Читать книгу Кира – девушка с дьявольскими глазами - Мариэль Липецкая - Страница 5

– Мам, я получила пять на контрольной по математике, – окрылённая достижением маленькая Кира подбежала к маме, которая ненадолго промелькнула в комнате и уже собиралась уходить, – Это значит, что у меня по семестру тоже выйдет пять!

Женщина лет сорока, а может, и младше, спешно одевалась, почти не обращая внимания на свою дочку. Лицо её выглядело угрюмым и было всё в морщинах и впадинах на щеках и синяках под глазами, оттого и выглядело старше своего реального возраста. Лицо может рассказать многое о человеке – в данном случае оно показывало нелёгкую жизнь матери, устающей на работе и взваливавшей на себя все бытовые проблемы. Возможно, она была худой как тростинка от рождения, а, возможно, не доедала, как, впрочем, и дочь. Кира переняла от матери, казалось, самые лучшие черты во внешности: у обеих были густые чернющие волосы, которые всегда были собраны в хвост, и большие выразительные карие глаза с аномально длинными ресницами. А вот губы отличались – у матери они были пухлые и наливные, как спелые яблоки, а у дочери плоские и узкие, как маленькая горизонтальная линия. Скулы у девочки тоже были острые, словно дотронешься до них и непременно порежешься. Вообще, Кира была вся растянута и перетянула, как изображение в старом телевизоре, в силу своего пубертатного периода.

– Мам, ну мааам, – скакала девочка вокруг матери с дневником, пытаясь привлечь её внимание.

Уже у порога квартиры, натягивая сапоги, женщина вздохнула и улыбнулась. Улыбка у неё была поистине замечательная.

– Умничка моя, – ласково произнесла она, погладив девочку по голове, – Я опаздываю на смену. Давай ты покажешь мне все оценки, когда у меня будет выходной, хорошо?

Кира грустно кивнула головой, зная, что мама не посмотрит. Она никогда не смотрела. В свои редкие выходные она занималась домашними обязанностями, ходила по делам и занималась чем угодно, только не дочерью. Нет, она любила Киру, она обеспечивала её всем необходимым по мере возможностей, Кира ходила всегда опрятная и ухоженная. Но мать упускала из виду важную деталь –хорошую учёбу дочери она воспринимала как нечто само собой разумеющееся, ведь в своё время она тоже окончила школу без троек, а хорошее прилежное поведение – как норма для девочки. Она не понимала, что дочери нужна не просто хорошая одежда, но и внимание.

Женщина поцеловала Киру в лоб, а подкрадшегося незаметно отчима в щёчку и ушла на работу, оставив этих двоих дома одних. Она даже не догадывалась, что творилось здесь в её отсутствие.

Девочка исподлобья кротко посмотрела на отчима и юркнула на кухню, обняв свой бесценный дневник с одними пятёрками. Мужчина не спеша пошёл следом.

– Говоришь – пятёрку получила по математике? –голос у него был от природы хрипловат, а когда включались нотки надменной презренности, то и вовсе становился неприятно-пугающим, как гром. – Молодец, когда в монетке будешь работать, пригодится, – да, он неприкрыто усмехался, словно имел на это полное право, – А вообще, вон мамка твоя тоже хорошо училась и что? Работает теперь на полставки медсестрой, а подрабатывает уборщицей. Чем ей помогла хорошая учёба? Вот что я скажу тебе – девочкам учёба не нужна. Лучше занимайся более полезными делами вроде готовки и уборки. Тебе замуж выходить, мужа кормить и обхаживать. Работу нормальную всё равно не найдёшь в нашей-то стране…

Кира усиленно делала вид, что не слушает его, занимаясь своими делами. Но она слушала. Потому что у неё не было выбора. Отчим встал прямо на пороге кухни, перекрыв выход, и ей приходилось слушать этого «мудреца жизни», держа свой драгоценный дневник в руках.

– Что на обед? – недовольно пробормотал мужчина, видя как его игнорируют.

– Гречка с курицей, – пробубнила девочка всё также исподлобья.

– Опять эта грёбаная курица! Мяса мужику надо, а не вашей курицы, – повысил тон отчим, отчего Кира чуть не вскочила от испуга.

«Работать иди, если хочешь мяса», – подумала она, но сказать вслух не решилась, потому что разозлила бы этим его. Если он злился, то начинал кричать и хватать девочку за волосы. Ей было больно, когда он так делал, поэтому она изо всех сил старалась его не гневить и почти всегда при нём молчала, лишь украдкой косясь снизу-вверх.

– Чего встала как истукан? Подавай! – отчим уселся за стол и ждал, пока его обслужат, как подобает. – Мать, умница, работает на двух работах, а дочь ленивая и бесполезная. Ничего толком не умеет, бестолочь, – громко показушно негодовал он.

Кира, будто её огрели мешком картошки, встрепенулась, быстро начала вытаскивать тарелки и накрывать на стол.

К слову, отчим был болен и поэтому лежал дома. По крайней мере, он говорил, что болен, свалив всю тяжёлую работу на свою сожительницу с прицепом. И прицеп, в силу своего юного возраста, никак не мог понять, почему мама не выгонит этого мужчину, наконец. Девочка ещё не понимала, что такое любовь до беспамятства…

– Ну и какая оценка? – заинтересованно спросил Саша, с выжидающим выражением лица, будто спрашивает про свою оценку.

– Пять, – безэмоционально ответила Кира, даже не посмотрев на мальчика.

– Это же замечательно! Значит, и за семестр пять выйдет, – обрадовался он, – Молодчина! А у меня вот четвёрка. Чуть-чуть не дотянул, – всё также возбуждённо говорил Саша, не замечая, что собеседнице всё равно.

– Оценки – не главное. Они ничего не значат, – безучастно произнесла Кира, смотря в пол коридора школы.

Сашу очень насторожили её слова. Она с каждым днём всё больше погружалась в себя, как бы он не пытался вытянуть её из этой трясины. Ему казалось, что он её потихоньку теряет.

Кире было двенадцать, и с этого момента её оценки резко покатились вниз по наклонной вместе с её обладательницей.

***

– Девушка, просыпайтесь! Вам нельзя здесь быть, – обеспокоенный голос разбудил меня мгновенно, – Как вы здесь вообще оказались?

Я с трудом разомкнула глаза и обнаружила перед собой очень миловидную молодую напуганную до ужаса медсестру, но уже не ту, что была вчера.

Чёрт, пропустила пересменку и спала, даже не слыша будильника, который вчера поставила. Наверное, сказался сильный недосып за последние несколько дней и пребывание в постоянном стрессе. Сегодня я дремала крепче, чем когда-либо. Кажется, больница идёт мне на пользу.

– Успокойтесь, пожалуйста. Я его девушка. Девушка! – я быстро вскочила и начала снимать халат санитарки, поправлять одежду. – Вчерашняя медсестра сжалилась надо мной и позволила увидеть его одним глазком, а я случайно взяла и уснула. Она, видимо, будить меня не стала, – я на ходу придумывала более правдоподобную, как мне казалось, историю.

Медсестра заметно начала успокаиваться и передумала вызывать охрану, как изначально планировала. Я вздохнула с облегчением. Проблем с больницей для полного списка мне не хватало.

От наших повышенных недоумевающих тонов Алексей давно должен был уже проснуться, но он не открыл глаза. Неужели он до сих пор не отошёл от анестезии? Я начинала волноваться.

– Ему стало лучше? Когда он очнётся? – спросила я со смутной надеждой в сердце.

– Настя мне во время пересмены ничего про тебя не сказала, – всё же подозрительно подметила девушка, но на вопрос ответила: – Он очнулся сегодня ночью, как сказала Настя.

Я посмотрела на Алексея, мирно лежащего в койке и мерно дышащего под ритм кардиомонитора. Если он очнулся сегодня ночью, значит, определённо точно это значит, что он сейчас не спал, а слушал наш с медсестрой разговор. Любой бы проснулся от шума. Тем более уже рассветало, и в коридоре начали слышаться редкие, но меткие шарканья от тапочек пациентов.

– Он что-то рассказал? – я всё чаще переводила взгляд с медсестры на парня, ожидая, что он вот-вот откроет глаза. У меня не было сомнений, что он не спит, но я с трепетом ждала момента, когда он признается в этом.

– Пока он не может говорить. Он очень слаб, – девушка естественно заметила, как я смотрю на пациента во все глаза с ожиданием, и сама перевела взгляд на него, – Тебе пора. Меня уволят, если узнают, что ты вовсе не девушка его.

Её слова вонзились мне как нож в горло. Я посмотрела на неё недоумевающе, и всё моё сознание говорило, нет, кричало мне бежать, не оборачиваясь. По телу прошлось мурашками напряжение, и я поняла, что медсестра увидела во мне что-то, что не давало верить моей истории про девушку. Я никак не могла додуматься до того, что же это было.

– Почему ты решила, что я не его девушка? – я не люблю сокращать дистанцию между незнакомцами посредством личного местоимения, но она первая начала. Сейчас это не доставляло мне большего дискомфорта, нежели сама ситуация в целом. Я сейчас не думала о том, почему же молодая девушка обращается ко мне на «ты». Я думала о том, как бы выбраться отсюда незамеченной больше пятью людьми.

– Когда любят, не смотрят на человека, будто хотят его сжечь, – уровень настороженности медсестры превышал критическую отметку. Она не доверяла мне от слова «совсем».

– Мне многие говорят, что у меня глаза как у демона, – сказала я после недолгой паузы. Да, мне говорили разные вещи: что я проститутка, немая, фригидная, странная, и среди них замечание про глаза звучало как комплимент.

Я осторожно подошла вплотную к Алексею, чтобы ненароком не довести медсестру до пика, что она побежит вызывать охрану, и легонько, совсем невесомо прошлась рукой по щеке вверх до волос и, поняв, что творю что-то из разряда странностей, убрала руку. Мне так хотелось напоследок дотронуться до этой бледной синеватой до исступления мягкой кожи, что не смогла себя сдержать.

– Я буду ждать тебя. Надеюсь, ты скоро придёшь за мной, – прошептала я в ухо парню, чтобы медсестра случайно не подслушала. Ты так и не признался, трусишка. Надеюсь, у тебя хватит смелости прийти за мной первым. Я хочу, чтобы это был именно ты.

Быстрыми шагами я вышла вон из палаты, а затем убежала из больницы, сверкая пятками.

***

В коридоре университета преподаватель, настигнув, мягко остановил ничего не видящую перед собой, витающую в облаках меня за предплечье. Я дёрнулась, но с кулаками набрасываться не стала – в институте я отбрасываю все свои рефлексы от греха подальше и предстаю обычной скромной девушкой.

– Кира, я никак не могу тебя поймать, – сказал Григорий Вячеславович своим плавным низким голосом. Я сначала удивлённо уставилась на него, будто вижу этого седого мужчину средних лет впервые в жизни, но потом понимающе кивнула, – Мы уже обсудили все нюансы твоей курсовой, и, надеюсь, ты исправишься. Но сейчас я хотел поговорить о другой проблеме.

Я медленно кивала, делая вид, что я что-то понимаю, но в данный момент я не понимала ничего. Абсолютно ничего в этой жизни.

– Хотел сказать, чтобы ты перестала писать курсовую за Малинину, – преподаватель никак не давил, не указывал мне. Он просто настоятельно советовал. За это он мне и нравился. Он к каждому студенту относился уважительно, а к каждой проблеме – деликатно. А когда мне начинают указывать, у меня автоматически включается рефлекс, как нервный тик, съязвить или послать к чёрту. Собственно, во многих случаях я так и делаю.

Я перестала бездумно кивать каждому его слову и провалилась в окончательный ступор.

– Григорий Вячеславович… но я не… Я не писала… не пишу за неё, – сказала я, запинаясь, как рождённая заика.

– Я предполагаю, что у Малининой в лексиконе и близко не залежалось понятие того, что такое абандон аффилированного лица или презумпция невиновности, или стокгольмский синдром. Поэтому не пиши за неё или делай это более умело, по-Мариновски, – преподаватель подмигнул мне и, похлопав по плечу, направился в противоположную от меня сторону.

Его лёгкий хлопок вывел меня из ступора и вернул в реальность. Спасибо, Григорий Вячеславович, что напомнили, что на мне висят две курсовые работы: моя и Марины. Со своими проблемами я совсем про них забыла. Почему мне приходится писать за Марину все её рефераты и курсовые? Наверное, потому что она моя подруга. И лишние деньги мне не помешают. Тем более что деньги никогда лишними не бывают.

Я с опаской выглянула из окна коридора университета прежде, чем выйти на улицу. Марина говорила, что за мной следили пару дней, но те два дня, что я вернулась к учёбе, никого подозрительного так и не наблюдалось. Надеюсь, это всё дело рук моего босса. Думаю, он ненадолго успокоил их и отсрочил мою участь. Только почему я никак не могу вспомнить, куда мы с Димой дели Волынского? Будто мне стёрли память…

С этими мыслями я пулей сразу после пар направилась в больницу. Сотню раз я говорила себе, что больше туда не вернусь, что меня оттуда выпроводят с охраной, но ноги сами несли меня в эту чёртову больницу к чёртовому товарищу следователю. Я с пакетом апельсинов наперевес несла свою уставшую невыспавшуюся тушу по старым скрипящим половицам, обрамлёнными белыми больными стенами.

Было странно, что меня впустили в отделение для больных абсолютно свободно, ни без каких допросов и справок о том, что я чей-то родственник или жена. Я поднялась на второй этаж, но остановилась и присела недалеко от палаты Алексея. Я просто не могла туда войти. Не могла себя заставить. Мне было страшно и стыдно появляться перед ним. Как я должна была туда войти? Зайти и сказать: «Привет, парень, я пырнула тебя ножом после того, как ты меня арестовал, помнишь?»? У меня вообще было желание держаться от этого человека как можно дальше. Но одновременно меня тянуло к нему. Я хотела узнать, как он, жив ли он, идет ли на поправку. Это единственный человек, за которого я действительно беспокоилась за последние пять лет. Чёрт, как необычно признаваться в этом самой себе.

В мои раздумья ворвались голоса. Неподалёку два человека разговаривали на повышенных тонах: это была по виду супружеская пара средних лет. Женщина, очень хорошо одетая, ухоженная, вытирала глаза, чтобы тушь, намокшая от слёз, не испортила ей макияж. Она делала это брезгливо, словно её саму выворачивало от собственных слёз. У неё были светлые длиной до плеч тонкие волосы и голубые красивые глаза. Её кошачьи черты лица, исполосованные редкими морщинами, мне кого-то напоминали. Не могу понять кого.

Мужчина, стоявший рядом с ней, выглядел старше. Такой эффект производили его будто мелированные чёрно-седые волосы. И морщин было больше. Это, наверное, от того, что он постоянно хмурился и имел вид серьёзнейшего человека. В отличие от женщины мужчина был в строгом чёрном костюме с часами на руках, в которые за время ссоры посмотрел раз пять. Я бы сказала, что он бизнесмен, но такие люди редко носят усы. Скорее он какой-то чиновник. Или военный, потому что его телосложение, огромное, словно врата замка, говорило само за себя. За него можно было спрятаться, ища защиты, или убегать, сверкая пятками, если защищает он от тебя. В его чертах лица было тоже что-то знакомое. Точнее, его взгляд, суровый и прожигающий насквозь, был до боли знакомым.

– Его нужно быстрее перевести в нормальную частную клинику из этой… помойки, – сморщившись, женщина прошлась глазами по стенам и потолку больницы, – Мой мальчик не привык к такой среде.

– Твой мальчик, – мужчина усмехнулся, – Жил в этой помойке всю свою жизнь благодаря своей никчёмной матери, – прокричал он, чем снова довёл женщину до слёз. Она всхлипывала, вытирала слёзы, но ни слова не говорила, вызывая к себе жалость. – Яблочко от яблони недалеко упало, судя по тому, что сын твой шлялся ночью непонятно где, и непонятно какой алкаш его продырявил.

Этот непонятно какой алкаш сейчас и тебе живот продырявит, если ты не перестанешь орать на бедную женщину. Ненавижу людей, которые думают, что им всё дозволено.

– То есть это я осталась виноватой в том, что наш сын вырос в нищете? Это я разве выгнала его и его мать на улицу? Это я никак не участвовала в его воспитании, откупаясь подачками? Я? Ну скажи мне, примерный отец! – женщина тоже сорвалась на крик, не способная вынести нападки бывшего мужа, но её хватило лишь на это, потому что после она начала кашлять. – Я вырастила его одна, и это мой сын! – охрипшим голосом сказала она и замолчала из-за кашля. В отличие от мужчины у женщины голос был тише и слабее, и она быстро сипла.

Отец Алексея, – только сейчас я догадалась, что это были именно его родители, потому что он на них был похож, как две капли, а особенно на мать, – презрительно смотрел на свою бывшую жену и усмехался. Казалось, он еле сдерживается, чтобы не отстраниться на метр от неё или не убежать – так ему было неприятно её общество и вообще вся ситуация. Он снова глянул на часы и нахмурил брови.

– Он такой же никчёмный, как и мать, – пробубнил себе под нос мужчина, а я тем временем придвинулась вплотную к палате товарища следователя, чтобы отдать эти чёртовы апельсины хотя бы мимопроходящей медсестре, – Я хотел успешного сына, а этот неудачник всего лишь наркокартели вяжет. Я в его годы уже капитаном был… Зачем я на тебе женился вообще? – с горечью размышлял он вслух.

– Потому что любил, – также горестно, вытирая слёзы, ответила мать Алексея.

– Бракованная любовь, бракованная жена, бракованный сын… Как бы я хотел вернуть время назад, – вздохнул мужчина, когда оба прислонились к противоположным стенам.

Они сделали это почти синхронно. Несмотря на разногласия и ненависть друг к другу, они до сих пор чувствовали друг друга. Между ними была какая-то невидимая тонкая связь. Возможно, они прожили долго, а потом разошлись. Возможно, жили недолго, но любили до беспамятства, потому чувства ещё остались. Особенно у неё. Он оскорбил за разговор её раз пять-семь, но она по-прежнему смотрела на него, как на божество, живое воплощение её идеала. Она была им заворожена. Может быть, она пыталась вернуть его в семью. Может быть, не раз. Или плакала по ночам в подушку, но даже не звонила, смотря, как его маленькая копия растёт у неё на глазах. Она, безусловно, гордится своим сыном, потому что он так похож на её былую любовь.

Они молча стояли и ждали, пока их впустят в палату. Слова кончились – говорить больше не хотелось. Они снова синхронно вздохнули и недоумённо уставились друг на друга. Я сидела так близко к ним, но они меня не замечали. У них был словно свой мир – мир воспоминаний.

Тишину прервала медсестра, которая вышла из палаты Алексея и обратилась к его родителям:

– Можете входить.

Мать парня ожидающе взглянула на отца. Он потупил глаза и заметно колебался входить или нет. На его лице читались страх и сомнение. Резко он помотал головой, развернулся и ушёл, смотря в пол. Он не мог смотреть бывшей жене в глаза. Сыну – тем более.

Женщина печально провожала его взглядом, ничего не говоря. Навернувшиеся слёзы она беспощадно размазала платком по лицу. Похоже, это было не впервые. Он уходил не раз – она уже смирилась. Подняв подбородок выше и высморкавшись, мать гордо шагнула в палату к сыну. Дверь за ней плавно закрылась.

Я из интереса придвинулась вплотную к двери, чтобы услышать голос Алексея. Мне хотелось услышать его снова, такой бархатный и нежный. Странно себе в таком признаваться, но, кажется, я скучаю по его голосу.

– Мам? – послышался крайне слабый и хриплый голос. Он был совсем не таким, каким я слышала его в последний раз.

– Сыночек мой, я так давно тебя не видела, – голос матери дрожал, но она держалась уверенно.

– А где отец? Я его слышал. Точно слышал, – оживился Алексей.

– Тебе послышалось, родненький, – она говорила так нежно, словно летний ветерок. И тогда я поняла, что такой прекрасный голос парню тоже достался от матери. Он, казалось, вобрал в себя её лучшие черты.

Наступила тишина. Я уже ненароком подумала, что они поняли, что я подслушиваю их, и поэтому замолчали. Я медленно и бесшумно отодвинулась от двери и собиралась уже уходить, но рисковала пропустить очень важную часть беседы. Чуть не пропустила.

– Уйди, – отрешённо произнёс Алексей.

Мать пыталась что-то возразить или предложить, но парень её не слушал.

– Уйди, пожалуйста! Я хочу побыть один, – повысил тон он, перебив женщину.

– Хорошо, – сказала она, едва не плача, – Хорошо, солнышко моё.

Она вылетела из палаты со скоростью пули, рыдая навзрыд. Сейчас ей было всё равно на макияж, на то, как она выглядит, когда плачет. Она просто ревела, потому что больше не могла себя сдержать. Прижавшись к стене, женщина невидящим взглядом смотрела на противоположную стену.

Я не понимаю, почему Алексей так разговаривал со своей матерью. Мягко говоря, я была поражена его поступком. Настолько поражена, что не заметила, как глаза его матери глядели прямо на меня. Она рассматривала меня, как экспоната в музее. Так пристально и скептически рассматривала, что у меня мурашки побежали по коже. И в этот короткий миг мне показалось, что мы знакомы. Это было сиюминутное чувство, которое сразу же прошло, как только женщина оторвала от меня взгляд.

Она рваными движениями скоропостижно полезла в сумку, откуда достала пузырёк с таблетками. Вытирая слёзы уже ладонями, она гневно смотрела на этот пузырёк и также рвано швырнула его в мусорную урну. Громко цокая каблуками, женщина пошла прочь из больницы.

Что за сцену я только что видела?

Думаю, это была сцена из жизни Алексея Миронова, которым я проникалась всё больше.

Оставив мешок с апельсинами медсестре с просьбой передать его товарищу следователю, я тоже ушла, так и не осмелившись увидеться с ним.

***

Чувства обуревали меня. Мне хотелось кричать. Кричать во всё горло, как всё достало, как хочется перерезать себе горло и спокойно лежать на земле, пока твоё тело клюют вороны.

Последняя неделя вымотала меня, как моток швейной машинки. Я чуть не убила хорошего человека, непонятно куда дела плохого человека, которого нужно вернуть, желательно в целости. Чёрт-те что происходит в моей жизни. Не скажу, что раньше было лучше, но я хотя бы не влипала в две истории одновременно.

Я пришла на пустырь за гаражами, где обычно проводила бои. Сегодня здесь никого не было. Лишь вечернее солнце, догоравшее над горизонтом, было моим спутником.

Я с силой топнула кроссовкой по земле, будто ударяя её. Мне было жизненно необходимо что-то ударить. Или лучше кого-то. В бессилии я закричала. Мне до боли в груди нужно было выместить весь вулкан чувств внутри наружу. Нужно было вынуть что-то, камнем тяжелившее мою душу, из себя. Я кричала во всё горло, словно израненный зверь, пытаясь выплеснуть всё до капли. Ноги опустили меня на колени, а руки в исступлении начали бить песчаную поверхность. Я чувствовала себя маленькой и беспомощной в этом большом и грозном мире. Мне хотелось содрать руки в кровь, чтобы перебить судорожную немощность в себе. Я истошно орала, пока не охрипла.

И на душе стало так легко. Ощущалось, словно переполненная чаша моей души, наконец, излилась наружу. Облегчение внутри заставляло чуть ли не парить над землей, словно пёрышко. От лёгкости на душе хотелось смеяться. Смеяться сумасшедше и непрерывно, до болей в животе.И я залилась смехом. Наверное, со стороны я выглядела как ненормальная, но кто смотрел? Я опрокинулась на спину и смеялась до слёз.

Казалось, что так я пролежала вечность. Просто наблюдать, как чёрные облака на тёмно-синем небе плывут вслед за прощающимся с нами солнцем, было изумительно. Я лежала в полумраке, ощущая умиротворение и покой. Иногда одиночество – это не так уж и плохо.

Меланхолично засматриваясь на пейзажи вокруг (скорее на их блёклые тени в темноте), я повернула голову вбок. На залеске, красовавшемся по другую сторону пустыря, я заметила небольшую горку из земли. Могу поклясться, что никогда не замечала её раньше. В голове вспышками, словно молнии, пронеслись воспоминания, где я сидела в больнице и рассматривала свои земляные пальцы, кричала на Диму, чтобы он нашёл машины, пырнула ножом Алексея. Сердце заколотилось в бешеном ритме. Я быстро поднялась с жёсткой поверхности земли и направилась к пригорку…

…На следующий день после занятий, с ноги вышибая металлическую дверь гаража Димы, я ворвалась к нему на чаёк. Он как сидел до этого, спокойно ковыряясь в своих инструментах, так и оставался, лишь негодующе подняв на меня голову. Не уделив ему ни секунды, я начала искать тот злосчастный нож, судорожно сметая всё, что встречается на пути.

– Эй, ты очумела?! –вскрикнул Дима и оттолкнул меня от полок со всяким барахлом.

– Где нож? – дёргано спросила я, пытаясь вернуться к полкам и продолжить прерванное.

– Иди в общагу и проспись, – наконец, парень одним сильным рывком отбросил меня к стене, отчего я больно ударилась затылком.

– Где Волынский? Что произошло в тот день? – продолжала я, как заведённая.

Горела только одна маленькая лампочка, слабо освещая помещение. Зрение чувствовало себя некомфортно в таком тусклом свете, будто ты слепнешь или не до конца проснулся и щуришься. При таком свете всё кажется более зловещим, чем есть на самом деле. Вот и надменная ухмылка и блестящие лукавством глаза Димы мне казались пугающими.

– Ты не помнишь? Серьёзно не помнишь? Ничего не помнишь, что тогда произошло? –усмехнулся он.

– У меня будто амнезия, – пояснила я, успокаиваясь и потирая затылок. Мог же мягче урезонить.

– Тогда я не вижу смысла рассказывать тебе, – он снова усмехнулся, – Раз твой мозг не хочет это помнить, значит, я не буду ему напоминать. Ты была настолько напугана, что предпочла всё забыть. Это даже к лучшему, – Дима сочувственно помотал головой. Но я видела, как он еле сдерживается, чтобы не засмеяться.

Меня насторожили его слова. Что значит «предпочла всё забыть»? Даже если бы хотела, не смогла бы. Мозг не так работает. Только если я не была в состоянии аффекта…

– … только не говори, что Волынский всё ещё на пустыре… – я сама была ошарашена своими догадками. Не может быть. Этого просто, чёрт возьми, не может быть! У меня начиналась неподдельная паника. Становилось трудно дышать. Я будто захлёбывалась в собственной бездне смятения. Она не кончалась, а росла с каждой секундой. Эта нескончаемая паника…

– Кто знает, кто знает, – лишь протянул парень, чем подкинул дров в огонь.

– Я сдамся. Сегодня же пойду в полицию и сдамся, – дрожащим голосом заявила я, нагоняя круги из одного угла в другой. Помещение было чертовски маленьким. Стены давили. Или у меня началась клаустрофобия, – Лучше отсидеть срок, чем быть зверски убитой людьми наркобарона.

Вдруг мои мысли прервал Дима, резко и жёстко впечатав меня в стену, взявшись одной рукой за горло и душа меня так сильно, что его лицо и мир вокруг залились чёрными пятнами в моих глазах. Я схватила его ладонь обеими руками, но всё равно не могла убрать его от себя. Парень был невероятно силен. Я смотрела в его налившееся яростью лицо и чувствовала, как теряю сознание. И ничего против него не сделаешь.

– Ты никуда не пойдёшь. Будешь сидеть тихо и не высовываться. Полиции ты даром не сдалась, а люди Волынского тебя не найдут, если переедешь на пару дней из общаги. Поняла меня? – причитал он, стиснув зубы.

– Я ничего про тебя не скажу. Нигде не упомяну. Я всё сделала сама, – пищала я, взмолившись, чтобы он меня отпустил.

И он отпустил. Кинул меня, как мешок картошки, на пол и, сделав прежнее беззаботное выражение лица, принялся снова за чинку своих вечно сломанных запчастей.

– Скажешь про «а», расскажешь и про «б». И я, к сожалению, в этой истории то самое «б». Мы неразделимы. Ты пойдёшь на дно, а за тобой пойду и я. Так что ни в какую полицию ты не пойдёшь, – на этот раз настойчиво, но уже спокойно произнёс он, даже не взглянув на меня.

Я, держась за горло и истошно хватая ртом воздух, ненавистно смотрела на своего мучителя. Да, я ненавидела его всем сердцем. Но да, он был абсолютно прав. Куда я собралась? Конечно, я никуда не пойду. С чего вообще мне в голову пришла такая бредовая мысль? Конечно, он прав. Он всегда прав.

***

На следующий день я буквально сорвалась с занятий, просто чтобы увидеть следователя. Наконец, набралась смелости, чтобы посмотреть ему в глаза. По крайней мере, я так думала. Натянув капюшон своей чёрной толстовки до носа, я явилась в регистратуру больницы.

– Здравствуйте, – улыбнувшись в ответ, на милое приветствие молодой девушки, я продолжила, – Могу я увидеться с пациентом Алексеем Мироновым?

Медсестра начала что-то печатать в своём компьютере. Посидев так секунд пять, она посмотрела на меня с лицом полным снизошедшего озарения.

– Алексей? Это полицейский, да? – она раскрыла рот и кивала сама себе головой. Увидев от меня ответный кивок, она продолжила: – Тот заносчивый парень… Я чуть не уволилась из-за него. Весь отдел чуть не уволился благодаря ему, – начала она свою занимательную историю, – Как только он отошёл от анестезии, принялся творить хаос. Сначала он грозился пожаловаться начальству из-за того, что нашёл волос в супе. Потом вызвал санэпидстанцию, когда увидел бегущего таракана или клопа… Он вызвал их дважды, – горестно вздохнула девушка, – Хотя, в больнице от роду никто не жаловался ни на клопов, ни на тараканов. Доведя нас до ручки, он потребовал, чтобы его выписали. Мы сначала наотрез отказывались, потому что рана в любой момент откроется, и он может умереть от потери или заражения крови. Но после всего мы с радостью выписали его. Слава богу, он ушёл. Написал расписку, что всю ответственность берёт на себя и ушёл, – облегчённо выдохнула она, – А то достал, – как-то по-детски заключила медсестра и снова уставилась на монитор своего компьютера.

Я была откровенно сбита с толку её рассказом. То есть я, конечно, после услышанного разговора матери с отцом понимала, что парень к государственным больницам не привык, но чтобы настолько! Товарищ следователь с каждым разом удивляет меня всё больше. Узнать его с новой стороны было забавно.

– А вы уверены, что он выписался? Его не переводили в другую больницу, частную клинику? – вспомнив всё тот же разговор его родителей, с надеждой спросила я, ведь после недели реабилитации вряд ли он нормально стоит на ногах, а тем более передвигается.

– Он со скандалом выписался отсюда – это всё, что я знаю, – беспечно повела плечами девушка.

– Спасибо.

И куда он мог пойти? Зачем он выписался? У него же открытая глубокая рана.

Почему я вообще беспокоюсь за него?

С этими мыслями я отправилась на работу на свою смену.