Читать книгу Башня левой руки - Максим Молчанов - Страница 5

Направление жизни идет от головы, а семья начинается с корня. Любой корень семьи, как духовная составляющая является любовь, уважение и взаимное доверие. Если в трех духовных составляющих выявляется не хватка, то корень начинает хиреть и чахнуть, семья размежевываться и уродоваться, вся жизнь начинает ломаться и идти не так, как это было задумано изначально.

Но есть земная ценность семьи, и смысл ее существования, это дети. Ребенок, как гидравлический механизм, дает силу и жизнь, и двигает родителей вперед. Родители воспитывают дитя, любят его, оберегают и направляют, тем самым каждый родитель оберегает свою душу от невзгод, чужого сглаза и своих страстей, как может. Этот целомудренный детский мир так нуждается в уходе и понимание, что иногда все затмевается для родителей, даже солнце. Им приходится набираться терпения и мужества, чтобы своей грубостью и неаккуратностью не порвать тонкую струну детской души. Периодически этот инструмент приходится настраивать, чтобы он издавал благозвучие и благоухание. Вслушиваться при настройке, как реагирует твоя душа на чистоту издаваемого звука. В руках находится жизнь, цветок, и уже от отца с матерью зависит, вырастит из него благоухающая роза и раскроется бутон в полной мере, или суждено погибнуть, превратившись в чертополох или землю, из которой произвелся.

Род может быть сильнее только благодаря генерации духовных, моральных, физических сил, выращенных на плодородной земле, в семье. Если каждое поколение заботится о семье и ее месте в жизни, то род из поколения в поколение будет становиться только сильней. Люди, как прекрасные цветы, растут заморские, сказочные, которые притягивают взгляды и несчастных, и счастливых, и завистливых. С умыслом или ненароком пытаются разбить и рассоединить, но они становятся только сильнее, потому что у них есть прививка от всех невзгод. Полнота всей жизни находится в семье и в ее степенности, а кто не ценит ее, и ищет только любви, тот глубоко ошибается, потому что не найти любви во внешнем объекте, только страсть и похоть! И будет этот человек всегда несчастным и глупым, и то чего не понимает, будет порочить, а если еще по дурней то и гнать от себя с высокомерным видом.

Не дай бог погнать от себя счастье и кликать несчастье, и кто гонит супружество и отцовство, ради сомнительных духовных наваждений и своего роста во славе и богатстве, тот совершает роковую ошибку, ибо гонит счастья от себя.

Терпи человек и трудись, так как только для этого ты создан. Не ищи телесных и физических благ, не ищи упоение в страстях, не ищи чудес и великих знаний, все находится в твоем внутреннем круге – где все это оживает, имеет вкус земляники и дикого меда, потому что неимоверную сладость несет он в себе.

Я понял слишком поздно, что семья – это великая ценность, за которую можно жить и умирать. К сожалению, и может быть, поэтому не смог создать полноценную семью. Забегаю в свое будущее, которое не совсем реализованное, я еще не дожил до сорока, мне всего лишь тридцать с хвостиком, а будущее все равно хорошо представляется. Мое понимание безумно полезно и грандиозно, но сейчас бесполезно. Правда, есть еще надежда, но что означает, когда изменить себя не в состоянии, хоть и меняюсь…

Женя проснулся. Весь в поту. Ему приснилось что-то ужасное, но он никак не мог припомнить. Да он и не пытался, главное было отдышаться и придти в себя. Он вздохнул, выдохнул, взглянул на кроватку. И вдруг раздался детский крик ребенка. Это был крик не тревоги, а всего лишь недовольства. Если ребенок в таком настроении он еще мог к нему подойти и что-то сделать. Но в последнее время он не подходил к нему, потому что никак не мог справиться с Митей, и это создавало напряженность между ним и ребенком.

– Лежи, лежи, я сам подойду, – глухо проговорил он, пересохшими губами.

Ему хотелось пить, но сейчас нужно было забыть об этом, и заняться Митей.

Рита приподнялась с постели, ее огромные глаза, осоловелые ото сна, посмотрели на него. Видя, что все в порядке, она невнятно пробурчала благодарность, расслабилась и зарылась в подушку лицом.

– Не за что, Ритуля, – уставшим и отстраненным голосом проговорил он, и, вставая, повторил: – Не за что…

Тяжело ступая, словно его ноги налились свинцом, он подошел к кроватке. Его лицо было бледным, и выглядел он нездоровым и обескровленным. Включил ночник и тусклый свет упал на его лицо, от чего он прищурился. Реальность залубенела и приобрела ожидаемую форму бытовой обыденности.

Ребенок надрывался, ожидая прихода взрослого.

–Тише мальчик, – шепотом проговорил Женя – Успокаивайся. Что случилось? Папка уже пришел, он уже здесь, вот он я… Что же мы так надрываемся, папа тебе поможет…

Он пытался говорить тихо и спокойно, но нотки неосознанной тревоги, проскальзывали в его голосе. Он еще не совсем избавился от своего сна, и во рту пересохло. Улюлюкая, он вытер попку Мити, вытащил мокрую пеленку и поменял на сухую. Подгузники они на ночь не одевали, считали, что для парня это вредно.

Женя начал укачивать ребенка, но тот сопротивлялся, пытаясь оспаривать право уснуть у матери на руках. Митя упорствовал, не успокаивался и продолжал негромко плакать. Женя это выводило из себя, он злился, и маленький Митя это чувствовал.

– Ну, пожалуйста, засыпай! Ты же не хочешь есть, я знаю, – в отчаянии говорил он, одновременно захлестывала волна за волной гнев.

Он должен замолчать…

Рита проснулась.

– Давай его сюда, – недовольно произнесла она, и грубо забрала ребенка.

Женя почувствовал себя обиженным, и тревога и гнев, куда-то ушли, появилось тупое равнодушие. Он пошел, попил воды, сходил в туалет, и улегся на свою половину кровати и постепенно провалился в сон, наблюдая, как Рита кормит ребенка.

У Жени осталась обида, и через сон ему показалось, что жизнь его пуста и бесцельна… С этими мыслями он провалился в крепкий сон без сновидений.

Женя был неплохим человеком, насколько я мог судить по кратким встречам. Он был мужем Риты, подруги Светы. Фамилия его была Фанфаронов. Отчасти он оправдывал свою фамилию. Легкомысленный, энергичный затейник и можно сказать творческая натура. Всегда что-нибудь сделает фиглярское, или выскажет своеобразную мысль. Чаще это, конечно, связанно не с его творческой чертой, которая у него, бесспорно, была, а с его тщеславием и жадным стремлением к вниманию. Темпераментный, быстро заражающийся новыми идеями и также быстро охлаждающий к ним, как только приходится прикладывать усилия и где-то даже ломать себя. Быстр и суетлив, резкий на подъем, и возможно, эта была природная застенчивость, которая уходила на задний план.

Во внешнем плане ему было просто знакомиться с людьми. У него было много знакомых, но очень мало друзей, хотя он считал наоборот. В его жизни был яркий и определенный апломб, он считал, что он игрок, а жизнь – это что-то вроде карточная игра, и нет ничего особенного в этой игре, надо немного сжульничать и объегорить. С такой позицией в жизни он больше проигрывал, чем выигрывал, а ему казалось, что наоборот.

Как я уже говорил, человек он был неплохим, но толи лихая молодость, толи ущербность воспитания, может быть, были другие причины, в нем жила собачья сущность, потребительская, гипертрофированная тщеславность. Не хотел он месить грязь ногами, хотел быть начальником, сидеть в офисе, ни черта не делать и быть всеми уважаем, при этом получать бешеные деньги, а на всё остальное наплевать.

Как часто бывает, ты предполагаешь, а бог располагает. С треском провалился на экзаменах в медицинский (почему медицинский – потому что престижно), и загремел в армию на два года. Там ему было туго, но не до такой степени, чтобы, такой как он, не справился. Его сноровка и язык без костей, мог заговорить кого угодно, где надо и шуточкой ответить, где надо нужное словцо сказать. К тому же он все-таки не был дураком, когда надо не трогал, а с кем надо дружил и однополчане были с ним в товарищеских сношениях, с уважением и без подхалимства. Тем более он всегда придумывал разные забавные вещи, и с ним никогда не было скучно, еще он играл на гитаре, это качество тоже было незаменимо.

Короче говоря, не смотря на всю трудность службы, прослужил он славно, проявляя выдержку и смекалку, и не давал себе расклеиться и расслабиться. Получил грамоту за отличную службу, дембельнулся, и на воле уже оторвался. Год он отдыхал, готовился к поступлению, работал то там, то тут. В медицинский он не стал поступать, решил, что с него хватит, а подал в технический вуз, на экономику. С тройками его взяли на факультет, и завертелась студенческая жизнь, девушки и вино, с перерывами на сессию. Женя и в самодеятельности участвовал: в КВНе пробовался, и в рок-группе состоял, но везде приходилось регулярно бывать на репетициях, а такими характеристиками, как постоянство и ответственность, не обладал, поэтому он всего лишь был на подхвате. Так кое-как он осилил первую сессию, еще многие преподаватели непрофильных предметов закрывали глаза, ставили зачет. Вот так все и проходило.

На втором курсе он познакомился с Ритой, которая только поступила на первый курс. При виде ее он вздыхал, шутил, и был в весьма экзальтированном состоянии, его глаза всегда жадно горели. Со скрипом он закончил первую сессию второго курса, на все плюнул, перевелся на заочное отделение и ушел работать. Быстро нашел работу продажника и параллельно встречался с Ритой, которая благосклонно-снисходительно относилась к нему, у нее и так было полно ухажеров. Но напористость и где-то даже наглость, помогли остановиться на Жене и откинуть другие варианты, хотя она еще колебалась и после того, как с ним начала встречаться, были встречи помимо него.

Ей он казался наглым и перспективным, с качествами бойца, она подменяла мужественность с его напыщенностью, уверенность – с нахальством, целеустремленность – за увлечение, и так практически во всем она неправильно делала выводы. Конечно, когда она познакомилась с ним поближе, то раскусила его, но разочарование не пришло, как по логике должно было быть, а страсть и навязчивый интерес еще оставался, но не женщины, а девочки.

Женя старался, как мог, окружал ее блеском и своим присутствием, обаянием и широтой души, по силе возможностей дарилось все, что имело высокий ценник, и Риту водили в самые любопытные и известные места, если это было, хоть как-то возможно. Это безграничное внимание, ее загнало в то, что она уступила ему и отдалась. Конечно, она не была невинна, она в свои девятнадцать лет, уже испробовало много чего в сексуальной жизни, и не была новичком в этой взрослой игре.

Фанфаронов был так горд, что такая красивая девушка отдалась ему. Пусть и не была она уже целомудренной и чистой, но он был далек от предрассудков и средневековой дикости. Он передовой, и она от него не отставала, значит все нормально.

Между ними была страсть, всепоглощающая и всевыжигающая, до животной безумности, даже когда они ссорились, это походил на природный катаклизм. Что и говорить, они были яркой парой.

Несмотря на страсть, на яркость в их отношениях, как и у всех, рождались проблемы и конфликты.

Рита была из благополучной и богатой семьи. Этот факт часто приводил Женю к вспышкам неуверенности, ущербности и униженности; это навевало мрачное расположение духа. Особенно эти вспышки встречались после того, как он познакомился с родителями Риты и увидел, как они живут.

Они жили в коттедже в престижном районе. И у них было практически все, и баня, и бассейн, и гараж на три места, в доме скромно, но со вкусом, без шика, но техника была дорогая. После этого посещения он думал, как он смог познакомиться с Ритой и еще встречаться с ней, ведь они в разных социальных группах. Нельзя было сказать, что Фанфаронов из бедной семьи, но прировнять к ее семейству нельзя. Его мать сидела дома, заботилась о младших детях. Отца он не знал. Отчим, который по характеру и по фамилии, был немцем, держал небольшую автомастерскую, доход достойный, но в основном он тратил на своих детей, чем на своего пасынка Женю, у которого был ветер в голове, как у любого русского.

Фанфаронов часто заигрывался в отношениях. Он играл такого человека, кем он не являлся, и самое гнусное в этом, что этого он не понимал, да и окружающие тоже велись на его ложную пыль, и поддерживали его бутафорный и выдуманный мир. Это несоответствие и приводила к конфликтам с Ритой, она видела в нем одно, он чувствовал другое, интерпретировалось все по-разному, а вел себя, не опираясь ни на чувства, ни на мысли.

Рита тоже создавала конфликты на ровном месте. Она часто ходила с подругами в клуб. В одно из таких посещений, она встретила старого знакомого и переспала с ним, и все они знали про Фанфаронова и их отношения.

Вначале все скрывалось, все молчали и мило улыбались, но все равно он узнал и был такой страшный скандал. Сначала Женя в горячке чуть не побил Риту, но удержался. Потом чуть не порезал себе вены ножом, который неизвестно откуда взялся, но тоже удержал себя. Затем после долгой ругани и объяснений, они решили расстаться. Правда, через неделю снова сошлись, это были робкие шаги к той незабываемой страсти, которая между ними была, но она уже не возродилась. По поводу других чувств, в них нельзя быть уверенным, они не использовались из-за ненадобности, а теперь их было нужно вырабатывать в себе, чтобы сохранить отношения. А это ох, как сложно, когда потерянно доверие, уважение и устойчивость чувств.

Короче, отношения умерли, не успев начаться, но они этого еще не поняли и продолжали по инерции существовать вместе…

Часто бывает, что начиналось так стремительно и феерично, но не так быстро заканчивается и продолжает тлеть, как после ядерного взрыва, и отношение у них были такие же, они как бы были уничтожены, но еще продолжали свое существование в виде радиации, убивая все вокруг…

Продолжаем. Они помирились через неделю, Женя был очень нежен к ней и щепетилен, словно боялся затронуть щекотливые обстоятельства их ссоры. Рита была сама не своя, ходила пассивная и унылая, принужденно улыбалась и была апатично-нежной, словно не она прыгнула в койку, а ее изнасиловали, и сейчас переживала шок и ей трудно примериться с теми обстоятельствами, которые сложились. За общим внешним благонравием скрывались неразрешенные проблемы и скрытые страхи.

Через месяц узнали, что Рита беременна. Фанфаронов не на шутку забеспокоился, а от него ли это ребенок, да еще приятели ему нашептывали, говорили, что он будет полным дураком, если возьмет на себя ответственность. Он с ними нещадно ругался, так что от него быстро отстали с этим вопросом, и предоставили самому решать, признавать его или нет. И Женя мужественно решил, что это его ребенок, хотя и мучили сомнения, но он упорно внушал себе и другим, что это его ребенок. При этом встреча со знакомыми приводило его в пафосное и экзальтированное состояние, так что он постоянно жеманничал, шутил и улыбался, выпячивая вперед все зубы. Вел он себя крайне неестественно и можно сказать безумно, но знакомые и родственники сводили все к тому, что будущий отец волнуется, такая ответственность, и все-таки в душе понимали что к чему.

В конце концов, Фараонов поверил сам, что он хотел ребенка, и Рита забеременела с его согласия, и уже летал в нервных фантазиях, что у него будет мальчик, и как они с сыном будут играть в футбол, ходить на хоккей и много чего делать. Под эти истерические радости Женя сделал Рите предложение. Они поженились.

Рита словно заразилась от Жени, и немного сбросила свою флегматичность и томность жестов, и засуетилась, задергалась и временами броско улыбалась, и так же быстро переходила в строгое и без эмоциональное существо, ее плавные движения могли сбиться на резкие и тревожные. Смотрелась она вычурно и несерьезно, как дезориентированная дитя.

Им казалось, что им не скучно друг с другом, что жизнь кипит. Ребенок был на подходе. Подготовка к его появлению проходила полным ходом. С неохотой родители с барского плеча и с ноющим сердцем выдали квартиру, которую они подарили «Рите с мужем», чтобы жили, но переписывать на них не торопились. Сама квартира была записана на тещу.

Родился ребенок. Их отношения складывались очень даже хорошо, им казалось, что они любят друг друга. Они радовались ему. Назвали Дмитрием, но для всех он был Митей. Фанфаронов радовался вдвойне, ибо был действительно его сын, который как две капли воды походил на него.

Эйфория прошла. Женя долгое время нигде официально не работал, только подрабатывал то тут, то там, денег не хватало, а Рита привыкла жить на широкую ногу. Начались периодические скандалы, у Риты открылись глаза, что она хочет не такого будущего для себя, ведь она принцесса и хочет роскошной жизни, к которой привыкла и которую так желала. Для нее всегда были важны комфорт и защищенность от проблем, она должна быть уверена в своем будущем и в будущем своего ребенка.

Всю жизнь ей внушали, что ее ждет грандиозное будущее. Девушка она была симпатичная, неглупая, не привязанная к вредным привычкам, занималась в свое время и танцами, и фигурным катанием, подтянутая, музыкальную школу закончила, ухаживать за собой умела, и вкус в одежде был. С трудом, но поступила в вуз сама, правда нужно сказать отец не жалел на ее образование, ее натаскали по нужным предметам, и английский язык знала неплохо, во всяком случае про обыденные вещи могла говорить. Общий портрет тошнотворной положительности с тривиальным приторно-сладким вкусом, именно такое целостное восприятие и отталкивала от нее многих людей, особенно парней. Да, они хотели ее, в них просыпался животный инстинкт при виде нее, слюни текли, но зайти за границу сисек, писек, жопок, ножек – никогда.

Ее душевные качества отталкивали от нее, все было вязким и ватным, и от этого можно было задохнуться и помереть. В принципе морально-этические качества были в ней развиты и воспитаны; был свой определенный кодекс, который мало отличался от общественного, там хватало место и своему мнению, и своим идеям, но все-таки неуловимая плохо пахнущая и непосредственная наивность все портили. Снаружи горшок с цветами, а за ним коллектор с фекалиями, который при исправной работе, никогда не обнаружит себя, но не дай бог повысится давление и все это благообразие утонет в дерьме. Эта красота, мягкость, разумность и ум сразу превратятся в пыль при неблагоприятном внешнем или внутреннем воздействии.

Главный ее недостаток, это рациональный и эмоциональный эгоизм, который проходил через всю личность, который со временем отупляет и озлобляет. Хотя Рита была не дурой, ее все равно считали дурой, хотя она не была профаном в жизни, ее считали профаном и неумехой, хотя она не была стервой, но все ее считали фурией. В ней не было солидности, женского чутья и мудрости, и все положительные качества разбирались об это отсутствие, какая бы прекрасная статуя не была, она остается статуей и ничем более. Все что человек представляет положительное, творческое, волевое и свободное, ничто без этой искры, нет в том ни жизни, ни пользы.

Трудностей и лишений ее душа не терпела и долго выносить не могла. Скандалы, истерики, угрозы, через пять минут обнимания, целования, слезы и упреки, что ее не любят. Фанфаронов тоже был не готов к таким испытаниям и переживаниям, тоже иногда вел себя как Рита и был похож на нее, но чаще всего приходило эмоциональное отупение и разбазаривания драгоценного времени, в виде компьютерных игр, встреча с друзьями, хождения по клубам.

Тут еще вмешалась во всю эту ситуацию теща Нина Григорьевна, которая быстро нагнула своего зятя, в бараний рог его скрутила. Фанфаронов обиделся, и много нелестного говорил о теще за глаза, кому надо, кому не надо, бывало Риту натравливал на свою мать, навьючит ее и пускает как разъяренного быка на красную тряпку. Так что отношения между ними, Женей и Ниной Григорьевной, сложились непростые, агрессивно-холодные и неродственные.

Пока всех удерживало от всепоглощающего конфликта, так это Митя, чистый и прекрасный мальчик. На данный момент он был лучше своих родителей, был спокоен, пытлив умом, добрый, радостный, красивый. Все говорили, что мальчик получился превосходный, и сравнивали с другими детьми, и это было сказано не из лести, а из чистой правды.

Так он дорос практически до трех лет, и семейная ситуация тлела и готова была в любой момент разродиться взрывом и тогда было бы всем плохо. Никто не хотел поступаться своими эгоистическими потребностями, личными интересами и извечными претензиями друг к другу. Ребенок рос в этой атмосфере, и, не смотря на глупости взрослых, был действительно таким, как его описывали.

Женя сидел и играл по сети в танчики. Но это он делал без азарта и без энтузиазма, просто приходилось убивать время. Сыном заниматься не хотел, с ним сидела Рита, потому что он не мог научиться с ним играть и общаться. У него бывало нахлынывали отцовские чувства, он начинал с ребенком бестолково играть, бегать, ничему особенно не уча. А сидеть на диване – так было проще и менее утомительно, хотя его это тоже утомляло – заняться нечем, вечер, разумеется, закончится принятием пива, наверное, сегодня опять проглотит три литра, и будет спокойно и хорошо.

Поиграл полчаса с целью снять внутренний дискомфорт, а напряжение и раздражение только нарастало, и так происходило всегда. Женя никогда не задумывался, по каким причинам это возникает, он считал, что это наоборот ему помогает выплеснуть свой негатив в игре. Правда, затем он свое недовольство вымещал на своих близких, на Мите, и реже на Рите, и это ему действительно помогало. Рита, хоть и отвечала на его выпады спокойно, но и сама была не прочь его потравить, только дай повод, но обычно все было по делу. Поэтому когда он чувствовал, что психологически устает, он не мог включить волю и пересилить себя, и он делал так, чтобы Митя обиделся и ушел в слезах к своей матери.

Сейчас его охватила полная апатия, утром в Интернете поискал работу, сделал пару условных звонков и на этом успокоился, и в сонной сумрачности сидел за компьютером и играл.

– Жень, – пыталась говорить Рита спокойно и не грубить, отбирая тем временем у Мити ручку, которая с проворностью иллюзиониста из воздуха появилась в его руках, и пытался рисовать на листочки, но дело проходило на кожаном диване, так что она не решилась оставить все, как есть. – Может, хватит, уже играть, никак наиграться не можешь… Не можешь устроиться на работу, займись делом, займись сыном, поучи с ним буквы или цифры. Сходите погулять или мне помоги, а то я целыми днями убираю и готовлю еду. Я хочу заняться уже собой. Два дня уже никуда не выбиралась. Сегодня я иду в клуб, помнишь?

Разговор про работу, давал очень неприятные ощущения, он морщил нос и хмурился. Такие разговоры начинались после завтрака, а завтрак мог начинаться после двенадцати, и был похож на ритуал. С каждым днем этот ритуал становился более эмоционально-накаленным, но при этой внешней экспрессии становился выхолощенным, все роли и выражения были выучены и походили на гадкую и бездарную постановку в захудалом театре. Конечно, все нарушалось, если кто-то переходил грань дозволенного, но граница всегда была плавающей и зависела от самого актера. Тарелки каждый день бить не начнешь и переворачивать столы тоже, даже при всем желание. Это была игра, со своими правилами и порядками, и нельзя было слишком хорохориться, а не то игра закончится, и нужно будет искать другого игрока.

– Ну опять ты начинаешь, Рита. Я же сказал, сейчас напряженка с работой, ничего стоящего не попадается…

– Иди на нестоящую… Займись уж чем-нибудь, хватит дома просиживать пятую точку! – вскипела Рита, и посадила Митю на диван, попутно отобрав ручку, бумагу и все, что могло испортить диван.

– Смеешься, чтобы я работал грузчиком или кладовщиком, а можем быть пойти на СТО, чтобы по колено быть в мазуте … Ну уж нет, это не по мне, еще бы платили, я может быть согласился. Нет, пусть другие работают, – самодовольно проговорил он, не отрываясь от игры.

– И что, теперь можно бездельничать, – ершилась она. – У меня Митя на руках, я бы пошла на работу.

Женя оторвался от игры и покосился на нее с ехидностью. Они оба знали, что Рита никогда бы не пошла за прилавок, продавщицей, у нее были планы и амбиции не меньше, чем у Фанфаронова, и она бы лучше всю жизнь просидела бы у родителей на шеи, а потом если повезло на шеи мужа. Но ей, к сожалению, не повезло, юная легковерность, подставила ей подножку. И когда она встретилась взглядом с Женей, то густо покраснела, ее это еще больше разозлило.

– И не надо на меня так смотреть… Мне и работать не нужно, я все-таки женщина, и могу рожать детей и развлекаться. А ты мужик должен меня обеспечивать, ты же добытчик…

Фанфаронов закатил глаза.

– Опять та же песня, – пробурчал он.

– А как с тобой по другому, Женя. Ты ничего не хочешь делать…

– А сама, сама, как будто больно стараешься, если бы не твоя мать, то Митя был бы голодным и чумазым, ходил в рваной и вонючей одежде…

– И не забывай, что моя мама еще нас и кормит, не твоя, понял? – переходя в злобно-патетическое состояние.

Женя весь побледнел и в гневе сжал зубы, так что желваки заиграли. Молчал, а тем временем Рита продолжала, не могла остановиться, она выигрывает в этой схватке и осталось уже добить лежачего.

– Вон, у Светы муж, Артем, работает кладовщиком, и ничего, не облез, работает тем, на кого способен. Сколько может, столько и зарабатывает и Света им довольна, она не промах, – руки в боки, сверкая глазами, приглашая что-нибудь ей ответить.

Рита знала, куда его сейчас понесет, и с каким-то мазохистским наслаждением ждала, когда ей дадут пинка под зад. Женя принял эту дуэль, он окончательно отбросил компьютерную игру, развернулся на кресле и гневно смотрел на нее.

– Что ты все врешь? Ты сама сказала, что для настоящего мужика работать за двадцатку, стыд и позор, что это типа даже не мужчина. Твои слова?

– Да, но…

– Видишь! – торжественно заорал он, так что Митя вздрогнул, и на глазах начали закипать слезы. – О чем ты тогда говоришь? Это называется лицемерием, ничего более. Смотри, целыми днями не понятно, чем занимаешься. Суетишься, суетишься, а воз и ныне там…

– За то ты каменный и спокойный! Спокойно просиживаешь штаны, если не мои родители, твой ребенок умер бы с голоду, а ты рассуждаешь: буду – не буду. Время рассуждений закончилось, надо вгрызаться в эту жизнь или нас всех сожрут. Мы по миру пойдем, с такой политикой как у тебя! Наконец уже, включи мужика…

– А-а-а, ты хочешь, чтобы я включил мужика, – ненавистно говорил он. – Включаю! Сегодня ты никуда не пойдешь, никаких клубов! Ты – мать и шляться тебе не позволю….

– Мне всего двадцать два…

– А мне плевать! Я включаю мужика! – развязано говорил он. – Никуда не пойдешь, ты должна быть с сыном и все тут! Мало ли, что с тобой случится…

– Что за бред, я иду, – нервно проговорила Рита. – Я иду ни одна, а с подругами…

– Я еще раз повторяю, ты никуда не пойдешь! – с помпой продолжал Женя. – Ты остаешься дома! Я все сказал, к тому же мы экономим деньги! У нас сейчас тяжелые времена…

– Чего-чего, ты совсем ополоумел, ты, чьи деньги будешь экономить? МОИ! – взвизгнула Рита.

В этот момент Митя заплакал, но никто на него не обратил внимания, потому что обстановка в гостиной была накалена до предела, и разобщенность между ними достигла пика. Когда приходит зима, и сердца черствеют, тогда приходит много чего, но точка всего – смерть.

У Жени на лице была крайняя неприязнь, так что его узкое лицо превратилось в сморщенное яблоко, а у Риты на лице читалось отвращение с неистовостью фурии.

Они стоят друг перед другом, и нет перед ними никого. А они и не чувствуют, и не ласкают, и не сопротивляются, есть только они друг для друга, их противостояние, как танец, зажигателен, лицо горит, голова болит, сердце тревожно стучит, но от этой горячей крови только ужасный холод, неприятный и промозглый, отгоняя любовь, приближая смерть.

– Сразу мои, – начал Женя. – Извини, Рита, мамины деньги, а значит семейные. Они были даны для семьи, а я глава семьи, значит, я решаю – общие. Ты сегодня остаешься дома!

– Еще чего…

Так они минут десять переругивались, пока флегматичная и спокойная Рита, всегда замедленная, апатичная, находящаяся в своем созерцании, не кинулась с кулаками на Женю. Никогда с ней такого не было ни до, ни после, что на нее так повлияло, она не могла понять. Вдруг она потеряла уверенность, а у нее были основания быть в перманентной уверенности, и сразу из-под ног ушла почва. Гадливость перемешалась с ужасом, и нужно было срочно вернуть себе уверенность, слова уже не играли никакой роли, ей надо было действовать, и она действовала. Подбежала к Фанфаронову и начала его хлестать, а он в гневе отталкивал ее от себя прочь. Она вскрикивала и в слезах кидалась на него снова. Но он был сильнее ее, и ее удары не давали эффекта. Это бессилие, разрушало ее мир, его понятность и предметность, когда вещь воспринималась в себе, когда нет вопросов, почему и как, есть качество и функция, и нет тех вопросов, которые пробуждают совесть, заставляют задуматься о бытие и своей жизни. Не терпела она вопросов извне, а только изнутри, где все понятно и ясно, ненужно задавать цветку, почему он растет, что позволяет ему расти, достаточно, что все растения исходят из земли, а почему это происходит, такова его природа, его предметность.

Митя кричит, Рита кричит, а Женя кричит и матерится. Потом Фанфаронов не выдержал и треснул ее по щеке, да так что голова откинулась в сторону. Рита прекратила истерику, и молча задыхалась, от переполняемой бессильной ненависти и где-то даже отчаянья.

Сразу наступило затишье, осязаемая и затхлая, не предвещающая ничего хорошего в дальнейшем развитии отношений. Даже Митя замолчал и слишком осознанным казался его взгляд, в нем осязалось неосознанная тревога и серьезность.

– Замолчала! Прекрасно! – сказал Женя с холодным тоном. – А теперь послушай меня, дура безмозглая! Я не хочу работать с каким-то отребьем, я не хочу быть безликой сволочью, хочу достойной жизни и высокой зарплаты! Я пальцем не пошевелю, если работа меня недостойна, и если не удовлетворяет мои потребности! Все пусть катится к чертям собачьим, если на то пошло, я не буду тратить…

Пока Женя строил из себя жалкого мужика, Митя подошел к комоду, взялся за верхнюю ручку, до которой смог дотянуться и потащил на себя. Комод был неустойчив, потому что одна ножка была сбита, и он неприятно покачивался, когда один из ящиков выдвигался. Фанфаронов хотел все починить, но руки не доходили, и вообще физическая работа приводила его в полное бессилие и в гнетущее мизантропное состояние.

Комод Митя опрокинул на себя, заверещал. Сгущающаяся тьма, неожиданно развеялась и все, что угнетало их, забылось и исчезло. Они спохватились, подбежали к Мите. Фанфаронов испуганно отшвырнул комод в сторону, чувствуя где-то свою вину за случившееся. Рита подхватила Митю, осторожно и судорожно пыталась обнять, но не решалась, при этом загораживала и не давала в руки Жени.

Митя выглядел плохо. Пол лица тут же заплыло, рука неестественно вывернута, сам он плакал, то ли от боли, то ли от страха, но жалобно и с подвывающей тоской. Увидев испуганные глаза родителей, тогда он громогласно заорал.

Рита тоже плакала и кричала больше, и сильнее, чем Митя, словно она ребенок и это с ней произошло несчастье. Она не могла собраться, и сама не понимала, что с ней происходит, то ли страх в ней завывает, то ли отчаяние нудит.

Женя тоже уставился на нее растерянно, и с дрожью в коленках и в руках, переводил взгляд то с нее, то с сына. Потом, как ужаленный, подскочил и побежал к телефону вызывать скорую помощь…

Да, это была трагедия, но не смертельная. С кем не бывает, за ребенком не уследили, устали, засмотрелись, да и мало ли что могло произойти. В жизни всякое бывает. Иногда, правда, события в виду своей тривиальности не замечаются. Эти события до пошлости прозаически и пропитаны трагической вонью или мягче говоря несчастьем, которые люди из-за своего засоренного взгляда и затюканной жизни, из-за своих проблем и слабостей, не замечают поворотного момента. Каждый раз, находясь на перепутье, мы делаем выбор, и от этого выбора жизнь меняется кардинально. Это один из видов свободы, может быть самый слабый, ограниченный внутренним и внешним пространством, но он для всех без исключения. Простой, чаще всего игнорируемый, но иногда такой судьбоносный, что весь мир может рухнуть в один момент, дома сожжены, скот увиден, а родные убиты. Среди пепелища, хаоса и разрухи, среди этой мрачности и безысходности, такие черные эстеты, как футуристы и декаденты видели предзнаменование гибели старой эпохи, изжившей себя. А я вижу в этом только поворотный момент своего выбора, а выбор определяет внутреннее состояние, нажившее на данный момент.

Я думаю, что с этого момента, это маленькое несчастье, произошедшее с Митей, это было преддверие. С него началось несчастье за несчастьем, в конце наступила трагедия, которая и разрушила многое, и покалечила многих.

Мы со Светой, как-то приезжали, навещали Риту с ребенком. Честно говоря, Рита сбежала на второй день, несмотря на то, что ребенок плакал, призывая остаться с ней. Но она не послушала и в панике сбежала от собственного ребенка со словами: «Я не могу здесь больше находиться! Я задыхаюсь! Я вольная птица»!

Пришлось лечь в больницу Нине Григорьевне, которая нужно признать мужественно переносила все невзгоды в больничной палате. Однако, нужно отметить, что палата была просторная, свежая, с телевизором, кондиционером, с холодильником, и даже с душевой кабиной – деньги творят чудеса. Но даже в таких условиях, Рита сбежала, и в первый же вечер пошла в гриль-бар, где были караоке, танцпол, чтобы оторваться, как следует. Она зажигала с моей Светой.

Света бывало сбегала куда-нибудь со своими подругами на всякие мероприятия, когда они хотели пообщаться между собой, между девочками. Меня это устраивало, потому что я иногда со своими товарищами, чисто в мужском коллективе, играл в бильярдной и пил пиво. И все были довольны. А Рита даже не удосужилась предупредить Женю, и без него гуляла, как никогда. С кем-то был у нее секс в туалете, Света мне сказала по секрету, а мне было все равно, с Женей я мало общался, но мне было его жалко. Ничего не подделаешь, он сам виноват в своих бедах…

Но мы немного отвлеклись. Так вот я со Светой поехали в больницу. Света договорилась с ней встретиться в холле больницы. Зачем я нужен был Свете, я не знаю, но она мне мило и загадочно улыбалась, а за ее улыбку я мог поехать куда угодно.

Мне было скучно встречаться с ее подругой, она мне никогда не нравилась, как и я ей. Если честно, у меня было мало друзей, и полно знакомых, и с большинством из них встречался без энтузиазма. Но я старался быть вежливым и с выпуклым оскалом улыбался, но это было неестественно и вычурно, так что многие чувствовали мою фальшь. Но моя наигранность, не давало мне повода не улыбаться и со слащавостью разговаривать, даже немного заигрывать. И практически все принимали холодную благожелательность, и никого это не раздражало, а наоборот радовало, потому что я никому не лез в душу, ни с кем не спорил и никого не донимал своими разговорами.

Света весело расцеловалась с Ритой, та тоже не отставала от моей жены. Мне показалось, что это как-то неуместно в данной ситуации, но промолчал. Иногда в таких ситуациях я не узнавал сам себя. Когда я женился на Свете и находился рядом с ней, я всегда вел себя сдержанно и не разговорчиво, что претило моей натуре.

Затем Рита поздоровалась со мной.

– Что там? Как Митя? – с участием спросила Света, и вперив жадный взгляд в нее.

– Все нормально, – довольно проговорила она. – Сегодня звонила маме. Чувствует себя в порядке. Его не тошнит, голова, говорит, что не болит. Говорят пока вялый, и давление немного повышенное. Температуры нет. С рукой тоже все в порядке. Скучает…

– То есть ничего серьезного, – бодро сказала Света, глаза ее сверкали озорством и искренней радостью, что все благополучно обошлось, хотя мне показалось, что радость была впереди мысли о здоровье Мити, и это меня почему-то покоробило, словно увидел свое лицемерие в ней.

– Конечно, ничего серьезного, – выпалила Рита, наигранно возмущаясь. – Разве я оставила бы сына в тяжелый момент! Нет, конечно! За ним и мама неплохо присматривает, к тому же она души в нем не чает. Еще она хотела пообщаться, тогда пусть общается сколько угодно. Я хоть немножко приду в себя, а то и так уже выбилась из сил с этим бытом, отдохну…

–Понятно, дорогая. Ну пойдем…

–Пойдем.

Мы пошли через фойе, разделись в гардеробе, и пошли к лифту. Все это время на меня мало обращали внимания, я, кстати, был безмерно этому рад, не хотел, чтобы ко мне приставали, и вообще не особо хотелось здесь находиться, но мне приходилось. Тем временем, как я был замкнут в своих раздумьях, разговор продолжался.

– Что там Женя? – осторожно спросила Света, с подобострастным вниманием вперила свои глаза.

– Ой, не говори мне о нем, – презрительно проговорила она. – Мы с ним уже неделю не разговариваем. Это все было из-за него, что Митя попал в больницу. Если бы не устроил весь этот скандал, и не выводил меня из себя, может быть, мы уберегли бы Митю.

Я вздохнул. Бабские разговоры это было страшное дело, особенно когда тема была ненова, и уже на тысячу раз пережевывалась. Рита в первый же день, позвонила Свете, и все ей рассказала, не понимал только зачем воду в ступе толочь, одно и то же по несколько раз, при этом трагически вздыхать и напускать на себя туманную и сумрачную рациональность, еще более структурируя историю не такой, какой она на самом деле являлась изначально.

– Знаешь, он мне уже надоел, ничего не понимает и не хочет понимать, все для себя. Будет себя так вести, я с ним расстанусь. Нечего со мной так вести я не с помойки подобрана, имею свои чувства и свое достоинство. .. Я так и сказала его матери, когда она хотела нас померить, я прямо ей в лицо сказала через скайп, что это ее дорогой Женя виноват, что чуть не убил Митю, и что постоянно доводит меня. Ты бы ее видела, как это стерва, недовольно глядела на меня, фыркала и поджимала губы, особенно когда услышала, что он меня ещё и ударил. А сказать ей нечего, стыдно за сынка, косячит напропалую… Вот и все, ну ничего, он у меня будет ползать на коленях…

А Света охотно кивала и поддакивала, и это меня начало раздражать, это подхалимство и лизоблюдство, словно у моей Светы не было своего мнения, и как будто она не умнее этой дуры, Риты, которая не следит ни за языком, ни за своими манерами.

– Ха, а он так к Мите и не заезжал, как узнал, что мама лежит вместе с ним. Даже дома не появлялся два дня, пьянствовал где-то со своими друзьями придурками. Говорил, что сегодня к Мите придет, посмотрим, как он выполнит свое обещание. – На ее лице отразилось злорадство. – Утром куда-то уполз, и нет от него ни звонка, ни привета… Трепло, что еще можно сказать…

Света заржала, словно она находилась в баре, а не в больнице, это был ни ее смех, ни ее движения, ни ее поведение. С ней произошла, непонятная мне, метаморфоза, из свободомыслящей, независимой и энергичной женщины, превратилась в ведомую бабенку, восторгающейся своей хозяйкой. Мне стало противно, и это раздражало все больше, особенно когда не понимаешь, как за короткое время твоя женщина так изменилась, или она была всегда такой, только я этого не замечал, или она всегда вела так с подругами. Нет, я видел ее вместе с подругами, такая мерзкая угодливость не проявлялась.

Мы поднялись на лифте, на пятый этаж, вышли, прошли по серому и пошарканному коридору. Подошли к ближайшей двери палаты 511, без стука вошли. В палате были две кровати, но одна была свободна, как я понял, она была куплена. Довольно чистая палата, со всеми удобствами. Самое интересное, на той пустой койке, где была аккуратно заправлена, сидела теща с грозным видом, перед ней стоял Женя с опущенной головой. Он ничего не говорил, плотно сжав губы до синевы, и весь бледный: толи от сдержанного гнева, толи от бессилия. Он явно ничего не мог изменить, а может быть, ему действительно было стыдно, его лицо непонятно, что выражало, оно было мраморным.

Рядом с Женей стоял Серега. Ему было еще больше неудобно, перед ним развернулась неприглядная сцена. Он видно рад бы уйти, но не решался, ему не хотелось лишний раз акцентировать на себе внимание, поэтому он стоял, как изваяние, и пока теща отчитывала своего зятя, и не отводила от него взгляда, то Серега еще больше пытался слиться с интерьером палаты.

Митя тем временем играл с большим грузовиком, потом как выяснилось, подаренным его отцом, и изредка и с любопытством поглядывал на взрослых, которые разбирались между собой.

Когда мы зашли в помещение, все присутствующие уставились на нас. Этому неожиданному появлению обрадовался, наверное, только Серега, который тут же отошел в сторону от Жени и занял более безопасную позицию. Я, конечно, был удивлен присутствием Сереги, но затем все объяснилось. Серега был другом Жени, и тот уговорил его подвести на автомобиле к больнице, и даже сумел заставить его зайти вместе с ним в палату к сыну, что являлось для Сереги большой подставой.

Несмотря на появление мамы Риты, Митя не кинулся к ней, посмотрел на нее глубоко-проникновенным взглядом и дальше начал возиться с грузовиком. Губка у него немного изогнулась, как будто на язык попало что-то горькое, и немного на щечках появился румянец.

Рита удивилась такому поведению, и даже ехидство с ее лица исчезло, она глупо глядела на Митю. На лице застоялись удивление и растерянность.

Нина Григорьевна сдержанно улыбнулась нашему появлению.

– Рита пришла. Это хорошо, – немногословно заговорила она, видно было, что осталось напряжение после разговора с Женей. – Митя, иди, поздоровайся со всеми. Обними маму.

Она с изяществом встала, горделивая, смотрела свысока, и даже ее идеальная прямая осанка, говорила об ее характере и непоколебимой стойкости. Такая осанка или профессиональная, как у моделей, или у очень высокомерных и самовлюбленных людей.

Нина Григорьевна окинула меня со Светой взглядом и равнодушно поздоровалась. Мы с ней тоже поздоровались.

– Митя! Иди немедленно обними маму и поцелуй, – категорическим тоном приказала Нина Григорьевна.

Ребенок с готовностью встал и пошел обнимать, и целоваться, но в его движениях и поведении не было детской непосредственности, априорной любви. Митя нежно обнял и поцеловал Риту, но его холодное лицо не выражало никакой эмоциональной мимики, словно он все делал по принуждению. Не смотря на всю прохладность встречи, он прижался к Рите и уже не отходил.

– А я тут твоего мужа отчитываю, – небрежно начала Нина Григорьевна, и тут же приостановилась, ожидая реакции.

По ее выражению было видно, что ей нравится смятение на наших лицах. Это было так неприятно, у меня даже холодные мурашки пробежали по спине, и я непроизвольно поморщился. Другим тоже было неудобно, и смотрели куда угодно, только не на своего мучителя.

– Так вот, он мне клятвенно обещал исправиться и быть примерным семьянином. Так что Рита прости своего мужа, – с пренебрежительным великодушием сказала она. – Он молод, горяч, еще мало ума нажил, пока работают одни рефлексы. Ничего, мы его перевоспитаем. Не правда ли, Женечка, ты исправишься? – И широко улыбнулась ему, обнажая вежливую враждебность. – Будешь хорошим мужем, отцом, работником? Ведь я все правильно говорю?

Фанфаронов был бледным, а теперь стал прозрачнее ситца. Взял всю силу воли в кулак, начал выдавливать из себя слова, при этом густо покраснел, и казалось, что сейчас его хватит инсульт, так он был напряжен.

– Да, Нина Григорьевна, – разлепил он губы. – Я буду вести себя как надо…

Она пристально на него посмотрела, как будто говоря, что она ему не верит ни на йоту, и этого недостаточно, что он произнес.

Женя еще больше напрягся, но второй раз у него вышло более правдоподобно.

– Я все осознал и понял. – Потом повернулся к Рите. – Извини, Рита, больше такого не повторится. Я не хотел, чтобы все так произошло. Мы с твоей мамой все обсудили, и поняли друг друга. С этого дня все изменится.

Рита смотрела на него, поджав губы, из ее души выплескивались два начала, ехидство и что-то глубокое, может быть, жалость, может быть, сердобольность, или зачатки любви, а возможно, ни первое, ни второе, ни третье, а так тупоумное ситуативное превосходство, которая не радует, а всего лишь опустошает и укрепляет собственную правоту.

Рита ничего не сказала, только кивнула.

– А теперь разрешите вас покинуть на несколько минут.

Фанфаронов со всеми попрощался, поцеловал Митю и пошел прочь, оплеванный и униженный. Серега тоже неловко заторопился прощаться, и сам выбежал первый, не ожидая ответных прощаний и пожеланий.

Мне вдруг стало интересно, и я решил, тоже выйти, и сказал Свете, что скоро вернусь.

– Эй, парни, подождите меня! – крикнул я им.

Серега остановился, чтобы подождать меня, а Женя не обернулся и шел быстрым шагом вперед, игнорируя всех от обиды и злости. Он убегал от своего позора, от наворачивающихся ненавистных слез, которые так и не проступили, ему хотелось провалиться сквозь землю.

Фанфаронов по пути сорвал с себя бахилы и выкинул их прямо в коридоре. Бросил номерок гардеробщицы в руки, которая хотела его облаять, но увидев темно-лихорадочный взгляд, и звериный сардонический оскал, ретировалась, и пальто он получил так же, ему его швырнули. Зато гардеробщица оторвалась на нас с Серегой, облаяла и заявила, что таких бездарей и косоруких еще не видела. Серега начал с ней пререкаться, но я ее ласковых слов даже не заметил, уж слишком лихо захватило состояние, слишком он мне был интересен, я такого его никогда не видел. Быстро накинув на себя куртку, и догнал Фанфаронова около грязной лужайки, с древней скамейкой и широким тополем.

Схватил его за плечо.

– Хватит бежать. Куда ты бежишь?

– Отвали от меня, Артем. Отстань! – вырвался он в ярости.

Тут подбежал Серега.

– Артем прав, – подержал он меня, с таким видом, как будто все несчастья произошли не с Женей, а с ним. – Бабы все дуры, не стоют они нашего волнения…

Женя посмотрел на него исподлобья. Слова Сереги прозвучали слишком уж по-женски, и звучали глупо-забавно, но Женя, наверное, воспринял, как издевку. Но посмотрев на Серегу, он не выдержал и расхохотался, да так громко и скабрезно, и до того без радости, как безумец, что нам стало неловко перед окружающими.

Жесткий и неудержимый смех резко оборвался, как будто отрезали, его снова взяла обида и раздражение. Он опять весь надулся, засверкал своими черными глазами, глядя в пустоту.

Серега долго хлопал глазами, смотря на него, и тоже решил обидеться, просто не сказал больше ни слова, абстрагировался от всего. Атлетический мужик, под тридцать, с жестким характером, вел себя инфантильно, и был хуже истеричной женщины. Я бы рассмеялся, но не стал повторяться, к тому же это было вовсе не к месту.

Женя опять куда-то пошел. Я окликнул его. Остановился. Посмотрел на меня, ухмыльнулся.

– И все-таки, Серега прав. Все бабы дуры, и не только дуры, но и суки. – И в досаде пнул рядом стоящее дерево.

– Хватит тебе, Женя, сам виноват, – запальчиво вырвались слова у Сереги. Он не кричал, но бил своей речью, как бичом. – Никто же не заставлял тебя вступать в родство с Ритой и ее семейкой, сам влез в змеиное логово. Теперь расхлебывай…

– Ты не понимаешь! – эмоционально заговорил Женя. – Серега, у тебя не было семьи, не серьезных отношений. Привык жить с мамой, она тебе все готовит, убирает, сопли и жопу вытирает, а у меня все не так. Отца – нет, урод – отчим, мать со своими непотными выкрутасами. Встретил Риту, понравилась, и закрутилось, родился сын…

– Да откуда ты знаешь, что он – твой? Она тебе уже, наверное, наставила рога, гуляет направо и налево! Скоро у тебя ещё куча детей появится…

Женя кинулся на него. Я быстро разнял их, да и Фанфаронов с Серегой особо не хотели драться, поэтому помахали руками и разошлись.

– Еще одно слово про моего сына, – и слово "сын" он выделил, свирепея на глазах, – ты точно у меня схлопочешь леща…

Серега не унимался.

– Опять ты включил свою линию, прямолинейный как шпала…

– Заткнись, дурак! – фальцетом прокричал Женя.

– Действительно, не будь дураком… – начал я, но меня прервали, и решил уж, пусть ребята выскажутся.

Серега все больше расплывался в улыбке.

– Сами вы дураки! Ваши бабы, вот так вами крутят, как динамо, – и показал пальцем, как нами крутят. – Используют, как хотят, а вы, разинув рты, все смотрите им под юбки. Уж хватит быть лохами, пора сказать простое слово «нет» или послать на три советских буквы… Пусть поищут других идиотов для забавы. Я не такой! Хотите быть лохами – дело ваше, только не надо плакать потом, она сделала то-то и то-то. Вот этого мне не надо, сами виноваты, надо быть мужиками.

– Зачем это говорить мне, у нас с женой все нормально, – сказал я ему.

– Это пока нормально, а потом будет ненормально, – мрачно сказал он, пообещав мне незавидное будущее.

– Да ну тебя, говоришь всякие глупости, – отмахнулся я от него.

Серегу это еще больше разозлило.

– Завтра будешь плакать, как Женя, и мучиться со своей женой. – Фанфаронов хотел что-то сказать, но только махнул рукой, понял о бесполезности этого мероприятия. И как только Серега своим голосом подавил все попытки возражения, тут он развернулся и проговорил, что все, кто женятся, являются рогоносцами, и нормальных девушек очень мало, и их можно заносить в красную книгу, как вымирающих животных, и что мужчину обязывают тащить на своем горбу это никчемное создание, и всю жизнь мучиться. – … А она вся такая распрекрасная будет лежать на твоей шеи, и будет указывать куда ехать, что делать, и куда идти. Вот, все будущее. Вы – сосунки, ничего не заработали, ничего не имеете. Вы – нищеброды, у вас вечная нехватка всего, и думаете, как бы обеспечить детей и свою жизнь. Или вы думаете всю жизнь ишачить, с работы домой и обратно, так можно рехнуться … У вас нет независимости, и вы вечно будете зависеть от баб и вечно оглядываться на них, чтобы она не погрозила вам пальчиком. А если бы вы были в достатке и независимости, то и разговор с ними был бы один: что-то не нравится, иди на х… Вот так, а ты плачешься, Женечка, она неизвестно, где шляется, а ее мать сидит с сыном, и что у нее за такие дела, которые были важнее твоего сына…

Женя опять бросился на Серегу с кулаками, но тот был готов к этому, и быстро отступил в сторону.

– Что правда глаза мозолит… А ты знаешь, что я прав…

– А вот не прав, дубина, – огрызнулся Женя. – Она готовится к зачетам....

Серега саркастически усмехнулся.

– О чем ты? Что может быть важнее сына и мужа? Вот ты, настоящий дурак, а я тебе только раскрываю глаза.

Я, конечно, не хотел говорить, но по поводу Риты, Серега прав, все-таки я-то знал об ее изменах, а вот Женя, возможно, подозревал, но ни фактов, ни доверия к себе в этом вопросе не было. Для нормального мужчины признаться, что жена к тебе холодна, и может быть, изменяет, это признать свою импотенцию и ущербность в социальном плане.

– Привязали тебя, Женечка, как собаку. Без ведома жены и тещи и пернуть уже не можешь, а теперь глумятся над тобой, скрывают позор…

– Какой позор? Сука, я тебя точно сейчас прибью…

– Успокойся, Женя… – примиряющим тоном начал я.

Его мимика и движения были очень резкие, эмоциональные и где-то даже угрожающие.

– Ты послушай, что он такое мелит… Это сволочь меня оскорбляет! – негодовал он.

Фанфаронов неожиданно взглянул в сторону больницы, и его как будто остудили ушатом холодной воды, он замер, и взгляд его не отрывался от горизонта. Я проводил его взгляд, и увидел, что Рита с моей Светой вышли на улицу. Вдруг в нем что-то передернуло. Появилось отчаяние, и такое мучение, это было мгновение, и потом вдруг на лице выступило облегчение. Женя смотрел на серьезное лицо Риты, та пристально смотрела на него, и в глазах читалось, что нужно прекратить, перестать, надо остановиться. Видя перемены, Женя решился.

– Я пойду к ней, она – моя семья. Мне некуда пойти, – тихо, и больше саму себе сказал он.

Серега не удержался от желчных комментариев.

– Вот именно, тебе просто некуда идти, поэтому идешь обратно. Ничего хорошего из этого не выйдет, хотя тебе видней, твоя жизнь, не моя. Может быть, это твое. Иди. Я тебе больше не нужен? – Женя покачал головой. – Тогда я поехал. Будь здоров.

Мы попрощались с Серегой. Он был сумрачным и кислым, сел в свою машину и укатил.

Женя быстрым шагом пошел к Рите. Я едва поспевал за ним.

– Мы вас подвезем…

– Не надо. Рита на машине. Мы сами уедим.

Фанфаронов решительно подошел к ней, взял за руку.

– Поехали, Рита, домой. Нужно поговорить.

Рита хотела воспротивиться, но не стала этого делать, и покорно пошла за ним.

– Света, я тебе позвоню… Сегодня позвоню, может, сходим куда-нибудь…

Мы со Светой не спешили и стояли, обнявшись, провожая их взглядом. Увидели, как резко и опасно Рита выворачивает рулем своего лексуса, и автомобиль быстро удалялся вперед, при этом нервно просигналив зазевавшему прохожему.

– Когда-нибудь она попадет в аварию или собьет кого-нибудь, – менторским тоном проговорил я.

– Типун тебя за язык, что ты такое говоришь, – для порядку отдернула она меня, а сама в это время думала о чем-то своем, глубоком. – Пойдем в кафе, чашку кофе выпьем, а то я вся промерзла.

– Пойдем, – покорно согласился я, и был рад этому, потому что она угадала мое желание, такое простое и тривиальное, но такое приятное и теплое.