Читать книгу Жёлтые плитки - Максим Павченко - Страница 12

Кто придумал бесчувственность – неизвестно. И где это произошло – также сказать точно нельзя. Но в Оле-Вивате, как и в любом другом городе нового типа, на этот счет ходят свои мнения.

Во-первых, называется несколько фамилий, во всяком случае причастных к становлению и утверждению понятия бесчувственности конкретно здесь. А, во-вторых, считается, что, наряду со строительством пакетами, бесчувственность является одним из ключевых понятий, развитие которых предшествовало появлению Институтов и во многом способствовало осознанию ими самих себя дееспособными, важными и даже необходимыми! Бесчувственность – это камень в основаниях всех Институтов. И здесь о ней часто говорят ласково.

Бесчувственность интересна тем, что, будучи очень мощной идеей, она почти мгновенно стала и универсалией. Такое бывает редко. А то, что ее еще и все так быстро восприняли как универсалию, говорит о ее уникальности, многозначности, привлекательности и – опять же – необходимости в понятных контекстах. Кстати, это характерно для всех идеологических государств.

До сих пор все отдают ей свое почтение и признают важность. Хотя не могут разгадать феномен: что же такое бесчувственность, как не просто образование, появившееся в нужное время в нужной среде, – но при этом почему она тогда стала универсалией? Видимо, разгадка в человеке, который и сам – тот еще феномен. Если рассуждать с оглядкой на психологию, то человеку просто надоели привычные страсти, традиционное смятение чувств, а также смущение от себя самого, который не может выбрать, что ему милее или что ему чувственнее. Он устал от этого вечного выбора сердца и предпочел мыслить прагматичнее. Чем, в общем, тоже, конечно, облек себя на выбор – смириться ли с вечными нехваткой и поиском того, что заменяло бы порождения чувственности?..

И все-таки такой взгляд слишком прост. Ведь не могли все люди, пусть и в новой среде, взять и устать одновременно от старого и так быстро найти ему замену, да еще с таким ответственным выбором! Вывод очевиден: люди развивались, и бесчувственность согласовалась с их развитием и подошла людям, как ключ к замку, но… кто-то этому сильно поспособствовал.

Работу этих отцов-основателей бесчувственности уже невозможно лично оценить, но и в каждом Институте Оле-Вивата, и в каждом городе нового типа найдутся люди, которые продолжают, можно сказать, их дело.

О Кроне Винче расскажут сразу в нескольких Институтах Оле-Вивата, так как он менял место работы. Но рассказы будут неполны; не перманентны – так вернее сказать. Он сам знает эти осложнения и их причину.

Время до осложнений – это его детство с заходом на юношество. Он тогда застал принятие многих ключевых идей и почти увидел изменение города. Правда, был совсем маленьким – и мало что переменил в сознании, которое еще только формировалось. Исходя из времени, как раз тогда в Оле-Вивате должен был появиться первый Институт. Туда Винч едва ли еще думал когда-то попасть.

Поэтому это все считается неважным. Кроне Винч вошел в историю развития понятия бесчувственности из-за своих производственных травм, – их и называют осложнениями.

Ничего не происходило в его первые годы работы в Институте. Только окончив учебу, он, не найдя себе более интересного занятия, чем придумывание идей, абсолютно здоровый, более того – вполне себе веселый, – устроился работать в Институт Привокзального района. Их тогда было всего два – второй находился в Восточном районе.

Кроне стал планировщиком (в то время стажировки как таковой не было) – и работал сразу с огоньком. Ему все нравилось, идеи охотно приходили ему на ум, коллег воодушевляли его активность и любознательность. Немудрено, что уже через пять-шесть месяцев его перевели в старшие планировщики, – тогда идея Институтов развивалась, планировалось открыть по Институту в каждом районе, и талантливые сотрудники, – на любой должности, – были нужны.

И здесь Кроне, возможно, почувствовал повышенную ответственность, или, может, у него прибавилось идей на несколько порядков, – так или иначе, он развел слишком кипучую деятельность.

Во-первых, Кроне очень много работал и почти не отдыхал, – в нем развилась удивительная работоспособность. Но это, в сущности, ерунда. Важнее, что тогда, в годы юношества Кроне, одной из ключевых идей впервые стали машины. Особенно заинтересовали сотрудников машины времени. Они размышляли просто, – что тема эта уже давно волнует, в принципе, все человечество, – значит, настала пора разобраться с ними, понять, что они вообще такое, познать границы их возможностей и оценить перспективы. А так как теперь впервые (по крайней мере, в Оле-Вивате) есть такой новый объект, как Институт, то заодно это будет хорошей ему проверкой.

Кроне воспринял все очень серьезно. Все-таки в нем было много ответственности. Поэтому он решил подойти к данной идее преимущественно практическим путем. Так в Институте поступает не всякий, – а он еще и фактически присоединился к обычным планировщикам и вместе с ними сначала долго занимался анализом перед внедрением. Более того, он много занимался анализом в одиночку, – поговаривали даже, будто сам собирался изобрести машину времени и понять, как она работает. Его не раз засекали с непонятными металлическими приспособлениями на рабочем столе.

Тогда и начались его производственные травмы, – «осложнения», как их было принято официально называть, – а слово это вскоре стало, благодаря Кроне, очень популярным.

По слухам, в попытках сконструировать нечто наподобие машины Кроне использовал некий взрывоопасный состав. Отдельные его компоненты также находили на столе, да и не только: один раз дежурный прочищал пол в кабинете и вдруг услышал странные хлопки под своим уборочным оборудованием. Хорошо, что там были лишь крошки…

Впрочем, травмы Кроне были нехарактерные для взрыва. Несколько раз его находили с утра в паралитическом состоянии, или он просто терял сознание; подобное случалось и ночью, при обходе. Он тогда обычно постепенно приходил в себя, а по мере этого рассказывал о путешествиях в прошлое и настоящее, о том, что видел и чувствовал. Это выслушивалось под запись, а потом предъявлялось пострадавшему. Реакция Кроне была всегда одна: он смеялся.

Однако репутация его пошатывалась. Как бы он ни выкладывался на работе, но Институт не мог поощрить практические исследования, да еще с такими последствиями. Кроне пришлось переехать в Восточный район.

Хотя там все всё знали, но не взять амбициозного и талантливого сотрудника просто не могли. К тому же Кроне планировал как минимум стать профессором, и это оценили.

Но и в Восточном районе практика продолжилась. Правда, теперь Кроне старался работать преимущественно не в стенах Института. А когда что-то происходило, он просто долгое время не появлялся. Говорил, что болен. И с этим мирились, так как параллельно он еще успешно выполнял свои обязанности по другим идеям.

Слухи, впрочем, распространялись понятные – сначала в Институте Восточного района, потом во всем районе, потом в других районах… Все понимали, по каким причинам отсутствует Кроне. Тем более что теперь он стал появляться после «болезней» с повреждениями – незначительными, но… мелкие царапины покрывали его лицо, руки, а на лбу остался и вовсе один настоящий шрам. Это могло свидетельствовать о том, что с практикой не только не покончено, а она получила развитие.

Интересно, что Кроне – ни в Привокзальном районе, ни в Восточном – ни разу так и не сказал открыто о том, что, возможно, пытается изобрести некую машину, а все ссылался на болезни и бытовые повреждения. И, несмотря на явные контрдоказательства, многие ему верили и даже прозвали «болезненным», потому что все же отдавали дань его находчивости и любознательности вперед различным проблемам с репутацией. Прозвище, однако, не прижилось – официально стали говорить «осложнения».

После всего этого критический момент настал-таки: когда и Институт Восточного района (по понятным причинам) решил с ним попрощаться и Кроне отправился в новый, только что открывшийся, третий Институт – в Дуговом районе, – там начали колебаться.

Кроне пришлось подумать, как быть. Во-первых, надо как можно скорее «заговорить». Если до этого были практика, действия, то теперь настала пора слов. Только о чем заговорить? Кроне понял сразу: раз все помешаны на идеях, то об идее. Осталось перебрать все идеи и «подогнать».

Это была привычная ему работа. Но едва ли он сам сразу понял, что может значить одна из случайно произнесенных им фраз, которую он бросил в какой-то рабочий день, когда попытался оправдаться:

– Вы спросили, что я чувствую. Болезни говорят о том, что человек может ломаться. И никакие чувства не помогут.

Здесь до всех, кто слышал и кому потом передали, стало доходить. Идея бесчувственности существует как минимум столько же, сколько Оле-Виват, но априори! Ее оставили как универсалию и не трогали. А теперь…

Кроне смекнул быстро: он своим оправданием оперся, выходит, на принцип самого города! Лучше и придумать нельзя!

И еще он удовлетворил пожелания Институтов. В приоритете – теория. Это была первая теоретизация бесчувственности от Кроне!

Разумеется, сразу чуда не произошло. Кроне пришлось еще многое озвучить, и подтвердить, и опровергнуть… Кстати, никто точно не может до сих пор сказать, сколько продлились его «осложнения». Средней цифрой называются пять лет.

Тогда они как будто закончились. И карьера Кроне сразу пошла наверх. Теперь все его исследования преимущественно касались бесчувственности, хотя и не только ее, – но так как сама идея получила мощнейший толчок вперед после выступлений Кроне и стала очень популярной, то и ему покоя не было. Это ощущалось так, что его поняли, но хотели понять еще больше, – и такая ситуация вынуждала его продолжать работать в этом направлении. Да он и не был против.

Но и дальнейшая его биография не однозначна. Был период, когда, уже став профессором и будучи в зрелости, он вообще покинул Институт, – и можно только догадываться, почему.

Десять лет назад он восстановился через четвертый, и пока последний Институт в его карьере, – Институт Молодежного района. Должность осталась та же – профессор.