Читать книгу Ненаглядные пособия (сборник) - Марина Тёмкина - Страница 35

1.

Нас пугали:

Не будешь есть, не вырастешь, останешься маленьким,

все будут над тобой смеяться…

не будешь слушаться, посадят в чулан, там мыши,

отгрызут тебе ноги, останешься инвалидом…

детским домом, будешь жить с беспризорниками…

милиционером, трубочистом, дворником,

пьяницей, цыганом, грабителем, чужим дядькой…

украдут тебя, и будешь на них работать,

и будешь круглым сиротой без дому – без имени,

никому ты будешь не нужен,

и будет все тебя дразнить, и будет тебе стыдно…

и будешь слабеньким, и будут все тебя бить,

а ты сдачи не сможешь дать…

испортишь глаза и будешь носить очки…

и будешь худая, кожа да кости, никто на тебя не посмотрит…

и будешь толстая с такой мордой, и никто на тебя

                                                                    не посмотрит…

попадёшь под машину, и хорошо, если насмерть,

а если останешься калекой…

а если будет война, что тогда будешь делать…

а если поймают и будут пытать, что тогда…

будешь читать нелегальщину, я же первый тебя и выдам…

попадёшь в органы, не вырвешься…

объешься сладким, и будет диатез…

а если орехами – заворот кишок…

розги захотел, ремешок по тебе скучает…

каши берёзовой давно не пробовал…

в детскую колонию заберут, тогда – всё,

там мама не поможет…

вот я умру, что тогда будешь делать…

2.

Приезжают в город, идут в музей.

Город и сам музей, аптека – музей,

баня – музей, сарай – музей, особенно дровяной,

а если со старыми инструментами, то совсем – музей.

И тюрьма – музей, и концлагерь – музей, базар – музей,

и любая квартира – музей-квартира, и каждый дом —

                                                                    музей жилища,

в его шкафах – музеи быта, утвари и одежды, технологии

производства материалов, ткачества, рукоделия, ремесла.

Там одежда матери 50‐х, брата-стиляги 60‐х,

мои первые туфли на шпильках в шестнадцать лет

из комиссионного магазина. Всё, говорю вам, музей,

только выставку не устроишь. И магазин продуктов

питания, даже если в нём было когда-то пусто,

он настоящий музей времени, антропологии, этнографии.

И улица, по которой ежедневно или туристом,

и автобус – музей городского транспорта, и метро,

и вокзал, его перестроят, вот увидишь, приедешь снова,

а того вокзала, что был, уже нет, и музея-вокзала нет.

Церковь давно музей, и музей как храм,

эстетика духовита, и время – невидимый музей,

музей воздуха, температуры, погоды. Человек,

который ничего не выбрасывал, всё выбрасывает,

иначе ему не выжить. Лучше всего сохранилось,

что разрушилось, как Помпеи, или не до конца

                                                                    разрушилось —

Пропилеи, Колизеи, скульптуры Психей. Кладбища-музеи

почивших богов и людей. Пляж-музей, лес-музей

и поляна, скоро увидишь её в музее.

3.

Между тысячелетиями,

между столетиями,

между десятилетиями,

между годами, месяцами, неделями, днями,

между днями и ночами, часами и минутами,

между той жизнью и этой жизнью,

между той мной и этой мной,

между жизнью моей в целом

и разными периодами моей жизни,

между моей жизнью и моей смертью,

между моим зачатием и моим рождением,

между моим детством и моей взрослостью,

между моей взрослостью и более взрослой взрослостью,

между моей взрослостью и моей старостью,

между мной и моими близкими,

между мной и моим сыном,

между мной и моим спутником жизни,

между мной и моей занятостью,

между мной и моим отсутствием времени,

между моими появлениями и

исчезновениями из жизни,

между моими возможностями и невозможностями

написано это либретто.

1993

4.

Мои тучные годы.

Мои тощие годы.

Мои библейские годы.

Мои талмудические годы.

Мои детские годы.

Моя сложная жизнь девочки без отца.

Моя простая жизнь дочери матери-одиночки.

Моя жизнь школьницы.

Моя жизнь студентки, несколько раз.

Моя жизнь поэта.

Моя жизнь поэта,

который едва ли существовал,

да и что это значит, жизнь поэта?

Моя жизнь как еврейский вопрос.

Моя жизнь советского беженца в Вене, в Австрии.

Моя жизнь советского беженца во Флоренции, в Италии.

Моя жизнь нового иммигранта без личной

                                                                    идентификации в Штатах.

Моя жизнь иммигранта с негативной русско-еврейской

                                                                    идентификацией.

Моя жизнь русско-еврейского космополита в Нью-Йорке.

Моя жизнь как матери сына, моего сына.

Моя жизнь как дочери моей матери, это всегда.

Моя жизнь как процесс отделения от матери,

от материнского языка,

его гендерных и этнических предубеждений.

Автоперевод

5.

Когда я была маленькой,

я читала собрания сочинений,

тома избранного и целиком собрания сочинений.

Дел было немного, когда практиковали несвободу

собраний, когда сочинения были несвободны.

Тогда я читала запоем плохое, хорошее и в переводах.

Запой – это такой шерстящий щекотный зной,

угольный страхолюдный забой, телесный убой,

теснина гор, пробоина стен, голодный строй,

часовой сбой или самый простой пьяный запой.

Клад-то в лесу зарой и не забудь, где зарыл,

нескоро вернёшься вспять плёнку перемотать и искать,

сам в темноте постой на недолгий постой.

Не утешит мысль, ни любовь, осталось одно,

принять свою жизнь, прими, прими.

Это в строчку подряд или в столбик пропой

голосом сонно-домашне-кухонным, и приснится покой,

то ли императрицын покой,

то ли в пейзаже левитановский вечный покой,

то ли кладбищенский понятно какой.

Написано во время передачи радио на русском языке в Нью-Йорке о значении слова «порча», 2012

6. Заплачка

Ой, меня ль, маленькую, не мучили.

Ой, меня ль, девочку, не скручивали, не пеленали.

Ой, меня ли, меня ли не застёгивали на все пуговицы,

на кнопки, крючки, лифчики и подвязки, шарфы и шапки,

шубы затягивали ремешком, завязывали платки

крест-накрест на спине, что было не пошевелиться.

Ой, меня ли, меня ли в детстве не муштровали строго,

воспитывали, прививали манеры, учили ничего не просить,

ничего не желать, не занимать место в пространстве,

не корчить рожи, не гримасничать, иметь приятное

                                                                    выражение

лица, соблюдать приличия, не морщиться, думать гладко,

двигаться грациозно, покачивая бёдрами, быть спортивной.

Ой, не меня ль, не меня ли учили бальным танцам, балету,

не пачкать руки, особенно когда ешь, одеваться со вкусом,

волосы не отращивать слишком длинно, как у хиппи,

не стричь слишком коротко, ты не мальчик,

мини-юбку укорачивать не слишком коротко,

и если длинную, то не совсем до пят, ты ж не синий чулок,

и вырез не слишком низкий, и голос не слишком громкий.

Ой, не меня ли учили не жаловаться, не говорить,

что это несправедливо, что это просто неправда,

не обращать внимания на насильников, на садистов,

на психов, на деспотов и убийц, не идти в милицию,

всё равно правды не добьёшься, не обращать

                                                                    внимания – и всё,

как будто их нет или они тебе приснились, это твоя фантазия,

богатое воображение, галлюцинации, шизия,

ты всё придумываешь или врёшь. Ой, не мне ли,

не мне ли наказывали не простужаться, не сидеть

                                                                    на сквозняке,

не болеть, не создавать проблем, избегать конфликтов,

не конфронтировать с начальством, ни с кем бы то ни было

вообще, не вставать в позу, в оппозицию к власти,

быть практичной, дипломатичной, твёрдо стоять

на своих ногах, быть реалистом, не мечтать о несбыточном,

учиться на инженера, мама же говорила, «чтобы стихи

                                                                    писать,

надо талант иметь». Ой, не мне ли, не мне ль говорили,

что мальчики способнее к математике, на сто мальчиков

одна девочка, мальчики вообще ко всему способнее,