Читать книгу Башня левой руки - Максим Молчанов - Страница 3

Эти обольстительные плоды привлекали из века век. Трудно отказаться от них, ибо вид так желанен и от их образов человеческий разум становится слабым, прикрепляясь к легкому безумию. Эти идейные плоды пленяют притягательными суждениями, которые немного кружат голову о вседозволенности.

Самая напыщенная идея, это идея о свободе, ибо человеку всегда кажется, что он может схватить ее за хвост, и найти смысл своей жизни. Свобода – это очень важный инструмент для реализации человека и в чем он заключается, зависит от личности и ее склонностей. Свобода – это краеугольный камень человеческого бытия. Любовь – это жизненная сила, которая питает все духовные начала человека и дают стремления человека к той свободной воли, о которой так мечтает.

Все человеческие начала действительно имеют положительную направленность, но у человека есть два врага. Родовой враг, который всегда был врагом человека – это бесы, искушающие человека сначала времен, и ввергали его в муки страстной души. Внутренний враг, который раньше был верным другом, и укреплял связь с господствующим духом – это был разум. Теперь он подводит человека и всегда блуждает в собственных порочных идеях, а порочны они только от того, что он убежден в полной их правильности и совершенстве. По этим причинам человеческий разум постоянно теснят смысловые лабиринты, дурманящие фантазии, пустые идеи, вредные иллюзии, бесполезные привычки и суеверия. А сердце как покорная и кроткая овца всегда слушает своего мудрого господина, свой разум и если уж отравляется, то чаще всего отравляется навсегда.

Вначале разум ведет сердце, а потом сердце уводит туда, что близко разуму. И беда, когда у человека черное сердце, потому что сердце уже никогда не прислушивается к разуму, а разум бывает, прислушивается к сердцу и может остановиться от злодеяния.

Человек, который считает себя, умней других, на самом деле большой глупец – и глупым он становится от своей извечной гордыни, которая не дает согнуться спине и посмотреть что же там под ногами. Человек ищет истин, пытает постоянно что-то переоценить, переделать, улучшить, и только губит то, к чему прикасается, особенно это касается духового основания. Судорожно ища духовную универсальную истину, и в итоге подводит себя к катастрофе.

Нет верности, нет чести и нет чистоты.

Человек выбрал ядовитые плоды и теперь мучается в отравлении. Гуманизм и либерализм принесли свои горькие плоды, люди до сих пор думают, что эти плоды лучшее из всего, что могло испробовать человечество. Кто-то от них травится, кого-то мутит, а кто-то сходит с ума и тупеет, и все почему? Думают, что ничто не может быть лучше и не видят альтернативы (один из признаков несвободы). Там, где человек деградирует, и пытается избавиться от ответственности, всегда присутствует либерализм, где моральные устои колеблются – там всегда говорят о произволе и диктатуре, когда человек хочет крови другого человека – он стремится к гуманизму и к новому миру, и к новому сверхчеловеку, к человекобогу.

Скоро человек окончательно извратится, и будет хуже животного.

Часто говорят о терпимости и равенстве, но человек, чем ближе к либерализму, тем сильнее нетерпимость к целомудренности, святости, нравственности, честности, правде. Все чего-то хочется подретушировать, изменить, приукрасить, извратить, чтобы «я» стало «не-я», а что-то совершенно другое. Как будто поступки, которые совершает кто-то другой, а не я, помогают не нести за них ответственности, не видеть всю греховность и всю грязь в себе, только бы уйти… Пусть солнце любви светит так ярко, чтобы не увидеть себя.

Человек бежит, скоро спрячется за гаджитами, и это будет скоро единственная реальность для него.

Россия испробовала плоды шамаханской царицы и глубоко отравилась, подорвала свой внутренний стержень, теперь она как Ева должна мучиться при родах и быть смиренной перед своим злым мужем, который берет для своих целей и уродует ее.

Все началось на много раньше, чем появилась Российская Империя, но крах произошел именно в ней. Человек решивший, что мир у бога построен несправедливо и что он готов по своему проекту сделать на много лучше, губит сам мир. Для того чтобы построить новый прекрасный мир необходимо было действовать в двух направлениях – уничтожить соборную церковь, потому что у нее неправильное представление о боге, и подорвать основы общества – это эмансипировать женщину, освободить ее от гнета и сделать практически невозможное – сделать епископом…

Петербург.

Недалеко от набережной, в доме собирались люди, в основном студенты и интеллигенция, были тут люди и аристократического происхождения, которые очень интересовались современными тенденциями развития общества и часто посещали сомнительные мероприятия.

В принципе людей в этот день было немного, только самые благонадежные, близкие и любимые. У Елены Петровны это был один из последних вечеров в Петербурге, скоро она отправится в путешествие по Европе, а там уже уедит в Индию – туда звало ее сердце и внутренний голос, но она еще не знала, сможет ли решиться на такой отчаянный шаг и так надолго оставить родину. Она вздыхала про себя с какой – то приятной тоской, и уже понимала, что давно себе не принадлежит.

Пару слов про Елену Петровну. Этого человека можно назвать прогрессистом. В чем собственно это выражалось: она читала запрещенную литература, не верила в бога и ненавидела церковь, высказывала революционные мысли во всем, а так же много курила и не стеснялась хлестких высказываний.

Дочь бывшего отставного офицера, который под старость лет, как пыль, осёл в Петербурге. У него было большое поместье в Тульской Губернии, которая досталась ему после смерти дальней родственницы. Это поместье приносило хороший ежегодный доход. Сам отец Елены Петровны никогда особо не интересовался делами связанные с его уделом и передал все дела управляющему немцу, который ежемесячно высылал ему деньги, при этом доход поместья постоянно увеличивался. Это его полностью устраивало. Сам он кутил, любил играть в карты по мелочи, никогда много не проигрывал, ездил по знакомым, а в свободное время часами сидел у себя в кабинете и писал свою биографию, но из этого мало что путного выходило (пару строк и шаловливая рожица). На самом деле Петр Васильевич не мог терпеть эту всю писанину и абстрактные рассуждения, всякий анализ для него был чужд и особенно, когда он прозревал, что ни черта не выходит, пытался бросить это дело сию же секунду. Но памятуя, как его жена старательно писала, и, как будто отдавая ей должное, просиживал безрезультатно несколько часов, как гимназист.

Мать Елены Петровны умерла, когда она была со всем малюткой. Она слабо ее помнила. Ее мать была писательницей романов, достаточно известная на то время, не только писаниной, но и истеричностью. Итог ее был закономерен, она умерла от чахотки – буквально сгорела на глазах.

Дочерью не занимались ни тот, ни другой. Мать грудью ее не кормила, уходом полностью занимались няньки.

Отец, когда служил, не интересовался ей и после, особо тоже, все-таки он хотел сына, а родилась дочь. Однако, нанял ей учителей и ее обучили тем, чем он считал нужным. Так что говорить по-французски и по-английски она умела, знала этикет, манеры, а что еще надо. Все остальное она познавала из большой отцовской библиотеки, которую он собирал и считал больше для правильного антуража, чем для практической пользы.

Хотя Петр Васильевич был равнодушен к своей дочери, но был необычайно податлив к ее капризам и желаниям. Чем это можно было объяснить – не понятно, может быть, у него жило в душе неосознанное чувство вины. Взглянешь – скудная личность, с зашоренными принципами, а нет, в закромах что-то есть, только понять было невозможно, что именно.

Когда он нашел для своей дочери удачную партию и довел до ее сведения, и, услышав категорический отказ, он больше не настаивал на этом. Когда его дочь захотела жить одна, ему это показалось странным, но просьбу удовлетворил. Сам подыскал просторную квартиру с семью комнатами и нанял прислугу. Все сделал для нее, и как-то резко разделились, и уже редко встречались.

Так началась ее самостоятельная жизнь. И как-то быстро жизнь завертелась, она общалась с разными интересными людьми, она их называла "цвет нации", потому что была уверенна, что за этими людьми будущее, так как их мысли революционные и где-то даже аморальные.

Елена Петровна увлекалась всевозможной эзотерикой, философией и другими науками, а также современными мыслителями, которые чаще всего несли всякую чушь. И от этого пустого изучения, у нее сложилась мечта поехать в Египет, Китай, Индию и изменить свою жизнь, стать посвященной и открыть для себя новые знания…

Сегодня Елена Петровна радостно принимала гостей, их было немного, только самые желанные. Она непринужденно курила через мундштук. Курить через мундштук это было так старомодно и вычурно, но волки современности прощали ей небольшой каприз.

В гостиной шел непринужденный разговор. Практически все были в сборе, кроме одного важного человека, и было не понятно, будет он сегодня или нет, хотя обещался. Никто его не ждал кроме Елены Петровны.

Разговор шел немного сумбурно и о разном, темы как будто не вытекали друг из друга, а эмоционально выплескивались из воздуха. Как говорилось, темы были разные и не связанные между собой. Говорили о революционном движении, и о царизме, и о коммунах, о народничестве, религии и других волнующих темах.

Елена Петровна нетипично для себя молчала и не вмешивалась в разговор мужчин. До странности она была равнодушно к разговору, ее взгляд выражал легкую тревожную задумчивость. Она курила, и ее мундштук постоянно находился во рту, грызя зубами его кончик.

В принципе эти разговоры были об одном как лучше обустроить Россию и что нужно не изменить, а именно уничтожить.

Елена Петровна не теряла линию разговора, но особенно не вдумывалась, что и кем предлагалось. Мужчины, как дети, были увлечены разговором и своими декадентскими фантазиями. В ее душе был трепет, ожидания изменений.

В ее душе боролись два стремления. Ей одновременно хотелось, и уехать, и остаться. Первое желание было посильнее, ей хотелось уехать из этой дикой страны, по сравнению с европейскими странами, где взгляд был шире, а глаз ни к чему не цеплялся, особенно к мракобесным традициям. Там уже давно переболели глупыми суевериями, а теперь на алтаре лежит стремление к равенству, гуманности и разумности. Но одновременно Елена Петровна очень гордилась, что она русская, и при любом случае кичилась этим, как единственным достоянием, пусть и сомнительным. Не смотря, что ее восхищали мастера и вольнодумцы эпохи Возрождения и эпохи Просвещения, но она все равно считала, что русский народ намного выше этих всеядных европейцев, и ему уготовано одно из главных мест в просвещенном мире. Надо только перебороть несколько суеверий, например, религию, стяжательство, монархию и тогда все будет хорошо, и тогда Россию ждет великое будущее.

Ей немного хотелось остаться в России, но больше из-за страха. Она поедет глядеть на весь свет, и знала, что уже не вернется такой, как прежде, взвалив на себя борьбу, стремление и, если хотите, новое учение. Кто-то ей будет аплодировать, а кто-то попирать ее, так сказал ей князь, так ей сказал махатма. Но она не знала, сможет ли она нести эту ношу, сможет ли не сломаться, хотя по большому счету выбора у нее уже не было, она слишком далеко зашла. Эта неопределенность пугала ее, приводила в дрожь, как и любому человеку страшно было переступить через это неизведанное и переделать себя.

Человеческая натура всегда противоречива, и нет противоречия только в гибели и святости.

Шел жаркий разговор между мужчинами, вольнодумцами и этими чертовыми революционерами. Стремление их к разрушению поражали, они не так хотели созидать что-то новое, как идеал их лежал в полном уничтожении, содомии, к разложению. Главное разрушить, а на «грязной» крови, как на цветнике вырастет разнообразная флора, яркая и сочная.

Ее мысли унесли прочь, оставляя в какой-то идейной глуши, где реальность абстрагировалась от нее, и она летала вокруг чистых идей. Ее фантазия будущего не успели развернуться, как один из гостей, попытался вовлечь ее в разговор.

– Не правда ли, Елена Петровна? Чтобы что-то создать новое, нужно разрушить старое, отягощающая современные умы, и показать им свет. Тогда они поймут, что значит жить в свете, а не во тьме. Тогда все изменится одномоментно, абсолютно все. И этот треклятый режим не будет мешать демократии! Не правда ли, Елена Петровна? – говорил эмоционально, пытаясь не заикаться, Николай Гаврилович.

Она затуманенным взглядом посмотрела на него, и выдала пару колец дыма изо рта.

– Знаете, Николай Гаврилович, можете быть вы и правы, а может быть и нет, – загадочно проговорила она, пытаясь разогнать вокруг себя туман.

– Как это? Объяснитесь! – с чувством потребовал он.

– Пожалуйста, – не смущаясь, сказала она. – Тьма есть тьма. Тьма не может родить свет, как истинный свет не может родить истинную тьму. Одно не может перетекать в другое, оно может трансформироваться. Помнить зло, порождает горькие плоды, но и свет для многих людей может дать еще более горькие плоды, чем они ели до этого. Не обольщайтесь, Николай Гаврилович, что вы принесете свет, полностью уничтожив монархию, демократия сама не растет, она выращивается как комнатное растение и когда она окрепнет, тогда за ним можно не ухаживать. Это растение само разовьется. Вы знаете, как я ненавижу монархию и церковь, но вы уверенны, что вы дадите актуальную замену для народа…

– Абсолютно! – не унимался Николай Гаврилович.

– Ваша уверенность меня и пугает. А я вот не так уверенна в результате, не выльется ли это еще в более тяжелую тиранию. Народ не знает, что такое просвещение, чем на самом деле является монархия и церковь, а вы им хотите предложить дикие идеи, которые они не понимают. Они обязательно воспримут это в штыки…

– Так что вы предлагаете? – вмешался Николай Александрович, с длинными усами, что придавало ему невозмутимый вид и хладнокровность голосу.

– Надо не разрушать, надо созидать, – вторя его спокойно-спесивому голосу, ответила она. – Надо нанизывать свет так, чтоб глазам было больно. Когда человек увидит всю неприглядность свою, но прежде всего чужую, тогда ужаснется дикости, аморальности, жадности монархии и церкви, когда нынешние мракобесные и бесчеловечные нравы ниспровергнутся и не затопчутся окончательно, что даже мокрого места не останется… Освободив свою душу от этих мерзостей, тогда мы вобьем свои мысли и свои морально-нравственные идеи, гуманные для каждого человека, тогда будет человек доволен, сыт, неприхотлив во всем, чтобы мы ему не сказали, и работать будет, и героем будет, и кем хочешь, будет. Только нужен беспощадный свет, беспощадный гуманизм до тошнотворной сытости, тогда и границы свободы можно расширять прямо до небес.

Елена Петровна глубоко затянулась и потушила сигарету о пепельницу.

Выступил молодой человек с несуразным лицом, с мешками под глазами, с обвисшими щеками и полными губами, как у женщины.

– Это все риторика… Что вы конкретно предлагаете?

– Хороший вопрос… Если бы я точно знала, я не рассуждала вместе с вами, а уже действовала, – усмехаясь ответила она. – Многие ваши братья страдают этим, вы утверждаете, что и как, а сами неуверенны в своих словах, а то бы давно начали действовать. Вот народники действуют, правда их скоро всех перевешают, они не добьются ничего, пока просветительство не достигнет своих целей. А многие только говорят о революции, о переустройстве, потому что это модно. Модно не верить в бога, модно проклинать церковь, модно оскорблять царя, модно высмеивать старые суеверия… Может быть, завтра вы, Николай Александрович, раскаетесь в своих словах…

Молодой человек выпучил на нее свои глаза, и теперь походил на рыбку.

– При всем моем уважение к вам, Елена Петровна… – оскорблено начал он.

– Ну, простите, меня, дорогой Николай Александрович, не хотела вас обидеть, – примирительно заговорила она. – И вы меня простите, господа, глупую женщину…

Поднялся сразу неслыханный гвалт, что они не хотели ее обидеть, и ничего такого не имели в виду, вымаливали прощение, некоторые неотесанно требовали, чтобы их простили. Это был порыв, который тронул Елену Петровну, и пробудил в ее душе невиданную сладость высокомерия, когда приклоняются перед тобой, и неважно, что двигало людьми обожание или обычная воспитанность.

– Знаете, господа, давайте забудем, отвлечемся немного от политики, – задорно начала она. – Я вам расскажу маленький анекдот моего детства. Как вы все знаете, мать моя умерла, а отец мной особо не интересовался, так что единственная отрада у меня была отцовская библиотека, в которой я зачитывалась. В ней я занималась одним упражнением, повторяла ежедневно, вычитав из какой-то оккультной книги, признаться, не помню, хотя я всегда отличалась превосходной памятью. Так вот, это очень простое упражнение, нужно надавливать на глазные яблоки, пока не появится живой персидский разноцветный ковер. Вы рисуете в воздухе перед собой разнообразные образы. Я рисовала перед собой образы, они становились как живыми, разворачивались сцены, словно в театре; пишут, что это упражнение развивает воображение и мышление, я убедилась в полной правоте этих соображений. Особенно мне нравилось рисовать дракона, летающего над поверхностью темного океана. – В этот момент глаза заблестели как в припадке. – Этот дракон велик и страшен, потому что он несет осознание человеческой сути, несет свет знания и гуманизма. Он сын солнца и законный представитель на земле. Нет царства, которое без его позволения, отдали бы на растерзание, и нет того человека, который не воспользовался его силой и знаниями. Он – та стрела гуманизма и абсолютной свободы, и больше никого за ним нет. Когда-нибудь дракон разорвет всех этих мракобесов, особенно церковь, которая является оплотом всего зла и мешает осознать человечеству свое предназначение в этом мире. Человек – богат, а не беден, человек умен и светел, а не грязен и безумен; человек достоин лучшего, а не выгребной ямы – все это внушило нам христианство, попирая извечные истины. Истина выше всего на свете, любого добра и зла, церкви, государства, даже самого человека. Человек совершенное существо и нужно отринуть все то, что мешает ему развиваться и быть самобытным существом, купающимся в истине…

Елена Петровна говорила так вдохновенно и ярко, что умные и страстные мужчины затаив дыхание, слушали ее. Хотя если бы им говорил об этом кто-нибудь другой, они бы засмеяли его и погнали в шею, как безумного. Но перед ней не могли, она как царица стояла перед ними и давала им новую веру, преддверия того яркого мира, о котором они так мечтали. Те плоды, которые она рисовала, были для них самые желанные, и они медом заволакивали уши, питая своей сладостью. А тусклый свет, исходящий от нее, словно от идола, был ярче, слепил их, приводил в восторг, и затуманенный ум давно пришел в неописуемое обожание и никаким образом не подвергал сомнению ее слова.

Весь ее анекдот походил на речь религиозного сумасшедшего, призывающий к самым крайним мерам сегодняшних людей, для иллюзорного, вечного, счастливого и свободного мира завтрашнего дня и завтрашних людей.

Ее повело внешнее вдохновение, электризуя, продвигала ее, вкладывая грубые идеи под красивый фантик. В этот момент она пела, танцевала, веселилась, ее сладострастие шло от низа живота к голове, давая невероятную силу убеждения и смелости высказываний. Она все делала, чтобы смысл ее слов не был услышан. От ее сентенций не было никакого толка, потому что это было безумие, а восприняты были только красивые образы, которые уйдут глубоко в подкорку, и будут действовать помимо их воли. Эти идеи они будут воспринимать своими, будут продвигать как свои и для многих они станут свои. И всего лишь из нескольких эгоистических пошлых идей вырастет огромная жизненная философия, которая подчинит умы и души, и попытается поставить весь мир на корячки… Весь мир будет на корячках!

– Так что вы конкретно предлагаете, Елена Петровна? – с горячей страстью спросил Николай Гаврилович, тронутый ее фантастической картиной. – Как нам победить эту самую самодержавность, ведь она как плесень на нашем народе, такое ощущение, что ее не искоренить. Народ – раб, как его разбудить? Что нужно сделать? Народ так привязан ко всем этим суеверием, что нет сил, оторвать его от них… – И он вздохнул с досадой.

– Вы совершено, правы, Николай Гаврилович, – подхватил Николай Алексеевич, и тряся своими щеками и напивая женскими губами. – Народ падок и держится за всякие гадкие пережитки. – И весь покраснел и неожиданно замолчал.

Елена Петровна закурила очередную сигарету.

Вдруг заговорил молчаливый молодой человек, но уже со старческими глазами и с пышной бородой. Александр Иванович, который давно хотел уехать из России, но не мог, потому что его сердце болит за страну, а на самом деле ждал положительного решения по поводу овладения наследством тетушки, с которым произошли заминки, и он особо не распространялся об этой неприятности.

– Действительно, тяжело жить просветленному уму в грязном невежестве, и как действовать не понятно. Только как предлагает Елена Петровна, образовывать следующее поколение, духовно сильных, не подчиненных никаким ретроградным традициям. А вот сейчас как действовать совершенно не понятно, ведь наша жизнь проходит. – И печально ушел в свои раздумья.

Взяла слово Елена Петровна по-деловому, по-хозяйски.

– Так почему я вам рассказала этот анекдот из моего детства. Во время таких манипуляций с фантазией, я поняла, когда рухнет самодержавия, прямо сразу же. Когда женщина станет епископом или, по крайней мере, священником…

– Как! Это невозможно! – послышались пораженные возгласы.

– Почему нет? – нарочитым удивлением спросила она. – Вот, видите. Вы люди науки и большого ума, и то для вас это дико, а что вы хотите от простых и необразованных людей. Поймите нужно освободить женщин, пусть у них будет своя воля, пусть борются за равноправие с мужчинами там, где они должны быть, пусть работают там и учат тому, что ей говорит сердце. Пусть она протестует, пускай не слушается мужа, и ведет распущенную жизнь, как себе позволяют мужчины, тогда вы все перевернете. Нужно, помнить всегда, что женщина – это основоположник и хранитель общечеловеческих ценностей…

– О чем вы говорите? Ничего не могу понять? – заерепенился Николай Гаврилович.

– Я вам говорю, нужно освободить женщину от кандалов, дать ей возможность учиться, работать и голосовать, и тогда весь мир изменится. Монархия рухнет. Уверяю вас! Ничто не устоит перед женщиной! Женщина – это кольцо, на котором держится весь мир! Дайте ей волю и все изменится! Россия – это и есть забитая женщина, мать всего, дайте ей волю, и она изменится так, как вы хотите…

– Это же безумие…

– А я вам говорю, что это земля Исиды. Она нас родила и на ней держится земля, она повелевает этой планетой. Я думаю, вы со временем это поймете. Будете писать об этом, что перерождение России только тогда произойдет, когда переродится женщина, и не только голову подымет, но и оружие. Многие из вас пытаются заниматься литературной деятельностью, и в своих размышлениях о величие разума и знаний, вы придете к этим же выводам. Какое существо самое униженное и не имеющее никакого права, хотя и тянется к свету? И вам я скажу тут же, без запинки, это женщина! Именно женщина дает вдохновение для мужчин, именно она дает право и силу, жизнь неимоверную, всепоглощающую и это очень важно, и нет ничего важнее. Если мы освободим женщин не только в правах, но и в моральном плане, то вы поймете, что благодаря Еве, вы мыслите и живете, и если бы она не дала Адаму откусить яблоко, мужчины так и оставались в кромешной тьме рабства и недопонимания. Так что произошедшее в раю, есть благо для вас и для нас. Теперь постепенно мы сами сможем вылепить из себя то, что захотим. Ведь что такое бог? Это наше ограничение, наш предел, если это граница, то значит это слабость, а человеческая слабость должна быть устранена. Они внушают, что мы слабы, но мы будем сильны без суеверий, когда познаем мир и устраним голод, болезни, невежество, даже сейчас убрать этот проклятый монархизм, и дать людям землю, возможность свободно трудиться, зарабатывать и кормить детей, и мир тут же изменится к лучшему. Он начнет думать не о хлебе насущном, а об искусстве, науке, преобразованиях вокруг себя, как победить все несчастья. Люди бросят злобствовать друг на друга, и станут великими братьями, потому что политическая государственность вместе с церковью разъединяет людей, вызывает зависть и ненависть, они не хотят терять власть, поэтому держатся за эту гниль. Но мы давно раскусили их, они внушают людям, что они изначально грешны и злобны, но это не так. Сорвите с них оковы и накормите, и все будет в порядке, доброта тут же проснется в них, а просвещение укрепит это добро. Уверяю, все так и будет. Человек по своей натуре добрый, светлый и всезнающий, и нет в нем недостатка, каждый может стать богом, только если не ограничит себя каким-то там богом извне. Человек есть бог! Правильно змей говорил, съешь яблоко познания, и будете как боги, вот мы и стали богами, в нас есть разум и есть воля, и никто нам не помеха…

Раздались дружные аплодисменты, вдохновленные и бессмысленные, потому что трудно было уловить что-то вразумительное, но эмоциональный подъем был на лицо, и воспринималось как спасение. Для них это было спасение.

Елена Петровна скромно улыбалась, а внутри стоял жар удовольствия. Она курила и смотрела на них, как на публику. Все встали одновременно со своих стульев и подходили целовать ей руки. Им хотелось прикоснуться, она вызывала у них сексуальное желание, это самодовольная и горделивая женщина, которая не уступала мужчинам.

Они кружили ее, всем хотелось потанцевать с ней, и делали они это как-то бесцеремонно, словно имели на это право. А ее это смешило, и она только истерически гоготала, в блаженстве. И если бы ее сейчас начали раздевать, и использовать, как обычную проститутку, она была бы не против, и только смеялась бы. Никто из этих мужчин не собирался этого делать, половое сношение было сейчас пошлым и совершенно ни к чему, между ними всеми была очень тесная связь, которое давало наслаждение и желание. К тому же большая часть из них уже испробовало ее плоти, и оставила на ней неизгладимый след, а у остальных сладострастие питалось другими связями и фантазиями, и несвязанное с ней непосредственно.

Сколько длился круговорот вакханалии, никто не подсчитывал. Все шло кругом, как на карусели, из этой дымки доносились бессвязные голоса, отрывочные рассуждения и неприятный смех. Периодически из углов доносился какой-то шорох, распространялся сладковато-приторный запах, как от жженого сахара. Что-то происходило, видоизменялось. Ну, в общем, ничего не было понятно, потому что здесь не было ни логики, ни эмоциональной составляющей, тут царствовал хаос, который не имел ни начала, ни конца. Правда, в одном была уверенность, что это когда-то прекратится. Кто-то это обязательно прекратит, но уже никто не будет помнить, ни начала, ни конца, ни что происходило в этом мареве. Это была пустота, сумасшедший дом, морок, ни к чему не обязывающий, он нисколько не обременял и не отталкивал; в нем хотелось купаться и тут же утонуть, погибнуть или отдать жизнь за просто так, и воспринималось это так задорно и безмятежно, что не возникало никаких сомнений, только неприкрытый восторг звал к вечному счастью. И никто не обратил внимания, что здесь что-то не так, потому что это было то самое оно, падкое и сладкое, ничему не дано погибнуть и возродиться, совокупиться с самим собой и стать андрогеном, совершенным человеком для всех.

И первый кто развеет всю эту чехарду, будет властвовать до конца их дней и душой, и телом. Уже никто не сможет вытащить их из этой бездны бесправия и рабства, ибо испробовали плоды, сладкие и духовные, вызывающие непреодолимую жажду, и человек готов на все, чтобы утолить ее и уже не алкать по духовным состояниям…

Вошел человек, лет сорока, модно и чисто одетый, в дорогом костюме, такие шьют в лучших швейных домах Франции, от него исходил приятный запах цветов. В нем не было какой-то крикливой высокомерности и напыщенности, но чувство собственного достоинства присутствовало чрезмерно, и это говорило только об одном – о высоком положении в обществе. Он слегка улыбался, но не от скромности, а от умеренности. Во всем его облике ничего не было лишнего, даже в движениях, он был грациозен и строг одновременно. Его лицо имело бронзовый загар от частых путешествий, и не имело никакого отношения к происхождению, так как он был типичным европейцем со славянскими корнями. Глаза большие и серые, с гусиными лапками вокруг глаз, которые образовывались от частого прищура, доброты в них не было, только холод разума и дьявольский расчет. Лицо узкое, небольшие усики над тонкой губой, и гладко выбритые щеки.

Он не заметно вошел в комнату, предупредив служанку, чтобы та не возвещала о его прибытии. А молодая кудлатая и рыжая служанка поглядывала из щели двери, сверкая глазами, от страха и ненависти. Она его ужасно боялась и поэтому не могла терпеть, он ей напоминал змею скользкую и противную, но не лишенной грации и оттого еще более опасной.

Увидев князя, молодые люди остановились и приняли неестественную позу, словно в кататоническом ступоре, и смотрели на него, затаив дыхание, захлебываясь в волнении и бешенным скачем сердца, так что многие и слышали только внутреннее биение.

Князь оглядывал дикую картину и с пониманием кивал, улыбаясь.

Елена Петровна смотрела на него во все глаза, раскрасневшаяся и с возбуждением дышала.

– Уходите все!

Никто не возражал, без лишних слов вышли в прихожую, оделись и сгинули прочь в кислый и сырой город.

Они стояли так минут десять, смотрели, оберегая молчание, она с жарким трепетом, он с прохладной усмешкой. Не выдержав, она потянулась к столу, где лежал портсигар, и взяла папиросу, закурила и сразу успокоилась. Видя, что у его подопечной страстный угар изжил себя, он с ней заговорил, вежливо и непринужденно, словно не наблюдал всю эту вакханалию и как будто не он разрушил эту реалистическую магию.

– Здравствуйте, Елена Петровна. Вы себя хорошо чувствуйте, вы как-то бледны и нездорово истеричны? – Было не понятно, к чему он клонит, шутил он или издевался, или был серьезен, поэтому Елена Петровна заговорила тоже неопределенно.

– Более чем, – и втянула в себя сигаретный дым, и томно выдохнула его, а за тем неожиданно и очень мягко заговорила:

– А вы, Владимир Сергеевич, меня совсем не балуйте своими посещениями. А вы знаете, как я к вам отношусь… – потом с сомнением добавила, словно решилась. – Я в вас влюблена, вы же знаете меня… К тому же вы мне как отец и как учитель…

Он как будто засмущался и нетерпеливо махнул рукой, и это было сделано просто и непринужденно, словно прощал все ее слабости. А сам тем временем рассматривал комнату, словно он был здесь в первый раз, хотя вся его поза говорила о скуке.

– Я был занят… Трудно удерживать мир в своем кулаке и вести к тому развитию, который нам нужен… – задумчиво произнес он. Потом неожиданно повернулся к ней: – А вы Елена Петровна все оттачивайте свое мастерство на бедных умалишенных студентах…

– Они не студенты, а уже мужи и ум их остер, как бритва. Они свободны от предрассудков, можно со смелостью сказать это наше будущее, будущее страны… Именно ими будут восхищаться последующие поколения.

Владимир Сергеевич сдержанно улыбнулся, одними губами, как будто и вовсе не улыбался, а глаза потихоньку загорались, и вот-вот, казалось, вылезут красные змеи из-под зрачков.

– Эх, печальное будущее у России, с такой-то порослью, погубят всю страну. Был бы я патриотом, я, конечно, возмутился такой интеллигенцией, но так как я космополит, у меня совершенно другое мнение, и может это и к лучшему для нас. Эх, Елена Петровна, Елена Петровна… – задумчиво проговаривал он ее имя. – Не знаете вы настоящих людей, ни великих, ни святых, ни воинов, ни ученых, – если вы хоть одного увидели такого человека, то поняли, что сейчас перед вами всего лишь шелуха под ногами, их только один раз употребить и выкинуть за ненужностью, и вычистить человеческую память от них – никто ничего не потеряет из людей. Скоро вы поймете это… Ах да, кстати, – неожиданно отвлекся от своей мысли. – Вы все так и ругаете Христа в своем кружке?

– А как же его не ругать, ведь он символ гонений на нас. Мы же гностики, люди знаний и враги всяких предубеждений. Он наш враг, и я всю жизнь буду искать силу, которая более гуманная и уберет его личность из умов людей, ведь это он натравливает одного человека на другого. Он сам говорит, что пришел дать не мир, а войну… Да и вы сами это утверждали…

Владимир Сергеевич только покивал больше себе, чем реагировал на ее слова.

– Он, конечно, враг и настоящий ядовитый змей для нас, – примирительно заговорил он. – Можно воспринимать и так Христа, а можно и по-другому. В умелых руках он ключик открывающий дверь любой души, я еще раз подчеркиваю, абсолютно все двери и для всего, и тогда уже не имеет значения ни время, ни пространство, ни даже жизнь. Для наших далеко идущих просветительских целей, он для нас незаменим. Если хотите, он наш великий учитель. Вы пока не посвящены в наши тайны, Елена Петровна, но как только вы побывайте на Востоке… Кстати, вы еще не передумали ехать? Нет! Отлично, это очень мудро с вашей стороны… – И снова продолжил повествование. – Вы поймете, и увидите великих учителей, и наивысшей из них Христос. Но не тот, который рисуется в Евангелии, там он убог, нищ, слаб, – там вы увидите все его могущество, и других учителей, которые придут к нему на замену. Вы знаете, мы ждем одного человека, великого, он будет богом, вот тогда… – И он резко замолчал. Глаза покрылись туманом и потухли, и он снова увидел, как позади Елены Петровны вылезла тень и что-то тихо нашептывала, только ему. Он как-то рассеянно кивнул.

– Что такое? Вы увидели учителя? – Елена Петровна оглянулась.

Владимир Сергеевич ничего не ответил и отвернулся, уставился на картину неизвестного художника, где девушка смотрела с портрета, сидя на траве и откусывала яблоко. Он смотрел на нее, и его лицо каменело, губы плотно прижались, а вены на высоком лбу пульсировали в ярости.

– Христос – для нас великий учитель, пока вы этого не поймете, не войдете в высший круг познания, и я вас уверяю, не достигните наивысшего просветления. Только с помощью сакрального и магического Христа, вы сможете узнать все тайны мироздания, и я вам больше скажу, Елена Петровна, влиять на сакраментальные нити, и в первую очередь на человеческие души.

– Но эта церковь, она же просто ужасна, она все ставит в опальное положение, а Христос их символ для борьбы с нами, – воскликнула она.

– Это вы правильно подметили. Церковь надо уничтожить, нападать на нее, не дать им дышать, так что бы они все издохли. Опорочить их, чтобы никто им не верил или сделать так, чтобы они отступили от своих позиций, и приняли наши манифесты. Если церковь будет разрушена, то они примут такого Христа, каким мы его создадим. Пока церковь придерживается своей веры, пока верна сама себе и не отступает от святых отцов, мы бессильны что-то поменять, и не сможем сделать сами себя, и придти к вершинам славы и всеблагоденствию. Ведь мы же не звери, но хотим справедливости и счастья для всех, еще раз хотел вам подчеркнуть, Елена Петровна, счастья для всех. И всеобщему счастью мешает только церковь… Надо помнить и быть готовым, как только церковь падет, прольется столько крови, что последующие люди будут содрогаться. Но чтобы земля дала всеобщее благоденствие нужно удобрить землю, и лучше, чем крови ничего не найти, ради будущего детей, ради рая на земле…

– Неужели нет другого пути? – спросила она, больше для очистки совести, чем от ужаса.

– К несчастью, нет… Ох, бедная матушка земля, сколько люда расплодилось на твоем теле, – и на его глаза снова опустился занавес задумчивости, похожий на транс. – Знаешь, я иногда слышу, как дух земли взывает ко мне, умаляет, чтобы я остановил это безумное размножение. Ведь земля не бесконечна и ее ресурсы конечны, ведь не может она всех кормить… Нужно устроить войну… и такую войну, чтобы испарения крови окрасили небо в бордовый цвет… Однако, это еще не скоро, я точно не доживу до этого, во всяком случае не в этом месте… люди будут в красных колпаках, потом наденут черные, затем зеленые, а потом уже белые и только тогда золотые, и наступит вечное благоденствие. А пока нужно бороться и самое главное с церковью, извратить в умах людей до уровня, что попы мракобесы, кровопийцы и бездельники, хотя многие такие и есть… И когда все предания извратятся и превратятся в прах, мы возьмем свое… Главное, чтоб мужик думал, что нет никаких посредников, он сам может молиться богу и пусть представляет каким хочет его, а он будет представлять и молиться нашему богу, хорошему, доброму, любящему, защитнику, но все-таки нашему богу, исполняющему все желания и плачущий о людях, проливающий слезы. Они будут! Будут молиться нашему Христу и тогда все будет хорошо, уверяю вас, надо подвести к тому: что любой путь к Христу правильный, а это так и есть, и тогда и храмы не нужны, делай, что хочешь и сытым будешь…

Это слизкое хладнокровие возбуждало Елену Петровну, выдавая в ней сексуальное желание. Ей хотелось этого человека, он возбуждал именно этой сухостью, непререкаемостью и скупостью на эмоции и движения; он был похож на дракона, готовый в любой момент пожрать жертву. Ее сердце отталкивалось от него, а вот пахом она вожделела его. Похоть сжигала ее изнутри, спирала грудь, выворачивала все изнутри, жар и холод воевали за ее тело.

Владимир Сергеевич, словно почувствовал ее желание, и его губ коснулась хищная и презрительная улыбка. Ему не надо было ни ее тела, ни ее души, сыт он был плотскими желаниями. Он хотел только властвовать, и было неважно, кто перед ним преклонит колени, но кто был сильнее его и выше по иерархии, он всегда приклонял колени и не считал это зазорным или ущемляющим его высокомерие и желания. Объективно сильному не обидно поклониться, и это не вызывало внутреннего раздражения.

Конечно, он воспользуется ее телом, вытрется об него. Владимир Сергеевич хорошо знал, что женщина похожа на глину, хочет казаться прекрасной как Венера, но жаждет вернуться в грязь, чтобы смешали ее с ней, вернуться в первородное состояние, из которого вышла. И он ей с удовольствием предоставит эту возможность, утолив ее самое жгучее желание. Но не сейчас, пусть потомится, как мясо на вертеле, это разжигает страсти и стирает границы, и, не обращая внимания, на её томно-вульгарный вид, продолжил свой разговор:

– А вы так и занимаетесь спиритизмом, Елена Петровна? – Он подошел к круглому дубовому столу, покрытый лаком и провел по нему ладонью.

Она не соображала, что он говорит, в голове был такой сумбур от внутреннего чувствования, что она, не сразу и довольно через силу, вымолвила:

– Да… – не отпуская его взглядом, буквально вперившись в него, она старалась даже не моргать.

Он игнорировал ее состояние и так же непринужденно с холодной учтивостью, говорил:

– Это очень хорошо. Особенно для интуиции, общаться с духами очень полезно, это раскрывает творческий потенциал и дает неординарность мышления. Многие открытия науки и философские течения дают они, ведь они слуги знаний и предоставляют возможность раскрыть все тайны бытия. Кстати, чтобы мы пошли по технократическому пути не малая их заслуга, так что мир катится туда, куда нам надо. Благодаря технократии мы быстрее преодолеем суеверия и раскроем человеческий потенциал, а кто не захочет подчиняться, мы уничтожим, как негативный продукт человеческой расы. Это будет легче легкого, а когда мы раскроем весь человеческий потенциал, с помощью техники, науки и магии, нам не будет нужна никакая религия и бог, как идея, уйдет со сцены мировой истории. Мы будем богами, это будет новая раса, жаль, мы ее не достигнем в этом мире, но с помощью учителей и их благоденствия, мы увидим все и раскроем все грани. Вот увидите, мы построим лестницу, она будет до того широка, что толпа людей пойдет на небо, но далеко не все зайдут в земной рай. Наша конечная цель, достигнуть состояния Христа, где плоть и дух пересекаются в одной точке, пространство и время уже не будет иметь никакого значения…

А она задыхалась, его голос вибрировал в каждой ее клеточке, и ее сущность призывно откликалась на него. Ее матка готова была вырваться из живота и пожрать его живьем. Ей трудно было сосредоточиться, она чувствовала неудовлетворенность и блаженство, она находилась в подвешенной ситуации. Не двигаться, не мыслить, она не могла, хотелось провалиться на месте. Не смотря на все упоение ее состоянием, Елена Петровна страдала, как бывает, страдают старики, из которых смерть высасывает жизненные силы, но еще не губит, но при этом чувствуется странная легкость…

Владимир Сергеевич видел ее насквозь, все ее двойственное гуттаперчевое состояние. Это возбуждало его флегматичную, тоскливую и педантичную натуру, он продолжал ей говорить, и под ее состоянием, внушал слова, которые как мечи втыкались в ее сознание. Образы, рисующий его разум, запутывали ее и оплетали, чтобы она уже никогда не могла выбраться из силков. Его глас водил по лабиринту наваждений, склонностей, нехватки, отчаяний и иллюзий. В этом забытье он был богом, и голос раздавался со всех сторон, и по его интонации и еще неосознанной мысли, возводились миры и уничтожались, постоянное перерождение, вечное колесо со всеми нюансами обыденной реальности и тут же охваченный мифическим трепетом, превращая человека в запуганное и убогое существо. Шло внушение, давление, провалы и взлеты, и когда казалось, это никогда не прекратится, изнутри ее прорвался такой сладострастный взрыв, что она закричала и провалилась в черноту, но голос преследовал ее и там.

– Давайте вам расскажу про вавилонскую башню, моя дорогая Елена Петровна, прежде чем вам отправиться в путь по всему миру и надеюсь, вы попадете в Индию и Китай. Первый бунт был в раю, но его можно считать не бунтом против бога, а против запрета, это был бунт души перед умеренностью. А когда люди начали строить башню в городе бунтарском, Вавилонском, они уже хотели жить без бога, но и быть там, где их родина, т.е. в раю. Они хотели обойтись без бога, и это был действительно настоящий бунт, потому что раньше и не помышляли отделяться от рабской зависимости от Ялдабаофа. Злой бог Ялдабаоф заточил наши души в этих грубых материальных одеждах, чтобы мы не могли увидеть его ущербности и никчемности, и в страхе вечно поклонялись ему. Вознегодовав от наглости людей, он обрушил на них свою ярость, и сделал еще одну пакость, чтобы люди не смогли сплотиться, он послал разноязычие. Но среди этого обратившегося стада, был один непокоренный дух и ходил по земле…

Он рассказал ей басню про исторический дух вавилонской башни, и после рассказа взял ее так, как берут проститутку в самых злачных местах Петербурга…

На следующий день Елена Петровна была уверенна в себе и стремилась выехать из России. Теперь не было у нее ни волнений, ни ностальгии, она оставляла родину без особого сожаления, как будто и не жила она здесь вовсе. В ней было что-то непоправимо надломлено, и эта надломленность пройдет через всю ее жизнь. У нее вырос горб. Она это чувствовала, но никто не видел этого горба, а если бы и увидел кто, то ужаснулся ее уродству и удивился, как он портит такую хорошенькую молоденькую женщину…