Читать книгу Залив Голуэй - Мэри Пэт Келли - Страница 13

Шесть лет позади. Двадцать третье июня 1845 года. Шесть лет прошло с того дня, когда мой Майкл выплыл ко мне из моря. Мы стояли в дверях своего домика, наблюдая, как солнечный свет заливает наши поля и прогревает посевы пшеницы, овса и ячменя, превращая их сочную зелень в спелое золото. Нокнукурух встречал рассвет радостным ликованием.

– Все растет хорошо, Майкл, – сказала я.

Он улыбнулся мне. Все это было делом его рук. Именно он добился изобилия на этой скудной земле. В постоянной борьбе плечи его стали шире, мышцы на спине и ногах налились и окрепли. У него всегда были крепкие руки кузнеца, но теперь все его тело излучало уверенную силу. Настоящий мужчина.

По ночам я гладила его тело, ласкала бугры его мускулов, пока в конце концов он не усаживал меня на себя, и тогда я открывалась его мужской силе. Мы соединялись… Как же это было здорово. Господи, до чего же я все-таки везучая!

Майкл обхватил меня одной рукой и сунул мне в ладонь небольшой камешек.

– Немного похож по форме на сердце, тебе не кажется? – спросил он.

– Верно, – согласилась я, гладя пальцами закругленные края камня.

– Видишь этот зеленый оттенок на розоватом фоне? Это называется коннемарский мрамор.

– Какой красивый, – сказала я.

Майкл взял мою раскрытую ладонь в свои руки, и мы вместе стали любоваться отблесками света на гладкой поверхности.

– Это мой подарок в честь этого нашего дня. Этого дня, этого утра.

– Спасибо, Майкл, – сказала я. – Замечательный подарок.

– А вечером, когда дети улягутся спать… – Он поцеловал меня в щеку. Наши дети – они были такими же памятными знаками этого утра. – Конечно, у нас с тобой есть и живые подарки, – вдруг сказал он.

– Как тебе это удается?

– Что?

– Всегда угадывать, о чем я думаю.

– Я просто говорю то, что приходит мне в голову, – ответил он.

– И это почему-то совпадает с моими мыслями.

С самого начала и по сей день мы читали мысли друг друга.

– Малышка, – хором сказали мы, услышав, как наша Бриджет подает знак, что проснулась и хочет кушать.

– Иди, Майкл.

– Время еще есть. Вынеси ее.

В нашем доме уже было светло – в большое окно свободно вливался утренний свет.

– Вот, a stór.

Маленькое личико Бриджет, раскрасневшееся от слез, расслабилось, как только маленькие выгнутые губки отыскали мой сосок. Слава богу, молока по-прежнему было много. Она родилась 28 апреля, когда в яме нашего закрома было еще много картошки, – я могла вдоволь есть и продолжать кормить ее. «А теперь, моя крошка, ты уже набрала немного веса, и это поможет тебе, пока в следующем месяце не появится молодой картофель. И тебе будет проще, чем твоему старшему брату Пэдди». Наш первенец родился в «голодные месяцы», и я не могла удовлетворить запросы бедного малютки. Это было ужасно. Впрочем, сейчас, слава богу, он уже стал крепким мальчишкой. Через несколько дней ему исполнится пять, и он похож на Майкла – такие же синие глаза, такие же густые черные волосы.

Пэдди перевернулся и закопался лицом в толстый тюфяк, который Майкл набил для него свежим сеном. Рядом с ним спал Джеймси, широко раскинув руки и нежась в тепле пробивавшихся сквозь стекло солнечных лучей. Джеймси, которому было уже два с половиной года, родился 31 октября, на Самайн – кельтский новый год, когда урожай уже был собран и картошки было в изобилии. Этот малыш с мягким характером быстро набирал вес. Сейчас он был очень похож на маму – такой же круглолицый и добрый, хотя глаза у него были карие, цвета ореха. Трое здоровых детишек. Великое счастье и благословение Господне.

Я вынесла Бриджет к Майклу. Он коснулся губами ее макушки. Он всегда был с ней очень нежен.

Бриджет выпустила изо рта мой сосок и подняла глаза на своего папу.

– Даже вопросов не возникает, от кого у нее эти глаза, – сказала я и, протянув руку, коснулась щеки мужа. – Они у нее такие же, как у вас с Пэдди, – насыщенного синего цвета с небесно-голубой каемкой.

Мы посмотрели на нашу дочку.

– Глаза твои, но волосы Майры – белокурые и уже начинают завиваться, – заметила я.

– Майра, – тихо сказал он. Ее страдания бросали тень на нашу жизнь. – Пойду-ка я лучше в поле. Увидимся в полдень. Мальчишки могут помогать мне отгонять птиц от картошки – их над полями собираются целые стаи, когда начинается цветение.

– Им это понравится, – сказала я.

Он превратит это в игру для сыновей, в которой они будут Финном[31] и его Фианой или воинами Красной Ветви[32]. Интересно, кто-то еще из мужчин играл со своими детьми так, как это делал Майкл? Мой отец никогда не бегал по улице с моими братьями. Он не стал бы этого делать. Не мог. Там всегда соблюдалась какая-то дистанция. Но Майкл был другим. Веселясь с детьми, он скучал по своему детству.

– Мы придем к тебе попозже. Мальчики будут в восторге от возможности погонять на свежем воздухе, пугая бедных созданий.

Майкл отошел, затем обернулся, помахал мне рукой и зашагал по склону холма.

– Итак, Бриджет, – обратилась я к своей крошке, – давай-ка мы с тобой посидим на скамейке, которую сделал твой папа, и порадуемся этому летнему утру.

Майкл стянул с верхнего поля большой валун с плоской верхушкой и установил его у задней стены нашего дома, на том самом месте, откуда я впервые взглянула на залив Голуэй. Здесь я устроилась, чтобы кормить Бриджет, опираясь спиной о стену, лицом к окну.

– Твой отец выполняет свои обещания, – сказала я дочке.

На гроши, которые Майкл получал за черновую работу в кузнице в Голуэй Сити, он купил стекло. Целую зиму он ходил в город и обратно по заледенелой дороге и в один прекрасный день, год назад, наконец получил награду за свое упорство, когда вместе с Оуэном, Джозефом и Хьюи притянул из Голуэй Сити – за пять миль от нас – эту застекленную раму площадью два квадратных фута. Они неистово хохотали, вспоминая, сколько раз едва не уронили ее, а потом непрестанно давали Майклу всякие советы, когда он пробивал молотком отверстие в стене нашего дома, чтобы впустить в него залив Голуэй.

– Твой папа очень сильный человек, – сказала я своей девочке, которая с силой сосала мою грудь.

Я пела своей Бриджет песни, глядя на далекие волны. Чтобы добраться до земли, некоторые из них взмывали вверх, сталкиваясь друг с другом, пока другие медленно накатывали на берег.

Вид этих вод успокаивал меня. Так мне было легче справиться со своими мыслями… о Майре.

***

Отец и Майкл отправились к Мерзавцам Пайкам через неделю после того, как капитан Пайк увез Майру. Но, когда они попросили о том, чтобы увидеться с ней, старый майор спустил на них собак, угрожая арестом и еще чем-то похуже, если они посмеют снова зайти на его территорию. Но потом Оуэн Маллой получил весточку от Майры через кучера Пайков: она сама с нами свяжется. Нужно подождать. И мы стали ждать.

В ту нашу первую осень здесь я очень прохладно относилась к Оуэну Маллою и всем жителям Рахуна. Все никак не могла забыть слова Тесси Райан: «Это ваши арендаторы, майор Пайк, ваши». Это из-за нее Майре пришлось принести такую жертву. Тесси потом пришла к нам домой, плача и громко причитая: «Ох, простите меня, мне так жаль, что так вышло», а сама тем временем крутила головой по сторонам, отмечая для себя каждую мелочь, каждую деталь в нашей хижине. Новость о том, что у нас есть плетеные из тростника табуреты и железный котел, расползлась по округе еще до того, как на щеках ее высохли слезы. Я вообще пустила ее к нам лишь потому, что она привела с собой свою маленькую дочь Мэри.

Хотя Оуэн Маллой и все остальные старались быть приветливыми с нами, принесли нам целую кучу картошки и помогли выкопать яму для ее хранения, они не выступили против Тесси и не осуждали ее. Потому что Тесси могла легко переключиться на кого-нибудь из них. Ее глаз замечал малейшее отклонение в чьем-то поведении, и она мгновенно давала этому самое худшее из всех возможных толкований. «Говорите, Мэгги Долан не пошла на мессу, потому что заболела? Тогда почему я видела ее под заколдованным деревом у Вардов, где она присела, будто накладывая piseog, злые чары, на землю своего соседа?»

В тот год за неделю до Рождества, во вторник, Оуэн Маллой принес записку от Майры. Я должна была прийти на встречу с ней в одно укромное место ближе к вечеру, после работы.

Когда я пришла к Мерзавцам Пайкам, солнце уже садилось. В этот день, самый короткий в году, стемнело рано. В записке было сказано, чтобы я спряталась в конюшне. Я прождала там час и начала мерзнуть из-за холодного ветра, прорывавшегося через щели в стенах. У нас Майкл оборудовал для Чемпионки укромное и теплое место в сарае, где все камни были четко подогнаны друг к другу, и еще было оставлено пространство под кузницу – на случай, если здесь когда-нибудь появится дорога.

Наконец она пришла.

– Майра, Майра, – тихо окликнула я ее в темноте, и моя сестра, всегда такая непокорная, буквально упала мне в руки. – Давай, Майра, – сказала я, – не сдерживайся, выплачь все это.

При этих словах она замерла, отстранилась и встала передо мной. Живот у нее был уже большой, но она почему-то показалась мне ниже ростом. Некогда пышные, ее локоны теперь липли к лицу.

– Они еще не сломили меня, Онора. Если я дам волю слезам, то не смогу это выдержать.

– Они причиняют тебе боль? – спросила я.

– Бьют, ты имеешь в виду? Они бы не посмели. Потому что уверены, что тогда я просто поубиваю их, когда они будут спать в своих постелях. Пойдем на кухню.

– Я не могу, – сказала я.

– Все в порядке. Поэтому я и послала за тобой. Мужчины уехали.

Вся наша хижина могла легко поместиться в углу этой кухни, подумала я. Дом Пайков был больше, чем дом Линчей. Он выглядел более старинным и походил на крепость. В этом очаге можно было бы поджарить бычий бок, но огня там не было. Лишь несколько кусочков торфа тлели под висящим там котелком.

Мы сели перед этим дымящимся очагом. Я рассказала Майре, что мама с отцом, пытаясь ее спасти, ходили к отцу Джилли и Линчам.

– Однако… – Я умолкла.

– Однако что? – спросила Майра.

– Они… ну, в общем…

– Что, закрыли на это глаза? – спросила она. – А почему бы и нет? Лендлорды уже много поколений используют девушек подобным образом, и сейчас все это вообще было замечено только потому, что Мерзавцы Пайки заявили свои права на меня прилюдно, на улице, у всех на глазах.

Я не могла сказать Майре, что Тесси Райан твердила, и хор ее подпевал, будто она пошла туда добровольно, и что отец Джилли поверил им.

– Сегодня я уйду домой вместе с тобой, – сказала она.

– Майра, я так рада! А они тебя не хватятся?

– Не хватятся. Молодой капитан убыл в свой полк, старый майор на Рождество и Новый год останется в Дублине. Ну а госпожа… Пойдем со мной, познакомишься с госпожой.

Майра повела меня через какие-то комнаты, беспорядочно уставленные столами и стульями, – настоящий meascán, кавардак. Похоже, должный порядок был только в столовой, где стояли квадратный стол и большой буфет.

– Смотри. – Майра указала на рисунок, висевший в раме на стене.

Я прочла подпись под ним: «Ирландский Франкенштейн».

Это была карикатура, на которой Дэниел О’Коннелл был изображен безумным волшебником, вызывающим к жизни монстра с подписью «Пэдди»[33] – с лицом обезьяны, рогами на голове и торчащей из обезьяньих губ глиняной трубкой.

– Это страница из журнала «Панч», – сказала Майра. – Майор Пайк показывает его всем своим гостям и начинает рассуждать о том, что О’Коннелл будит дикарей, то есть нас.

– Нас?

– Нас – ирландцев, обезьян. Онора, у старого майора Пайка тут на обеде был один профессор, который долго распространялся о том, что ирландцы – вообще неполноценные люди. Потом они позвали со двора Тэдди, конюха. Этот профессор взял мерную ленту, измерил у Тэдди расстояние от лба до подбородка и заявил, что тут какое-то неправильное количество дюймов и что Тэдди ближе к горилле, чем к человеку.

– С ума сойти, – фыркнула я и засмеялась над такой глупостью.

– Это совсем не смешно, Онора. Вот такие разговоры мне приходится здесь выслушивать. – Но внезапно она прыснула. – Видела бы ты выражение лица бедняги Тэдди, когда этот профессор рассуждал тут о дюймах, дюймах с четвертью, углах и плоскостях.

Я отвернулась от рисунка.

– Подумать только, что все это было в журнале и люди платили деньги за такое. – Я покачала головой. – Ну ничего, наш Отважный Дэн[34] еще отплатит им той же монетой, вот увидишь.

Я следовала за Майрой еще через целый ряд темных комнат, в которых пахло сыростью, потом вверх по винтовой лестнице и по коридору в спальню, освещенную керосиновой лампой.

– Госпожа, к вам тут пришли.

Сара Пайк, жена старого майора и мать капитана Роберта, лежала, вытянувшись, на диване, и храпела. Платье ее свисало по бокам до пола, а голова покоилась на подушках.

– Она что, заболела? – шепотом спросила я.

– Можно и так сказать, – громко ответила Майра. – Она нас не слышит – крепко спит.

В углу комнаты стояло высокое зеркало.

– Взгляни на себя, – предложила Майра.

Я отражалась там вся, в полный рост.

– Никогда в жизни не видела себя целиком, – сказала я. – И понятия не имела, что я такая высокая.

Майра подошла и встала рядом со мной.

– Я просто башня по сравнению с тобой, Майра, – сказала я.

– Это так кажется, – ответила она. – Просто я беременна и от этого кажусь низенькой.

– Я тоже беременна.

– Я вижу. Наконец-то у тебя появилась грудь.

– Это правда, – согласилась я, разглядывая себя в зеркале. – Хотя талия и бедра по-прежнему узкие. Да и живот не слишком-то округлился. Правда, срок – только два с половиной месяца.

– Груди у тебя станут больше, – сказала Майра. – Мои оттягивают мне плечи вниз. – Она стояла рядом как-то неуклюже, ссутулившись. И совсем не походила на себя.

«Ничего, я подниму свою сестру», – подумала я и показала на свою грудь.

– Майкл уверяет, что они нравились ему даже тогда, когда были меньше. Он говорит, что может накрыть их обе своими ладонями, нежно сжать и…

Я закатила глаза, покосившись на Майру в зеркале, а она рассмеялась и сказала:

– Онора, в этой семье бесстыдница я.

– А Майкл, – возразила я, – сказал, что ему нравятся мои мозги и моя грудь. Вот так-то.

Я показала ей в зеркале язык, она – мне, и вскоре мы уже вовсю строили друг другу смешные рожицы и смеялись все громче и громче.

– Кто здесь? – спросила проснувшаяся Сара Пайк. – Вы прибыли из дворца?

– Нет, мэм, из Барны.

– Но она, госпожа, – вставила Майра, – привезла вам послание, которое ей передали для вас при дворе.

Сара Пайк улыбнулась.

– Я знала. Я знала, что она пригласит меня. – Она повернулась ко мне. – Она так изящно приветствует меня, когда я каждое утро проезжаю верхом по парку. Дорожки там такие прямые и все усыпаны толченым белым камнем.

– Где это все происходит, миссис? – поинтересовалась я.

– В парке, разумеется, – нетерпеливо бросила она. – В Гайд-парке. Именно там я встречаюсь с молодой королевой. Она проезжает мимо в своей карете и каждый день приказывает своему кучеру остановиться. Она здоровается со мной и всегда произносит одни и те же слова: «Вы молодец, такая хорошая и преданная подданная. А иметь одного ребенка, одного сына, вполне достаточно. Никто не ожидает от вас, чтобы вы выдержали больше».

– И она права, – заметила Майра.

Сара Пайк закрыла глаза.

– Она снова ушла в сказочную страну своих грез, – сказала Майра. – Бедное создание.

Но тут Сара Пайк снова открыла глаза.

– Мне нужно еще лекарства, – сказала она.

– Вы уже получили сегодня свою дозу, госпожа, – ответила Майра.

– Мне нужно лекарство! Мигом, девчонка! – Сара Пайк села на своем диване прямо. – Я не потерплю такой твоей дерзости!

– Я ухожу, госпожа. Я здесь как раз затем, чтобы сказать вам об этом. Пришло мое время. Скоро у меня родится ребенок.

– У меня был ребенок – сын, – сказала она.

– Был, конечно. А теперь поспите немножко, и вы почувствуете себя намного лучше.

Но женщина попыталась встать.

– Мой муж знает, что мне необходимо мое лекарство. Он оставил мне его целую бутылку, чтобы его у меня было вдоволь в его отсутствие. Он ведь уехал, не правда ли?

– Да, мэм, уехал.

– Это хорошо, хорошо. Пришли мне мою горничную.

– Пришлю. Но вы все поняли? Я ухожу.

– Уходи. Какое мне до этого дело? Уходи.

В комнате за кухней у Майры уже был собран узелок с ее пожитками.

– Давай-ка побыстрее убираться из этого места. Ты только представь себе Рождество здесь!

– А с госпожой все будет в порядке? – спросила я.

– Ее горничная – она где-то здесь – англичанка, которая прекрасно ладит со старым майором и с радостью старается, чтобы госпожа все время или спала, или была одурманена.

– А как же ее сын?

– Роберт? Этот военный парняга? Он вернется не раньше, чем через несколько месяцев. Он был очень недоволен, когда узнал, что я жду ребенка от Джонни. Он за мной точно не вернется. Просто найдет себе другую девушку.

– Но, Майра…

– Нам тут делать нечего. Пошли.

***

Ребенок у Майры родился на следующий день. Она крепко держала в руке Боб Девы Марии, защищавший рожениц, – это был овальный коричневый боб с природным рисунком в виде креста на боку, который бабушка нашла на берегу возле Арда. Майра говорила, что чувствует особую силу в Бобе Девы Марии, потому что его выбросило на сушу море, в котором покоится ее Джонни.

У нее родился большой и здоровый мальчишка. Она назвала его Джонни Ог.

– Ты только посмотри на его лицо, Майра. И пусть теперь Анни Лихи попробует задавать какие-то вопросы, – сказала я ей.

– Что? – переспросила мама.

– Я просто говорю, что он – вылитый Джонни Лихи.

– А я как раз одеваюсь, чтобы позвать Анни, – сказала мама.

– Не хочу ее видеть, мама.

Майра произнесла это так резко и решительно, что мама с бабушкой замерли и переглянулись.

– Не раньше, чем через несколько часов, – сказала я. – Пусть Майра поспит.

– Лучше уступить ей и быть к ней снисходительными, – сказала бабушка. – Нельзя давать фее шанс вселиться в нее.

Мама ничего на это не ответила. После рождения Джозефа волшебная фея унесла нашу маму с собой, и бабушке пришлось очень постараться, чтобы достучаться до нее и вернуть из волшебной страны в наш мир. В первый день после рождения ребенка все женщины очень уязвимы.

– Анни сможет увидеть его в канун Рождества во время службы, – сказала я.

– А отец Рош, наш новый священник, сможет окрестить его после всенощной мессы. Это будет просто замечательно, правда? – спросила мама.

– Отец Джилли сейчас постоянно находится в своем приходе в Голуэй Сити, так что насчет него мы можем не беспокоиться, – сказала бабушка Майре.

Вся наша семья – мы с Майклом, мама, папа, Деннис, Джозеф, Хьюи, бабушка и теперь Майра – собралась в часовне и с восторгом смотрела на новорожденного младенца на руках у молодой матери.

Я улыбнулась Маллоям. Рождество. На земле воцарился мир.

Но тут к алтарю вышел – кто бы вы думали? – отец Джилли собственной персоной. Он даже не удосужился произнести привычные слова молитвы «Introibo ad altare Dei» и сразу заорал:

– Как вы посмели в святейшую ночь года осквернить это святое место?

Я в это время нагнулась к младенцу и улыбалась ему, поэтому не особо вслушивалась. Ну, увещевают какого-то грешника. Бедная душа. Но, подняв голову, я увидела Тесси Райан и Анни Лихи, которые обернулись в нашу сторону и уставились на нас, качая головами.

И тут я поняла.

– Это о нас, Майкл, – шепнула я. – Он сейчас говорит о нас.

– Не о нас, – поправила Майра. – Обо мне.

– Скандал, настоящий скандал для нашего прихода – так запятнать все чистое своим бесстыдством. И втянуть в свой грех всю семью…

Большинство наших друзей и соседей сидели, понурив головы и глядя в пол. Отец Джилли и раньше отчитывал грешников, но никогда не делал этого так, как сейчас. И при этом ни слова об этом дьяволе, старом майоре. Он боялся Мерзавцев Пайков. Как же – лендлорды.

Если бы Майра продолжала сидеть смиренно, отец Джилли, вероятно, покричал бы, требуя, чтобы она покаялась в своих грехах, но затем все-таки простил бы ее. Но Майра прервала его напыщенную тираду. Она встала, крепко прижимая к груди свое дитя. И посмотрела отцу Джилли прямо в глаза. Он замолчал. У Майры все еще оставался шанс. Ей бы всхлипнуть и произнести что-то вроде: «Ах, отче, простите, простите меня. Меня вынудили к этому силой. Это сын Джонни, последний отпрыск Джонни Лихи на всем белом свете. Последнее существо, в котором могут воплотиться быстрая улыбка Джонни, его отвага, его умение управляться с сетью и парусами, – это его ребенок». Но Майра промолчала.

И тогда заговорила я. В полной тишине я встала и сказала:

– Отче, это же сын Джонни Лихи.

Мне казалось, что я сумею воззвать к его здравому смыслу.

Вместе с нами поднялся Майкл. По церкви пополз ропот:

– Это ребенок Джонни. Конечно же, это ребенок Джонни.

Анни Лихи поднялась со своего места, стараясь заглянуть в лицо младенцу.

Но тут рот открыла Тесси Райан:

– Откуда нам это знать? Никто из тех, кто видел, как Жемчужина взбиралась на коня капитана Роберта, не поверит, что она не встречалась с ним раньше, – и кто знает, сколько это было раз…

Я повернулась к ней лицом:

– Тесси Райан, все в этой церкви знают, что то, что сделала Майра, она сделала ради меня. А сейчас она просто вернулась. И она с нами.

Отец Джилли указал пальцем на дверь:

– Убирайся отсюда, грешная женщина.

Мы всей семьей встали и покинули церковь.

Отец Джилли, взбешенный тем, что мы бросили ему вызов, сказал всей пастве, что для нас будут запрещены все таинства и обряды церкви, пока мы не отречемся от Майры. Всех Кили, а также Майкла и Онору Келли следует избегать как средоточие греха. Всем, кто будет общаться с нами, будет отказано в церковном покровительстве, а об их поведении будет доложено Линчам.

Вот так в первый день Рождества начался этот бойкот, seachaint, – все стали избегать нас и шарахаться от нас. Никто в Барне не разговаривал с Кили. А в Рахуне наши соседи вели себя так, будто Нокнукурух по-прежнему был заброшенной землей на пустыре.

Так прошла неделя, и Майра сказала, что вернется обратно к Мерзавцам Пайкам.

– Если я уйду, – сказала она, – отец Джилли оставит вас в покое.

Мы принялись спорить и отговаривать ее. Но Майра возразила: что еще ей оставалось? В Барне она жить не собиралась. Где она найдет здесь работу?

– К тому же я буду в каких-то пяти милях от вас, – сказала она, – а не в какой-нибудь Америке. Старый майор большую часть времени проводит в Дублине, а с Робертом я как-нибудь справлюсь. Не забывайте, что он в основном находится в своем полку.

Она найдет способ передавать нам весточку, а я смогу иногда пробираться в дом, чтобы повидаться с ней.

– Но, Майра, – не унималась я, – он ведь… он ведь будет… Как ты это вынесешь?

– Он в основном только разговаривает, – ответила Майра. – Рассказывает, как он ненавидит собственного отца и как жестоко другие мальчики обходились с ним в пансионе. А что касается всего остального, то все это очень быстро заканчивается.

Мы не смогли остановить ее.

Поначалу для нас ничего не изменилось.

– Терпение, – сказала тогда бабушка. – Терпение. Отец Джилли очень скоро пристанет к кому-нибудь другому, и соседи сами придут к нашим дверям.

– А мы захлопнем их у них перед носом, – решительно заявила я.

– Не стоит винить их. Они не могли пойти против священника. Но это долгая дорога, с которой не свернуть.

Когда в середине января отец прослышал, что начинается сезон рыбной ловли, то отправился к кладдахскому адмиралу, чтобы узнать, может ли он пойти со всеми.

– Ты когда-нибудь замечал, Джон Кили, – начал адмирал, – что наш Господь выбрал в качестве своих апостолов именно рыбаков и что предал его как раз Иуда, ни разу не ступавший на борт лодки? Мы не отвернемся от тебя, Джон Кили, что бы там ни говорил священник.

Так отец наш ушел в море вместе с остальными рыбаками, и об этом больше не было сказано ни слова. Барнские рыбаки слушали своего адмирала. Когда флотилия вернулась, мама взяла весь улов и вместе с прочими женщинами продала его под Испанской аркой.

Но наверху, в Рахуне, отчуждение продолжалось. Фермерам отец Джилли был необходим, чтобы замолвить за них слово и перед Господом, и перед сборщиками ренты. Большинство из них были запуганы. Тем не менее для нас с Майклом этот бойкот, который должен был стать величайшим наказанием, обернулся величайшей радостью. В такой изоляции мы с ним узнали друг друга так, как не получилось бы никогда, если бы вокруг текла обычная деревенская жизнь. За январь и февраль, с их длинными ночами, когда плохая погода удерживала нас в хижине, а соседи оставили нас в полном покое, мы с Майклом стали единым целым. Без страха, что к нашему дому принесет какого-нибудь гостя, который с порога начнет кричать: «Благослови вас всех Господь!», мы часами занимались любовью, поражаясь тому удовольствию, которое доставляли друг другу.

Мама утверждала, что не родившемуся еще малышу не повредит, если мы с Майклом вдруг захотим… В общем, если мы захотим. И мы хотели. Я всегда радовалась собственному здоровью. Ноги мои могли ходить и бегать, а руки – поднимать и носить. Я была очень рада, что так быстро забеременела, но потом все это… это блаженство… Трепет и возбуждение, которые я ощущала, когда Майкл ласкал меня, заставляли испытывать глубокую благодарность за то, что наши с ним тела способны так проявлять и получать любовь и что этому нам не нужно специально учиться. Мы позволяли себе быть легкомысленными и распущенными. Мы жили, словно на необитаемом острове, вдали от остального мира, когда беспечно подбрасывали в очаг куски торфа, готовили себе на ужин картошку и обходились совершенно без одежды, потому что в комнате было очень тепло. Майкл играл на волынке, а я сидела перед ним, скрестив ноги, на нашей постели, устроенной из сена, накрытого мягким одеялом, которое Майкл купил в Голуэй Сити. И звуки его музыки ласкали мою обнаженную кожу.

А как мы с ним разговаривали… Я привыкла к постоянному обмену репликами и шутками, принятыми в большой семье, когда все друг друга перебивают, фразы расщепляются, а мысли отделяются от смысла слов. Но мы с Майклом выслушивали друг друга, дожидаясь, пока каждый подберет правильные слова, чтобы сказать то, что не говорилось никогда прежде, чтобы придать словесную форму своим мечтам и страхам. Я и не подозревала, что была настолько беспокойной, – судя по всем этим «если» и «но», то и дело срывавшимся с моего языка. Майкл подтрунивал надо мной и дразнил меня этим. Мы проживем долгую и счастливую жизнь и умрем в один день в окружении высоких и крепких сыновей, красавиц-дочерей и целой стаи непоседливых внуков и правнуков. Наши кости будут лежать в одной могиле на барнском церковном кладбище, а души наши, соединившись уже навеки, будут парить над заливом Голуэй. И я верила ему, своему герою, который рядом со мной восстал против отца Джилли и всего остального мира, затем увел меня в это уединенное место, где оплакивал все, что у него отняли, а потом позволил мне заполнить пустоту в своей душе любовью.

Весна в том году наступила очень рано, и Майкл уже 1 февраля, в День Святой Бригитты, принес мне букетик подснежников – белых предвестников весны, которые расцветают на земле первыми.

– Они напоминают мне старушек в чепцах с оборками, которые говорят друг другу «Слава богу, зима уже проходит», – сказала я Майклу.

– И червяки тоже просыпаются, – сообщил мне Майкл. – Выползают из грязи, радуясь, как дети, и не знают, что очень скоро могут попасть под лезвие большой и грязной лопаты, которая разрубит их на куски.

Пришло время сева. Есть бойкот или нет бойкота, но землю все равно нужно вскопать, а камни с полей убрать, хотя сделать это самому было трудно. Майкл теперь уходил из дома с первыми лучами солнца, чтобы прощупывать и сдвигать пропитанную влагой землю. Он сделал каналы для отвода воды и выложил их галькой. Однако почва все равно оставалась мокрой и раскисшей.

– Я смогу это сделать, – сказал он, когда потратил один золотой на то, чтобы закупить посадочную картошку. – Я много раз наблюдал, как это делал Патрик.

– Но тогда тебе было девять, Майкл. А как насчет обустройства картофельных грядок? Одному этого не сделать, нужны двое: один копает ямку, а второй укладывает в нее картошку и засыпает землей, – сказала я. – Почему бы тебе не попросить о помощи Оуэна? Может быть, он и сам ищет повода, чтобы прекратить эту изоляцию.

Отец Рош приходил к нашей матери и сказал ей, что, если Кили придут в церковь, он не откажет им и не прогонит. А отец Джилли просто закроет на это глаза.

– Мы ведь можем уже и на мессу ходить, – сказала я Майклу. – Так может, и Оуэн тоже…

Но Майкл был тверд: обратиться к Оуэну – это все равно что отвернуться от Майры.

– Подумай о том, что она, должно быть, пережила ради нас.

«Да, но не так много, как тебе кажется», – хотелось ответить мне. Навестив Майру через несколько недель после Рождества, я обнаружила, что она вполне устроена, а Джонни Ог стал настоящим любимцем миссис Куни, местной кухарки. Майра даже пошутила насчет отца Джилли:

– Он ведь сам из мелкопоместных дворян, Онора. И его задача – строить всех ирландцев – обезьян – в шеренги. Впрочем, как раз мы, Кили, перед ним не спасовали, – со смехом закончила она.

Это не у Майры, а у Майкла мог быть сломлен дух. Его схватка с этой плохой землей была чересчур неравной. Если он не посадит картошку теперь, наш Нокнукурух просто умрет, еще не начав жить по-настоящему.

– Тогда давай сядем на Чемпионку и уедем отсюда, – сказала я ему. – С тобой я привыкну к дороге в мгновение ока.

Но Майкл отвечал, что я просто не представляю, как я буду скучать по папе с мамой, по бабушке и братьям, по заливу Голуэй, наконец. Он так и не сдался. Если Майкл что-то решил, его уже не переубедить. При всей кажущейся добродушной веселости он был удивительным упрямцем.

Всю ту весну я слышала с дальнего конца поля звуки его волынки. А иногда он надолго уезжал на Чемпионке, просто катаясь и никуда конкретно не следуя.

Однажды мартовской ночью я услышала рядом с нашим домом чьи-то шаги.

– Майкл, – прошептала я, – проснись.

Но он тоже слышал. Встав с постели, Майкл схватил лопату и двинулся к двери.

– Это я, – послышался снаружи незнакомый голос. – Это я, твой брат Патрик.

Майкл выронил лопату и распахнул дверь. Мне лишь осталось в считаные секунды схватить шерстяное одеяло и прикрыть свои полные груди и большой живот.

Человек, переступивший наш порог, нагнал на меня немало страха: вытянутое лицо с узким носом, большой рот, пронзительные карие глаза и коротко подстриженные темные волосы. Ростом он был почти с Майкла, но худощавый и поджарый. С собой он принес две бутылки виски, poitín, которые поставил на пол.

– Патрик… – Майкл шагнул вперед с протянутыми навстречу ему руками. – Патрик.

Но Патрик молчал и не шевелился. Затем он перевел взгляд с Майкла на меня. Мне хотелось сползти вниз, закрыть лицо и живот одеялом, но я знала, что должна выдержать этот холодный взгляд. Если вы желаете поиграть со мной в свои гляделки, мистер Патрик Келли, я к вашим услугам.

Но тут Майкл взял Патрика за плечи:

– Ты что, пытаешься напугать мою жену до безумия и этим разбить сердце своему младшему братишке, старый хрен?

Патрик рассмеялся. Лед в его глазах треснул, и двое братьев горячо обнялись.

– А это Онора, Патрик. Она…

– Кили, – перебил его тот. – Дочка Джона Джеймса Кили, а мать у нее Мэри Дэнни Уолш. Это семья рыбаков, и это из-за ее сестры вы попали во все эти неприятности.

– Моя сестра в этом не виновата, – начала было я. – Этот дьявол, местный лендлорд…

– Майор Джордж Мерзавец Пайк, – закончил за меня Патрик, – и его сынок-военный, Роберт. Мы хорошо знаем их всех.

– Мы – это кто? – поинтересовалась я.

Майкл рассмеялся.

– Тебе лучше ответить, Патрик. Эта женщина просто так не отстанет. Ладно, проходи в дом и расскажи нам, где ты побывал, где живешь, и вообще…

– Твоя бабушка должна знать людей, с которыми я сейчас, – сказал Патрик мне.

– Это люди Мартина О’Малли, – ахнула я.

– Заметь, я не называл никаких имен, – ответил Патрик.

Это была крутая компания, многие в розыске. Больше вопросов я не задавала. Майкл принялся излагать все новости за последние девять лет, хотя Патрик практически все знал в деталях. Он слышал и про смерть матери и деда Майкла, и про его изгнание из родной земли, и про потерю кузницы. Он был очень хорошо информирован. И что дальше?

– Вставай и оденься, Майкл, – сказал Патрик Келли. – Я пришел, чтобы выкопать с тобой картофельные грядки и засеять поля.

– Но ведь сейчас ночь, – удивилась я.

– Там светит полная луна, – ответил Патрик.

***

Они начали прямо той ночью – две двигавшиеся по земле длинные тени в лунном свете, за которыми следовала я.

– Пшеницу и ячмень посадим позже. Лучше начать с картошки, чтобы у вас гарантированно было пропитание. Грядки можем расположить на этом высоком холме, – сказал Патрик.

– Я не собирался заходить так далеко, – возразил Майкл. – Сюда тяжело подниматься.

– Поэтому этой землей и не пользовались – и это хорошо. Я заметил, что на новой почве картошка растет лучше всего. Итак…

Патрик широким шагом повел нас с Майклом вверх по крутому склону. На вершине он взял щепотку земли, размял ее пальцами и понюхал.

– Картошка – очень щедрое и великодушное растение. Ничего другого на такой земле просто невозможно вырастить.

Они начали работать. Руководил Патрик.

– Теперь ты, – сказал он мне. – Принеси немного щебня.

Я не двинулась с места.

– Принеси щебня, девочка.

Может, тебе и тридцать, а мне всего семнадцать, но я замужняя женщина, ношу под сердцем ребенка и не желаю, чтобы кто-то рявкал на меня, раздавая приказы таким тоном.

Майкл весело подмигнул мне:

– Не могла бы ты, Онора, a stór, собрать жменю щебня и принести его для меня и Генерала?

Если Патрик слышал все это, то виду не подал.

Между большими камнями было полно мелких. Я набрала их в подол своей юбки и принесла Майклу и Патрику.

Патрик наметил форму грядок.

– А теперь, пожалуйста, камешки, если соизволите.

Он бросил один из них поверх первой грядки, а остальные начал выстраивать за первым, после чего жестом показал нам с Майклом, чтобы мы делали то же самое.

Через час работы среди клочков травы и сорняков в лунном свете белели ряды камней – уходящая вниз прямая линия по центру каждой из будущих грядок.

– Теперь картошка, – сказал Патрик.

Он стоял неподвижно, возвышаясь над нами.

– Камешки помечают место, куда мы закопаем посадочную картошку, – шепнул мне Майкл.

Патрик начал копать землю. Он вырезал в ней треугольники дерна, а потом переворачивал их так, чтобы их вершины касались камня. Майкл шел следом. Два брата двигались вдоль грядки спиной вперед, и Майкл стал почти таким же молчаливо-сосредоточенным, как и его брат. Останавливались они лишь для того, чтобы аккуратно утоптать землю.

– Нельзя повредить дерн, – предупредил Патрик, – иначе дождь вымоет из почвы все ее плодородие.

И там, где раньше были только камни и сорняки, появилась настоящая земля. Наступил рассвет. Жаворонки своими песнями подняли солнце, а во дворе епископа ниже нас прокричал петух. Майкл и Патрик выкопали двадцать грядок, прямых и параллельных.

Мы проспали потом целый день. Патрик настоял на том, чтобы спать в сарае с Чемпионкой. Майкл попытался рассказать ему историю о рождении Чемпионки и Голуэйских скачках, но Патрик прервал его:

– Остановись. Эту историю ты расскажешь мне у огня, когда мы закончим.

Патрик появился вновь только с наступлением темноты, и вместе с Майклом они начали вырезать глазки ростков у посадочной картошки.

– Тебя надули, – сказал Патрик. – Картошка очень плохая.

– Посади ее получше, и лендлорд тут же наверняка поднимет ренту, – ответил Майкл. – Агент заявит, что если мы можем позволить себе покупать розовую, значит, в состоянии платить больше ренты.

Патрик начал рассказывать Майклу о работе и уходе, которые ему предстояло выполнять.

– Очищай грядки от вот такой жесткой травы с острыми краями, Майкл. Вырывай каждый ее корешок. Оставишь хоть немного, и она задушит картофель, прежде чем он успеет прорасти. Следи также за другой травкой – пастушьей сумкой. Она может уронить свои семена в твою грядку, и тогда ты в полной… В общем, тогда будет очень плохо. Но, конечно, хуже всего – щавель. Он пускает вниз свои длинные грязные корни, которые опутывают клубни нашей pratties.

– Хотя листья щавеля помогают против ожога крапивой, – вставила я.

Патрик удивленно вскинул бровь и продолжил. Он говорил о проблемах с погодой: слишком жарко, слишком холодно, слишком сухо, слишком влажно. Майкл лишь слушал и кивал.

В ту ночь Патрик и Майкл заменили камешки глазками картофеля, вкопав их в землю. Когда они закончили, спина у Майкла болела так, что он не мог поднять руки. А Патрику хоть бы что.

– А он ведь на двенадцать лет меня старше, – сказал Майкл.

Патрик ушел через пять дней. Картошка была посажена. Они с Майклом проложили дренажные канавы. Патрик научил Майкла, как определять, насколько истощена земля, какое поле оставить под траву для Чемпионки, а на каком – посеять пшеницу.

– Чтобы пахать, тебе понадобится помощь соседей, но я бы сказал, что всему свое время.

Я начала объяснять ему все подробности нашего бойкота, но Патрик жестом остановил меня, пожал Майклу руку и ушел.

На следующий день после его ухода к нам пришли Оуэн Маллой и Кати. Они вели себя так, словно ничего не произошло.

– Майкл, давай впряжем Чемпионку в плуг и посмотрим, сможет ли она пахать так же хорошо, как бегает.

– Чемпионка – лошадь не для пахоты, – ответил Майкл.

– Так никто из нас не для пахоты, но она может сделать свою часть работы, – парировал Оуэн. – Подготовим ее к материнству. Я слышал, что Барьер, жеребец сэра Уильяма Грегори, любит сильных кобыл, – заявил он и подмигнул мне.

– Жулик, – сказала я.

– Кто – я или Барьер? – спросил Оуэн.

На этом бойкот завершился.

Через несколько недель, когда Кати уже принимала нас у себя дома, я заметила рядом с очагом Оуэна Маллоя бутылку poitín, поразительно похожую на те две, которые нам оставил Патрик. Такое вот столкновение характеров. Я многое отдала бы за то, чтобы послушать их разговор: Оуэн – сплошные слова и же-сти-ку-ля-ция, и Патрик – само молчание и неподвижность.

В воскресенье мы отправились в церковь уже вместе.

***

За все эти годы единственным намеком со стороны Оуэна Маллоя на тот первый визит к нему Патрика Келли были его долгие и пространные рас-суж-де-ни-я о риббонистах, Молли Магуайр, Капитане Полночь и всех остальных, «кто взял в свои руки дело восстановления былой справедливости» – чтобы судебные приставы не так бессовестно относились к беднякам, а перекупщики хорошо подумали дважды, прежде чем отбирать у людей их последний скот в качестве уплаты ренты. Возможно, кое-что из их ме-то-до-ло-ги-и выглядит несколько грубовато и немало из этих парней кончили на виселице или в ссылке, но кто-то же должен выступить против правительства, которое поставило вне закона даже изготовление своего виски.

– Если бы не эти жесткие люди, нам было бы отказано в uisce beatha – воде жизни. Тяжкий жребий ждет того, кто выдаст хоть кого-то из них. Не говори ничего – Ná habair tada.

На это Майкл отвечал:

– Я слышал, что ребятам в горах полегче теперь, когда у нас появился Дэниел О’Коннелл.

– Конечно, – сказал тогда Маллой. – Нет никого лучше нашего Ос-во-бо-ди-те-ля!

Это было шесть весен назад. Сейчас уже лето, а в сентябре мне исполнится двадцать три. Трое детей, двое жеребят, хороший урожай, большое застекленное окно, как и было обещано, всегда жаркий очаг, чтобы тепло было в нашем доме, когда долгими зимними вечерами я рассказываю Майклу и детям разные истории, услышанные от бабушки.

– Fadó…

Шесть лет суровых испытаний, это правда, но сколько было счастливых моментов! В свои двадцать четыре мой Майкл, юный победитель Голуэйских скачек, стал мужчиной, которого уважают за его умение и настойчивость, надежным человеком, который и поможет соседу в работе, и сыграет на волынке, и посмеется с друзьями. Мой муж и отец моих детей – любовь моя. И при этом он любит меня. Поразительно.