Читать книгу Деревянные башмачки - Марзият Байсиева - Страница 7

Аба была первым ребенком у своей матери, первым и единственным: во время родов она умерла. Аба воспитывалась у бабушки. Дяди были рядом, холили и лелеяли сироту, принося из гор, где пасли овец, ягоды и орешки. Для нее собирали горные цветы. А потом началась война, в 1941 году она забрала мужа. И все дяди ушли на фронт. Война забрала всех и никого обратно не вернула. Аба рассказывала про обряд, когда сельчанка одевалась во все белое и входила в транс для общения с мертвыми. Аба спросила про своих фронтовиков, и ей прозвучал ответ: никто не вернется. Я очень удивилась, когда, будучи студенткой химического факультета, прочитала в журнале «Наука и религия» про такой же обряд в Австралии.

К трагедии войны наслоилась депортация 1944 года в Азию, лишившая крова, земли и свободы. Вдовья горькая участь с дочерью на руках и работа, работа, работа… Голод. Смерть близких. Если иголка вонзалась в ладонь, Аба не чувствовала боли, ладони были твердыми, как камень: она работала на хлопкообрабатывающем заводе в Казахстане. Работала с раннего утра до поздней ночи. А ночью шила тапочки из плотной ткани и обменивала их на еду на базаре. Однажды она нашла мешок, в котором оказались деньги. Пошла к коменданту, и тот сказал: «Болатова, если никто не видел, может, оставишь себе деньги? Вы же так тяжело живете». Аба отказалась. И они пошли на следующий день на базар вместе. В Азии обычай: о потерях и находках на рынке кричит голосистый подросток. Прокричал и про мешок с деньгами.

Подошли трое старейшин, сказали, что молодой человек из их рода – бухгалтер колхоза, мешок оторвался от седла, в нем – месячная зарплата всех колхозников. Они описали мешок. И назвали точную сумму. Долго удивлялись, что спецпереселенка не присвоила деньги. Абе загрузили целую арбу фруктов, овощей, муки. Сказали, что может обращаться за помощью и в будущем. Она не обратилась.

Привыкшая работать на износ в Азии, Аба продолжала так же работать и в Верхней Балкарии, уже на родной земле: днем – техничкой в школе, вечером пекла хлеб, потом пряла. Из пряжи мы вязали кофты. А милиция гоняла балкарок, считая, что они – спекулянтки. Никто не говорил, на что жить в высокогорных селах. За желание жить и растить детей преследовали.

Аба нигде не училась, потому что в полезность первых ликбезовских классов ее бабушка не поверила. Но она гордилась, что внуки – отличники, и каждый день кормила нас завтраками и провожала грызть гранит наук. На завтрак к чаю обязательно был горячий хлеб, с пылу, с жару, ароматный, вологодское сливочное масло и домашний сыр. Аба никогда не будила нашу маму: очень оберегала свою единственную дочь. После завтрака мы одевались – краснощекие, упитанные и сытые – и шли в школу.

Зимой дом был жарко натоплен: бабушка из школы каждый день приносила в холщовой маленькой сумке уголь.

Разжигала огонь на дровах, а потом, ближе к ночи, подсыпала уголь. Тепло саманного дома, натопленного дровами и углем, совсем другое тепло, чем в моей городской квартире. Живое тепло.

В детстве мы ели только горячий хлеб. И теперь, задумав худеть, мне нельзя заходить в супермаркет: запах горячего хлеба опрокидывает все диеты, я покупаю его, нюхаю, вдыхая запахи детства, и начинаю есть. А лакумы! Горячие, пышные лакумы, наполненные внутри теплом! Для меня дом – это прежде всего теплый хлеб и лакумы. Я всегда делала попытки содрать хрустящую корочку с каравая, бабушка пресекала это, потому что без корочки хлеб переставал быть красивым. У Абы был разный хлеб: и мягкие лепешки из духовки кирпичной печи, и выпеченный на большой сияющей белой сковороде на «керосинке», и в духовке обычной газовой плиты. Иногда был с начинкой посередине: слоем лебеды или крапивы. Когда начинки не было, мы раскрывали горячую мякоть, вологодское масло мгновенно таяло в ней, а корку натирали чесноком. Из блюд часто готовили плов: снова Азия! Было и постазиатское пристрастие к чаю: на кирпичной печи – чайник с кипятком, на столе – чайничек со свежей заваркой. Еще любили всей семьей лепить пельмени. Мои были самые некрасивые.

Мама с бабушкой были неразлучны, как сиамские близнецы: и дома, и в огороде. И все время как эхо звучала перекличка: Кызы (доченька) и Уокелин (почему наша мама обращалась к своей маме «келин», что в переводе «невестка», остается загадкой). Однажды мама заболела, и Аба сказала мне: «До сих пор думала, что люблю вас больше дочери, но вот она заболела и я поняла: ее люблю больше всех».