество и волю, а он всего лишь раб. Недаром пошел он к Кришне, который не терпел колебаний в войне и убийстве, гнал вперед, ссылаясь на мужество и долг. Юдхиштхира был рад, что великое колесо судьбы и жизни, решает все за него, уничтожая его изнутри все сомнения, и уничтожая людей вокруг себя под колесами своей колесницы. Кнут стегал его и немилосердно гнал вперед, поступая так же необдуманно и немилосердно к другим людям.

Его вдруг осенило, что сколько же зла он, на самом деле совершил, если не ссылаться ни на какие авторитеты – нет этому оправдания. Как же искупить все это, куда идти и что он там хочет найти? Не может быть, чтобы была только одна причина – бежать от этого бренного мира, ибо ему нужен покой. Зачем? Смерть успокоит его, и он снова переродиться, и другие люди переродятся, тогда зачем ему все это. Он не брахман, и в этой жизни он точно не станет им, и не найдет покоя вечного абсолюта. Для чего это, зачем все это, смысл этого, и почему так тяжело на душе?

На самом деле он кривил душой и знал, зачем идёт…

Бхима думал о другом. В нем кипела сила, небывалая и непревзойденная, не покорная даже ему. Сейчас он гадал, где он мог бы ее применить, ведь там, в Гималаях она ему не нужна. Что он с ней будет делать, с этой силой можно все крушить и побеждать врагов, защищать близких, себя, но что-то создавать в этом не было необходимости. Он же герой, а не ремесленник. Ни один человек и даже демон не сравнится с его мощью и не сможет победить, об этом знает земля и небо. Но он вдруг вспомнил, как победил Дурьодхана, и когда жизнь ушла от него, он глумился над его телом, чувствуя торжество и сладость на языке. И вот он был силен как никогда, он – победитель, надругался над своим двоюродным братом, который больше не мог ему ответить. Это была всего лишь мелочь, но именно этот факт удручал Бхиму, приводил в смятение. Помнит порицание и укор старшего брата, его это сильно задевало даже сейчас. Был поставлен ребром вопрос, что же такое – сила? Для чего она? В чем его предназначение, когда у него есть такая удивительная способность?

По его спине пробежал холодок. В нем не было философско-религиозного ума, где он мог объяснить себе мироздание, да и закон он плохо знал, не был он в детстве усидчив. Вообще, в детстве он любил две вещи: побеждать своих сверстников и лакомства, от этого у него был относительно сносный нрав и все считали его добросердечным. Но Бхима за собой этой добросердечности не замечал, и как они догадались о ней, когда он особо ее не применял. Все его уважали, а враги и недоброжелатели боялись, и всё, третьих людей не было. Особняком, конечно, стояли братья, жена и мать. Но его это не утешало, потому что даже змея любит своих змеенышей.

Так возвращаемся к вопросу: к чему сейчас это сила? Она переполняет его, но там его сила уже не защитит от страданий, перед внутренним миром, который откроется ему там, в царстве вечного севера, он будет бессилен А сможет ли он защитить близких?

Бхима особо не умел рефлексировать свои состояния, для него было все понятно в жизни, весь мир был разделен на определенные цвета, которые не имели ни оттенков, ни возможностей перейти в другие цвета. Зачем ему анализировать себя и вглядываться куда-то внутрь, в свои внутренние сферы, ни к чему, у него есть стержень, который пробивает все вокруг. И вдруг у него возникают сомнения, что-то пошатнулось в нем. Зачем он шел туда, куда идет его старший брат, ведь ему не надо туда идти, для него все понятно в этом мире. У него нет врагов, некуда больше применять силу, но и делать в Гималаях ему тоже нечего. Теперь это непонятное волнение, переживание, которое ни к чему не ведет, и ни к чему не приведет. Нет в них ни пути, ни закона, ни смерти, лишь непревзойденная пустота, из которой ничего не рождается, из которой трудно вырваться.

Трудно… Трудно вырваться… Сила уходит, а вместе с ней и жизнь. Сила не спасет, а за силой стоит еще одна сила, которая сильнее его силы – это великая немощь…

Арджуна возвращался к одному воспоминанию, которое не давало ему покоя, и приводившая его в сильную печаль. Эти образы прошлого подкреплялись словами Кришны, который призывал не обращать внимания против кого он идет, и что он будет убивать людей, все по закону и по воли богов. Как и на поле битвы никого не интересовали его чувства, он должен приносить кровавую жатву, и лишать жизни людей. Ну и что если они ни в чем не виноваты? Так должно быть! Кришна был красив и кровожаден, и он не омыл руки в крови в этой войне, но призывал к этому Арджуну. И его подопечный не мог противостоять требованиям полубога, он не принадлежал себе, его старший брат договорился с Кришной, и поэтому он не мог подвести его и опозорить семью, тут ещё накладывалось чувство мести. И как-то так все сложилось, что он натянул тетиву со стрелой и пустил в первого же воина. После этого все сомнения отпали, и он истреблял людей тысячами.

Война убирает сомнения, в ней нет ничего лишнего. Но после войны, когда война продолжается более хитрая и коварная, сомнения проявляются на свету. Они истощали его дух, и он не мог уже не спать, не есть. Любая пролитая кровь взывает к тебе, особенно тех, кого ты близко знал. Они часто вставали перед его глазами, взывая к нему, умоляя и прося милости, не слышал он их, но видел, в них не было укоризны, только призыв; и было больше переживания за него, чем за себя.

Страшная это штука – свобода, когда делаешь выбор, и он неправильный. С течением времени это становится более очевидным, и каждый раз содрогаешься от содеянного. Это осознание становится тяжелым грузом, и проклинаешь себя, что родился свободным существом.

Арджуна шел, проклиная Кришну и всю это войну, которая забрала его покой. Какая может быть свобода, доблесть, любовь или еще что-то, когда камни на душе. И он шел в царство холода; в этих Гималаях, где все раскроется для него, где он поймет то, чего не хотел понимать. Там будет страшно, но там он обретет покой. Там он увидит тайну тайн, люди, которые однажды увидевшие ее, уже никому не могут рассказать, и он не сможет. Но дойдет ли он? В нем не было твердой уверенности. И снова очутился в той колеснице вместе с адским правителем Кришной, и он закрывал глаза, понимая, что сейчас он увидит кровь и омоется кровью…

Никул и Сахадев были близнецами, разные по своей сути, но жили и воспринимались, как одно. В них не было особой одаренности и талантов, но вместе они составляли непобедимый тандем, когда один чувствует другого. Нет ничего приятнее, когда ты замыкаешься в другом человеке, и ты уже не один – тебя двое, но по крови, по духу, по плоти, составляешь один круг. По сути такие два человека рождают и закрепляют свой особый мир в большом мире. Никто не знал лучших воинов, чем они, когда вместе они непобедимы, но разделив их, становятся слабыми и ущербными. Нет ничего страшнее, когда идет разделение и вражда между людьми, самый страшный грех, когда один отделяется от другого, и в это время как будто создается неведомая автономия, присущая только богам.

Они две противоположности: один вспыльчивый, другой спокойный – чувствовали, что скоро их невидимую духовную нить, соединявшую вместе, разорвут и они останутся наедине, и это будет смерть. Они делали все вместе, а теперь придется умереть каждому по-своему, и пойти в вечность каждому своей дорогой, как будто ничто и никогда не связывало их. Там больше не будут иметь никакого значения личные связи, они не будут разделять одно время и одну плоскость. Там все их страсти и желания обратятся против них. Их слабости обратятся против них, их действия обратятся против их духа, там будет глубочайший разрыв и великое соединение, которые они не представляли.

Правое полушарье у одного брата, левое – у другого, и это один мозг, завтра мозолистое тело будет отсоединено, и они останутся в изоляции. Их мир рухнет навсегда, и никто их не сохранит. Приближение неизбежного внушало страх, этот ужасный колесничный бег скоро заберет их прочь из этой светлой долины, и повезет в разные стороны, где жар и холод. Зачем они шли в Гималаи? Они не знали, ведь они всего лишь две исполнительные руки своих братьев – одна левая, а другая правая, – равноценно поражающая своих врагов. И они должны пасть первые, таков закон жанра, они всего лишь пыль перед старшими братьями, они должны протоптать для них дорогу. Скоро они умрут, и найдут все ответы…

Их жена Драупади была молчалива и шла позади. Она была более чувствительна ко всему происходящему, ей было страшно и одновременно спокойно. На нее волнами, нахлёстом, набегали эмоции, мысли и непреодолимые желания, не смотря на требования выйти наружу, падали вниз и тонули в душе, не издавая звука.

Среди всего этого сумбура и хаоса, вокруг ее головы завязывалось навязчивое суждение, что в жизни они сделали все по закону, по совести и вообще, что могли, и что от них требовалось, но этого было недостаточно. И, в общем, они не правы практически во всем, они упустили что-то важное, и, оборачиваясь назад, она глазами наталкивалась на худую и замороченную собаку, которая убеждала в этой мысли.

Чего же она сделала неправильного? Может что-то не сделала или чего-то не сохранила, или чему-то подчинилась и смирилась. Ей мерещилось, что она вся измазана грязью, и ей уже не отмыться, и ей придется заходить в чистое и светлое помещение в таком неглиже. И с этим ничего не поделать. Ей все думалось, что она была создана чистым существом и каким-то образом она уходит менее чистым, и теперь ей придется переродиться в еще более жалкое существо, как это собака, которая болтается рядом. Целомудрие? Чистота? Искра?

Там пустота? Там сансара? Там абсолют? Там безразмерное тело?

Ей было холодно. И душа у нее была холодная. Завывал холодный ветер, и кусал ее тело и проникал в душу, чтобы она оставила всякую надежду в северной стране. Каждая деталь пейзажа говорила о бесчеловечности и жесткой справедливости закона природы. На что она надеялась, чему посвящала молитвы, ведь карму не очистить, каждый поступок она несет в своей сокровищнице. К чему все это? Куда идет человек? Куда идет она?

Кем же она была? Принцессой, королевой, женой, кровью, сладостью, спутницей, матерью… Сколько качеств у нее и сколько имен мелькало в ней, сколько у нее лиц, сколько имен, ведь она Мать, Великая Неповторимая Мать…

Нет, это наваждение. Нет, она жена братьев Пандавов, и ее зовут Драупади…

Голова болит от мыслей, от холода. Глаза слезились от промозглого и колючего ветра, который не щадил ее лицо, и яростно хлестал по нему. Теплый плащ не спасал от жестокости холода, от его сердитости. Мрачность и безысходность туманили ум, выворачивающая наизнанку дрожь проникала до самой души, отчего тело едва слушалось.

Драупади шла все медленней, и постепенно начала отставать от своих мужей. Холод сковал ее волю и тепло в теле, и не спеша, с наслаждением изувера подбирался к бьющемуся сердцу. Зрение подводило ее, картина мира расплывалась.

Синие губы шептали сами собой только одно: «Главное не отстать от них… Не отстать от них, не умереть здесь среди этих бездушных камней».

Начались крутые возвышенности, и ей стало со всем туго.

«Великая Мать Земли, не оставляй меня. Не забирай»!

Резко завыла собака, испугав Драупади, в ней тут же разлилось тепло. Она почувствовала, как ее щеки загорелись и налились румянцем. В один миг она почувствовала себя бодрее и лучше. Ноги и руки снова начали ее слушаться, и наконец, почувствовала в себе силу. Сознание сфокусировалось, и истощенная воля впитала в себя кровь горячего сердца.

Собака продолжала выть. Братья повернулись к этому звуку, и увидели, что Драупади уже давно находится в отстающих, и решили сделать привал.

Юдхиштхира посмотрел на небосводы гор. Они всего лишь находились на уступах этих гор, и по-настоящему испытания еще не начались. Леса и поля, которые они прошли, ничего не значат, сейчас начинается испытание духа и верность выбранному пути.

Он посмотрел в другую сторону, и его взору открылась цветущая равнина, пышущая изобилием и безграничностью жизни. Этот край казался без крайнем, и все виднелось мизерным и красочным, будто мазки художника на холсте.

Собака снова завыла. Все взгляды были устремлены на нее.

Она сидела в отдаление от лагеря, от огня, и выла.

Бхима в раздражение посмотрел на нее и обратился к своим братьям:

– Давайте прогоним ее, она меня выводит из себя! А я так и валюсь от усталости, и нет сил, когда внешняя и внутренняя тишина нарушается! Ее вой будет ожидание беды!

Юдхиштхира задумчиво покачал головой.

– Оставь ее. Собака сама выбрала свой путь. Пусть идет, куда хочет, и за кем хочет. Мы действуем, как это собака, идем туда, куда нас не звали, но по своему своеволию.

– Я думаю, собака хочет нас о чем-то предупредить, – предположил Арджуна, отлепившись от своих вязких мыслей.

А Бхима не унимался и продолжал яриться.

– О чем она может нас предупредить? У собак, хоть и есть душа, но разума человеческого нет.

Драупади и близнецы молчали в гнетущем ожидании.

Юдхиштхира взглянул на Бхиму. Взгляд старшего брата был настолько тяжел, что гнев, который всегда давал Бхиме нечеловеческую силу, потух, и ему пришлось потупить свой взор и отвернуться.

– Ты прав. У собаки нет разума. Но когда собака воет, она чувствует близкую смерть.

От этих слов в лагере совсем стало тихо. Тишина давящая, плотная, удушающая. Смерть чувствовалась. Она гуляла вокруг них, заигрывающе подзывала, нашептывала тревожные глупости, замораживая своим дыханием душу. В ней была необычность, и заключалась в том, что она давала понять о себе, прочувствовать, ощутить, вдохнуть в себя и попробовать себя на вкус, как смерть соединяется с жизнью. Приносила образы бесплодной земли, над ней возвышалась сама смерть, откидывая тень, от которой не скрыться…

На следующий день путешествие продолжилось.

Природа, как будто абсолютно обозлилась на них, принеся еще ветра, мокрого снега и кусачий холод. Но надо было идти. Они шли упорно вперед. Склон становился все круче. Шум от ветра стоял такой, что они не слышали друг друга, а от снега с ветром, они плохо видели друг друга.

Драупади было особенно тяжело. На этот раз ее скрутило так, что она не могла продохнуть от спазмов в теле, нос не дышал, она кашляла. Она замерзала, обозленная природа, как будто выбивала из нее дух. Ей хотелось позвать на помощь, крикнуть, но окрик только застрял в ее воспаленном горле. Ей как будто наступили на горло, и начинали душить.

Обессилив от противостояния с болезнью, с природой, силы ее истощились, ноги дрогнули, и она упала. Все еще борясь, Драупади пыталась встать.

– Дитя! – позвал ее нежный голос.

Она подняла голову, и увидела женщину стоявшую возле нее. Она была облачена в багряницу, украшена золотом и бриллиантами. На голове была корона, в руках золотая чаша. Осанка была ее горделивой, в лице стояла непокорность и жесткость.

– Я вижу тебе очень плохо. Хочешь облегчить свою участь?

Драупади еще больше почувствовала лед в своей душе.

– Кто ты? – выдавила она из себя.

– Я та, кого ты звала на помощь.

Драупади не было время удивляться, она была замучена и истощена.

– Великая Мать?

Это женщина кивнула, не хлопоча об ответе.

Наступила мучительная пауза. Драупади чувствовала, как сознание уплывает от нее. В полусне, полуреальности, цепкий покой завладевал ей, хотя и чувствовала, что горячее сердце бьется в ее груди и хочет жить. Темнело в глазах, но звуки она слышала хорошо. И вдруг она в одну секунду увидела мерзкие тени, которые прыгали и смеялись. Эти существа не показывались из теней, но этого было достаточно, чтобы привести в ужас. Потом послышался гул, из тени вылез повозчик в черном плаще. Он скинул с головы капюшон. Глаза маленькие и злобные, ухмылка перекашивало лицо, длинные острые уши.

«А я тебя все жду и жду, тащу за тобой повозку. Думаю, когда ты захочешь на нее присесть и поехать к Яме. Он тебя давно ждет», – и он зычно и сардонически расхохотался, намекая на всю плачевность ее ситуации.

Глубокий вдох. Она вернулась в сознание. Перед ней так и стояла надменная женщина, не шелохнувшись, наблюдая за ее мучениями с позиции истукана.

– Помоги, – прошелестел голос Драупади.

От этого слова Великая Мать оживилась, глаза сверкнули, лицо обременилось скверной улыбкой, и движения были полны змеиного достоинства и грациозности. Она поднесла ко рту Драупади золотую чашу.

– Пей! – приказала Великая Мать. – Это вино.

Драупади посмотрела на содержимое чаши, это жидкость походило больше на кровь, чем на вино. В ней зародилось сомнение, но требование Великой Матери не давали выбора, и она выпила. Почувствовала себя сразу лучше.

– Что это?

– Вечная смерть! Бери ее!

Через секунду извозчик, которого она видела в полузабытье, с торжествующим хохотом ворвался в зыбкую реальность и схватил Драупади за волосы и потащил за собой. Она визжала от боли и страха, исчезая в тени. Еще долго эхом неслись ее крики и хохот извозчика.

Завыла собака, и ее вой дошел до ушей братьев, несмотря на посторонний шум ветра. Они обернулись одновременно, и увидели, что Драупади лежит, свернувшись калачиком, синяя, замерзшая, мертвая.

Они, молча, подошли к ней, обступили ее и еще долго никто не мог проронить ни слова или шевельнуться. Потом, не сговариваясь, начали искать камни, чтобы прикрыть тело своей верной жены. Быстро, ее бывшее трепетное тело скрылось под курганом камней.

– Мы здесь все передохнем, – с яростью и нелицеприятностью начал Бхима, как обычно, не имея возможности унять свой нрав, – и знать об этом не будем, ни сном, ни духом! Убираться отсюда надо!

Юдхиштхира сдержанно заявил:

– Есть еще возможность повернуть обратно, брат. Это мой путь, не ваш, и только ваша свободная воля заставила пойти со мной. Драупади была верной женой, сестрой, другом, и ее смерть для меня боль в душе, я так же страдаю, как и все вы. Но моя решимость пойти до конца пути – не поколебалась. Ничто не может меня остановить, кроме моей смерти, и даже после нее я буду идти вперед.

Подал голос суровый и немногословный Арджуна.

– Что там? Почему именно Гималаи? Неужели идешь к Индре?

– Да, к нему, чтобы идти дальше по пути дхармы, по пути справедливости, к небу. Без Индры это сделать невозможно!

Все призадумались. Наконец голос подал Юдхиштхира.

– Кто идет со мной – пусть идет! Кто не хочет идти – выбирайте свой путь сами! Но если идете, чтобы не было никаких колебаний, мы больше не оборачиваемся! Если случилось с кем-то из нас неприятность, отстал, сорвался со скалы, погиб – мы не оборачиваемся, идем дальше до самого конца! Согласны вы или нет – решать вам, а я пошел, я чувствую, что мой конец близок.

Побрел дальше и, не проронив больше ни слова, взял свой посох, и снова начал подниматься вверх. Братья переглянулись между собой, никто не хотел отступать, но чем ближе они были к вершине, тем безумнее казалась эта идея. Они пошли дальше, как всегда, старшинство решило все, так было и с войной, которой повинен был сам Юдхиштхира.

Сколько они шли, было неизвестно. Но время в горах тянулось по-особому, казалось, время остановилось вокруг, а внутри стареешь неимоверно быстро. Действительность тоже отличалась от земной, равниной. Дышалось тут тяжело, приходили странные мысли и идеи, о которых никогда не задумываешься. И ощущения тоже были странными, словно невидимая сила, без векторная, пыталась одолеть непрошенных гостей.

На вершине все становилось в позицию неопределенности и сумбура. Рука казалось ни рукой, а если рукой – то чьей рукой, а если и моя – то, что она может. И это рука, которая была присоединена к телу, так тщательно анализировалась, обыгрывались всякие гипотетические ситуации, ставились условия, проводилась тщетная и никому ненужная теоретическая дискуссия с самим собой.

Близнецы подустали. Один выдыхался, другой ждал, и наоборот. И они делали два раза больше остановок. Братья были отражениями друг друга, даже в усталости, но внутри такие разные. Никул был уравновешен, спокоен, разумен. Он глубоко мыслил, и вывести его на эмоции, и на спонтанные действия было невозможно. Достаточно умен и хитер, сильный боец. А вот брат Сахадева, был по отношению к нему слабым звеном. Вспыльчив, неуемен, остр на слово, горазд для драк и распрей, цинично прямолинейный и нахально самоуверен. В нем жили решительность и гордость, которую он демонстрировал. Его можно было назвать умным человеком, как и его брата, но эмоции застилали ему глаза, и часто он не соображал, что говорит и что делает. Сахадева можно было назвать независимым духом, если бы он не был так безумен.

Сахадева душила злоба и слабость. Он нервничал. Ему хотелось повернуть назад, потому что понял, здесь он для себя ничего не найдет. Но Никул беззаветно верил Юдхиштхире и шел за ним, следуя долгу, хотя это было сумасшествием. А Сахадева понимал, что без брата он никто, он погибнет без него. Любой асур, который захочет испробовать его плоти, одолеет его. Он чувствовал себя всего лишь половиной целого, если разорвать целое, что приобретет половина, а что потеряет? Но, не смотря на все страхи и суждения, он произнес:

– Я больше никуда не пойду, брат! С меня хватит безумия Юдхиштхиры, больше я поддерживать его в этом не буду! Дальше ничего нас впереди не ждет! Ты со мной?

Никул внимательно посмотрел на него. Он все понял, куда ведёт его брат, и что он хочет. Уловки, которые он перед ним пытался представить, были детской игрой, и тот легко догадался, зачем он так сказал, и вообще, куда этот разговор клонится.

– Нет, не пойду я с тобой. Пойду за своим старшим братом, и выполню перед ним свой долг!

Сахадева заскрипел зубами.

– Я твой брат! Роднее нет у тебя человека! Я твой единоутробный брат, у нас одна внешность, и ты хочешь отказаться от меня, ради непонятного долга! Это и не долг, а какое-то безумие! Ты же не знаешь, что там! Может ради истины, к которой нас ведет Юдхиштхира, вовсе не является истиной, может быть, это хуже любой правды! А вдруг туда, куда мы идем, ждет участь хуже асура, хуже любой лютой смерти! Ты не думал об этом? А ты все говоришь о долге? Что это за долг перед братом? Мы и так натворили много чего из-за него, и не знаешь, в следующей жизни превратишься в бабочку или в слизня, участь брахманов нас точно не ждет!

Никул хладнокровно слушал его и молчал. Потом заговорил.

– Чтобы нас там не ждало, долг и честь превыше всего. Каждый поступок отражается на нашей карме, и слово тоже. Если мы решили идти, надо идти до конца, не отступая. Теперь уже поздно, надо было думать об этом с самого начала, когда мы соглашались на это! Пойми, может быть, ты и прав, нас не ждет ничего хорошего, а вдруг наша помощь будет нужна братьям, и не будет только нас, чтобы помочь избежать участи Драупади!

– Ему не нужна помощь, ты что не слышал? А про Драупади ты вспомнил к месту, а как на счёт нее? Он отнеся к ней, как будто она для него ничего не значит! Ведь она была верная и добрая, и всегда меня успокаивала только одним видом! Он хочет быть один! Ему вообще никто не нужен

– Послушай, ты не прав, брат! Осталось немного, я чувствую. Мы все устали, но осталось немного. Это наше последнее испытание в этом мире, и мы должны выдержать его с честью, чтобы представ перед богами нам не было стыдно за себя!

– Я больше никуда не пойду, – с досадой прохрипел он, лицо выражало решимость и холодность. – У меня только один вопрос, пойдешь ли ты со мной или нет?

– Нет, я с тобой не пойду.

Сахадева, не мигающим взглядом посмотрел на него, долго и упорно. Но Никул спокойно выдержал его взгляд, не поколебавшись в своем решении.

– Значит, нам придется разделиться, – подытожил Сахадева.

– Выходит, что так. Наверное, когда-нибудь такое должно было случиться. Мы хоть и одноутробные братья, но люди разные, рано или поздно нам пришлось бы расстаться.

Они встали друг перед другом, долго смотрели, словно в зеркало. Потом Сахадева резко отошел от него в гневе, не обняв, не пожав руку на прощание, хотя минуту назад его одолевали другие чувства.

Вдруг из черной глыбы вышел исполин весь в черных доспехах. Из щели в шлеме светились красные глаза. В руках у него была секира.

Братья, обомлев, уставились на него.

– Хотите быть разделены! Разделяю вас и властвую над вами!

Взмахнул секирой и разрубил невидимую нить соединяющую их. Хлопок. Раздражающий писк, проникающий внутрь, разрывал сознание. Оба брата схватились за уши, чтобы заглушить этот звук, который пробирал их насквозь. Но проникал не через уши, а в каждую клеточку, создавая ужасный диссонанс, когда все в них взбунтовалось и разделялось внутри.

Сложная конфигурация взаимоотношений, их совместной судьбы и жизни – в один момент рухнуло. Что раньше давало силу, соединяло, укрепляло – исчезло, основа пропала, под ней ничего. Не отдельная жизнь, не автономное существование, а жизнь без жизни, когда целое раскололось на две части, потеряв все признаки и функции целого. Левиафан умирает тогда, когда сам начинает разделяться и пожирать самого себя.

Что держит человека в мире, где все нити обрублены? В чем смысл жизни, если его здесь ничего не держит? В чем состоит жизнь, если на ее месте смерть?

Никул опустил руки от головы, хотя боль пронизывала ее насквозь. Взял посох и кинулся на черного воина, который стоял перед ними и пронизывал жгучим взглядом. Никул бил его посохом, пока тот не разлетелся в щепки. Воин стоял, и казалось, только ждал этого момента, схватил за шею, свободной правой рукой, и поднял его, в левой руке он так и держал секиру.

– Что ты можешь сделать мне, человек, если в тебе даже нет жизни? Ты уже мой! Две руки одного тела не могут причинить вреда друг другу!

В этот момент подбежал Сахадева, в нем была неудержимая ярость, граничащая с сумасшествием. Он схватил посох, ударил под коленями, так что воин сразу упал на колени, но руку не разжимал, и Никул до сих пор боролся с удушением.

Сахадева откинул посох, схватил первый попавшийся булыжник. С ревом отчаяния, злости, гнева начал бить по шлему так остервенело, что под его ударами шлем быстро начал сгибаться.

Черный воин откинул секиру и схватил Сахадеву за руку, так быстро и так легко, что тот не успел ничего сделать. Потянул резко на себя, и выставил локоть, так что со всего размаха Сахадеву испытал сильнейший удар и потерял ориентацию в пространстве.

– До чего же вы жалкие, – проговорил воин, поднимая Сахадеву за голову. – Один ищет исполнение долга, другой лелеет свое безумие. А чего хотят, куда идут жалкие людишки – не понятно. Все-таки семя Ноя ничтожная была по своей сути! Добились, чего хотели, разделиться – значит, разделяю, – сомкнул две головы вместе, послышался треск ломающихся черепов, – и властвую!

Оба были мертвы и лежали рядом, окоченевшие от холода и ветра. Тела быстро занесло снегом…

Бхима шел вперед, старался не отставать. Видел вдалеке своих братьев. Здоровье и силы были в нем так велики, что ни свирепая стужа, ни страшная жара была ему нипочем, природа не могла воздействовать на него такими приемами. И усталость была ему неведома, если на то была его воля. Недаром он на поле Куру, показал себя неутомимым и свирепым ратоборцем. Никто не мог сравниться в этом качестве, это был дар от рождения. Ему дивились даже братья, для них он был как телохранитель, и пока с ними был Бхима никто и подумать не мог навредить Пандавам. Все знали и чуяли страшную смерть, которую мог принести Бхима, да он и был самой смертью, потому что, как и смерть, ему сопротивляться было бесполезно.

Если говорить о Бхиме, то он был меньше всего уязвим. Уверен, исполнителен, не слишком умен, но житейской прыти ему было не занимать. Да, он был обидчив и легко впадал в ярость. Это буря в его крови могла быстро уняться. Он особо никогда не размышлял, не рефлексировал, над своими чувствами, мыслями. Его не трогали ни чужая смерть, ни страдания, он всегда равнодушен был к негативному опыту, за то повеселиться любил и веселился от души. Как вы понимаете, и сопереживание за других не было, он мог ради приличия пролить одну слезу, но она быстро высыхала и не имела ценности в его душе.

Неужели у него не было страхов, и он был не победим? Нет, все-таки страхи у него были. Первый – это боязнь остаться голодным; второй – это боязнь остаться без силы или сила будет, но он встреться с таким врагом, который будет могуч многократно.

Бхима вспомнил, что один человек действительно дал достойный отпор и великую схватку – Дурьодхана, старший брат между Кауравами. Он бился с ним, как лев, и мог победить Бхиму, если не был изранен. Но Бхима был моложе, выносливее, прочнее телом, как скала, с непреоборимым духом. Одного хорошего удара хватила Бхиме, чтобы победить заклятого врага и станцевать на его трупе, за это его укорил старший брат. Тогда ему было стыдно. Правда, стыд заключался в том, что его оконфузили прилюдно, запятнали его честь, и у него закралась обида к старшему брату за этот случай. По большому счету о том поступке он совершенно не жалел, немного переборщил, но враг он есть враг, если не ты его – то он тебя, и не надо питать иллюзий.

Бхиму восхождение притомило. Несмотря на ненастную погоду, он проголодался. Нашел низину в скале и спрятался там от ветра. Расположился. Нашел камень, на который присел, снял котомку сплеча, открыл, достал орехи и начал не спеша их поедать.

Со стороны можно было подумать, что он о чем-то глубоко задумался. Но ничего подобного не было, он сидел и методично поедал орехи, сосредоточившись на вкусе во рту и своем желудке. Его мысли, раз за разом уводили к вкусным яствам, которыми он питался на царском столе. Тяжело вздыхая, он пытался отгонять эти соблазнительные образы, но они упорно следовали за ним. Голод и фантазии имели тяжелую наследственность, приводили в оцепенение того, кто их породил. Душа падала в объятии смущения, от неудовлетворения потребностей вызывало возмущение и разочарование в своих целях.

После долгих и пустых размышлений, он пришел к выводу: не при каких обстоятельствах он не отказался бы от куска хорошо прожаренного мяса и вина.

Орехи быстро закончились. А он остался голодным и недовольным. Делать нечего, надо было идти. Он взял свою котомку, запрокинул за плечо. Подобрал посох и вышел из низины, ему в глаза сразу бросилась сумка, которая валялась у его ног, не заметить или пропустить было невозможно.

Бхима ничего не подозревая, с наивностью открывает сумку. О чудо! Видит меха и завернутый кусок мяса. Он не задавал лишних вопросов, как это появилось здесь и что это все значит, игнорируя все тревожные сигналы, он по-хозяйски развернул кусок мяса, откусил, и запил, еще не зная, что там в мехах. Ему очередной раз повезло, там оказалось вино.

С наслаждением ел и пил, пока это все неожиданно не закончилось, так же как появилось. Бхима с удовольствием облизнул пальцы. Кушать по-прежнему еще хотелось, но понимал, что этого пока достаточно.

– Что покушал, мой дорогой брат!

Бхима резко обернулся. На мгновение он пришел в ужас, увидев своего заклятого врага живым, весь побелел, затем его страх выдохся и упал на уровень желудка и переварился.

Это был Дурьодхана, похожий на асура. Бледно-синеватая кожа, длинные антрацитовые волосы, как пакли, длинные зубы, которые он постоянно щерил, толстые и острые когти. Одет он был в одни рваные штаны, сверкая своим голым торсом.

– Видишь, как я хорошо тебя накормил! Угадал, что тебе надо! Пожалел тебя! – он ехидно улыбался и постоянно двигался вокруг Бхимы. – А ты меня не пожалел, мой брат! Теперь и кушать не могу, и света белого видеть не могу, приходится скрываться в горах!

Бхима был уравновешенный и выдержанный, он понимал, что нападение будет, поэтому он был начеку, и еще он знал, что он сильнее всех на свете, и его мощь непреоборима.

– Ты сам виноват, выбрав такую судьбу, – невозмутимо ответил Бхима. – За дело я тебя покарал, и отнял жизнь.

Дурьодхана с негодованием зашипел, и дернулся на него, как будто хотел кинуться. Но Бхима видел, что тот только блефует и для нападения он еще не выбрал время.

– Ты меня совсем не боишься! Почему?

Дурьодхана явно заговаривал зубы, тянул время и искал момент для нападения, и это было так очевидно, что не надо было быть стратегом, чтобы понять это.

– А что мне тебя бояться? Ты всего лишь демон, нежить, с которой я без лишних усилий разделаюсь.

Абсолютная уверенность Бхимы, поколебала Дурьодхана. У него слетела хищная улыбка, и он на мгновение замер, словно пришел в замешательство, и мысли разбежались в разные стороны. Потом он вдруг что-то вспомнил, и пустое лицо снова приняло свой уродский звериный оскал.

– Я забыл тебе сказать, что я отравил тебя. Да-да, я отравил тебя, уже не в первый раз. В еду и питье я добавил яду! – При этом уже не рычал, а говорил мягким баритоном, разумно, с небольшой иронией. – Представляешь себе, как легко все сработало. Ты раб своего брюха, а я раб своей подлости, и вот так сошлось все в одну точку, мне и делать ничего не пришлось!

– Тварь! – рыкнул Бхима.

Он пока не чувствовал никаких изменений, но Дурьодхана был способен на любое коварство, отрицать этого было нельзя.

– Что ты так волнуешься? Твое тело до того пышет здоровьем, что яд не убьет тебя, а вот силы лишит.

Голос асура постепенно из уравновешенного превращался в крикливый и истеричный. Он опять суетливо начал двигаться вокруг Бхимы.

Бхима не успел подумать о его словах, как Дурьодхан кинулся на него руками вперед, пытаясь сомкнуть свои руки на его шеи. Ему это не удалось. Реакции Бхимы хватило, чтобы поймать руки Дурьодхана, хоть и с усилием отвести их от себя. При этом он не почувствовал, что теряет контроль над своим телом и силой.

– Я думаю, Дурьодхан, что твой гнусный план опять не сработал! И на этот раз я с тобой расквитаюсь по-свойски, и Юдхиштхира на этот раз мне не помешает!

Дурьодхан не испугался этого заявления, а еще больше рассвирепел, и перешел на пафосный тон.

– Как я погляжу, ты человек мстительный и злопамятный, да еще и хвастливый! Покажи свою силу, я жду!

Бхима не заставил себя долго ждать, когда тебя куда-то приглашают, невежливо отказываться, а нужно принять этот дар с благодарностью, даже если предлагают тебе смерть. Он схватил Дурьодхана за руки и хотел уже швырнуть его об камни, и на этом уже закончить бой, но тот играючи разбил его захват и ударил по горлу, так что внутри что-то резко повернулось.

Лицо Бхимы быстро приобрело красный оттенок, затем синий. Силы его оставили, он упал и начал задыхаться. Он не мог вобрать воздух в себя.

– Видишь, как бывает, – голос Дурьодхана был разумным и почтительным. – Вначале ты меня убил, а теперь я убил тебя. Ты умрешь, можешь не сомневаться, и твоя сила тебе уже не поможет. Как только твой дух оставит тело, я буду глумиться над ним, как ты глумился над моим, таков незыблемый закон!

Бхима уже не слышал и в агонии корчился, испуская остатки духа…

Арджуна обернулся назад и увидел внизу мертвого лежащего Бхиму. Не устояв перед братскими чувствами, он как можно быстрее спустился к нему. Его могучие тело лежало, раскинув руки и ноги, он был синим. Смотря на своего брата, Арджуна вдруг вспомнил про Кришну, который направлял его и поддерживал в этой бойне, когда у него закрадывались сомнения.

Склонившись над Бхимой, Арджуна увидел, что у его брата свернут кадык. Это был как гром среди ясного неба. В душе Арджуны поднялось смятение. Он резко встал и оглянулся, пытаясь углядеть, где же другие братья. Ничего не увидел, ветер, как назло начал плеваться мокрым снегом прямо в лицо.

Вид был удручающим. Стальное небо, в котором не было ни единого просвета. Снег, бушующий ветер, видимости никакой, как будто в тупике, стена непроглядности и мрачности с ухудшением погодных условий.

Арджуна чувствовал, что он здесь. Он прячется. Только бог мог убить его брата Бхиму, или например кровожадный Кришна.

– Выходи! Я знаю, что ты здесь! Я вижу не глазами тебя, а сердцем своим! – без тени сомнения обратился он к пустоте.

Из холодной мглы вышел Кришна. Падающий снег обтекал его, не прикрепляясь к нему. Он был синий, торс его голый, весь в драгоценностях, и с лукавой улыбкой на лице. Весь облик напомнил Арджуне то время, когда он приходил к нему во дворец за поддержкой в войне против своих братьев Куравов.

– Какое у тебя большое и прозорливое сердце, плохо, что оно приобрело мягкость твоего я, а не твердость закона.

– Сердце мое не мягкое, – возразил Арджуна. – Что касается закона, я исполнителен и непоколебим. Но иногда я хочу выбрать милосердие, а не закон.

– Конечно, так всегда бывает, когда твое «я» одерживает победу над «не-я». Когда человек живет и забывает, что спит, что вокруг плоды сна, и что на самом деле все это не существует, что реальность – это не реальность вовсе, а всего лишь слабое строение твоего сознания. Твоя милость, которую ты даешь людям или хочешь дать, бессмысленна. Этих людей не существует, они лишь формы вечной пустоты. Или ты знаешь, что твой акт милосердия поможет им, объясни мне!

Арджуна внимательно выслушал его, задумчиво вздохнул и ответил.

– Я понимаю, к чему ты клонишь. Возможно истина, а может быть, и нет, но я знаю заветное слово «не знаю». Нельзя быть уверенным, что «я» это «я», что нахожусь именно здесь, и что вообще существую. Возможно, я кому-то снюсь, и скоро этот сон закончится, и тот человек проснется, и выйдет так, что я никогда не существовал. Но сердце мое говорит о другом, что мои поступки имеют объективную причину, и влияют на всю веселенную.

– Нет никакой вселенной, потому что она нигде. Она находится в твоей голове, а ты находишься опять нигде. И этих гор нет; истина в том, что вокруг одна пустота! Это высший закон! Объективный закон! И твое «не-я» в конце обратится в эту пустоту! Юдхиштхира близок к этому понимаю, и это повело его в горы, туда, где обитает Шива, дающий конец всему.

Арджуна покачал головой.

– Нет, я не могу с этим согласиться! Я вижу своего мертвого брата, и сердце мое плачет! Пока я могу чувствовать, думать, переживать, я существую, я это знаю! И пусть ты мне скажешь, что я только думаю, что знаю, и что я потерялся в своих собственных иллюзиях, – пускай будет так! Точка отсчета моей объективности начинается здесь и содержатся в словах, которые отражают то, что у меня находится внутри, и являются не продуктом пустоты, а моего «я»!

Кришна усмехнулся.

– Ты все-таки безнадежный. Я ведь могу забрать твою жизнь, и ты вернешься снова в поток всеобщего духа, где твоей объективности самое место. Как ты сможешь этому противиться? Если ты действительно реален, почему ты не можешь мне сопротивляться. Значит, я более реален, чем ты. Но это невозможно! Скажу тебе так, есть закон, которому подчиняются все, хочешь ты этого или не хочешь, знаешь ты о нем или не знаешь – все подчиненно началу и концу, в котором нет ни начала, ни конца, потому что все бесконечно, и бесконечности не существует, потому что все в безмолвной пустоте. А вот, что такое пустота – неведомо никому, это и ненужно знать.

– Знаешь, я вдруг понял одну вещь! Брахманы говорят, что мысль, облаченная в слово, уже является ложью. И даже мысль, возникшая, тоже является ложью. Потому что все твои чувства, мысли и слова, не могут быть отражением объективной реальности, а значит, по своей сути не отражают истину, а лишь дают рост лжи, которая уводит действительно от чего-то важного. А если все не так, если мои слова, сказанные мною, могут быть истиной, в том плане, что они влияют на эту реальность, тогда я могу сказать, что реальность есть. Это не мое воображение, это просто моя неполность. Мое тело не все может, мой дух не все может познать, но это не значит, что на самом деле все морок, чей-то глупый сон и что истина только в пустоте, откуда все приходит. Не могу в это поверить! Человек, конечно, не является критерием истины, и, я уверен, что есть много существ выше человека, но не человеческого «я»! Пустота или общий дух, тоже не могут являться критерием истины, потому что в них нет понятий «критерия», и «истины», просто нет. Может быть, мы и не должны стремиться к пустоте? А если это так, то и перерождение здесь не имеет смысла! Зачем! Если пустота не является истиной и конечная цель совершенно другая! Пустота и человек никогда не смогут пересечься!

Кришна сардонически рассмеялся.

– Тогда объясни ты мне, наглый кшатрий, который возомнил себя брахманом, притом еще и бодхи. Что вообще может являться критерием, если для тебя великое ничто, не подходит под истину?

– На этот вопрос я не могу ответить, потому что другого я и не знаю, чем верования своих предков, которые я впитал в себя, – растерянно проговорил Арджуна.

Он понял, что в своих рассуждениях зашел в тупик, а значит, проиграл Кришне, как не в состоятельности отстоять своих новых воззрений и чувствований, и не имеющие право на дальнейшее существование.

– Ты не можешь объяснить себе, куда тогда тебе идти, если не к великому духу. Нужно пройти тысячи перерождений, чтобы достигнуть своего "я". А ты думаешь о своих заблуждениях, которые не имеют под собой почвы. Если бы ты действительно, как ты говоришь, был личностью, а не набором условностей, и оно было реальностью, ты мог бы мне противостоять, и не только мне, но и боли, жажде, голоду, печали, немощи. Но ты этого не можешь, твоя личность всего лишь условность и на самом деле не существует!

– Я – существую! – упорствовал Арджуна. – Ты большой обманщик и много говоришь! По твоей логике, ты тоже не существуешь!

Кришна неожиданно смел ухмылку со своего лица и сурово посмотрел на него.

– Возможно, ты прав, а возможно, нет. Но ты должен помнить, суть моя выше твоей. Зачем ты сюда шел?

– Я? – растерялся Арджуна. – Шел за братом, потому что… потому что… – И он не смог объяснить себе.

– Вот видишь! А твой брат знает, зачем идет сюда, только не сказал вам!

– Знаю, зачем он идет, – не сдавался он. – Он идет за познанием истины!

Кришна снисходительно смотрел на него, всем своим телом показывая дубовое высокомерие.

– Твой брат не идет за истиной, – с нарочитой четкостью и неспешностью заговорил он. – Он идет за познанием пустоты!

У Арджуны по спине пробежала дрожь, ступни и икры похолодели. Он сглотнул и продолжал слушать дальше.

– Почему он собрался в такое долгое путешествие? Его терзала внутренняя опустошенность, тоска, горечь, выжигавшие все у него внутри, вытравливая душу. И он понял, что рано или поздно он сойдет с ума. Тогда он обратился к своей внутренней пустоте, долго прислушивался к ней и понял, что беспрерывный и вечный покой находится в ней. Пустота в душе возникает тогда, когда человек находится в духовном тупике. Пустота – это то, что за гранью человеческой души, и намного выше ее. И тогда он сделал вывод, что его «я», его глупые привязки к этому миру, чувства, мешают прорваться к пустоте, обратиться к более высокому постулату бытия. И он решил, что будет просить помощи у Индры, который ему всегда покровительствовал. А ты знаешь, о чем он будет его просить?

– Догадываюсь, – мрачно проговорил Арджуна. – Лучше тебе это сказать. Догадки перед знаниями пусты. – И от последнего слова, у него тоже появлялась ухмылка, только горькая.

– Будет просить вечной смерти, чтобы уже никогда не перерождаться! Это правильное решение, он окончательно потеряет свое «я» и сольется с вечным потоком ничто! Навсегда потеряется в потоке вселенной! Никогда его дух не будет облачен в форму, низшую материю, которая будет его сковывать! Он ничего не будет знать про других, и про него никто знать не будет, как будто его и не существовало вовсе! И даже имя произнесенное вслух, ничего не будет говорить, потому что того чего нет, не существует, пустой звук, который разлетелся во все стороны и заглох! Счастливчик!

Представив всего это, Арджуна пришел в ужас, обомлел. Картина развернулась перед его глазами, виды подземного мира и страшных мук. Воображение толкало к страху и отчаянию. Брат, которого он любил, они одной крови, исчезнет навсегда и имя его будет пустой звук, не имеющий смысла, а значит нигде не осевший, и ни в одной капельки росы не будет его отражения, ни одно живое существо не примет его дух в себя. Его вообще нигде и никогда уже не будет, и все плоскости вселенной будут чужды. А что же будет с ним, Арджуной? Ведь он уже будет ни он, если его часть вырежут навсегда, который является Юдхиштхира. И понял, что это катастрофа, что умерщвления, хотя бы одного человека, навеки вечные, повергнет весь мир в руины, что вся жизнь умрет. Во вселенной произойдет такой диссонанс, что разлетится на осколки.

Арджуна резко повернулся в ту сторону, где уже маленькой точкой был Юдхиштхира и начал громко звать его.

– Брат! Стой! Не ходи! Не надо! Нет!

Пока тот остервенением звал его, Кришна подошел к нему сзади и быстрым движением свернул ему шею. Хруст был такой, что казалось, он разлетелся по всем горам и его услышал каждый, несмотря на гул ненастной погоды.

Юдхиштхира остановился, постоял и пошел дальше. Он не повернул голову, хотя знал, что брат его звал, и что теперь он мертв. У Арджуны, не смотря на сдержанность, было самое горячее и справедливое сердце, и Юдхиштхира сожалел, что его брат закончил свою жизнь, по сути, преданным им на растерзание той силы, к которой он шел. Они не знали, куда он шел и зачем. У них были смутные представления, и прекрасные образы рисовались в голове. Там было много безмерной величественности, возвышенности и нетленной красоты. Только он знал конечную цель, а цель была одна – вечная смерть. Нет, он не был безумным, но когда посмотрел в свою внутреннюю пустоту, он все понял и увидел, и так как он жил, жить было уже нельзя. Жизнь сама по себе ничто по сравнению с этой пустотой, перед ней все блекнет, потому что это и есть истина, мир какой он на само деле есть.

Позади раздался лай.

Юдхиштхира обернулся и увидел собаку, которая все путешествие брела за ними. Она стояла и смотрела на него, и не лаяла. Глаза были не собачьими, живые, твердые, умные.

Юдхиштхира был изумлен.

– Кто ты?

Собака обратилась в человека. Это не был Индра, к которому он шел. На первый взгляд это был обычный человек, тривиально одет – в куртку и шаровары, на голове не было убора, как это обычно бывает. Сам он был достаточно крепким и коренастым человеком, он походил на обычного простолюдина. Вся его внешность ушла на второй план, затмили все глаза. Эти пронзительные глаза, которые охватывали тебя, давили, изучали всего насквозь. В них заглядываешь и не видишь дна. Все меркло перед этими глазами, и Юдхиштхире впервые в жизни стало страшно, он понял, что значит настоящий страх, когда душа содрогается.

– Я тот, кого ты искал! – вкрадчиво сказал он, глядя прямо на него, не мигая и не отворачиваясь.

– Я искал Индру. А с тобой я незнаком, и не имею понятие, кто ты, – в небольшом замешательстве проговорил Юдхиштхира.

– Тогда тебе повезло в двойне, что судьба свела нас в одном месте, – нисколько не тушуясь, проговорил незнакомец. – Я выше Индры, и могущественнее его. И могу многое дать тебе, ведь ты же к Индре пришел не болтать, а просить.

Юдхиштхира все еще с сомнением смотрел на незнакомца, все-таки внешний вид, но его глаза…

– Ты правильно понял, но я пришел к Индре, – упорствовал он. – А тебя я не знаю.

– Знаешь… – без улыбки проговорил незнакомец, хотя Юдхиштхира был просто уверен, что он ему лукаво подмигнул, чуть ли не смеясь. – Ну хорошо. Нимрод меня зовут. Тебе что-нибудь об этом говорит?

Юдхиштхира отрицательно покачал головой.

– Видишь, не говорит. Только я знаю, зачем ты пришел. Следовал за тобой с самого начала, я почувствовал твой дух, и знаю все твои сокровенные мысли и желания. Ты тянешься к иной истине, чем этот мир. Ты хочешь отказаться от всего и постичь наивысшей точки общего духа, из которого все истекает. Вернуться в те времена, где существует дотворение. И я могу тебе помочь, и никто другой не даст тебе этого. Сам Вишну не способен тебе этого дать!

Еще были сомнения.

– Не смотри на мою форму, – рациональным тоном начал говорить Нимрод. – Она вводит тебя в заблуждение. Я могу обратиться в кого угодно, но это будет вредно для твоего духовного настроя. Мое второе имя «Пустота», ты же пустоту ищешь, я твой путь в никуда. Всех твоих родственников я уничтожил, как ты сам этого хотел…

– Не хотел, – подал голос Юдхиштхира, но как-то неубедительно, даже для самого себя.

– Хотел, как только ты выбрал внутреннюю пустоту. Твой путь будет долгий и трудный. Тебе придется пройти длинную многоступенчатую лестницу к общему духу. И там твой дух навсегда растворится!

– Как этого достичь? – окончательно доверившись Нимроду, в нетерпении переминался он.

Нимрод указал пальцем вперед. Юдхиштхира увидел, как растворяются горы, словно морок. Как пар от них поднялся вверх, и после этого открылась башня, величественная, огромная, божественная, непостижимая, тянувшаяся в небо, и скрывающаяся в облаках. Она была черная и ни единого выступа не было видно на ней. Всем своим видом потрясало слабое человеческое сознание.

Юдхиштхира был заворожен ей.

– Вот твой путь к вечной смерти! – проговорил Нимрод.

И впервые за все время разговора улыбнулся, глядя на потерявшего рассудок Юдхиштхира.